Несколько слов о Томасе Карлейле

Аристократия и демократия у Карлейля также имеют свое особенное значение. Аристократия – это все лучшее, благороднейшее, все отважное; то же, что мы обыкновенно считаем аристократией, он представляет нам в виде секты щеголей; это люди, которые берут от мира заработную плату, но не делают дела, возлагаемого на них. Демократия воплощает в себе, так сказать, все отрицательные элементы, ниспровергающие рутину и отжившие порядки; но на этом она не может остановиться; в дальнейшем своем развитии она должна выдвинуть положительные, созидающие принципы, должна найти своего героя или своих героев, которые и образуют настоящую аристократию.

Мы уже выше заметили, что труду Карлейль придает религиозное значение: труд человека и есть его религия, его образ поклонения – «laborare est orare»[4]. Поэтому вопрос об «организации труда» он считает величайшим вопросом, и вся задача будущего сводится, собственно, к правильному разрешению этого вопроса. Он восстает против теории «laissez faire»[5] и говорит, что если она имела значение в свое время, то теперь, напротив, повсюду чувствуется необходимость упорядочить и урегулировать экономические отношения, зреет мысль о необходимости настоящего (т. е. прежде всего, справедливого) правительства. Он высказывается также против мальтузианства с его «нравственным» воздержанием и со своей стороны, как на временном разрешении вопроса, останавливается на широком распространении народного образования и эмиграции. Несмотря на все нападки на парламентаризм, он приветствовал агитацию в пользу Билля об избирательной реформе как первый шаг к ниспровержению старого порядка вещей. Незадолго до смерти он (по свидетельству нашей соотечественницы из лагеря аксаковской «Руси») сильно издевался над королевой Викторией за ее «турко-биконсфильдство»[6]. Значит, не над одной парламентской говорильней он издевался… Да и как он, человек, с религиозной серьезностью относившийся к жизни, мог бы симпатизировать парламентам, в которых первую роль разыгрывают гг. Биконсфильды!..

«Наш мир, – говорит Карлейль, – есть лепет горького труда и бесконечной борьбы с житейской неправдой; одни дураки и корыстные слуги своего чрева пытаются представить его в виде какой-то арены тихого предстояния и земных радостей, хотя бы для предстоящих и будущих поколений… Человек силится уверить себя и других, что разум его необыкновенно ясен, что деятельность его плодотворна, подобно солнцу, что родники чего-то великого ключом бьют в груди человеческой, что его цель в жизни – работать весьма немного, болтать чрезвычайно много и пожинать всякого рода радости. Такое самообольщение – чистый вздор. Разум человека неясен и шаток; на одного плодотворного деятеля в среде людей приходятся тысячи, миллионы служителей мрака… Родники великих помыслов в груди человека – одно самообольщение; радости, к которым предназначен смертный, – яблоки с берегов Мертвого моря»… Однако есть в человеке «и лучшее начало, есть для него идея, которой он неукоснительно служит даже в самые тяжкие эпохи своего неразумия. Идея эта – бессознательное поклонение силе правды… Как утопающий простирает свои измученные руки ко всякому подобию опоры, так человеческое общество судорожно тянется ко всему, что обещает ему спасение!» Истинный герой и является таким спасителем.

Не следует думать, однако, говорит Карлейль, что «жизнь всякого истинного вождя человечества должна заключаться в полной свободе ломать мир по произволу и совершать свой благотворный путь посреди раболепных изъявлений восторга со стороны покорного человечества»… «Горе ему (герою), если он обратит повиновение людей в оружие своих корыстных целей; горе ему, если он отступит от необходимости принять мученический венец за свои убеждения; горе ему, если он посмотрит на жизнь, как на источник радостей или на поле для своего возвышения! Настоящий герой – всегда труженик… Его высшее звание – слуга людей. Он – первый рабочий на поденном труде своих сограждан, первый мститель за неправду, первый восторженный ценитель всего благого. Если герой – царь, то ему нет покоя, пока хоть один из его подданных голодает; если он мыслитель – ему нет отдыха, пока хоть одна ложь считается неложью. Из этого ясно, что деятельность его не терпит остановок, что он вечно стремится к недостижимому идеалу. Если он хотя бы раз уклонился от избранного пути, он уже согрешил, если он хотя бы раз поставил свое личное я выше интересов общих, он уже не герой, а служитель мрака».

Но о взглядах Карлейля на «героев» мы не станем здесь распространяться. Обратимся к его книге «Герои, почитание героев и героическое в истории», она – одно из лучших его произведений и в свое время наделала в Англии немало шума. Дело в том, что Карлейль, как истый англичанин, не только является сторонником индивидуализма, но и доводит его до крайних логических выводов. Он выступил со своим протестом во имя личности в то время, когда массам, в смысле общественного фактора, стали придавать первенствующее значение, когда роль великих людей в истории была доведена до нуля, когда, одним словом, культ «героев» стал, по-видимому, вытесняться культом «массы». Такое или иное отношение к «героям» и «массе» имеет существенное значение не только при истолковании исторических явлений, но и для внутренней жизни всякого отдельного человека. Бывают времена, когда «все» становятся до известной степени героями, когда вся «масса» нравственно приподнята, когда она подхватывает даже людей совсем отсталых и трусливых и увлекает их за собой; такой «массой» можно мотивировать свои поступки, не рискуя впасть в противоречие с печными идеалами правды и истины и дойти до мечтания о пошлом мещанском благополучии. Но гораздо чаще бывают иные времена, когда серенькая будничная масса, всецело погруженная в житейские заботы, не только не может воодушевлять человека своим примером, своими желаниями и стремлениями, а, напротив, отымает у него «пыл души», расхолаживает стремление к идеалу и принижает до себя. Такую «массу» человек не может поставить во главе дела и своего нравственного идеала, и он ищет иной опоры. Карлейль указывает ее: это – личность, это – герой. Оставляя в стороне спорный вопрос «о героях и массе», как двух противоположных исторических теориях, всякий согласится, что Карлейль влияет самым благотворным образом в смысле подъема нравственного самочувствия тем, что, проникая в самое сердце человека, заставляет его стряхнуть с себя апатию, отрешиться от жалкого прозябания и, вопреки всему, устраивать свою жизнь сообразно своим убеждениям. Если он не сумеет убедить вас в правильности своих воззрений, то во всяком случае он заронит в ваше сердце искру божественного огня, искру нелицемерного стремления к правде в своей жизни. Мы думаем, что для нас, русских, особенно в настоящую пору, Карлейль может иметь такое же значение, какое он имел для англичан в свое время. Впрочем, нельзя сказать – «имел»; влияние его в Англии не уменьшается и ныне; по крайней мере, остается еще открытым вопросом: следует ли его считать пророком новейших времен или же безжалостная волна забвения унесет и его? Что же Карлейль сделал для Англии? Послушайте, как относится к нему Джон Стюарт Милль, человек совершенно противоположного склада ума и совершенно иного характера и преследовавший иные общественные задачи. Миллю, как известно, также пришлось переживать мучительный процесс внутреннего разлада, когда опора всей жизни колеблется и человек чувствует себя потерянным среди мира. В это время он усвоил себе теорию жизни, которая далеко не походила на его прежнюю и имела много общего с неизвестной ему еще в то время антирационалистической теорией Карлейля. «Первоначальные произведения Карлейля, – говорит он, – были одними из проводников тех влияний, которые расширили мои прежние узкие мнения». «Но, – продолжает он, – я не только сразу не научился ничему у Карлейля, но стал понимать его сочинения только по мере того, как некоторые из проповедуемых им истин начали уясняться мне через другие источники, более соответствовавшие внутреннему строю моего ума. Тогда действительно необыкновенная сила, с которой он высказывал эти истины, произвела на меня глубокое впечатление, и я в продолжение долгого времени был одним из самых пламенных его поклонников»… «Однако я не чувствовал себя компетентным судьею Карлейля. Я сознавал, что он поэт и созерцательный мыслитель, а я нет и что, в качестве того и другого, он видел раньше меня не только предметы, которые я лишь по чужому указанию мог определить опытным путем, но, вероятно, и еще многое другое, что для меня было невидимо даже при указании. Я чувствовал, что не мог вполне объять его, а тем менее быть уверенным, что вижу далее его, а потому я никогда не осмеливался судить его вполне». Карлейлеву «Историю французской революции» Милль приветствовал в своем журнале «как гениальное произведение, стоявшее выше всех общепринятых, рутинных мнений». «Sartor Resartus» он считает лучшим и величайшим произведением Карлейля и читает его «с восторженным энтузиазмом и пламенным наслаждением». А между тем Милль, безусловно, расходился с Карлейлем по капитальнейшим вопросам: по вопросам о религиозном скептицизме, утилитаризме, демократии, теории образования характера обстоятельствами, важном значении логики, политической экономии и т. д.

Карлейль воспитал в Англии целое поколение энергичных общественных деятелей, бодро делающих свое дело на различных поприщах общественной жизни. Он совершил для Англии, можно сказать, гигантскую работу; он вызвал на бой пессимизм, байронизм и тому подобные расслабляющие человеческую энергию учения и ниспроверг их. Один из выдающихся современных английских деятелей в области литературы и общественной жизни, Джон Морлей, говорит, что он положил конец увлечению байронизмом и призвал англичан к деятельной жизни. Заслуга немалая.

Одним словом, Карлейль – английский Руссо по силе своих чувств и страстей, а по глубине своей мысли он выше Руссо[7]. Но своеобразная манера писать и его язык долго служили камнем преткновения для широкого распространения его сочинений. Всякому, кто в первый раз читает его, приходится делать над собой некоторое насилие, пока он не освоится с этим языком и не научится ценить его особенностей.

Великий английский мыслитель-художник становится нужен нам не просто ради своеобразной красоты, своего исторического значения и т. п., а ради тех мыслей, которые выдвигает и защищает он, ради того ориентирования в ходе современной жизни, которое он дает… Когда происходит крушение самих материальных основ общественной жизни, выражающееся в массовой безработице, голодовке, ужасающем количестве ежедневных самоубийств, тогда опору для жизни и деятельности приходится искать в самых глубоких глубинах человеческого сердца. Мысль Т. Карлейля работает всегда в этой сфере. Вы можете быть с ним или против него, но вы всегда чувствуете, что находитесь в атмосфере, где исследуются и решаются вопросы жизни.

Отметим наиболее капитальные из произведений Карлейля: «Sartor Resartus» (написан в 1831 году), «Французская революция» (1837), «О героях, почитании героев и героическом в истории» (1840), «Чартизм» (1846), «Прошлое и настоящее» (1843), «Письма и речи Оливера Кромвеля» (1845), «Памфлеты» (1850), «История Фридриха Великого» (1854–1864) и целый ряд неподражаемых биографий: Шиллера, Новалиса, Бёрнса и т. д.

Примечания

1

Речь идет о книге «Герои, почитание героев и героическое в истории».

2

Элевсинские мистерии (таинства) проводились в Древней Греции в Элевсине, близ Афин. Они были связаны с культом богини земледелия Деметры и ее похищенной владыкой царства мертвых Аидом дочерью Персефоной и как бы символизировали таинственную связь между живым и мертвым миром. В священнодействии участвовали лишь посвященные.

3

Герта (Ерд) – в скандинавской мифологии обожествленная земля.

4

См. перевод этой латинской фразы на с. 300.

5

См. прим. к с. 211.

6

В помещенных в славянофильской газете «Русь» (издававшейся И. С. Аксаковым) воспоминаниях г-жа О. К., встречавшаяся с Карлейлем незадолго до его смерти, рассказывала: «Он особенно любил бранить английскую конституцию и жестоко смеялся над теми, кто ей верит. „Россия совершила много великого. У нее и будущее велико. Пусть только развивается по-своему, на своих собственных ногах. Я люблю и всегда любил русских“». Он восхищался Александром II за его реформы, а королеву Викторию критиковал за «турко-биконсфильдство» (см. Булгаков Ф. И. Томас Карлейль // Исторический вестник, 1881. N 3. С. 633, 636). «Турко-биконсфильдство» – политика английского премьер-министра Б. Дизраэли, графа Биконсфильда, пытавшегося «защитить» интересы Турции от России.

7

См. оценку Карлейлем Руссо (наст, изд., с. 149–152).