Варвары

Максим Горький

Варвары

Действующие лица

Черкун Егор Петрович, 32 лет, инженер.

Анна Федоровна, 23 лет, его жена.

Цыганов, Сергей Николаевич, 45 лет, инженер.

Богаевская Татьяна Николаевна, 55 лет, домовладелица, дворянка.

Лидия Павловна, 28 лет, ее племянница.

Редозубов Василий Иванович, 60 лет, городской голова.

Его дети:

Гриша, 20 лет

Катя, 18 лет

Притыкин Архип Фомич, под 35 лет, купец, лесопромышленник.

Притыкина Пелагея Ивановна, 45 лет, его жена.

Монахов, Маврикий Осипович, 40 лет, акцизный надзиратель.

Монахова, Надежда Поликарповна, 28 лет, его жена.

Головастиков Павлин Савельевич, под 60 лет, мещанин.

Дробязгин, 25 лет, служит в казначействе.

Доктор Макаров, 40 лет.

Веселкина, 22 лет, дочь почтмейстера.

Исправник, 45 лет.

Ивакин, 50 лет, садовник и пчеловод.

Лукин Степан, 25 лет, студент, его племянник.

Дунькин муж, под 40 лет, личность неопределенная.

Гогин Матвей, 23 лет, деревенский парень.

Степа, 20 лет, горничная Черкуна.

Ефим, 40 лет, рабочий Ивакина.

Действие первое

Луговой берег реки; за рекою виден маленький уездный город, ласково окутанный зеленью садов. Перед зрителями сад – яблони, вишня, рябина и липы, несколько штук ульев, круглый стол, врытый в землю, скамейки. Вокруг сада – растрепанный плетень, на кольях торчат валеные сапоги, висит старый пиджак, красная рубаха. Мимо плетня идет дорога – от перевоза через реку на почтовую станцию. В саду направо – угол маленького, ветхого дома; к нему примыкает крытый ларь – торговля хлебом, баранками, семечками и брагой. С левой стороны у плетня – какая-то постройка, крытая соломой, – сад уходит за нее. Лето, время – после полудня, жарко. Где-то дергает коростель, чуть доносится заунывный звук свирели. В саду, на зава чинке под окном, сидит Ивакин, бритый и лысый, с добрым, смешным лицом, и внимательно играет на гитаре. Рядом с ним – Павлин, чистенький, аккуратный старичок, в поддевке и теплом картузе. На окне стоит красный кувшин с брагой и кружки. На земле у плетня сидит Матвей Гогин, молодой деревенский парень, и медленно жует хлеб. С правой стороны, где станция, доносится ленивый и больной женский голос: «Ефим..» Молчание. Слева по дороге идет Дунысин муж, человек неопределенного возраста, оборванный и робкий. Снова раздается крик: «Ефим!..»

Ивакин. Ефим… Эй!

Ефим (идет по саду вдоль плетня.) Слышу… (Матвею.) Ты чего тут?

Матвей. Ничего… вот – сижу…

(Третий раз, уже раздраженно, зовут: «Ефим!»)

Ивакин. Ефим! Что ж ты, братец ты мой…

Ефим. Сейчас… (Матвею.) Пошел прочь!.. (Снимает рубаху с плетня, Дунькин муж кашляет и кланяется ему.) А… явился! Чего надо?

Дунькин муж. Из монастыря иду, Ефим Митрич…

Ефим (идет). Выгнали? У, дармоеды… черти!

Ивакин (Ефиму). А ты, братец, иди, когда зовут… (Павлину.) Любит командовать старик…

Павлин. Всякому человеку этого хочется.

Ивакин. А люди – против… люди не желают, чтобы на них зря орали… да…

Павлин. Как ни поступай, одобрения от людей не заслужишь… Однако в строгости все нуждаются.

Ивакин. Этот же самый вальс можно играть на другой манер – вот как. (Играет.)

Дунькин муж. О господи! Обругал человек всех видимых и невидимых… а за что?

Матвей. Жарко.

Дунькин муж. И мне жарко, но я терплю молча… Просто – человек, который хоть несколько сыт, уже почитает себя начальством… Хлеб да соль!

Матвей. Ем да свой…

Дунькин муж. Деревенский? Хорошо в деревнях хлеб пекут.

Матвей. Когда мука есть – ничего, испечь могут… А это – у Ивакина я купил…

Дунькин муж. Скажите! Запах у него однако – как у деревенского… Позвольте мне кусочек… отведать.

Матвей. Самому мало…

(Дунькин муж, вздохнув, двигает губами.)

Ивакин. Вот… можно играть еще медленнее.

Павлин. Говорите – называется это «Вальс сумасшедшего священника»?

Ивакин. Именно…

Павлин. Почему же так? Чувствую в этом некоторый соблазн и как бы неуважение к духовному сану…

Ивакин. Ну, пошел мудрить! Экой ты, Павлин, придира!

Павлин. Напрасно так осуждаете, ибо всем известно, что скелет души моей – смирение… но только ум у меня беспокойный…

Ивакин. Не располагаешь ты к себе, братец мой… вот что!

Павлин. Ибо возлюбил правду превыше всего… На гонения же не ропщу и, будучи в намерениях моих тверд, ничего, кроме правды, не желаю.

Ивакин. Чего тебе желать? Домишко есть, деньжонки есть… (Слева слышны голоса, Ивакин смотрит.) Почтмеистерова дочь идет… куда это?

Павлин. Вертихвостка… Пагубного поведения девица…

(Идут Дробязгин и Веселкина.)

Веселкина. Я вам говорю: она была замужем за инженером.

Дробязгин. Марья Ивановна! Отчего у вас такое недоверие к фактам?

Веселкина. Я верю только в то, что знаю…

Дробязгин (почти с отчаянием). Но этот пессимизм совершенно не совпадает с вашей наружностью! Поверьте мне, – муж Лидии Павловны был директором лакричного завода, и она его не бросила, а просто он умер, подавившись рыбьей костью…

Веселкина. Она его бросила, говорю вам!

Дробязгин. Марья Ивановна! У нас в казначействе все известно…

Веселкина. У нас на почте знают больше вашего. Он украл деньги и теперь – под судом… и она сама в это дело запутана, да-с!

Дробязгин. Лидия Павловна? Марья Ивановна! Сама Татьяна Николаевна…

Веселкина. А за то, что вы спорите, вы должны угостить меня брагой…

(Ивакин встает и уходит за угол дома. Павлин берет оставленную им гитару, заглядывает внутрь ее, трогает струны.)

Дробязгин. Извольте! А все-таки она – вдова!

Веселкина. Да? Хорошо же… Вы увидите…

(Уходят направо.)

Дунькин муж (негромко). Слушай… дай кусочек, Христа ради!

Матвей. Что ж ты, чудак, прямо не сказал? Просишь отведать… разве хлеб отведывают?

(В саду является Ивакин, ставит на стол кувшин браги, два стакана и смотрит вдаль.)

Дунькин муж. Стыдно было прямо-то… спасибо!

Ивакин. Павлин! Город-то… красота! Как яичница на сковороде… а?

Павлин. Проведут железную дорогу – все испортят…

Ивакин. Чем испортят? Каркай!

Павлин. Нашествием чужих людей…

(Входят в сад Веселкина и Дробязгин, садятся за стол, пьют брагу и вполголоса разговаривают. Ивакин и Павлин уходят за угол.)

Матвей. Ты кто будешь?

Дунькин муж. Мещанин… из города…

Матвей. У вас мещане богатые… а ты что?

Дунькин муж. А я – ослаб. Разорила меня жена… жена, брат… Сначала – ничего была… жили дружно. Красивая она, бойкая… да. А потом – скучно, говорит, мне. Начала вино пить… и я с ней тоже…

Матвей. И ты?

Дунькин муж. И я… что поделаешь? В распутство она ударилась… Стал я тогда бить ее… да. А она – сбежала… Дочь была у меня… и дочь сбежала на пятнадцатом году… (Замолчал, задумался.)

Дробязгин (громко). Это неправда, Марья Ивановна! Доктор и Надежда Поликарповна… они оба люди романические…

Веселкина. Т-сс! Тише!

Матвей. Она тоже распутная?

Дунькин муж. Кто?

Матвей. Дочь?

Дунькин муж. Нет… не знаю. Неизвестно мне, где она… Опять же мне вот, пьяному, кто-то внутренности отбил… нездоров я теперь, в работу – не гожусь… да и не умею ничего…

Матвей. Ишь ты… как же ты?

Дунькин муж. Так уж… как придется…

Дробязгин (вскакивает). Марья Ивановна! Это удивительно… и даже ужасно! Вы совсем не верите ни во что светлое…

Веселкина. Не кричать! Вы совсем безумный.

Дробязгин. Нет! Чтобы Лидия Павловна… чтобы исправник…

Веселкина. Сядьте вы…

Дунькин муж. Сегодня инженеры приедут…

Матвей. Дорогу строить?

Дунькин муж. Да… дороги строят, а идти человеку некуда…

Матвей. Работа будет… а? Вот бы… поработать бы!

(В саду является Павлин, он идет к столу, Веселкина видит его.)

Веселкина (негромко). Головастиков идет…

Дробязгин. А, мудрец! Что скажете?

Павлин. Желаю доброго здоровья…

Дробязгин. Спасибо…

Павлин. Сейчас через реку городской голова переехал, сюда идет…

Веселкина. Это он инженеров хочет встретить… скажите! Такой гордый старик…

(Ивакин идет, отдуваясь.)

Дробязгин. Да… Что, Иван Иванович, жарко?

Ивакин (смотрит вдаль налево). Да-а…

Павлин. Это ваше нетерпение увеличивает жару… Я вот никого не жду и потому жары не чувствую…

Ивакин. Доктор идет… акцизный…

Веселкина. Кого ж мы ждем? Нам ждать некого.

Павлин. Я не про вас, – это вот он племянника ждет…

Дробязгин. Студента?

Ивакин. Да… Архип Притыкин с ними…

Веселкина. Первый студент в нашем городе. Это очень интересно!

Дробязгин. Не первый уж, Марья Ивановна! Статистик, который застрелился…

Веселкина. Он не кончил учиться…

Павлин. Да, его исключили вон за политическое поведение…

Ивакин (грубовато). А застрелился он потому, что ты донос на него написал… а зачем это тебе понадобилось– пес тебя знает! (Идет прочь.)

Павлин (вслед ему). Вредоносному всегда буду противоречить… Грубого характера человек Иван Иванович! И притом – несправедлив. Мне доподлинно известно, что господин статистик Рыбин от безнадежности своей любви к Надежде Поликарповне застрелился…

Дробязгин. Почему это вам все известно?

Павлин. Потому что я внимателен…

(Идут с левой стороны по дороге доктор, Монахов и Притыкин. Дунькин муж незаметно исчезает. Матвей встает, кланяется.)

Притыкин. Нет, доктор, вы меня извините, а какая приятность в том, чтобы рыбу удить, я не могу понять!

Доктор (угрюмо). Рыба – молчит…

Монахов. Что вы, батя, вообще, понимаете? Весьма немного… летом – купаться, зимой – в бане париться, – вот все ваши духовные наслаждения…

(Павлин отходит к завалинке и садится поближе к плетню.)

Притыкин. Тело человечье любит чистоту…

Дробязгин (кричит). А мы уже здесь!..

Доктор (остановился у плетня). Спросите браги, Дробязгин…

Дробязгин (кричит). Ивакин! Давайте браги, похолоднее, побольше!

Притыкин. Играя в стуколку, приятно обремизить человека…

Монахов. Не спорю…

Притыкин. Опять же – музыка… Когда трубачи действуют, я чувствую себя военным.

Доктор (Монахову, сумрачно усмехаясь). Это он льстит вам…

(Дробязгин подходит к плетню и стоит, слушая. Заметно, что ему хочется вступить в разговор, но он не успевает в этом. Веселкина отходит в глубь сада, смотрит на город, тихо напевая.)

Притыкин. Какая мне в этом польза? А что, обучив пожарных музыкальному делу, Маврикий Осипович перед всем городом славу заслужил навеки – или это неверно?

Монахов. Н-да! Могу сказать – потрудился я с ними! Ведь не люди – моржи…

Притыкин. Я теперь, Маврикий Осипович, даже на самовар глядя, вас вспоминаю.

Доктор (без улыбки). Разве он похож на самовар?

(Дробязгин смеется.)

Притыкин. Нисколько! Я хочу сказать, что все медное напоминает мне про вас…

Доктор. Он вас изувечит похвалами…

Притыкин. То есть про ваши труды в музыке…

Монахов. Что это вы, батя, так сладко поете, а?

(Ивакин принес брагу, идет к плетню.)

Притыкин. Ежели я и пою, то как жаворонок, безо всякой корысти… А что доктор насмехается, так он лицо мрачного характера и, кроме рыбы, ничего не любит…

Монахов (смотрит в сторону). А дамы наши, видно, устали: вон – едва идут…

Дробязгин. Татьяне Николаевне всех труднее при их полноте и годах…

Ивакин. Пожалуйте брагу кушать…

Доктор. Ну, кругом я не пойду… (Шагает через плетень.)

Монахов. А Лидия Павловна к нашей компании интереса не чувствует…

Дробязгин. Дама светская… гордого образа жизни…

Притыкин. Хорошо она на лошади скачет…

Монахов. Н-да-а! Это, батя, она умеет…

Притыкин. Вот, о приятном говоря, женский пол забыли мы, а что может быть приятнее? Я, конечно, не про супругу мою говорю…

Монахов (смеясь). Идемте, Фомич, брагу пить…

(Идут вдоль плетня.)

Притыкин. Однако времени немало, пора бы уж почте быть… Посмотрим, каковы они, строители-то…

Монахов. Н-да, интересно… Картежники, наверно…

Притыкин. И выпить любят, я полагаю… а?

(Уходят. Дунькин муж является.)

Матвей. Это они инженеров встречать собрались?

Дунькин муж. На ярмарку ходили в село… для прогулки. Но, конечно, которые люди с деньгами, они всякому нужны…

(С правой стороны является Лидия Павловна в амазонке с хлыстом.)

Лидия Павловна. Послушайте, – будьте добры подержать мою лошадь, я вам заплачу…

Матвей. Ладно… я могу…

Лидия Павловна. Пожалуйста… (Уходит направо.)

Матвей. Эх ты… какая!

Дунькин муж (завистливо и беспокойно). Вот… кабы тебя не было, пришлось бы за лошадью мне смотреть… эх! Ежели она много даст, дай ты мне хоть пятак, а?

Матвей. А может, она всего пятак даст.

(Уходят оба направо. В саду разговаривают доктор и Веселкина.)

Доктор (угрюмо). Сочиняют – в молодости… Павлин (вставая). Осмелюсь заявить – святые отцы и в преклонном возрасте сочиняли…

Доктор. Ну-с?

Павлин. Больше ничего-с…

(Идут Притыкина и Надежда – женщина очень красивая, большая, с огромными неподвижными глазами. Сзади Богаевская.)

Надежда. Тогда он говорит ей: «Алиса! Моя любовь не умрет раньше меня, а пока я жив – я твой!»

Притыкин. Вон как! Наши мужчины и слов таких не знают…

Надежда (садится на бревно). Француз неверен, но любит страстно и благородно… Испанец в любви доходит даже до свирепости, а влюбленный итальянец обязательно ночью на гитаре играет под окном женщины, в которую влюблен.

Богаевская. Напрасно тебя, Надежда, грамоте выучили!

Надежда. Вы, Татьяна Николаевна, в таком возрасте, когда все это уже совсем неинтересно, а я…

Богаевская. А ты – только язык чешешь…

Надежда (серьезно). Подождите…

Притыкин. А я вам завидую, милая вы моя… Сколько вы любовных историй знаете, и какие все хорошие истории! Как сны девичьи… Где же мой Архип?

Богаевская. Лидочкина лошадь стоит…

Надежда. Познакомьте меня с ней…

Богаевская. С лошадью?

Надежда (серьезно). Нет, с Лидией Павловной…

Богаевская. Вот ты, душа моя, тысячи романов прочитала, а правильно спросить не умеешь… в смешное положение ставишь себя, да!

Надежда (спокойно). Ничего… Всяк по-своему умен.

Богаевская (кричит и идет направо). Лидуша!

Притыкина (негромко). Как она грубо с вами… ай-ай!

Надежда (спокойно). Дворяне с простыми людьми всегда так говорят, и даже в романах, где все описывается лучше правды, дворяне – дерзкие… Смотрите, какая она красавица!

(Богаевская, за ней Лидия.)

Богаевская. Вот, Лидуша, Надежда Поликарповна просит познакомить ее с тобой… (Надежда приседает.) Видишь, даже приседать умеет…

(Доктор подходит.)

Надежда. Я вас знаю… вы каждый день мимо нашего дома на лошади скачете… А я смотрю и любуюсь – точно вы графиня или маркиза… Очень красиво это.

Лидия. Я часто вижу ваше лицо в окне и тоже любуюсь им…

Надежда. Благодарю вас! Похвалу красоте своей и от женщины слышать приятно…

Богаевская. Ишь ты!

Доктор (сумрачно). От женщины приятнее или от мужчины?

Надежда. Как следует оценит красоту, конечно, только мужчина…

Лидия. Как вы… уверенно сказали это…

Притыкин (кричит). Господа! Едут! Чу!

(Все прислушиваются, – звон бубенцов.)

Надежда (Лидии). Вам интересно знать, какие они?

Лидия. Кто? Тетя, нам пора идти.

Надежда. Инженеры…

Притыкин (выбегает). Сейчас приедут!

Лидия (Надежде). Нет…

Богаевская. Устала я, Лидуша… подожди!

Надежда. А я жду их, как праздника…

Притыкина. И вдруг – они старые!

Лидия (тетке, негромко). Это похоже на торжественную встречу и – смешно.

Богаевская. Идем в сад… я только выпью чего-нибудь… Идемте в сад!

(Все идут за нею.)

Притыкин. Приехали… а, доктор? Интересно!

Доктор (угрюмо). Почему? Вот если бы они пешком пришли… ну, это туда-сюда!

Надежда. Какие глупости!

Богаевская. Она хотела бы видеть их верхами, в латах, в плащах…

(Уходят все направо, их медленный говор заглушает звон бубенцов. Справа медленно идет, заложив руки за спину, Редозубов – седой, суровый старик с черными лохматыми бровями. Останавливается, слушая шум на станции. Является Павлин, издали снимая картуз.)

Редозубов. Здорово… ну?

Павлин. О вашем драгоценном здравии что услышу приятного?

Редозубов. У доктора спроси. Приехали? Они?

Павлин. Именно – всеми ожидаемые инженеры; один пожилой, бритый, с усами и как бы уже несколько хмелен… другой – помоложе и весьма рыжеват. При них дама – молодая, красивая, и прислуга с нею – девица франтовитая. В двух экипажах ехали, а третий с вещами и со студентом, племянником Ивакина.

Редозубов. А он как… с ними?

Павлин. Видимо, по бедности состояния приспособился из милости…

Редозубов. Лошадь – Богаевской?

Павлин. Ихняя. Она в Фокино ездила на прогулку… А теперь – у Дарьи Ивакиной туалет оправляет… Дарья-то ведь у них долго в горничных жила… а мать ее – их же ключница…

Редозубов (угрюмо усмехаясь). Про бабушку ничего не знаешь?

Павлин. Не припомню…

(Притыкин идет.)

Притыкин. Мое почтение, Василий Иванович!

Редозубов (не давая руки). Здравствуй…

Притыкин. Гостей встретить пожелали?

Редозубов. На что они мне?

Притыкин. Вообще. Люди городу полезные.

Редозубов (идет со станции). Ну, пускай город и встречает…

Притыкин (негромко). Врет?

Павлин. Врут. О подряде на шпалы мечтают…

П ритыкин. Ишь, старый черт! Ты, Павлин, познакомься с прислугой ихней и разузнай… вообще… как и что… понял?

Павлин. Понял…

(Оба идут к станции; в саду являются Ивакин, обрадованный, и Степан Лукин.)

Степан. Ну, как живешь?

Ивакин. Видишь – здоров… а еще чего же надо? А ты – желтоват… эх ты! Брандахлыст… Зачем в тюрьме сидел?

Степан. Без этого – нельзя. Это, брат, теперь всеобщая повинность, вроде воинской… А впрочем – пустяки… и ты об этом не говори, брат, – ладно?

Ивакин. Тоже – брат! Я тебе не брат, а дядя…

Степан. Ну вот еще! Какой ты дядя? Просто ты – друг моего детства… Ты смотри – у меня в некотором роде борода и грива, а у тебя еще волосы не отросли…

Ивакин. Ну-ну! Пей брагу-то… а старших почитай… (Притыкин выбегает, оглядывается.) Вы чего, Архип Фомич?

Притыкин. Да вот… Эй, парень, поди сюда!

Матвей. Чего?

Притыкин. Ты меня знаешь? Беги в город, ко мне, скажи, чтобы лошадей подали к перевозу и пролетку, и бричку, и телегу еще для багажа, – понял? Катай! (Бежит к станции.)

Матвей (скрываясь). Землячок, гляди за лошадью.

Ивакин. Завертелся город Верхополье!

Степан. Что у вас с мостом?

Ивакин. Дождь шел, ну и сорвало… а голова чинить не торопится, перевоз-то в его руках… Ты знаком с инженерами-то?

Степан. Служить у них буду… А как твои пчелы? Гитара? Удочки?

Ивакин. Все в порядке…

(Идут доктор, Монахов, Дробязгин, Веселкина. Ивакин и Степан уходят из сада. На место их является Павлин, – постояв, исчезает и снова появляется во время разговора Цыганова с Дунькиным мужем.)

Монахов (с завистью). А Притыкин живо познакомился, шельма!

Веселкина. Доктор, вы заметили, какой этот молодой… точно факел!

Доктор. Ну, где вы видели факелы?

Веселкина. А на похоронах… помните – князя Хрящеватого хоронили?

Дробязгин. Какие у нее глаза! Маврикий Осипович, вы обратили внимание?

Веселкина. Глупости! Глаза вполне обыкновенные…

Дробязгин. Вовсе нет! Замечательно поэтические…

Монахов. При одной даме невежливо говорить о красоте другой дамы… вот что!