Завтрак у предводителя

Источники текста

Пять больших листов типографских гранок первой редакции комедии, набранных в сентябре 1849 г. для октябрьской книжки журнала «Современник».

Гранки выправлены корректором, видимо, по оригиналу. На каждом листе в верхнем правом углу отметки: «Г-ну ценсору. Сент. 12». На обороте листа 5-го адрес: «Г-ну ценсору Срезневскому. Современник. Из тип. Праца». Эти гранки оказались осенью 1850 г. в распоряжении Тургенева, о чем свидетельствует, во-первых, позднейший карандашный адрес на л. 5: «Гост<иница> Наполеон, в Мал <ой> Морск<ой>, г-ну Тургеневу в 6 №», а во-вторых, фамилии исполнителей пьесы в сезон 1850/51 г. на петербургской сцене, вписанные рукой Тургенева на л. 1 в роспись действующих лиц: Сосницкий, Самойлов, Каратыгин 2-й, Мартынов, Сосницкая. К 1850 г. относится и цензурная правка гранок, сделанная, судя по почерку, А. И. Фрейгангом, цензором журнала «Отечественные записки». Правка сделана в л. 1 и в начале л. 2-го красными чернилами, а затем карандашом. На обороте л. 5-го отметка: «К делу – 1850 г., № 26», свидетельствующая о том, что гранки были приобщены к «делу» С.-Петербургского цензурного комитета «О статьях, запрещенных по докладам ценсоров», 1850 г., № 26 (ЦГИАЛ), в качестве вещественного доказательства.

Гранки первой редакции «Завтрака у предводителя», найденные Ю. Г. Оксманом в 1917 г. в архиве Главного управления но делам печати, были опубликованы впервые в сборнике Лит Музеум, с. 261–311; перепечатаны в издании: Тургенев И. С. Завтрак у предводителя (запрещенный цензурой текст комедии). Введение, редакция и примечания проф. Ю. Г. Оксмана. Одесса: Всеукраинское гос. изд., 1921.

Суфлерский экземпляр не дошедшей до нас копии текста, разрешенного в 1849 г. театральной цензурой. Текст близок запрещенной редакции пьесы, но разбит на XI явлений (как в Совр, 1856, № 8). Дата списка, судя по сохранившемуся на л. 2 перечню фамилий актеров Александрийского театра, игравших в пьесе, определяется временем возобновления «Завтрака у предводителя», в сезон 1855/56 г., с Линской в роли Кауровой. (В 1849–1852 гг. эту роль исполняла Сосницкая.) Список не авторизован, имеет ряд произвольных режиссерских сокращений. К их числу принадлежит и новая концовка пьесы, завершающаяся не репликой Суслова: «Вот тебе и полюбовный дележ», а монологом Балагалаева: «Стойте, господа, стойте ~ делайте, что хотите, а я… я… я не могу, не могу» и ремаркой: «Быстро уходит и захлопывает за собой дверь гостиной. Всеобщее изумление». Список хранится в Ленинградской театральной библиотеке им. А. В. Луначарского – бывшей библиотеке императорских театров (новый инв. номер – 5536; прежний – 4342, шифр: I. IX. 2. 30). Краткие сведения о нем см.: Пыпин, Списки пьес Т, с. 210–212.

Совр, 1856, № 8, с. 207–236. Ценз. разр. 31 июля 1856 г. Текст этот перепечатан без изменений в «Драматическом сборнике» Ф. Стелловского, СПб., 1860, кн. X (ценз. разр. от 4 ноября 1860 г.), и им же выпущен в свет отдельным оттиском из этого издания.

Т, Соч, 1865, т. II, с. 201–243.

Т, Соч, 1869, ч. VII, с. 333–377.

Т, Соч, 1880, т. 10, с. 333–378.

Впервые опубликовано: Совр, 1856, № 8, с. 207–236, с подписью: Ив. Тургенев. Это была уже вторая редакция пьесы, так как первая, датированная августом 1849 г. и набранная для октябрьской книжки «Современника» того же года, была задержана цензурой в корректурных листах (см. выше) и в печати при жизни Тургенева не появилась. Первая редакция «Завтрака у предводителя» шла только на сцене, куда была допущена 11 октября 1849 г. театральной цензурой (ЦГИАЛ, ф. 780, ед. хр. 26), с обычными для императорских театров искажениями и сокращениями авторского текста.

Приспособляя вторую редакцию пьесы к цензурным требованиям и пользуясь при этом, видимо, каким-то театральным ее списком, а не автографом, Тургенев устранил в 1856 г. далеко не все искажения текста «Завтрака у предводителя» (см. об этом далее). Литературно-стилистическая отделка комедии, начатая в 1856 г., продолжалась и в 1864 г. при включении «Завтрака у предводителя» в издание Т, Соч, 1865, после чего в тексте пьесы выправлялись только опечатки.

Автограф «Завтрака у предводителя» не сохранился ни в черновой, ни в беловой редакции.

В настоящем издании «Завтрак у предводителя» печатается по последнему авторизованному тексту (Т, Соч, 1880), с устранением двух опечаток, одна из которых была указана самим Тургеневым (с. 262, строка 17: «присечь» вместо правильного «пресечь»), а другая осталась им не замеченной (с. 263, строка 24: «прикословлю» вместо «прекословлю»).

«Завтрак у предводителя» написан Тургеневым в Куртавнеле (под Парижем) через четыре с половиной месяца после окончания «Холостяка», в период работы над «Студентом» и «Дневником лишнего человека». «J’ai écrit, copié et expédié une comédie en un acte, une comédie de cinquante pages»{5}, – писал он о своем новом произведении 27 июля (8 августа) 1849 г. Полине Виардо.

Определяя театр как «самое непосредственное произведение целого общества, целого быта»{6}, Тургенев тематическим стержнем своих построений избрал в «Завтраке у предводителя» характернейший для мелкопоместной дворянской среды процесс затяжного и никак «полюбовно» не удающегося размежевания.

Специальные посреднические комиссии, учрежденные еще в 1836 г. во всех губернских и уездных городах для проведения в трехгодичный срок добровольных («полюбовных») соглашений по разделу чересполосных помещичьих земельных угодий{7}, не привели к положительным результатам. Специальными указами сроки действия этих комиссий были продлены на три года, в 1839 г. еще на два, в 1841 г. еще на пять лет, в 1846 г. еще на четыре года, но и после этого «последнего» срока вопросы размежевания во многих губерниях остались неразрешенными до самой Октябрьской революции.

Возможности сатирического использования этого жизненно колоритного и особенно подходящего для драматической экспозиции материала занимали Тургенева еще в пору работы над «Безденежьем» (рассказ стенного помещика Блинова о его тяжбе из-за «межевых признаков»), учтены были в «Нахлебнике» (рассказ Кузовкина о разделе Ветрова), в «Двух помещиках», но в наиболее близких «Завтраку у предводителя» формах отражены в одной из сцен «Однодворца Овсянникова».

«На прошлой неделе, – комически повествовал Овсянников о недавней попытке одного помещичьего передела, – съехались мы в Березовку, по приглашению посредника, Никифора Ильича. И говорит нам посредник, Никифор Ильич: „Надо, господа, размежеваться: это срам, наш участок ото всех других отстал, приступимте к делу“. Вот и приступили. Пошли толки, споры, как водится; поверенный наш ломаться стал. Но первый забуянил Овчинников Порфирий… И из чего буянит человек… У самого вершка земли нету: по поручению брата распоряжается. Кричит: „Нет! меня вам не провести! нет, не на того наткнулись! планы сюда, землемера мне подайте, христопродавца подайте сюда“. – „Да какое, наконец, ваше требование?“ – „Вот дурака нашли! эка! вы думаете: я вам так-таки сейчас мое требование и объявлю?.. нет, вы планы сюда подайте, – вот что!“ А сам рукой стучит по планам. Марфу Дмитриевну обидел кровно. Та кричит: „Как вы смеете мою репутацию позорить?“ – „Я, говорит, вашей репутации моей бурой кобыле не желаю“. Насилу мадерой отпоили. Его успокоили – другие забунтовали. Королёв-то Александр Владимирыч сидит, мой голубчик, в углу, набалдашник на палке покусывает да только головой качает. Совестно мне стало, мочи нет, хоть вон бежать. Что, мол, об нас подумает человек. <…> А чем кончилось? Сам четырех десятин мохового болота не уступил и продать не захотел. Говорит: я это болото своими людьми высушу и суконную фабрику на нем заведу с усовершенствованиями. Я, говорит, уже это место выбрал: у меня на этот счет свои соображения… И хоть бы это было справедливо: а то просто – сосед Александра Владимирыча, Карасиков Антон, поскупился королёвскому приказчику сто рублей ассигнациями взнести. Так мы и разъехались, не сделавши дела…»{8}.

В одном из ранних перечней рассказов, проектировавшихся Тургеневым в 1847 г. для цикла «Записки охотника», сохранился заголовок «Размежевание»{9}. Можно предполагать, что именно этот замысел, частично реализованный в «Однодворце Овсянникове», полностью был развернут в образах и сценарии «Завтрака у предводителя». Для новой своей комедии Тургенев воспользовался не только конкретными бытовыми зарисовками, но и фамилиями некоторых персонажей «Записок охотника»{10}.

В редакцию «Современника» текст комедии поступил в первых числах сентября 1849 г. «Ваш „Завтрак у предводителя“, – писал Н. А. Некрасов 14 сентября автору, – на днях получил от приехавшего сюда Щепкина – и отдал в набор для 10 № „Современника“; вещь хорошая» (Некрасов, т. X, с. 132). Передав рукопись пьесы Н. А. Некрасову, М. С. Щепкин копию с автографа, уже, может быть, несколько приспособленную к требованиям театральной цензуры, представил в III Отделение, в ведении которого последняя тогда находилась. Это параллельное рассмотрение «Завтрака у предводителя» в двух цензурных инстанциях, одна из которых должна была разрешить его напечатание, другая – постановку, имело разные результаты. По рапорту цензора драматических сочинений Гедеонова, охарактеризовавшего «Завтрак у предводителя» как «картину провинциальных нравов», описанных «верно», в которой «обидного нет ничего», новая комедия Тургенева 11 октября 1849 г, была допущена на сцену (ЦГИАЛ, ф. 780, ед. хр. 26). В ноябрьской книжке «Современника», в рубрике «Театральные новости», Некрасов упомянул уже о предстоящем появлении «Завтрака у предводителя» на Александрийской сцене (Совр, 1849, № 11, «Смесь», с. 139), но разрешение на публикацию пьесы в журнале откладывалось с месяца на месяц.

«Ваш „Завтрак у предводителя“ подвергался сомнению (ибо в нем действуют помещики), – писал Некрасов 8 ноября 1849 г. Тургеневу, – но теперь его позволили для сцены, и, стало быть, он попадет и в печать» (Некрасов, т. X, с. 134).

Последние предположения, однако, не оправдались: «решительные меры», которые «высочайше» предложено было 24 октября 1849 г. принять против «замеченного неоднократно в журнале неблагонамеренного направления», обусловили особенно внимательное отношение цензоров «Современника» к тургеневской «сцене из уездной жизни», тенденции которой представлялись тем более рискованными, что незадолго до этого их автору уже инкриминировалось стремление в «Нахлебнике» «бросить тень на дворянское сословие», а возможность толкования «Завтрака у предводителя» как сатиры на правящий класс не была устранена и после постановки комедии на сцене.

23 ноября 1849 г. состоялась премьера «Завтрака у предводителя» в Москве, «в полубенефис» актеров И. В. Самарина и В. И. Живокини{11}, а 9 декабря того же года в Петербурге, в бенефис П. А. Каратыгина, которому эту пьесу передал для постановки М. С. Щепкин во время пребывания своего в столице осенью 1849 г. (Вольф, Хроника, ч. I, с. 136). И в Москве и в Петербурге пьеса шла под названием «Завтрак у предводителя, или Полюбовный дележ».

В Москве постановка «Завтрака у предводителя» не вызвала откликов в печати. Петербургские же рецензии на новую пьесу свидетельствуют о том, что она сразу же привлекла к себе внимание критики и прогрессивного и реакционного лагерей. Все эти отзывы должны были иметь для Тургенева особую значимость, так как из шести его пьес, написанных к этому времени, на сцене до «Завтрака у предводителя» появился только «Холостяк», из четырех же других «Нахлебник» находился под цензурным запретом, а «Неосторожность», «Безденежье» и «Где тонко, там и рвется» продолжали оставаться лишь на страницах журналов, в которых они были напечатаны.

«Завтрак у предводителя» поставлен был на петербургской сцене в один вечер с трагедией Расина «Гофолия» (автор перевода неизвестен), комедией-водевилем «Разбитая чашка» Вермона и Любиза, в переводе П. А. Каратыгина, и комедией «Да или нет? или Роковое письмо» Боплана и Араго, в переводе П. А. Каратыгина.

Рецензент «Северной пчелы» Р. М. Зотов в своем отчете о бенефисе П. А. Каратыгина дал весьма положительную оценку новой пьесе Тургенева. Отметив, что «театр был далеко не полон, ибо публика не пошла в театр, видя бедность афиши», Р. М. Зотов писал: «Третьею пьесою (и как она была выставлена первою на афише, то, значит, была главная) была комедия „Завтрак у предводителя“. Тут всё дело в том, что к предводителю дворянства какой-то губернии съезжаются помещики, чтоб произвести полюбовный дележ между братом и сестрою, и вместо того, чтоб помирить их, ссорятся сами между собою и разъезжаются. Следовательно, пьесы здесь нет, а одне сцены современных, а может быть, и прежних нравов. Но эти сцены написаны очень хорошо, характеры обрисованы верно, резко, отчетливо, и в авторе видна большая наблюдательность. Лучше всех составлен характер Анны Ильинишны Кауровой, превосходно сыгранный талантливою Сосницкою. Это удивительный тип провинциальных (а может быть, и столичных) жительниц, которые ни на что не согласны, что бы им ни говорили, и почитают себя вечно обиженными и угнетенными. Вся пиеса была прекрасно обставлена и весьма удачно разыграна. По окончании не вызван никто» (Сев Пчела, 1849, 22 декабря, № 285).

Более сочувственным был отклик на премьеру «Завтрака у предводителя» в «Театральной хронике» журнала «Отечественные записки». Откровенно признавая, что «бенефис г. Каратыгина 2-го, подобно большей части описанных нами бенефисов, прошел бы совершенно незаметно, если бы в нем не потчевали публику чрезвычайно вкусным завтраком у предводителя, новою комедиею И. С. Тургенева», критик заключал разбор фабулы и характеристику персонажей новой пьесы следующими словами: «Сюжет не составляет главного ее достоинства. Комический талант г. Тургенева, как всякий талант истинный, тем и отличается, что у него самое, по-видимому, пустое основание дает сам-пятьдесят. Вас не поражает ни одна, с особенным тщанием отделанная, сцена; все очень просто, как будто безнамеренно; ни вычурной фразы, ни каламбура; лица говорят пустяки или общие места, но все эти мелкие подробности слагаются в такую живую, полную картину, что вы с любопытством следите за каждой чертой. „Завтрак у предводителя“ был разыгран с необыкновенным согласием» (Отеч Зап, 1850, № 1, отд. VIII, с. 47–55. Подпись: Вл. Ч.).

Высокую оценку «Завтрак у предводителя» получил и в статье Ф. А. Кони на страницах январской книжки журнала «Пантеон и репертуар русской сцены» в 1850 г.

Противопоставляя «Завтрак у предводителя» как театральное произведение «Холостяку», который «не мог иметь огромного успеха на сцене потому, что это более повесть в разговорной форме, чем органически драматическое произведение, предназначенное для театральных досок», Ф. Кони характеризовал новую комедию Тургенева как «пьеску, преисполненную житейской наблюдательности, характеров, прямо выхваченных из русского быта, верно набросанных, и черт, указывающих на глубокое изучение мелких побуждений и страстишек человеческого сердца. Автор назвал ее комедиею – и это даже несколько повредило ей во мнении публики: комедии, в строгом смысле теории, тут нет, но есть в высшей степени комическое действие, которое расположено в нескольких сценах, полных занимательности и юмора резкого». Анализируя затем жизненность и остроту самой фабулы пьесы, Ф. Кони заключает, что «эта небольшая комедия, бесспорно, лучшее произведение из всех, какие в последние два года являлись на русской сцене. Все характеры этой пьесы нарисованы мастерской кистью, они естественны донельзя, как в полном своем создании, так и в мельчайших подробностях. В особенности превосходно обработаны лихач-охотник Беспандин, его сестра Каурова, ех-предводитель Пехтерев, судья Суслов, прихлебатель Мирволин и отставной поручик Алупкин. Все это типы, и притом превосходные, достойные карандаша Гогарта и кисти Каллота»{12}.

Положительной оценке пьесы, подтверждаемой ее возрастающим успехом – «Завтрак у предводителя» прошел в сезон 1849/50 г. 8 раз и надолго утвердился в репертуаре{13}, – противостояла лишь одна резко отрицательная ее характеристика на страницах реакционной «Библиотеки для чтения». Отзыв этот (автор его неизвестен) был облечен в памфлетно-фельетонную форму и ярко свидетельствовал о том, что в борьбе с гоголевской школой в драматургии еще не все блюстители традиций «высокой комедии» сложили оружие.

«„Вот вам и полюбовный дележ!“ – говорит Мирволин, едва стоя на ногах, – отмечалось в „Библиотеке для чтения“. – Вслед за этою заключительною моралью тихо опускается завеса при всеобщем молчании: ни один голос не подает одобрения, не справляются об авторе, который благоразумно не выставил своего имени на афише, и слушают антрактную музыку. Комедия, наполненная преувеличениями и самою неправдоподобною карикатурою, неудачное подражание „Ревизору“, „Женитьбе“ и „Игрокам“ господина Гоголя, спасена от торжественного падения старательным, мастерским исполнением лучших наших артистов. Господа Сосницкий и Самойлов были неподражаемо натуральны, при всех натяжках пьесы со стороны автора; в комедии удачны только характеры Балагалаева и Пехтерьева да проделки госпожи Кауровой, которые, может быть, показались естественны некоторым в забавной игре госпожи Сосницкой; но далеко не забавно было появление на сцене кучера Анны Ильинишны, призванного ею также в свидетели. Господа Григорьев и Каратыгин-младший сделали всё возможное из своих ничтожных ролей, а последний даже и невозможное. В пьесе и без того так много изысканной карикатуры, что не следовало бы, кажется, увеличивать ее резкою выступкою и дикими жестами господина Алупкина, который беспрестанно балансировал локтями. Вот господин Мартынов – живая натура! Его костюм, мимика, походка: ну, право, будто бы видел где-то такого уморительного господина. На него нельзя было смотреть без смеху, хотя роль его была почти бессловесная. В ней ловкий комик доказал, что для истинного таланта нет ничтожных и неблагодарных ролей… Но безвкусный „завтрак“ доказал и другую неопровержимую истину: плохой пьесе не доставит успеха превосходнейшая игра актеров. Пусть бы это была только плохая пьеса, первый слабый опыт. Нет, она написана с отъявленными претензиями на „глубокость“ самой мелкой мысли, на страшный юмор, срывающий горькую улыбку сожаления, с притязаниями на мнимо верное изображение нравов, уже несуществующих!..» (Б-ка Чт, 1850, № 1, «Новости петербургской сцены», с. 105–106).

«Ваш „Завтрак“ игран и имел успех, но он не напечатан, – писал Некрасов 9 января 1850 г. Тургеневу, – ибо один из наших ц<ензоров> заупрямился, он не любит таких сюжетов – это его личный каприз. Как скоро я получу „Студента“, то „Завтрак“ (если Вы согласны) передам Краевскому, и уверен, что те ц<ензора> позв<олят> его» (Некрасов, т. X, с. 141).

Последовав этому совету и предложив пьесу 24 марта 1850 г. редактору «Отечественных записок», Тургенев скоро должен был убедиться в ошибке Некрасова, истолковавшего запрещение «Завтрака у предводителя» как случайность и «личный каприз».

«Тяжелые тогда стояли времена, – вспоминал впоследствии об этой поре своей литературной работы Тургенев, приехавший из-за границы в Петербург в середине 1850 г. – Утром тебе, быть может, возвратили твою корректуру, всю исполосованную, обезображенную красными чернилами, словно окровавленную; может быть, тебе даже пришлось съездить к цензору, представить напрасные и унизительные объяснения, оправдания, выслушать его безапелляционный, часто насмешливый приговор» («Литературные и житейские воспоминания»). Вся эта сентенция была связана с мытарствами Тургенева из-за его «сцен и комедий», а корректурные гранки «Завтрака у предводителя», испещренные красными чернильными пометами, заменами и исключениями цензора «Отечественных записок» А. И. Фрейганга, могут служить и документальным подтверждением точности всего тургеневского рассказа.

Компромисс, на который готов был пойти Тургенев, согласившийся на устранение из «Завтрака у предводителя» всех «рискованных» сцен, реплик и обозначений, не удовлетворил, однако, А. И. Фрейганга. «Для помещения в журнале „Отечественные записки“, – рапортовал он 14 ноября 1850 г. председателю С.-Петербургского цензурного комитета, – доставлена на мое рассмотрение комедия в одном действии „Завтрак у предводителя“. Так как комедия эта не одобрена ценсурою для другого журнала, „Современник“, то я имею честь испрашивать разрешения вашего превосходительства, следует ли затем считать означенную пьесу запрещенною». Рапорт этот, в тот же день заслушанный в заседании С.-Петербургского цензурного комитета, явился основанием для следующего определения: «Комедию „Завтрак у предводителя“, уже запрещенную к печатанию в „Современнике“, но дозволять к напечатанию в „Отечественных записках“. Корректурные листы этой комедии удержать при делах и о запрещении ее сообщить прочим цензурным комитетам» (ЦГИАЛ, Дело С.-Петебургского цензурного комитета о статьях, запрещенных по докладам ценсоров, 1850, № 26, лл. 29–30).

Несмотря на цензурный запрет, «Завтрак у предводителя» продолжал с неизменным успехом ставиться на петербургской и московской сценах, а театральная его редакция в это же время распространялась в нелегальных копиях, подобно текстам «Нахлебника» и «Студента». Зимою 1850 г. один из списков «Завтрака у предводителя» дошел до Одессы, где в это время жил Гоголь. Дневник компаньонки княжны В. Н. Репниной позволяет установить, что еще в ноябре 1850 г. на одном из вечеров у Репниных, где присутствовал Гоголь, Н. П. Ильин, видный представитель передовой одесской общественности, близкий к литературным и театральным кругам, «долго хвалил „Тяжбу“ Тургенева», заметив в заключение, что «конечно, без „Ревизора“ эта пьеса не существовала бы». 27 января 1851 г. Н. П. Ильин прочел Гоголю и Репниным «Завтрак у предводителя»: «С великим терпением выслушал всю пьесу Гоголь; только при чтении действующих лиц он говорил: „Зачем о летах? Он столько раз говорит: 35, 40, 42 и т. д.“{14}. Ему показалось растянуто. – „Вообще, – прибавил он, – у Тургенева мало движения, а жаль: пока молод еще, надобно себя настроить“. <…> Гоголь спросил: „Ну, вы наслаждались?“ Я: „Чем?“ Гоголь: „Ну да женщиной: она очень хороша!“» (Русский архив, 1902, № 3, с. 544 и 552).

В сезон 1855/56 г. «Завтрак у предводителя» был возобновлен в Александрийском театре, пройдя с большим успехом 26 и 28 октября 1855 г. и 26 января 1856 г. Первый из этих спектаклей посетил и сам Тургенев, приехавший незадолго перед тем в Петербург. Как передает в своих воспоминаниях А. Я. Панаева, Тургенев принимал близкое участие в постановке пьесы, ездил на репетиции, негодовал по поводу «грубой шаржировки», допускаемой исполнителями основных ролей, но в конечном счете «должен был остаться довольным». В театре находились «все члены кружка „Современника“» и много других видных представителей петербургской общественности. «Автора дружно вызывали, – пишет Панаева, – и Тургенев из директорской ложи раскланивался с публикой»{15}.

«Всякий раз переход на русской сцене от пьес, переделанных с французского или подражающих французским, – к русским пьесам не по одному названию, а содержание которых заимствовано из настоящего русского быта, – доставляет величайшее наслаждение зрителям и истинное торжество артистам, – писал в „Современнике“ И. И. Панаев. – Такое наслаждение доставила нам небольшая комедия г. Тургенева „Завтрак у предводителя“, успех которой на сцене всё возрастает с каждым годом – и это успех правды» (Совр, 1855, № XII, отд. V, с. 266).

На одной из постановок «Завтрака у предводителя» (видимо, это было 20 января 1856 г.) присутствовал Л. Н. Толстой. «Между прочим, помню, – писал ему 22 июля 1887 г. И. А. Гончаров, – вечер, проведенный мною с Вами в спектакле. Давали „Завтрак у предводителя“ Тургенева. Мы сидели рядом и дружно хохотали, глядя на Линскую, Мартынова и Сосницкого, которые дали плоть и кровь этому бледному произведению» (Толстой и о Толстом. М., 1927. Вып. 3, с. 45).

В сезон 1856/57 г. «Завтрак у предводителя» был возобновлен в бенефис Ю. Н. Линской 16 ноября 1856 г., с повторением этого же спектакля 19 ноября (Б-ка Чт, 1856, № 12, отд. VII, с. 210).

Театральная редакция «Завтрака у предводителя», еще в 1849 г. сглаженная, сокращенная и приспособленная к цензурным требованиям без всякого участия автора, положена была в основу и того текста комедии, который удалось провести в печать 19 июля 1856 г. для восьмой книжки «Современника»{16}. В этом убеждают не только некоторые характерные особенности журнального текста пьесы (фразеологические сокращения, ускоряющие темп действия, разбивка на «явления», отделение авторских ремарок от реплик действующих лиц, самое обозначение «комедия»), но и идеологическая обескровленность первопечатной редакции пьесы, последовательное устранение из нее всех элементов социальной сатиры, превалировавших в тексте 1849 г.