Терновый куст

Меер. Знаешь, Берл?.. Лучше два волка, чем один ты.

Берл. Есть люди, для которых я хотел бы быть стаей тигров.

Меер. От такого злого человека, как ты, сам ангел смерти убежал бы, испугался бы.

Берл. А я бы за ним погнался… и за шиворот бы его… и отвел бы его… Уж я знаю, куда его отвести.

Слепая. Все мы знаем, куда ангела смерти направить. Но беда, что не мы его, а он нас направляет… Леа, будьте так добры, отведите меня домой.

Леа. Идемте. (Уводит слепую.)

Меер. Ты, кажется, тогда только перестанешь злиться, когда перестанешь дышать.

Берл. И тогда не перестану. И издохший злиться буду.

Меер. Фу! (Раздраженный, уходит.)

Берл. Ишь добренький. (Нейману.) А я, знаете, рад, что умею злиться. Манус тоже злился.

Молчание.

Вот был человек!.. Как надоедали ему, как приставали, чтобы подписал прошение о помиловании – не подписал!.. Взял у палача петлю и сам на себя надел… А речь его!.. (Гордо, величественно, протянув вперед руку.) «Просьбы о помиловании не подпишу… Пойду на смерть с убеждением, что выполнил все, что приказывает мне долг, во славу рабочего люда и революции. И если бы после казни я мог встать, я удвоил бы усилия в борьбе…». Ах!..

Нейман. Когда здесь прощался с нами, он был странный… Но я не подозревал, что он на такое дело идет…

Берл. Ах, какой человек!.. Железный… И в сердце у него два океана было: океан любви и океан злости. (Задумывается.) А знаете, Нейман, я вот злюсь… и на вас здорово злюсь…

Нейман. На меня?.. За что же?..

Берл. За приятеля за вашего… За Александра… Ну чего вы с ним возитесь?

Нейман. Приятель.

Берл. Но… но ведь он слизняк.

Нейман. Ого! Не надо так говорить…

Берл (оживляясь). Вот, вот!.. Вот это меня и злит… Не видите вы его, не понимаете… Говорю вам: он как его папаша. Заплеванная душа.

Нейман. Берл! Я сильно бы рассердился на вас за эти слова, если бы… если бы не… (Замялся.)

Берл. Если бы не что?.. Говорите!

Нейман. Неприятно мне… неудобно…

Берл. Очень удобно!.. Все говорите… Что там такое?..

Нейман. Не хотел бы я этого касаться… Такая область…

Берл. Нету никакой области!.. Говорите.

Нейман. Ну… видите ли… Я ведь понимаю… Вы не любите Александра, потому что вы… потому что в вас…

Берл. Ну!..

Нейман. Потому что Александр близок Доре, и… и вы… ревнуете…

Берл. Конечно!.. «Ревнуете»… Я ведь так и знал… «Ревнуете»… Ну скажите еще что-нибудь в этом роде! Скажите, что я влюблен в Дору!

Нейман (смущенно). Видите, вы тянете меня за язык, а потом волнуетесь.

Берл. Конечно, волнуюсь! Когда видишь такие… допотопные взгляды… «Ревнуете, влюблен»… Что же это, вы думаете, я до такой степени уже глуп? Я не знаю себе места? Я не знаю, кто Дора? Не могу ее оценить? Конечно, может быть, в ней есть достоинства, которых я и понять не могу, но, во всяком случае, для меня Дора – вот! (Показывает рукой вверх.) Выше всего! Выше всех! Манус – герой, святой человек, бог! Но Дора еще выше… Вы вот студент, развитой, образованный, а не в состоянии понять, кто она.

Нейман. Я очень высоко ставлю Дору.

Берл (презрительно). Высоко? Вы?.. А про влюбленность говорите… Но как же я могу! Да я недостоин мое сердце ей под ноги положить!.. Я недостоин умереть за нее!.. Кто я? Ничтожество! Мозг у меня деревянный, и я над серьезной книгой засыпаю… Сколько бились со мной, пока «Эрфуртскую программу» хоть чуточку вдолбили в голову… И характер какой… А Дора!.. Да если бы, не дай бог, она меня полюбила – ведь это же было бы несчастье! Такой ей нужен? Да я сейчас бы исчез отсюда, на край света убежал бы! Дора, Дора!.. Ведь такого человека никогда еще не было!.. Ведь кто только достоин взглянуть на нее!.. И… и… (Сквозь внезапные слезы, ударяя кулаком об стол.) И я таки не понимаю… Этот Александр… это ничтожество… Ах! (Отходит и становится лицом к стене. По вздрагиванию его плеч видно, что он плачет.)

Леньчик (входит, бледный, исхудалый). Отлично идут дела.

Нейман. Дядя Меер виноградом угостил?

Леньчик (презрительно). Шутить тут нечего.

Нейман. Я и не шучу, я серьезно.

Леньчик. Две тысячи рабочих с сахарных заводов присоединились к забастовке. (Глухо кашляет.)

Нейман (с живостью). В самом деле?

Леньчик. Я был на митинге… Ораторов встречали восторженно… Какой-то черносотенец пробовал возразить, но его чуть не разорвали. (Кашляет.) Потом приняли резолюцию присоединиться к восстанию.

Нейман. Это превосходно. Это большая победа! С сахарных заводов рабочие всегда отставали…

Леньчик. А теперь сердитее их нет. (Кашляет.) Они говорят, что у них оружия много. (Таинственно.) Мне тоже обещали револьвер.

Нейман (вглядывается в Леньчика с печальным участием). Кашляешь ты здорово.

Леньчик. А крови зато мало. Совсем почти нет. Вообще мне гораздо лучше… Только обещали мне «смита и вессона», а я хотел бы браунинга.

Нейман. Митинг окончился?

Леньчик (кашляет). Полчаса назад. Браунинг – прелесть! Из него как саданешь…

Нейман. А как папаша сегодня?

Леньчик. По-прежнему. Мануса все ищет… и просит, чтобы ему указали, где север… Сейчас тетя Шейва повела его к себе.

Входят Дора и Александр.

Нейман. А Леньчик рассказывает, что рабочие с сахарного завода…

Дора. Да, присоединились… Подъем в городе вообще изумительный. Просто не узнаешь людей – так они выросли, так просветлели. Железнодорожники – прямо львы.

Нейман. Вы были на их митинге?

Александр. И говорила…

Дора. И незачем было… Они все до такой степени исполнены решимости и энтузиазма, что я, право, не знаю, кто кого воодушевлял: я их или они меня.

Александр. Про рабочих с сахарных заводов этого сказать нельзя.

Леньчик. Я ухожу, Дора, мне обещали револьвер. (Уходит.)

Дора. Но самое радостное – это настроение войск. Наши имели у них большой успех. Я сейчас получила новые сведения: можно рассчитывать, что Бугский полк присоединится к нам.

Александр. Я не вполне верю…

Дора. Надо верить… Надо верить, Александр!.. Во всяком случае, стрелять в народ солдаты не будут… В шесть часов у нас заседание, Нейман, в той же квартире.

Нейман. У меня есть несколько предложений.

Дора. Вы внесите их… А теперь пойдите в типографию, поможете печатать прокламацию.

Александр. Но ведь… успеем разве распространить?

Дора. Надо успеть!.. А в одиннадцать ночью всем собраться в Плоском Предместье, к раздаче оружия… Последний день, последние часы, нужна энергия, нельзя терять ни минуты.

Александр. Если теперь терять время, все может окончиться катастрофой.

Дора. Все окончится победой, блестящей победой… Берл, ваша дружина готова?

Нейман. Вы в какой дружине?

Берл. Мы захватим вокзал… Готова. Только оружия маловато.

Дора. Вот у меня квитанция. Еще два места оружия пришло. Сейчас пойду получать.

Нейман. Дайте-ка квитанцию сюда, лучше я пойду.

Дора. Студенту нельзя, вас арестуют вместе с оружием.

Берл (угрюмо). А я на что?.. Я пойду…

Александр. Нейман может переодеться.

Дора. Да и я тоже переоденусь. Рабочий, студент или такая, как я сейчас, легко вызовут подозрения, а я так разряжусь, что за дочку губернатора примут… Рядом дамочка одна живет, актриса, обещала меня одеть.

Нейман. А все-таки лучше бы я пошел.

Дора. Нет, я лучше проделаю… Это надо тонко, спокойненько, непринужденно – следят везде страшно, – и у вас не выйдет. (Уходит. Берл за ней.)

Нейман. Что ж, идем и мы. (Берет фуражку.)

Александр сидит мрачный, не двигаясь с места.

(Подходит к нему, кладет на его плечи руку.) Ты ж чего это?

Александр (говорит не сразу). Скверно мне.

Нейман. А, опять ты за свою дудку?

Александр. Когда ж тоска!

Нейман. И найдет время хныкать!

Александр. Скажи сам: какая я ей пара?

Нейман. Отчего ж? Пара не плохая… Во всяком случае, это она сама лучше знает.

Александр (мрачно, с расстановкой, глядя себе под ноги). Вот в том-то и дело, что она не знает! Меня она совсем не знает… и видит во мне совсем не того, что я на самом деле собой представляю.

Нейман. Дора, я полагаю, кое-что в людях смыслит.

Александр (внезапно оживляясь). Но я запутал ее!.. Я подменил ей себя!.. Ну чего там скрывать! Разве я борец? Разве я гожусь на что-нибудь крупное?.. Да ведь ничего подобного! Я человек слабый, я дряблый человек… Бороться, ходить около опасности, рисковать собой – своей свободой, жизнью – я на это совершенно не способен.

Нейман (добродушно). А только и делаешь, что рискуешь собой… Пусть у тебя сейчас обыск сделают, и ты ого-го-го где очутишься!

Александр. Рискую… А чего это мне стоит?.. Вот Дора: в самых опасных делах, в самых страшных местах – и делает все спокойно, легко, просто… А когда увлечена, когда говорит на собраниях, она вся – огонь… Ты думаешь, кто завоевал сахарные заводы? Кто зажег рабочих и заставил со слезами энтузиазма вотировать забастовку?.. Она… Она!.. Она всю себя отдает, всю душу свою, все свое сердце… А я… а я всегда с оглядкой. Я в страхе.

Нейман (серьезно). Мне кажется, Александр, у тебя это просто какой-то особый род неврастении – поклепы на себя возводить… Немножко и я тебя знаю, а кое-что я от Доры слыхал… Ведь, кажется, именно мужество твое и покорило ее, твоя отвага…

Александр. Да… отвага… знаю… я это знаю!.. И в этом именно и все несчастье, что отвага… Она увидела во мне человека отважного, сильного, самоотверженного… А самоотверженного человека – ну чего скрывать! – самоотверженного человека она увидела во мне… случайно… по ошибке… потому что… ну просто потому, что я обманул ее…

Нейман. Э, да это, брат, ты, кажется, зазнаешься: не тебе обмануть Дору.

Александр (с горячностью). Обманул!.. Говорю тебе: обманул! Невольно и бессознательно… И самого себя обманул… Пойми ты: при Доре дух мой возвышался, я как-то заражался от нее, становился смелым, энергичным… Потом Манус приехал. Он был такой необычайный… Что-то чувствовалось в нем высокое, огненное… От его вулкана упала искра и в мою душу, и… я тоже затлелся… А в сердце у меня в то время была мука, я считал, что Дора не любит меня, мне жизнь была не в радость, были моменты полного отчаяния, и мелькала даже мысль покончить с собой… Черт с ней, с жизнью!.. И я не рисовался, я не рисовался и не лгал, я, может быть, никогда не был таким искренним, как в ту минуту, когда говорил, что готов на все, что хочу опасности, хочу казни!.. Я был так возбужден… Это было какое-то расстройство… И я верил, что хочу казни… В ту минуту я действительно хотел ее…

Входит Самсон. Он весь седой, походка разбитая, глаза дикие. Одежда в беспорядке. Он приближается к Александру и глухим однотонным голосом бормочет.

Самсон. Повесили сына, повесили… Там на севере повесили…

Нейман. Сядьте, Самсон, сядьте вот сюда.

Самсон. Где север?.. Скажите мне, где север?.. Я не знаю, где север, я не знаю, где север…

Нейман. Сидите, сидите спокойно!.. (Сажает Самсона на стул, тот покоряется и что-то неясное бормочет.)

Александр. Была такая минута – минута! – когда я казни хотел… А с тех пор… а теперь…

Нейман. Это еще не такая беда: казни никто не хочет.

Александр. Оказалось, что Дора меня любит… И, как ты говоришь, именно за отвагу любит, за мужество… Я знаю это… знаю… И теперь я все силы напрягаю, чтобы идти с ней рядом, на ее высоте… Но где ж мне! Я теперь казни не хочу. Страшнее, чем когда-либо, мне теперь казнь. Теперь я люблю, я любим, я хочу счастья с любимой женщиной. Я счастья хочу!.. А что предстоит?

Нейман (холодно). Завтра начнется восстание… кровь будет литься, все наше дело решается… Подождем мы с нашим личным счастьем.

Александр. Видишь, вот и ты осуждаешь меня!.. Но… я не могу!.. Я, когда подумаю, что Дору, может быть, там схватят с оружием… что меня могут взять и бросить в тюрьму…

Нейман (злобно). Могут. И в тюрьмах бьют.

Александр. Господи боже мой!.. Я борюсь с собой, терзаю себя, за волосы из собственной кожи себя тащу, чтобы удержаться на высоте Доры… и… и я не могу… Лгу, прикидываюсь, замалчиваю, притворяюсь…. И я в постоянном страхе, в постоянном напряжении… И только оттого, что Дора поглощена своим делом, она до сих пор не подозревает, кто перед ней… (Вдруг умолкает, напряженно смотрит вперед и точно обдумывает что-то или припоминает.) А… а может быть, и подозревает?..

Нейман. Если все, что ты тут говоришь, – правда, то Берл проницательнее нас всех оказался.

Александр. Что такое?.. При чем тут Берл?

Входит Дора, пышно разодетая.

Дора. Видите, какая я? Никогда они не заподозрят, что в моих корзинах оружие.

Нейман. Да, вид у вас… совсем не революционерки.

Дора (смеется). Княжна?.. Александр, нравлюсь я тебе такой? (Кокетливо изгибается.)

Нейман. По-моему, вы на оперную примадонну похожи.

Входит Берл и молча останавливается в дверях.

Дора. Ну, отправляюсь… До свидания… И не тревожьтесь. Через час буду назад. (Идет, у двери, останавливается.) А завтра… Ах, завтра!.. (Смотрит вверх, широко раскрыв глаза.) Какой день!.. Какое счастье!.. Александр, ты что скажешь?.. (Смотрит на него пристальным, испытующим взглядом, в котором видна тайная тревога и печаль.)

Александр. Мне кажется… все будет зависеть… от… от силы энтузиазма…

Дора. Мы победим! Я знаю это, я чувствую… И меня охватывает такой восторг, такая заливает меня бурная радость, что хочется… петь и безумствовать… Но нужно сдерживать себя. Необходимо в совершенстве владеть собой – каждым жестом своим, каждой мыслью… Вот так вот, крепко, надо взять в руки и стиснуть – молчи, сердце! Потом, после получишь волю!

Нейман. Полную волю!..

Дора. Ах, что за ликование идет!.. И если бы даже пришлось мне завтра погибнуть, – какое счастье. Александр, пасть на баррикаде, под красным знаменем, при грохоте товарищеских выстрелов и с криком мщения… Александр, с криком мщения!..

Александр. Дора!

Дора. Иду. До свидания… Ступайте же, Нейман, в типографию. (Идет к двери.)

Берл (угрюмо). Я пойду за вами… Может, арестуют вас, так я… дам знать товарищам.

Дора (смотрит на него). А это, пожалуй, не мешает… Но нужно осторожненько, Берл, чтобы не заметили. (Уходит, Берл за ней.)

Александр (после долгого молчания выходит на авансцену). Как она смотрела на меня… Какое выражение… Уже подозревает… Уже она догадывается…

Нейман. Догадывается, догадывается… Можешь быть спокоен.

Александр (стоит потупившись, с выражением тоски и рассеянности). «Счастье погибнуть… – сказала она, – пасть на баррикаде… с криком мщения»…

Самсон (подходит и, уставившись на Александра, таинственно бормочет). На севере повесили, на севере… Север там… Я уже знаю, где север… Ветер идет с севера… Вы чувствуете ветер с севера?.. (С выражением блаженства.) Вы чувствуете ветер с севера?.. Вы чувствуете ветер с севера?..

Занавес

Действие четвертое

Обширный двор. Грязный трехэтажный дом в виде буквы П с деревянными галереями. В нем множество маленьких квартир. Прямо – ворота. Посреди двора старая, большая, разбитая акация, много ветвей засохших. От нее к одному из столбцов галереи через весь двор идет веревка, на которой сушится белье – рубахи, несколько пар чулок, красная вылинявшая юбка с огромной яркой заплатой. У дерева темная лужа. Здесь же кучи камня и бревна, приготовленные для ремонта дома. Полдень. Жильцы высыпали из квартир. Бродят по галереям, по двору. Всё беднота, исхудалые, больные, многие в лохмотьях и босые. Словно где-то отбирали людей, всех здоровых и цветущих оставили на месте, а сюда прислали брак… Седой горбун, взрослый мальчик-идиот в одной рубахе, девушка на костылях, дети, женщины, старики. Многие держат детей на руках или ведут их за руки – по двое, по трое. На всех лицах тоска и страх. Люди бродят как тени, останавливаются, шепчут, внезапно замирают, под влиянием страха вскрикивают, садятся, встают опять, опять ходят… Иногда плачут дети, их унимают – лаской или пинками. Порою доносится отдаленный глухой шум или залп, и тогда все в ужасе ахают, сбиваются в кучу или, напротив, в тупом страхе рассыпаются по сторонам, бегут по галерее. Слепая, стуча палкой, пробирается вдоль куч камня, держась за них рукой. Сосед сидит на бревнах. Он крайне истощен, голос сиплый, глаза огромные. Он задыхается, с усилием глотает воздух через широко раскрытый рот. Такой человек больше двух-трех дней не проживет. Самсон – рядом с ними. Часто вскидывает на них свои безумные глаза, что-то бормочет или смеется тихим смехом помешанного. Меер сидит на земле и сортирует две кучи костей. Шейва, пробираясь к нему, кричит.

Шейва. Брось кости!

Meер. Тебе мешает?

Шейва. Ты с ума сошел?.. Вот это у тебя в голове?..

Меер (сконфуженно бормочет и приподнимается). Я злого не делаю… В голове у меня страдание… и в сердце страдание…

Слепая. А конец не приходит… Все не приходит конец.

Сосед. Страшен конец.

Слепая. Кто говорит – весел!

Сосед. Начало было страшно. Середина была страшна. Конец страшен.

Шейва. И что это будет, господи всемогущий!

Слышен далекий залп.

Слепая. Сильно стреляют.

Меер. Прольются реки крови… А к чему?.. Они сильны, они страшно сильны… У них ружья, у них сабли, у них пушки… у них всё.

Слепая. У них пушки, у нас правда…

Меер. Пушки расстреливают правду.

Сосед. Если расстреливают правду, то надо, чтобы умерла земля.

Слепая. Это давно нужно бы.

Меер. Прольются реки крови… лучшей крови… святой крови…

Шейва. Восемь баррикад выстроили, и, говорят, пять из них войска уже разрушили.

Леа (с гневной силой). Шестнадцать новых выстроят!

Слепая. Слепая я… Слепая…

Меер. Шестнадцать выстроят, и тридцать две выстроят, а к чему приведет это?

Слепая. Будем отомщены.

Леньчик (показывается в воротах. Кричит, размахивая руками над головой). На углу баррикаду строят!.. Народ нужен!.. Идите помогать, живо!..

Во дворе оживление, возгласы: «У нас на углу?» «Ага!» «Я иду»… «Скорее, скорее»… «Идите все». Несколько человек убегают на улицу за Леньчиком.

Сосед. Я замученный человек… я замученный… Вот я один… «Не целуй детей, – говорил доктор, – заразишь»… А в детях болезни больше было, чём во мне… И вот я один… и умираю… Что это?.. (Долго гулко кашляет.)

Леа. За всех будет месть!

Сосед. Этого я уж вовсе не ожидал: чтобы я пережил моих детей!.. Чтобы мне довелось еще видеть последнюю судорогу моего Яшеньки!.. За что мне еще и это?..

Самсон (смотрит на него и смеется). С севера…

Слепая. Помните, сосед, я говорила вам, что вы еще поживете? Помните, я говорила вам, что о детях ваших позаботится кто-то?.. Вот вы и живете еще… А о детях ваших позаботились – в могилу их свалили…

Самсон (трогает слепую за руку и смеется). Это с севера. Вы слышали ветер с севера…

Слепая. К нам жизнь ласкова. О нас жизнь заботится. До тех пор она не покинет нас, пока не выпьем мы весь ужас ее. И всем нам она дает время, пока не погибнут наши Яшеньки, наше лучшее, самое дорогое наше… Умерли уже дети, сосед?.. Умерла уже ваша девочка?.. Видели вы предсмертную судорогу Яшеньки вашего?.. Ничего больше не осталось ценного у вас, сосед?.. Значит, готовьтесь: жизнь от вас уйдет.

Шейва. Ой, уйдет… Ой, она уйдет…

Сосед. Я не понимаю. Я учился когда-то… И все говорят – это написано: человек создан по образу и подобию бога… Неужели и у бога такой изувеченный образ?

Meер. Вот здесь вот и весь секрет!.. Вот тут вот и ошибка вся!.. И отсюда именно и выходят все несчастья…

Слепая. Откуда?

Меер (убежденно, горячо, обрадованный, что может высказаться). Оттуда, что человек вовсе не создан по образу и подобию бога. Человек – инструмент испорченный… Когда задумал создавать человека, бог действительно намеревался сотворить его прекрасным… чистым и совершенным, по своему подобию… Но когда его создавал, подкрался сзади Лэц, дух зла, и господа толкнул в локоть. Человек и вышел испорченным, навсегда испорченным. (Нараспев, точно читает Библию.) Колесница, у которой одно из колес, хоть и снабженное всеми спицами, лишено обода, – может ли плавно передвигаться?.. Дом, в котором ни дверей нет, ни крыши, – удобным ли будет убежищем?… И даст ли здоровый плод смоковница, с которой снята кора?.. И родит ли чистый звук свирель, забитая паклей?..

Шейва. Стреляют!.. И все сильней…

Меер. И кто же может исправить то, что не довершил или что неудачно сотворил господь?.. (Строго.) Я спрашиваю вас – кто? В темном дерзновении люди берутся за это. Но не видят, что тщетны труды… Сотни лет и тысячи лет бьется человек, хлопочет, ищет, разрушает и строит, и разрушает опять, и вновь создает, – а что выходит?.. Законы пишет и правила, религии выдумывает и заповеди, – а что выходит?.. Разве легче теперь жизнь человека, чем была она семь веков назад? Разве дольше живет человек, чем жил прадед его деда? И меньше ли стало болезней?.. И реже ли сделался голод?.. И войны не ужаснее ль прежних?.. Не острее ли стала чувствительность?.. Все та же боль и та же мука. И скорби так же черны, и насилие, как в былые времена, жестоко… В другое одето оно платье и иным разит нас мечом, но кровь всегда красна – каким бы орудием ни выпустить ее. И я спрашиваю вас: кто исправит то, что неудачно создано богом? Я спрашиваю – кто?

Сосед. Мне холодно… Так холодно!..

Меер (торжественно, точно вещает). Всесильного ошибку исправить не нам. Но сам он пришлет своего посла – Мессию пришлет!.. И уже тот сделает что нужно!.. Он оденет корою смоковницу, он привесит в доме все двери и над домом возведет прочную кровлю. Он прочистит свирели для ясного звука и нас переродит. Он украсит нас образом бога и дарует нам вечную правду.