Жаркий декабрь

Выпив еще раз за победу своей великой страны, собеседники разошлись, очень довольные содержательной беседой.

После коварного нападения на «Йорктаун», произошедшего вопреки всем международным соглашениям в чужих территориальных водах, американская пресса сообщила о незначительных повреждениях, полученных авианосцем. Но на верфи многие уже были в курсе того, что именно им скоро придется ремонтировать и сколько времени это займет. Получалось, что до января корабль останется на приколе. Однако «Саратогу» готовили к отплытию по прежнему графику. Сопоставив факты и придя к неутешительному выводу, профсоюзный деятель сам подошел к офицеру, который совершенно случайно оказался поблизости, и взволнованно спросил его, что же теперь будет. Обсудив ситуацию, Лэнджер с Пикнетом пришли к единому мнению, что выход есть. Достаточно после отплытия корабля обнаружить небольшое повреждение в двигателе, и авианосец вернут обратно вместе со всем флотом. А это значит, что тогда волей-неволей придется дождаться починки «Йорктауна», и в этом случае операция точно пройдет успешно.

Оставалось лишь уговорить пару механиков выполнить задуманное, но здесь Пикнет не видел никаких сложностей. У него есть знакомый менеджер, работающий в фирме, поставлявшей оборудование для кораблей. Он настоящий патриот Америки и наверняка сможет выделить профсоюзу часть прибыли от предстоящего ремонта. Эти деньги должны достаться тем, кто ради своей родины готов пойти на риск быть обвиненным в халатности, а то и в саботаже.

К счастью, представитель компании вечером был дома, и его не пришлось разыскивать. Выслушав веские доводы о необходимости задержать поход, он глубоко задумался. Наконец, когда Вильям уже всерьез забеспокоился, менеджер торжественно заявил, что придумал, по какой статье можно списать расходы.

Утром Лэнджер получил пакет с деньгами вместе с наставлениями, как их лучше распределять. Семьдесят тысяч долларов, на которые расщедрилась компания, были огромной суммой, в десятки раз превышавшей годовую зарплату рабочего, но сразу выплачивать ее исполнителям не рекомендовалось. Поэтому Вильям отсчитал только пять тысяч для материального стимулирования механиков, тысячу на нужды профсоюза, а остальное пока отложил. Никакого отчета от него не требовалось, и если все пройдет удачно, то эти деньги можно будет оставить себе.

В принципе, Лэнджер был совсем неглупым человеком, но ему и в голову не пришло что-то выяснять и наводить справки. Зачем сомневаться, ведь он же имеет дело не со шпионами, а с настоящими американцами. Почему-то всегда бывает очень легко убедить человека в том, во что ему самому хочется поверить. Раскладывая купюры, профсоюзный лидер размечтался о том, как во время сражения один из двух авианосцев будет потоплен, а второй тяжело поврежден. Тогда всем станет ясно, что отправлять «Саратогу», не дождавшись «Йорктауна», было неразумно. Да и в любом случае шестьдесят четыре тысячи долларов на дороге не валяются.

Глава 4

– Так, Наташа, пиши дальше. Когда Хью увидел мьюта, он отскочил в сторону и на лету достал большой нож… Стоп, нет. Длинных ножей тогда еще не изобрели. Они появятся только после того, как ГГ сходит к четырехрукой кузнечихе, э-э… к кузнецу-женщине – ну в общем, к оружейнице, которая согласится их выковать. Правда, для этого пришлось пригрозить, что в случае отказа кузнечиху засунут в ее же собственную печь.

Написание романа «Пасынки вселенной», которым мне пришло в голову осчастливить человечество, продвигалось на удивление быстро. Читать книгу мне приходилось не один раз, так что я бегло диктовал текст, по ходу дела внося свои коррективы. Первым строить межзвездный корабль «Авангард» начнет, разумеется, Советский Союз, великодушно поделившийся своими технологиями со всеми странами и предложивший им участие в проекте. Однако хитрые капиталисты, заполучив чертежи фотонного двигателя, сотрудничать не стали. Они решили первыми достичь Проксимы Центавра, где по данным астрономов имелась планета земного типа, и на правах первооткрывателей наложить лапу на все ее богатства. Чтобы ускорить создание корабля, которому я, недолго думая, присвоил имя «Набукко», они строили его сикось-накось, так что все постоянно ломалось. Впрочем, предполагалось, что полет совершится лишь в один конец. Корпорация Джордана планировала застолбить планету, чтобы потом продать СССР право на ее использование или же самим добывать полезные ископаемые. Экипаж в этот самоубийственный рейс набирали с бору по сосенке, зачисляя туда штрафников, преступников и всякий сброд. Неудивительно, что в самом начале полета начались мятежи, а многочисленные поломки оборудования усугубили ситуацию. Разгон корабля прекратился, и вместо восьми лет полет длился несколько поколений. Правда, в оригинале говорилось о шестидесяти годах, но мне этот срок показался слишком большим, и я уменьшил его на порядок. В эпилоге чудом долетевших до цели потомков взбунтовавшегося экипажа должны были встретить советские колонисты, живущие на цветущей планете, покрытой яблоневыми садами. Кр-расота!

Для членов несчастного экипажа я даже придумал «Марш космических негодяев». Ну как придумал, вспомнил, конечно. Песни Высоцкого еще будут звучать в десятках кинофильмов и книг, уж я-то об этом позабочусь.

Мое графоманство нравилось мне все больше и больше. Да, о такой работе можно только мечтать. Неважно, появится ли мое имя на обложке книг, но зато я несу людям культуру и просвещение.

– Звонят в дверь, – радостно завопила Наташа, бросая ручку. Эх, лентяйка, ей лишь бы отлынивать. Всего-то полчаса стенографирует, а уже делает вид, что устала.

Пришла, как я и ожидал, Аня, сразу вручившая мне увесистый сверток. Я помог ей снять новенький полушубок, в котором она теперь щеголяла, и потащил в кабинет хвастать своим творением. Отношения между нами оставались чуть натянутыми, но, к счастью, мы были слишком загружены работой, чтобы предаваться самоанализу. Собственно, нагружали больше всего Жмыхову – она оставалась единственным помощником Молотова во всем наркомате, кто был в курсе будущих дел, и он щедро делился с ней своими проблемами. Разумеется, перед любым сотрудником наркоминдела можно поставить задачу, введя как предположение, что в будущем случится то-то и то-то. Но весь вопрос в том, кто будет эти задачи формулировать. Сам Молотов и без того загружен делами, и когда ему дали настоящего историка, то есть специалиста, по определению разбирающегося в политике, социологии, международной экономике, стратегии и прочих нужных премудростях, он был страшно рад. Жаль, что мне не удастся подключиться к этому мозговому штурму. Хотя в движущих силах истории я немного разбираюсь, но кроме общих правил нужно еще знать текущую обстановку, а тут я пас. Хотя у меня и имелись некоторые сведения о нынешней истории, порой ключевые, но в общем о современной жизни я знал до обидного мало. Я не только не знал о большинстве политиков современности и целях, которые они ставят, но даже не подозревал о существовании некоторых стран. Простейшие вопросы, вроде того, каков сейчас статус Синьцзяна, Хайдарабада или Тувы, вгонял меня в ступор, заставляя шестеренки в голове крутиться без остановки. Так что мне остается довольствоваться лишь ролью консультанта по очень немногим вопросам, а все остальное время приходится уделять графомании.

В свертке оказался подарок – толстенькая стопка журналов «Astounding Science Fiction», которые переправили из Америки диппочтой. Отправив Ландышеву отдыхать, к ее несказанной радости, я усадил Жмыхову на диван, а сам пробежал глазами оглавления, выискивая фамилию Хайнлайна. Надо же узнать, на какой стадии творчества находится этот начинающий и никому пока не известный писатель. Впрочем, оказалось, что его уже печатают, и в последнем номере журнала был размещен большой рассказ «Здравый смысл». Такое название я не помнил и, подгоняемый любопытством, спешно пролистал страницы, сгорая от нетерпения.

Чем больше я читал, тем сильнее закипал во мне гнев. Нет, ну не подло ли с его стороны нарушить все законы справедливости и истории? Мне же точно известно, что «Пасынки вселенной» будут написаны только в шестидесятых годах, а здесь вот черным по белому описаны приключения моего Хью Хойланда.

Не знаю, долго бы я еще ходил по комнате, гневно размахивая журналом, если бы не тактичная Аня, которая робко поинтересовалась причиной моего негодования. Бросив проклятый «Science Fiction» на пол, я открыл ей причину своей печали:

– Да вот, Хайнлайн, оказывается, уже создал мой роман. Теперь я боюсь передирать другие его книги, а вдруг он их тоже напишет раньше.

– Не напишет, вот смотри, – успокоила меня девушка и достала из черной кожаной папки сверхсекретное донесение. – Фашистские агенты, скорее всего итальянцы, устроили диверсию в научно-исследовательской лаборатории ВМФ в Филадельфии. При взрыве в числе прочих погибли Хайнлайн и Азимов.

– Сволочи итальяшки! – возопил я, снова что-то швыряя на пол. – Такие таланты загубили. Да ведь они уже практически согласились переехать после войны в СССР, где им обещали все условия для творчества. И кто теперь вместо них напишет все их шедевры? – Вопрос был риторическим, придется мне напрягать память и писать хотя бы сюжеты в общих чертах.

Чтобы отвлечь меня от очередного горюшка, Аня дипломатично перевела разговор на нейтральную тему:

– Ты вчера по телефону говорил, что твои вещи привезли и кольчуга наконец-то вернулась. Покажешь?

Против ее ожидания, я только еще сильнее расстроился:

– Понимаешь, Анюшка, с ней такая неприятность вышла. Не знаю, что за сволочи так с ней обращались, но… В общем туда вода попала, и часть колец заржавела.

– Много? – огорченно ахнула Аня, сочувственно погладив меня по руке.

– Да нет, не очень, всего процентов десять. Но вид у нее теперь испорчен. Пойдем, покажу мою ржавую железяку.

– Ух ты, какая красота, – еле слышно выдохнула Аня, увидев разложенную на столе стальную страдалицу, которую пытался чистить Авдеев. Мой ординарец старательно орудовал железной щеткой, но если его труд не механизировать, то он и за неделю не справится. Однако большинство колечек оставались блестящими и гладкими и были способны радовать взор даже закоренелых пацифистов.

– А вот так посмотри, – с гордостью произнес я и повернул кольчужку к лампе, так что она засияла тысячами бликов.

– У-ух, – только и смогла ответить восхищенная девушка. – Тоже хочу себе такую.

Ага, проняло Жмыхову. А теперь мы ее вот так потрясем, в смысле кольчугу, а не Аню, чтобы волны света забегали по ней во все стороны. Нет, все-таки ничего более красивого человечество пока не изобрело. Одно никелированное колечко блестит на свету не хуже драгоценного камня, а когда их тысячи и они собраны ровными рядками, то зрелище получается неописуемое.

Вдоволь наохавшись и навосхищавшись, Аня с комсомольской прямотой перешла к конструктивной критике:

– Мне, конечно, понравилось, однако данное изделие сделано исторически неверно: все кольца, кроме воротника, не плющеные. Ну это еще ладно, в раннем средневековье таких было больше половины. А вот то, что колечки не склепаны, это совершенно недопустимо.

– Так это же не для защиты от боевого оружия, – возмутился я. – Для исторических реконструкций сведенка вполне подходит. Да и в городской квартире стучать молотком все вечера и выходные нельзя, соседи с ума сойдут. Так что она очень даже сойдет. Ладно, Ань, не будем спорить, пойдем, чаю попьем.

К чаю Аня притащила колбасы из своего наркомовского доппайка. Правда, мороженую, но пока грелся чайник, она ее быстренько пожарила. Меня удивляет, как в этом мире люди умеют так жарить на обычной сковородке, что ничего не пригорает. Увы, но у нас это умение, похоже, безвозвратно утеряно, о чем я ей тут же тихонько и признался.

– Ага, я в курсе, что там у вас, – также шепотом ответила Аня, – урановые сковородки с тефлоновым покрытием. И жарят они не только без масла, но и без огня.

Позвав всех к столу, работница дипломатического ведомства начала светскую беседу, ни о чем меня больше не спрашивая, чтобы ненароком опять не расстроить.

– Ребята, слушайте новость. Встретила вчера однокашников с литфака, и они рассказали, что Долматовский, считавшийся погибшим, вышел из окружения.

– Это такой известный поэт, – пояснил мне Алексей. – Он написал много стихов и песен. Вот, кстати, например, песню для фильма «Сердца четырех», который мы смотрели. Ну, где сестры друг у друга женихов, гм… – Потупившись под укоризненным Аниным взглядом, Леонов скомканно закончил мысль: – Хорошо, что он выжил.

– Можно подумать, я такой темный, что не знаю знаменитых поэтов. Да мне даже известно, где Долматовский воевал, вот слушайте, – и я начал вкратце рассказывать о тех далеких событиях. Впрочем, нет, вовсе не далеких. Для моих собеседников это произошло всего лишь четыре месяца назад. – Бои под Уманью шли тяжелейшие. Боеприпасов не осталось. Когда шестая армия пыталась прорваться из окружения, у них было около десятка танков, но без снарядов. Тогда командование решило добавить к ним все имевшиеся тракторы, а их насчитывалось около сотни, и ночью пустить на гитлеровцев. Те, услышав рев моторов и лязг гусениц, сначала в панике разбежались.

– Точно, – подтвердил Леонов. – Вся наша рота до сих пор байки рассказывает, как одним трактором, замаскированным под танк, немцев до уср… ой, в общем, до смерти напугали. А тут их сотня. Эффект, должно быть, был потрясающим.

– Да, вот только тракторы едут медленно, а светает в начале августа рано. Когда фрицы увидели, что их провели, они напали на растянувшуюся колонну и разгромили ее. На следующую ночь штаб армии еще раз организовал прорыв, и снова безрезультатно. Еще две недели наши бойцы скрывались в лесах и отбивались от немцев, но без припасов и патронов постепенно все погибли или попали в плен. Выйти из окружения смогли только тысяч десять или двенадцать бойцов. Самую большую группу вывел полковник, э-э… с такой хищной фамилией, ну как же его, а, Ласкин.

– Это же ласковая фамилия, а никакая не хищная, – недоверчиво возразила Наташа, решившая, что ее разыгрывают.

– Да что ты, ласка очень опасный зверек, – просветил ее Паша. – Сам маленький, а не боится на большую дичь нападать – птиц, кротов, белок.

Вспомнив о героическом полковнике, я задумался. А ведь в том сорок третьем году Ласкин, уже будучи генералом, лично принял капитуляцию фельдмаршала Паулюса и взял его в плен. Возможно, и здесь ему предстоит сделать то же самое, только не в Сталинграде, а где-нибудь в Германии. Правда, с белками, вернее с Белкиным, ему крупно не повезло.

Поднявшись, я поманил за собой Аню, пообещав остальным, что вернусь через минуту.

– А потом Ласкин стал маршалом? – спросила Аня, когда я закончил рассказ про пленение Паулюса.

– Мог бы стать, но встретился ему на пути фронтовой особист Белкин. Жадный до наград и не отягощенный совестью. Ласкин отказал ему в ордене, за что вскоре и поплатился. Его арестовали и надолго заточили в тюрьму. Правда, Белкина в конце концов самого посадили, а Ласкина, соответственно, выпустили. Но бывшему особисту, можно сказать, повезло. Вскоре умер Сталин, и Белкин вышел на свободу. Правда, такой вот кляузник был не нужен даже Хрущеву, и его лишили генеральского звания. Однако надо отдать Белкину должное. Изгнанный с позором из армии, он начал новую жизнь, устроившись на завод обычным рабочим. Видимо, там ему удалось найти свое призвание, так как даже когда Белкину вернули звание, правда не генерал-лейтенанта, а лишь полковника, он не ушел на заслуженный отдых, а до восьмидесяти лет работал слесарем, создавая и испытывая новые автомобили.

– Грустная история. Кстати, могу поспорить, что Белкина реабилитировали уже при Брежневе. Каждый раз при смене правителя происходит пересмотр дел «жертв прежнего режима».

– Этого я не помню. Так, ну в общем, Ласкина надо продвигать, а Белкина, наоборот, отправить в тыл. Куликов где-то шляется, как обычно, а ты в Кремле каждый день бываешь, так что похлопочи.

– Второй пункт уже выполнен. Отправили, и очень далеко. Да не смотри так удивленно, просто Молотов просил усилить разведдеятельность в Китае, а Белкин уже работал нашим резидентом на востоке – то в Синьцзяне, то в Урянхае[5].

Без нас компания не скучала. Будучи на службе, пить водку с утра пораньше никто не собирался, но и без того веселье не утихало. Все трое моих охранников пели «По долинам и по взгорьям», размахивая в такт пистолетами и едва не стреляя в потолок. Бедненькие, скучно им, вот и развлекаются, как могут.

У меня в памяти что-то всколыхнулось, и я поднял руку, призывая к вниманию:

– Аня, пометь себе. Кажется, под Ленинградом недавно взяли в плен немецкого генерала Даниэлса, так?

– Верно, два дня назад сообщали в сводках, – подтвердил Леонов, – а вчера напечатали фотографию в газетах. Правда, генеральской формы у фон Дэниэлса еще нет, он просто не успел пошить. Я так понял, после осенних поражений Гитлер решил старых генералов сместить, а на их место назначить новых, вот в том числе и этого.

Значит, фон Дэниэлс. Да, вроде бы тот самый. Пока мысль еще держалась в голове, я схватил Аню за руку, и снова потащил в кабинет.

– Ну, что ты вспомнил? – с любопытством прошептала Аннушка, хотя за закрытой дверью нас и так никто не мог услышать.

– Надо этому генералу с Долматовским встречу устроить и заснять ее на кинокамеру.

– А они что, знакомы?

– Когда Долматовский был в плену, этот фон барон собрал наших командиров и уговаривал их перейти на сторону фашистов, обещая скорую победу. Вот наш поэт ему это и напомнит, ха-ха. А вспомнил я, потому что Долматовский с другими командирами пел эту песню немцам, когда те пытались их агитировать. По крайней мере, так в мемуарах написано.

Аня кивнула, но мысли ее, кажется, были далеки от пропаганды и боевых действий.

– Интересно, – задумчиво произнесла она, – что все подумали о том, почему мы так зачастили оставаться наедине?

– Да пусть себе думают, что хотим, то и делаем, – раздраженно махнул я рукой и наклонился к ней ласково поправить челку. Давно хотел так сделать, но почему-то стеснялся, да и перед Зоей было немного совестно. А чего стесняться своих чувств, я же хотел чистой искренней любви, а это она, похоже, и есть, причем взаимная.

Аня все поняла без слов и закрыла глаза, замерев от счастья. Только пушистые ресницы слегка подрагивали, и губы слегка приоткрылись, дожидаясь самого главного момента в жизни – первого поцелуя.

Положив руки ей на плечи, я секунду помедлил, за что тут же обругал себя. Чего ждать, вот же она, моя судьба. Голова отчего-то закружилась – наверно, от запаха нежной кожи, юности, весны, хотя на дворе вроде бы зима, и, конечно, любви. Очень бережно, как будто передо мной хрупкий цветок, я поцеловал Аню и, подавив желание продлить чудесное мгновение, тут же отстранился, испугавшись, что ей не понравится. Все-таки она еще нецелованная и невинная девочка, мало ли, вдруг засмущается. Что до меня, то мне не просто понравилось, могу даже сказать, что подобных ощущений я еще не испытывал. Один поцелуй, а эмоций больше, чем за десять лет жизни, надо же. Возможно, в юности было так же, но с тех пор прошло столько лет, и воспоминания о первой любви потускнели.

Длинные ресницы снова всколыхнулись, и, вскинув голову, Аня посмотрела на меня своими изумрудными глазами, счастливо улыбаясь. Говорить не хотелось, да и нет таких емких слов, способных выразить тот сумбур, что творился у меня в голове. Только глаза могут разговаривать на языке любви, а еще улыбки, нежное пожатие рук и прикосновение к волосам любимой девушки. Невербальное общение… тьфу ты, могу я хотя бы на минуту забыть свои псевдонаучные термины?

То, что мы вернулись, нежно держась за ручки, слегка перемазанные помадой, никто и не заметил. Все продолжали увлеченно петь, на этот раз «Пуговку» Долматовского, да еще усердно изображали ее в лицах. Наташа играла роль бдительного пионера, Авдеев был диверсантом, а Леонов, естественно, пограничником. Я слов не знал, но Аня тут же подключилась к хору, который на разные голоса и немного не в лад распевал песню:

Четыре дня искали, четыре дня скакалиБойцы по всем дорогам, забыв еду и сон,В дороге повстречали чужого незнакомца,И сразу окружили его со всех сторон.А пуговки-то нету от левого кармана,А сшиты не по-нашему короткие штаны,А в глубине кармана – патроны от наганаИ карта укреплений с советской стороны.Вот так шпион был пойман у самой у границы.Никто на нашу землю не ступит, не пройдет.В Алешкиной коллекции та пуговка хранится,За маленькую пуговку – ему большой почет!

– Какие планы на сегодня? – на правах невесты и «посвященца» поинтересовалась Аня, когда пение закончилось.

– Сейчас в нашу дивизию поедем, а то там дел накопилось тьма, а комбата нет.

– Как нет? – удивленно вскинула брови Аня. – Иванов же дней пять назад сюда заезжал и говорил, что у вас в батальоне все в порядке.

– А, ну я же тебе не сказал. Комбата направили на курсы «Выстрел» в Солнечногорск, повышать квалификацию. И эта тягомотина, к сожалению, продлится полгода.

– Это в лучшем случае, – огорченно уточнил Леонов. – Учитывая рекомендацию генерала Масленникова, который Иванову отличнейшую характеристику дал, его потом наверняка оставят учиться на комполка. Так что до конца войны он не вернется.

– Вот дела, – задумчиво протянула Аня, переживая за мое подразделение как за родное. – А кто же теперь командует вашим батальоном, его заместитель?

– Вот в том-то и дело, Ань! Замов у комбата фактически не было, и теперь всем заправляет начштаба лейтенант Климов, так что считай никто. Он хотя формально и кадровый командир, целый год в военном училище отучился, но еще зеленый юнец.

– Получше никого не могли найти?

– Эх, Аня, ты же сама на фронте была. Видела где-нибудь полную комплектность кадров? Да еще дивизию грабят все кому не лень. Наш дивизионный особист весточку мне передал, просит меня пособить. Представь себе, двух лучших снайперов дивизии – Николаева в нашем полку и Охлопкова в 234-м – демобилизуют.

– За что, если они лучшие?

Я пожал плечами.

– Вышел какой-то указ, чтобы представителей малочисленных народов в армию не брали. Но они же якуты и к малочисленным не относятся. Да еще Семенова, нашего ротного коновода, хотят забрать. Говорят, создали еще несколько казачьих дивизий, вот и ищут для них донцов. Но и это не все. Командование начало формировать литовскую дивизию, и в нее набирают отовсюду, кого только найдут. У нас в 179-й с начала войны состав практически полностью сменился, но еще осталось немного жителей Литвы, в основном, конечно, евреи. Например, Абрамавичюс из политуправления, еще некоторые. Если не вмешаться, их скоро всех заберут.

Вообще, надо заметить, что хотя у многих фронтовиков сложилось предубеждение, что на передовой евреев не бывает, но это далеко не так. Просто среди них очень высокий процент образованных людей, которых и назначают на тыловые должности. А в литовской дивизии представителей этой национальности было не меньше четверти личного состава, причем именно в боевых частях. Я в свое время собирал всевозможную информацию по дивизии своего деда, поэтому и в курсе этих нюансов.

Убедившись, что Аня вникла в проблемы и прочувствовала их, я продолжал грузить ее дальше:

– Это еще не все. Пока мы в глубоком тылу, нас снабжают из рук вон плохо, а ведь не сегодня-завтра дивизию на фронт пошлют. Например, Водянов, это наш начальник ПФС[6] полка, жаловался, что сухпайки выдали просроченные, да и то недостаточно. Да и много чего еще не хватает. Дошло до того, что бойцы ходят по домам и выпрашивают белые простыни и скатерти на маскхалаты. Наши особисты в курсе, что я порученец Меркулова, вот и просили посодействовать.

– Так значит, ты имеешь право не только браки заключать, – притворно удивилась Наташа, – но еще и полезные дела делать? – Вот ведь язва, припомню ей когда-нибудь.

– Единственно, чего у нас хватает, – продолжал я, игнорируя ландышевские подколки, – это оружие, но и тут большая загвоздка. Тыловые крысы требуют учитывать все немецкое оружие, иначе его если и не отберут у дивизии, то по крайней мере боеприпасами снабжать не станут. Только представь, сначала заполнять горы бумажек с формулярами и описями, а потом еще и отчитываться за сломанное и утерянное оружие. А как его чинить, если запчасти никто не даст? В принципе, понять штабных интендантов можно, мы же не партизаны, а регулярная армия. Так что попытаюсь попробовать договориться пятьдесят на пятьдесят – ну, половину трофеев учесть, а половину нет.

– Ну да, попытайся попробовать попытаться, – передразнила Наташа. – Аня, а ты чейный порученец, Молотова или Берии?

– Обоих, – слегка приврала Жмыхова, даже достала какую-то бумагу из планшета. – И если надо, распишу тебя с Куликовым. Он к тебе очень даже неравнодушен.