Все, кроме правды

Так что да, причина была не в этом, а в выражении на лице Джека. Он смотрел на результаты теста с радостью. Поднес кулак ко рту, как увлеченный игрушкой ребенок, и когда посмотрел на меня, глаза у него сияли.

– Я знаю… это не идеально. Мы еще не так давно вместе. Но… – он показал на тест, где все еще было написано: «Беременность 1–2»: – вот это – ты и я.

– Это да, – я не могла сдержать улыбку.

– И мы с тобой – настоящие асы.

– Точно.

– И еще – детские носочки. Самый лучший аргумент в пользу детей.

– Носочки?

– Маленькие детские носочки, – повторил он. – Есть ли что-нибудь умилительнее?

Воспоминания того дня погасли. Я подошла к Джеку и молча стала вешать простыню.

– Если хочешь, я могу уйти. Ты злишься? Я понимаю, это нечестно, будить тебя было свинством. Прости меня.

Я задумалась над его предложением, но это было слишком трудно. Меня тянуло к нему. Хотелось, чтобы он помог мне развесить стирку, потом вместе есть десерт и смеяться при этом. И чтобы его теплое тело лежало рядом с моим сегодня ночью. Слишком трудно было устоять.

И вообще, он всегда умел извиняться.

Глава 4

Год назад

С этим мальчиком мы поладили сразу же. Ему было шестнадцать, когда он появился в нашей клинике. Он был моим первым пациентом после того, как меня недавно приняли в ординатуру, и я впервые принимала решения сама. Ладони вспотели.

Он коллекционировал футбольные карточки, у него их были сотни. Они выпадали из карманов, когда он ерзал на стуле. Сыпались на пол, и он поспешно их подбирал, тщательно раскладывая в только ему понятной последовательности. Выглядел он совсем ребенком, младше своих шестнадцати лет. Страстный коллекционер.

– Это Ральф Каллахан, – бормотал он про себя, челка падала ему на глаза.

Его мама глянула на меня.

– Простите. Он живет в этих проклятых семидесятых. – Она показала карточку на коленях у мальчика, где был изображен игрок с модной в то время прической маллет. – Собирает старые футбольные карточки.

– Очень ретро, – я кивнула в сторону карточек, – и хипово.

Мальчик улыбнулся. Кожа у него была белая, а волосы и ресницы – темные. Щеки румяные. Такой идеальный румянец можно было выгодно продавать, если разлить по бутылочкам.

По его словам, ему стало трудно бегать. Казалось, что двор неровный, и колено ныло во время игры. В отделение он вошел, прихрамывая, и мысленно я сразу же поставила грустный диагноз. Всего шестнадцать лет. Травм не было. Почти постоянные боли в колене, достаточно сильные, чтобы пойти к врачу. Остеосаркома – рак кости. Мальчик снял джинсы и надел халат. Одно колено было существенно больше другого, в этот момент все стало окончательно ясно.

Отправила его на снимки и смотрела вслед. Хромота усилилась, когда он сошел с розовато-серого ковра кабинета на виниловый пол больничного коридора. Здесь все и изменилось: от «это ерунда, скоро пройдет, недельки три, не больше» до «надо бы с этим разобраться».

В тот день я его больше не видела. Мы с Амритом, мужем Одри, вместе пили колу в обеденный перерыв, и я ему рассказала про мальчика. Он посочувствовал. А потом я про него забыла: было много пациентов, слишком много дел. Но он появился снова, в семь вечера. Уборщица мыла линолеум перед кабинетом компьютерной томографии, и в коридоре пахло мастикой и лимоном.

– Здравствуйте! – сказала мне мать мальчика. Она убирала в сумку бумаги, и лицо у нее было перекошенное. Волосы спутались, будто она дергала себя за них. В ушах у нее были серьги-обручи, и бледные тени на веках резко контрастировали с черной подводкой.

– Я думала, вы уже дома.

– Нас позвали после обследования… – Она нахмурилась, удивленная моей неосведомленностью.

Тут я увидела подтверждение своих мыслей – в морщинах на лице матери, содранной коже вокруг указательного пальца, в бумагах у нее в руке. Когда выписывают, то таких писем не дают. И я поняла – она уже знает.

– Ваш коллега, младший доктор, он говорил с нами после сканирования. Плохие новости.

Я кивнула.

Мальчик на нас не смотрел, он перебирал свои карточки.

– Сочувствую, – я протянула к ней руку. Мне хотелось ей сказать все, что я знаю: рак кости – не худший случай, это может стать мелким событием, о котором через двадцать лет мальчик упомянет потрясенной подружке, жизнь не всегда будет такой хаотичной и неуправляемой. Но вместо всего этого я написала свой мобильный номер на бланке рецепта и протянула ей: – Любые вопросы, в любое время.

В ее глазах не было благодарности. Она еще не понимала, не была готова.

Мальчик посмотрел на меня, и его синие глаза сияли:

– Доктор, тот, другой, сказал, что у него дома есть Ален Гоулинг!

– Ален Гоулинг? – переспросила я, глядя на него с любопытством.

Мальчик махнул в сторону стопкой карточек:

– Центральный нападающий Ньюкасла. Он обещал принести карточку в следующий раз. – Он замолчал и посмотрел на меня. – Это серьезно? – спросил он уже без подростковой мрачности.

Я взглянула на его мать.

– Посмотрим, – сказала она.

Глава 5

Сейчас

Мы познакомились в Ньюкасле, возле Монумента[6]. Был холодный март, прошел месяц после моего разрыва с Беном и лишь несколько месяцев после худшей зимы моей жизни.

Я – коренная джорди[7], и Джек – шотландец в командировке.

Забавно, конечно. Сколько раз ходила я мимо Монумента? Тысячи. Ходила за журналом «Смэш хитс» и сладостями, когда мне было одиннадцать и меня впервые отпустили в город одну. Ходила по пути в ночной клуб «Боут». Перестала ходить там, когда уехала в университет в Манчестер, и снова начала, когда вернулась. Монумент был для меня скорее личностью, а не элементом пейзажа.

А потом возле него я встретила Джека – лучшего человека, которого в жизни знала, отца моего ребенка. Оглядываясь в прошлое, не могу представить себе иного места, где я могла встретить мужчину, с которым захотела бы прожить всю жизнь. С Беном мы познакомились в школе, и наши отношения вполне соответствовали обстановке: провинциальные, мелкие и застенчивые.

А с Джеком мы сияли, целовались в супермаркете «Сайнсбериз» и смеялись. Мы были, как Монумент – ярко освещенный, гордо и высоко стоящий на фоне неба.

Джек приехал искать новые темы для журнала «Сити лайтс».

– Прошу прощения, – окликнул он меня.

И в этот момент моя жизнь сменила направление, хотя я тогда этого не поняла. Я была одна, без Бена, беспокоилась о своем будущем, а оно вот, стояло прямо передо мной, вдруг став определенным.

– Это же Монумент? – Джек показал мне телефон с открытой страницей Гугл-картинок. Там памятник выглядел иначе – ярко освещенный на фоне ночного неба.

В действительности он был пониже и несколько пообветшавшим.

– Да-да, – я погладила памятник, как хорошо знакомую собаку. – Это он.

– Я подумал, что лучше проверить. Он не совсем похож.

– Но это он.

Теперь я понимаю, что это был поступок очень в стиле Джека. Он любил перепроверять, даже когда был уверен. Всегда и все проверял: симптомы в Гугле, выключены ли конфорки у плиты, заперто ли окно в ванной. Я всегда этому удивлялась.

– Не волнуйтесь, – улыбнулась я. – Вы не местный?

Я узнала акцент – шотландский, а не джорди, но точнее я сказать не могла. Не знаю, что заставило возобновить логично закончившийся разговор. Точно не его карие глаза, темные почти до черноты – радужки сливались со зрачками, не широкие плечи, не щетина на лице, хотя все это еще понравилось. Наверное, сперва меня привлекла его скромность. Хвастун Бен сделал бы вид, что узнал Монумент, даже если бы слышал о нем впервые. А Джек был застенчив, не напускал на себя уверенности. Это меня в нем заинтересовало.

– Ну да, – сказал он. – Я здесь на три месяца, пишу для «Сити лайтс».

Так все и началось.

С этой минуты время стало делиться на два периода: с Джеком и без Джека. Второй следовало проводить быстрее, чтобы опять быть с ним. Сердце билось громче, когда я после работы ехала к его дому. И эти первые минуты были лучшими. Не потому что он встречал меня поцелуем, прижимаясь ко мне всем телом, но потому что время становилось наполненным, растягиваясь, как после приема лекарства.

Пять часов с Джеком – лучшего рецепта быть не могло.

На родину Джека – в маленький шотландский город Обан – мы приехали поздно вечером в пятницу, чтобы пойти на регби в субботу. Мы уже не просто приезжали в гости – жили на два города. Походы в ресторан и прогулки по сельским дорожкам постепенно сменились более обыденными домашними делами: Джек разбирал свои старые учебники на чердаке, а я даже завела там зубную щетку.

В Обане почти всегда был туман. Контуры стоящих в гавани кораблей расплывались: видны были только корпуса, а мачты таяли в беловатой дымке. Облака висели неподвижно над домом родителей Джека, словно прибитые, будто их оторвали от общей массы и повесили здесь.

Его команда устроила прощальный матч для друга, которому травма шеи не позволяла больше играть. Я не пошла на игру, Джек сказал не заморачиваться. «Приезжай после семи вечера. Матч закончится, и начнется празднование».

Так что вместо этого я в одиночку прошлась по магазинам, перебирая детские комбинезончики и носочки, а в клуб поехала, когда игра кончилась. Джек послал мне длинное сообщение с инструкциями, и я не могла не улыбнуться: он был писателем, а текст – его средством общения.

«Когда войдешь в парк, иди по дубовой аллее налево, потом обойди вокруг и подойди к белой, а не темно-синей боковой двери. Пройдешь мимо раздевалок и попадешь в суету импровизированного бара. Ищи меня там: я высок, темноволос и невероятно красив».

Я простояла снаружи добрых десять минут. Надо было сразу входить, но я слишком нервничала. Мы с Джеком ждем ребенка, но почему-то встреча с его друзьями пугала. Ни одного из них я ни разу не видела. Когда мы приезжали в Обан, его друзья всегда были заняты. Так что я перестала о них спрашивать – не из страха, а потому что было уже неловко. И вот сейчас мне предстоит с ними познакомиться.

Регби-клуб состоял из хорошо освещенного поля и обветшалого белого деревянного здания. В свете прожекторов клубился осенний туман, и от нагревателей на веранде шел пар. Там было не менее пятидесяти человек, которых я разглядела, когда глаза привыкли к сумраку. Они стояли, пили, курили, смотрели на траву.

– Привет? – раздался голос Джека, когда я замерла возле белой двери, держась за ручку.

Он возник рядом, похоже, только что из душа – волосы мокрые, – его горячие губы на моих в холодном воздухе. С веранды раздались приветственные возгласы, он улыбнулся и крепко обнял меня одной рукой за плечи, а другой гладил по спине. Я это обожала.

– Входи, познакомишься со всеми. – Он проводил меня на веранду по четырем шатким ступеням. Здесь пахло, как в конце лета: стриженым газоном, увядающей от жары травой. Пролитый сидр и сигареты. Мне это напомнило, как раньше мы с Кейт, моей сестрой, все лето ездили на велосипедах куда глаза глядят.

– Джей-Ди! – окликнул Джека крупный блондин. – Наконец-то ты нас познакомишь.

Я почувствовала, как Джек напрягся.

– Рейч, это Прайси. – Мы с Прайси пожали друг другу руки. – Прайси, это Рейчел.

Мое имя он произнес горделиво и со значением.

– Я много о вас слышал, – улыбнулся Прайси.

Может быть, так все говорят, но мне показалось, что это искренне. Джек приобнял меня за плечи. Мне понравилась эта теплая тяжесть, я улыбнулась.

Произнесено со значением: это Рейчел.

– Пойдем к бару? – предложил Джек.

Я взглянула на игровое поле, на мягкий вечер октября, который вскоре сменится бесконечным холодом, дождем и снегом зимы.

– Мне лимонад, – попросила я, – с ягодами.

Раньше я могла пропустить стаканчик вина, но это было до Джека и до Уолли. Учитывая, что Джек не пил, а мне было нельзя, мы предпочитали другие занятия. Раньше лето я проводила в уличных кафе, но в этом году был боулинг, мини-гольф и прогулки. Но оно было пьянящим, это лето.

– Пойдем, – позвал Джек.

И вот только тут до меня дошло, как Прайси назвал Джека. Я остановилась.

– Джей-Ди? – переспросила я у Прайси. Он же Джек Росс, без второго имени. – Почему не Джей-Ар?

– Это была моя любимая выпивка[8], – пояснил Джек.

Прайси посмотрел на него, потом кто-то хлопнул его по спине и он отвернулся. Джек показал в сторону бара и всю дорогу шел за мной, я спиной чувствовала его прикосновение. Кто-то пролил мне на руку холодное пиво.

Возле стойки я обернулась к Джеку:

– Но ты же не пьешь, «Джей-Ди».

– Я же сказал «была». Я пил, и прилично. – Он глянул на меня. – Тот еще был подарочек. Легкомысленный и полный идиот.

Я подошла к нему ближе. В первое время узнавать его было все равно как осматривать красивый английский сад: хочется найти новый кусочек, очередную тропинку, ведущую к следующему сюрпризу. И остановиться невозможно. Но этого я ему не сказала.

– Правда? Много пил? Не могу себе представить.

– Было дело. Но теперь у меня кот. – Он привлек меня к себе. – Я должен думать о нем.

Я не могла не улыбнуться. Мы оба любили делать вид, будто кот – отпрыск Джека. Хвалили, что тот хорошо спал, шутили, что торопимся отвезти его в детский сад. Еще одна из многих шуток, понятная только нам.

– Да, нехорошие привычки он бы приобрел с пьющим папашей.

– Вот именно. Начал бы выпивать с детства.

Джек улыбнулся. Руки у него были розовые, как на холоде, хотя у бара было тепло. Он меня поцеловал, и тут к нам подошли еще двое.

Они говорили с подчеркнуто аристократическим произношением, как многие врачи, с которыми мне приходилось работать за эти годы. И я всегда видела, что даже язык тела у этих людей другой.

Он будто говорил: «это мое место», где бы этот человек ни был.

– Я Роджер, – представился один из них, обращаясь ко мне. Он был высок и с неимоверно длинной шеей. Второй, Йен, тоже представился, и наступила неловкая пауза.

– Роджер – классический альфа-самец, – пояснил мне Джек.

– Не похоже, – засомневалась я.

Джек был выше и шире в плечах, чем эти двое.

– А ты ведь в душе бета-самец? – спросил Роджер.

Джек кивнул, застенчиво улыбаясь, и в этот момент я полюбила его еще больше, чем секунду назад.

– Среди горилл я был бы забитым и робким. Той обезьяной, которую все шпыняют. – Джек забавно наклонил голову, остальные засмеялись.

– Давно вы знакомы с Джей-Ди? – Йен обращался ко мне.

– Нет, недавно. С марта.

– А мы его сколько уже знаем? – Йен повернулся к Роджеру. – Двадцать лет? Двадцать пять? Каждую неделю виделись, пока он не слинял в Ньюкасл.

– Мы играли в категории младше девяти лет, вот еще с тех времен, – вспомнил Роджер.

– Значит, двадцать лет. Боже мой, мне все еще кажется, что мне двадцать один.

– Младше девяти. Звучит серьезно, – пошутила я.

– А чем ты занималась в таком возрасте? – поинтересовался Джек. Он часто обо мне спрашивал. Будто хотел, совершенно того не осознавая, знать все аспекты моей истории.

– Играла в скорую помощь Святого Иоанна[9], – ответила я, усмехнувшись. – Хотя у них был жуткий бардак, и меня это раздражало.

– Ты хотела этой конторой руководить? – спросил Джек.

– Очень.

– Я еще в футбол играл. Кроме регби, – вставил Роджер.

Но Джек не обратил внимания, он всегда продолжал говорить со мной, и тогда мне казалось, что есть только мы. От его интереса меня переполняла радость.

– Благодаря этому ты пошла в медицину?

– Ну да. Поиграв с куклами в докторов и сестер.

В ответ он улыбнулся мне и кивнул.

– Давай закажи даме выпить, – вмешался Роджер.

– Я буду лимонад, – повернулся к нему Джек.

– Время рыцарей закончилось? – усмехнулся Роджер.

Джек неохотно отвернулся от нас. И даже когда он стоял лицом к бару, опираясь на стойку, в пальцах зажата десятифунтовая бумажка, он все равно оборачивался и смотрел на нас.

– Так когда же у тебя были эти Джей-Ди годы? – не унималась я.

Джек резко обернулся, хотя уже начал делать заказ, и в итоге сказал «лимонад» не бармену, а нам.

– Какие годы? – спросил меня Роджер.

– Джей-Ди. Годы выпивки.

Роджер и его друг переглянулись в явном недоумении, потом снова посмотрели на меня. Джек отошел от стойки и оказался рядом со мной. Напитки он не забрал. Я посмотрела на него, недоумевая, но он не обратил внимания.

Короткий момент миновал, но я успела заметить не предназначенный мне взгляд, который бросил Джек. Отчасти предупреждение, отчасти вопрос: брови подняты, глаза широко открыты.

Не знаю, что заставило меня это сделать, но я демонстративно отвернулась, будто рассматривая здание клуба, а на самом деле украдкой глянула на Джека. Он сделал жест, который я толком не видела, но суть поняла. Он провел рукой по горлу: не пальцем, будто резал, а всей ладонью. Это означало – хватит.

Я повернулась к нему и нахмурилась, давая понять, что все видела; но его лицо было спокойным, взгляд такой же нежный и заботливый, как всегда.

– А где наш лимонад? – поинтересовалась я.

– Несут, – бросил он небрежно. И этот тон не соответствовал выражению на лице.

Я извинилась и, сделав вид, что у меня звонит телефон, отошла к своей машине.

Что это вообще было? Мне вдруг отчаянно понадобилось побыть одной, а лучше – поговорить с кем-то, кто меня хорошо знает.

Трава пружинила под ногами, как губка, под кустарником росли грибы. Я видела прожектора, туман, силуэты на балконе, иногда оранжевую дугу, когда кто-нибудь из курильщиков вынимал изо рта сигарету, выпуская струю дыма.

Рука легла на живот. Это не было тихое материнское прикосновение – я схватилась за него. У меня ребенок от человека, которого я едва знаю.

Мне нужно было поговорить с Одри, моей лучшей подругой. Мы вместе выросли, учились в одном университете. А потом она познакомилась с моим другом Амритом, который изучал акушерство. После этого я его почти не видела.

Я набрала ее номер.

– Что-то странное, – вздохнула я, когда она ответила. Слышно было, как она приглушила «Икс-Фактор» по телевизору и сказала Амриту, что это я.

– Привет, большой мальчик. – Это наша старая шутка. В тот день, когда они с Амритом взяли ипотеку, она мне сказала, что теперь точно стала взрослой, и мы в один голос произнесли: «Мы уже большие мальчики». Это было одним из тех невероятных проявлений долгой дружбы.

– Странное происходит, – повторила я.

Сделала шаг на месте, бедро заныло: это растягивались связки, приспосабливаясь к беременности, но я не могла принимать ибупрофен. Столько всего я не могла делать.

– В смысле?

– Я тут возле регби-клуба. В Обане.

Я закинула голову назад, стараясь успокоиться. Пыталась смотреть в шотландское небо, все еще синее в этот час октябрьского вечера – красивая белая ночь, – но защипало глаза, и я их закрыла. В моментально наступившей тьме мелькнуло мамино лицо, как это часто бывало. Интересно, где она сейчас.

– А, точно. И как оно?

– Очень странно.

– Он или ты?

– Он, его друзья. Они его даже иначе зовут: Джей-Ди.

– Джей-Ди? Почему?

– Говорит, когда-то это был его любимый алкоголь.

– И что? Ты вообще в порядке?

– Да ничего, хотя… не знаю.

Одри задумалась, я слышала это. Как когда в айфоне возникает и пропадает надпись «печатает», если отправитель стирает и начинает сообщение заново.

– Может, это у тебя… из-за беременности, – предположила она. – Ты же говорила, что плохо спишь, плачешь от рекламы туалетной бумаги. Не хочу быть совсем уж сексисткой, но…

Я пнула валяющийся на траве каштан. Какая-то пара села в машину и уехала, я попала в свет фар.

– Не знаю, – ответила я через пару секунд. – Только что в баре я поинтересовалась, когда вообще он пил. И тут стало странно, непонятный у них был вид.

Я села на капот своей машины, еще не остывший с того момента, как я приехала пятнадцать минут назад, полная надежд.

– Так что они ответили? – Одри говорила спокойно и как-то отстраненно.

– Ничего. Будто не поняли.

Мой голос звучал сдавленно, и это привлекло ее внимание. Она поняла, что я звоню не просто поболтать, на секунду выскочив для этого на улицу.

– Рейчел, что у вас там происходит?

– Просто у меня чувство, что однажды мой ребенок спросит про отца, а я не буду иметь понятия, что сказать. Совсем…

Тут у меня перехватило дыхание.

Я даже не рассказала ей об остальном, о чем размышляла во время ночной бессонницы. О том, чего мы лишились: заключения помолвки после нескольких лет ухаживания, радости попыток завести ребенка в медовый месяц. Все это не для нас. Для нас – сомнение на лицах собеседников. Знание, что ребенок получился случайно, а люди могут подумать: незапланированный – значит нежеланный.

– Да ладно, не морочь себе голову, – Одри пыталась меня успокоить. – Деткам надо девять месяцев, чтобы вылупиться, и это даст тебе время подготовиться. Очень скоро ты будешь знать Джека по-настоящему. И уж тем более к тому времени, как Уолли научится говорить.

– Понимаешь… он еще такой жест сделал… – Я поймала себя на том, что моя рука повторила его движение. Я поправила волосы и поежилась, сделала шаг в сторону, под ногой хрустнула ветка. – Будто велел им заткнуться.

– Серьезно?

Я закрыла глаза, ощущая вечерний воздух. Открыла и посмотрела в небо. Всего пара сотен миль от дома, а кажется, будто миллион.

– Я так думаю.

– Ты уверена? – В голосе Одри слышался скепсис.

Мы это уже проходили, с Беном, сразу после смерти мамы.

Я снова вспомнила жест Джека. Была так уверена… и все же. Может, он просто джемпер поправлял… Джек говорил, что ворот жмет, жаловался, что на фотографии в Фейсбуке выглядит в этом джемпере полным идиотом. Может, он не слышал. Может, и не беспокоился. Может быть… может быть, это я от обиды. А может, схожу с ума.

– Наверняка он ничего такого не делал. Будто он может себе такое позволить у тебя на глазах. Он… джентльмен, – сказала Одри. – Может, это как тогда с Беном.

– Может… – промямлила я.

Она отлично знала Бена, моего бывшего. Только она понимала все нюансы того, что у нас с ним было и что произошло на самом деле: в конечном счете, это мои обвинения прогнали его, – но и не только они. Она знала, что все оказалось к лучшему, на самом деле мы не были безумно влюблены друг в друга. И для меня он скорее был гарантией безопасности, чем бойфрендом. Про Джека она не знала ничего.

– Видимо, та же паранойя, – решила я.

– Те же старые грабли, – слышно было, что беспокойство ее отпустило. – Они самые. Страх, что кто-то на самом деле не тот, за кого себя выдает. Беспочвенный страх.

– Может, ты и права, – согласилась я.

– Да не стал бы он делать такой жест прямо у тебя на глазах. Хочешь с Амритом поговорить? – спросила она с надеждой.

Ему тоже меня не хватает, подумала я.

– Нет, мне пора возвращаться, извини.

Мы попрощались, и я вернулась к Джеку. Он приобнял меня за талию, наши ноги тесно соприкасались. В воздухе висело напряжение. Ничего конкретного, ничего осязаемого. Скорее, множество мелочей: внезапное и резкое молчание, когда я пришла, будто кто-то отключил звук посреди рассказа; взгляды друзей Джека и покашливание Прайси.

– Что-то не то сказала? – попыталась я пошутить, но прозвучало неестественно.

– Нет-нет, – улыбнулся мне Джек.

Разговор возобновился. Точнее, как мне показалось, начался заново. Один из друзей Джека рассказал о новой собаке своей девушки, и вскоре атмосфера стала совсем иной – доброжелательной и теплой. Но мне это только лишний раз напоминало, какой она была пару минут назад: не то чтобы враждебной, но будто кто-то прячется за шторой, надеясь, что его не обнаружат.

Я повернулась к Прайси, надеясь поговорить лично с ним:

– А что это было такое… насчет Джей-Ди?

Я успела заметить его реакцию, хотя он тут же взял себя в руки. Но сперва глаза блеснули, брови взметнулись – мгновенное потрясение.

– «Такое» – это какое?

– Ну вот, он стал сразу какой-то чудной… когда вы его назвали Джей-Ди. И потом, когда я переспросила.

Я чувствовала на себе взгляд Джека, но сама старалась на него не смотреть. У меня всего несколько секунд, пока он вмешался.

– Я ничего такого не заметил, – ответил Прайси, не отводя взгляда.

А потом посмотрел в сторону, приподняв бровь. Решил, что это я странная. Параноидальная девушка Джека.

Мне все это померещилось. Я подняла глаза на Джека, он на нас не смотрел, не обращал никакого внимания. Получалось, что и это я выдумала.

Ушли мы чуть позже половины десятого. Джек повел меня через множество шутливых комментариев и мимо раздевалки, где он забрал свою сумку.

– Так-так, – сказал из угла раздевалки высокий человек с прической в стиле афро. Он стоял с сумкой через плечо и телефоном в руке.