#Имя для Лис

Хозяйка смотрела на своего бывшего учителя словно бы с недоверием, а меня почти в открытую не замечала. Слэйто начал показывать детишкам, как сплести паутинку из ниток и бусин, и вовсе выпал из беседы.

– Заметила, как много крайнийцев на улице? – обратился Мастос к Никке. – Что слышно из столицы? Не тревожит ли это новоиспеченную королеву?

Женщина покачала головой.

– Говорят только, что разные княжества Края пришли на поклон к новому монарху Королевства. У них ведь по-прежнему нет единого правителя. Вот каждый мелкий князек и решил задаривать старуху, чтобы она потом продавливала его интересы на родине.

– А они тут бойню не устроят? Все-таки соперники.

– Вряд ли. – Никка тяжело поднялась и начала собирать посуду. – Они на чужой земле. Да и, говорят, один из генералов Крианны – крайниец. Думаю, эта свора скорее идет поглазеть на него.

Я скрипнула зубами, но, похоже, Никка этого не заметила. Неожиданно на подоконник широкого и низкого окна с улицы запрыгнул еще один кот. Он был толще прочих, выражение морды хранило диковатое выражение. К тому же кот был ранен: одно ухо порвано, а на щеках глубокие царапины.

– Кьюз! – воскликнула Никка и метнулась к окну. Животное тоже двинулось ей навстречу, подволакивая лапу. – Я уж и не ждала тебя живым!

Мастос подошел к коту и потрепал его по холке, но тот на каком-то интуитивном уровне перенял от хозяйки неприязнь к монаху, зашипел и замахнулся когтистой лапой. Старик едва успел убрать ладонь.

– Ну, тише, тише. Сильно тебя подрали, дружище. Это где же его так?

– В Ярвелле, – чуть слышно сказала Никка. – Простите, мне надо залечить его раны.

Она подхватила огромного кота в охапку, словно пушинку. До чего же складно смотрелась вместе эта парочка: огромная рыжеволосая женщина и такой же огненный кот-великан! Перекинув его через плечо, Никка скрылась на втором этаже.

Я не подала виду, но меня смутило, что кот далековато загулял. Прогулка между городами – это вам не шутки.

Мастос уже зевал, да и Слэйто явно вымотался. Он негромко рассказывал что-то двум парнишкам Никки. Те слушали с открытыми ртами, но под его плавный рассказ моргали все медленней. Я же тихонько выскользнула из дома в душную ночь – решила немного пройтись, а на обратном пути поймать Никку и расспросить хорошенько. Не то чтобы меня смущала людская неприязнь, но было бы нелишним узнать, за что меня так откровенно презирают.

Многие мастерские не закрывались даже на ночь. Усталые, с покрасневшими глазами подмастерья подкидывали уголь в огромные домны. Жужжали невидимые прялки. При свете слабой лучины немолодая женщина вышивала бисером подол дорогого платья. Проходя мимо нее, я вдруг вспомнила рассказы бабули. Якобы моя тетка так искусно шила, что могла за ночь вышить на корсете дракона, настолько похожего на настоящего, что к утру он улетал. Это, конечно, были старушечьи байки, но я видела пару платков, которые остались в наследство от тетушки, – работа и впрямь выглядела изумительно. Да и мама частенько говорила, что, не опозорь ее сестрица семью, ту отправили бы учиться на придворную вышивальщицу. Интересно, хватило бы моим родным денег на оплату обучения в Вурусте?

Когда я подошла к дому Никки, меня поджидал сюрприз. Искать хозяйку в доме не пришлось – она сидела снаружи и стирала какие-то детские вещички в огромном корыте. Рядом на влажной скамье лежал огромный кусок щелочного мыла, и прачка его не жалела – мыльная пена под ее усердными руками сбилась в плотную шапку. Никка заметила меня, но поспешно отвела взгляд. Впрочем, я уже присмотрела для себя старую колоду возле скамьи.

– Не против, если я присяду? – поинтересовалась я больше для успокоения совести – все равно бы села.

– А, леди-рыцарь, – тихо произнесла Никка. – Чего это вам тут понадобилось посреди ночи? Я таких, как вы, знаю, вы стиркой исподнего не занимаетесь.

Отступать было поздно – хозяйка вознамерилась затеять ссору. Я не собиралась ей потакать, поэтому миролюбиво спросила:

– Вы «таких, как я, знаете»? А я-то думала, нас на все Королевство двое: я и генерал Секира в Ярвелле.

– Как бы не так! – вскинулась хозяйка, еще усерднее взбивая мыльную пену. Ее руки ходили, словно поршни, казалось, еще чуть-чуть, и она разорвет те тряпки, что стирала, на клочки. – Сейчас в какой легион ни сунься – везде леди-рыцари. Это… модно! – Последнее слово прозвучало как плевок.

Новость искренне меня удивила. Оказывается, пока мы со Слэйто и Аэле галопом спешили в Волчий сад, положение женщин в армии менялось.

– Да ну? И неужели все они – такие мастерицы боя?

– Потаскухи они, вот кто! – Выкрикнув это, Никка внезапно испугалась и взглянула на темные окна: не разбудила ли детей. И продолжила злым шепотом: – Мастерицы кроить себе доспехи, не скрывающие зад, да искусно мазать морды румянами. Я уверена, что половина этих «рыцарей» набиралась из борделей. Но кто скажет им слово против? Мужики язык на плечо закинули и плетутся за ними, как привязанные.

Я взглянула на нашу хозяйку искоса.

– Так вот, значит, в чем дело?

Она с силой опустила руки в мыльный раствор и принялась разглядывать сквозь пену свои длинные тонкие пальцы.

– А чего скрывать? Слышала я, как Пиррин сказал вам: «Папа зарабатывает». Нет, дорогуша, папа не пашет, как вол, в Ярвелле. Папа в легионе Алых Маков обхаживает их Сапфирчик. Так эти новоявленные леди-рыцари себя называют: Изумрудик, Рубинчик, Топазик. Совсем как в притонах.

Я кивнула. Жрицы любви частенько брали вместо имени красивый псевдоним, и чем больше блеска, тем лучше – драгоценные камни были вполне в их духе. Никка успокоилась и замолчала, поэтому я все-таки решилась на вопрос:

– Неужели твой муж бросил тебя с детьми и укатил в легион? Ну он и мерзавец!

Никка рассерженно швырнула тряпки в воду, да так, что окатила меня мутной пеной. Затем уперла натруженные руки в бока.

– Если бы! Нет, он явился ко мне на порог и заявил: «Не изменял и не буду! Но душой не люблю больше. Детей не брошу, тебя не брошу, но врать не могу. Люблю Сапфир, поэтому считаю себя предателем твоей любви и твоего доверия. Как скажешь – так и поступлю».

– А ты?

– А что я… Орала, бесилась, кричала ему: «Хоть вешайся! Хоть удавись!». Так ведь он, дурень, даже веревку побежал искать. – Эти слова Никка произнесла с некоторой нежностью. – Потом остыла и наказала возвращаться в легион и предложить Сапфирчику свою любовь. Коли примет, пусть вместе жизнь строят – кто я такая, чтобы им мешать? А коли нет – я и все дети тут его ждем. И простим. Прощу.

Деньгами он нас не обидел, и сейчас еще высылает. К тому же свои нас не бросят… – Никка сказала это и осеклась. – Свои – в смысле родня. Но я вот, знаешь, нет-нет, да и мечтаю, чтобы эта Сапфирчик нашла себе ухажера побогаче и помоложе, бросила моего увальня, а он бы вернулся. Представляю, как корить его буду, как все припомню. А потом обниму крепко-крепко…

Она уставилась на меня невидящим взглядом, словно вспоминая сцену прощания с мужем. А я поразилась тому, насколько мудры бывают женщины Королевства и как великодушны. Куда там богине Элее в вопросах любви до такой вот простоволосой Никки с руками в мыльной пене?

– А все равно урод он редкостный, твой муженек, – сказала я то, что она хотела услышать. Это было правилом негласного женского кодекса солидарности.

– Урод, – тихо согласилась Никка и подняла на меня взгляд. – А ты ничего так. Не противная. Не красишься, как потаскушка, мужиков не цепляешь и, похоже, в самом деле умеешь мечом махать. – Она указала на корундовый клинок в ножнах, которые я сняла и прислонила к стене.

– По части мужчин – это не ко мне, – уныло согласилась я. – То ли мама чего важного в детстве не объяснила, то ли просто удачи нет.

Никка хитро улыбнулась и кивнула на дом.

– Ты из-за него, что ли, переживаешь? Брось. Со стороны видно, как он в тебя влюблен, аж дышать боится.

– О боги, я очень надеюсь, что ты сейчас не про Мастоса!

Мы расхохотались, но, спохватившись, начали зажимать ладонями рты, чтобы не разбудить детей. Когда мы успокоились, я спросила Никку, надеясь, что мой голос не выдает сильного волнения:

– Ты правда думаешь, что Слэйто что-то чувствует? Ну, ты понимаешь… Ко мне?

– Конечно. Стоит тебе отвернуться, так и сверлит взглядом. Равнодушный так себя не ведет. Может, цену себе набивает, а может, какую чушь в голову себе вколотил. Поговорить вам надо.

– Некогда мне с его заморочками разбираться, – мрачно вздохнула я. – Вот закончим в Ярвелле, и тогда…

Даже себе я не могла сознаться, что не хочу заводить разговор совершенно по другой причине. Задав вопрос, ты наверняка получишь ответ. Какие у меня шансы, что он мне понравится?

Вдруг Никка наклонилась почти к самому моему уху и сжала мокрыми пальцами плечо.

– Я сейчас тебе кое-что скажу, а потом пойду спать. И ты меня больше ни о чем не расспрашивай и завтра об этом не заговаривай. Мне за такое грозят неприятности, но…

Она беспокойно огляделась, а затем прошептала:

– Мастос совсем не тот, за кого себя выдает. Не доверяй ему.

Никка поднялась и быстро скрылась в доме, оставив меня гадать, с кем же я бок о бок иду в столицу.

* * *

Мы выдвинулись в столицу на рассвете. Я не спала всю предыдущую ночь. Разговор с Никкой не шел у меня из головы. Мало того, что мы направлялись туда, где нас поджидали крайне опасные противники, так и в моем маленьком отряде затаилось неведомое зло. Я, конечно, всегда была излишне подозрительной, и за последние годы это качество только усилилось. Вот только Слэйто не верил Мастосу с самого начала, поэтому списать все исключительно на мои страхи не выходило.

Мы миновали лес. Деревья расступились, и теперь впереди, насколько хватало глаз, расстилались лоскутными покрывалами поля: засыпанные солью, выжженные дотла, истоптанные конницей. Здесь ничего не будет расти еще долгие годы. Земля не родит урожая, люди не смогут прокормить себя. И потянутся с востока обоз за обозом: мука, сливы, картофель – пропитание для целого региона, вот только надолго ли его хватит? На год? Два? Десяток лет?.. Я вздохнула и только тогда заметила, что все это время Мастос вел со мной оживленную беседу.

– Волки очень преданные животные. Вы, может, и не слышали, но, однажды образовав союз, самец уже никогда не оставит самку, – нудел старик. – Это в их природе – любовь до скончания жизни. Они охраняют семью и не позволяют пришлым чужакам ее разрушать. Что примечательно, и волчицы хранят верность своему избраннику до самой смерти. Даже после гибели спутника волчица не будет искать ему замену.

– Очень увлекательно, – сказала я кисло. Своей болтовней монах словно пытался сделать наше со Слэйто молчание менее угнетающим. Сегодня он трепался больше обычного, а я, когда не отвлекалась на выжженные поля, пыталась выловить из его рассказов хоть малую крупицу правды о том, кем Мастос являлся на самом деле.

– У лисиц же история иная. Обычно это довольно верные животные. Но в случае гибели лиса его верная спутница быстро находит замену из числа наиболее сильных и молодых самцов. А иногда папаши-лисы и вовсе растят чужих щенков…

– Может, хватит? – обиделась я за честь своих тезок. – Тебя послушать, так лисицы какие-то жеманные кокетки, а волки – пример для подражания.

Монах успокаивающе вскинул ладони: мол, сдаюсь. Но меня было трудно провести. Мастос неспроста завел свою историю про волков и лисиц. Хотел ли он поддеть меня?

– Я просто пытаюсь тебя подбодрить, дитя. Вся моя жизнь – это подборка старых историй из запыленных книг, ведь я учитель. По-иному развлекать не умею, – покаянно протянул Мастос и истрепанным рукавом протер мундштук своей новой, вновь-не-слишком-симпатичной трубки. Ей было, наверное, не меньше лет, чем самому монаху, и вся ее поверхность была изрезана, исплевана, исколота и загажена. Но Мастос с самого начала трепетно относился к своему сокровищу.

А чего стоил запасной кисет, который завел старый учитель? В первом хранился мятный табак. Во второй монах прятал искуренные остатки самокруток, на которые перешел, когда потерял свою старую трубку в одном из ночных переходов. Сказать по правде, не то чтобы потерял. Насколько я знаю, ее зарыл где-то Слэйто. Как наркомана со стажем, его безумно раздражали привычки других зависимых людей. Сначала он долго жаловался, что мятный дым разжижает его мозги, потом предпринял диверсию, закопав трубку. Мастос повздыхал и перешел на самокрутки. И каждый измятый узловатыми пальцами окурок теперь уходил в запасной кисет. В Вурусте у кого-то из подмастерьев Мастос приобрел себе трубку взамен старой. Я даже немного порадовалась, заметив, какая буря страстей запылала в глазах Слэйто, когда он увидел нового «уродца». Все-таки на какие-то переживания маг был еще способен.

Сейчас Слэйто сильно обогнал нас, чтобы спастись то ли от унылых разговоров и мятного дыма, то ли от меня. Я с тоской взглянула ему вслед.

– Ваш разлад тревожит меня, Лис. Нам понадобятся все силы, чтобы осуществить задуманное. А Слэйто, он словно… Словно напуган, как маленький капризный ребенок. Он испытывает твое терпение. И если оно не так крепко, как я надеюсь, быть беде, – заметил Мастос.

– Просто старайся не встревать, – чуть грубее, чем следовало, ответила я. Отеческая забота Мастоса была мне в тягость. Имеющиеся у меня подозрения делали любое проявление нежности наигранным. Да и мой настоящий отец был скуп на сантименты, и теперь я воспринимала подобное покровительство как вторжение в свою личную жизнь. – Я разберусь. Со всеми. Со Слэйто, с Атосом, с Алайлой. Мне хватит сил.

Ох, я врала старику. Легко бороться со злом, чье лицо тебе неведомо. Легко побеждать злодеев, о чьих ужасных делах ты знаешь не понаслышке. Но не дрогнет ли рука, когда доведется занести меч над братом?

В прошлом мне уже пришлось убить друга. Капитан легиона Алой Розы Кэрк, чей меч я носила с собой, был одержим проклятым ключом. Он перебил половину отряда, и я должна была его остановить. Легко ли мне жилось с этим воспоминанием? Должна признать, что легче, чем следовало. Боль почти стерлась из памяти, и, ради богов, будем честны: кем был Кэрк в моей жизни? Ролевая модель, отличный собеседник, просто хороший парень, луч света во тьме нашего легиона. Он во многом помог мне, и именно благодаря ему я находилась там, где была сейчас. Но… Это ужасное «но». Убить Кэрка, свалить все на проклятый артефакт и Алайлу и в попытке отомстить снять с себя всю ответственность. Это было легче, чем просто легко.

«Попробуй убить Атоса», – прошептал внутренний голос. Взглянуть в глаза своему наставнику. Убедиться, что любовь к проклятой леди Алайле в нем сильнее голоса разума. Попробуй убить не просто друга, а брата или даже кого-то более родного.

– Ора-ва-дэш! – выругалась я так громко, что Мастос сбоку испуганно дернулся. Его знаний заокраинского должно было хватить, чтобы перевести эту немудреную брань. Смысл сказанного дошел до него не сразу, но, как только фраза уложилась в голове, кончики ушей монаха моментально порозовели.

Забавно, но стоило выругаться, как перед нами, будто по волшебству, за очередным полем выросли серые зубцы крепостной стены Ярвелла.

Меня всегда удивляла любовь людей к большим городам. За всю свою жизнь я, конечно, побывала не во всех. Пожалуй, лишь Ларосс и Штольц могли называться настоящими большими городами, да и Вуруста тоже. Я никогда не считала себя селянкой, но и горожанкой прослыть не довелось. Не уверена, есть ли такая фраза, но как особенное явление «житель замка» определенно существует.

И вот я наконец-то увидела великолепную столицу нашего Королевства – Ярвелл. Город городов, жемчужина страны, исконная столица, где испокон веков находится престол наших монархов. Мне так часто и так красочно описывали Ярвелл, что я уже приготовилась зажмуриться, чтобы не ослепнуть от его сияния. Но, как и со всеми большими городами в моей жизни, меня вновь ждало разочарование.

Одинаковые дома тянулись, сколько хватало глаз. Высокие, заслоняющие собой небо, а иногда и смыкающиеся над головой безобразными арками. Все строения были возведены из желтого крошащегося кирпича. То тут, то там он осыпался целыми блоками, оголяя деревянные скелеты домов. Лошади копытами разминали выпавшие обломки, и все дороги, что ветвились подобно змеям, были покрыты желтой дурно пахнущей пылью. Окна здесь распахивались настежь, и душная вонь улиц смешивалась с чадом помещений, где готовили пищу или то, что местные за нее принимали. Открытые створки находились на уровне глаз, и даже если ты не хотел, то поневоле становился свидетелем быта жителей Ярвелла. Быта бедного и убогого, но непохожего на нищету, в которой прозябала деревня.

Я вспомнила небольшой домик Фила – сколько усердия было вложено в то, чтобы окружить себя недорогими, но красивыми и милыми сердцу вещицами! А то, что я видела в распахнутых окнах Ярвелла, больше напоминало свалку. Поломанная мебель, гниющие доски стен, обозленные и мрачные люди, живущие в этой угнетающей обстановке. У многих вместо кроватей вдоль стен валялись тюфяки, на которых ютились дети. В паре домов посреди комнат были сооружены очаги, на растопку которых шла, судя по всему, мебель. Резные ножки стульев, дверцы этажерок – все это кучей дров было навалено возле угольев, огороженных от остальной обстановки теми же желтыми кирпичами.

Пока мы шли по дороге ко дворцу, мне вслед то и дело неслось: «Чего уставилась?!», «Ступай куда шла» или просто бессмысленное «У-у-у!». Весь город был пропитан злобой, грязью и ненавистью.

– Мастос, скажи, что мы сейчас в самом нищем квартале и такой ад творится не повсюду, – нервно попросила я монаха, отскочив от очередной порции помоев, которые одна из жительниц верхних этажей решила вылить прямо нам на головы.

Монах почесал бороду и ответил:

– Конечно, в Ярвелле есть квартал знати, но то, что ты видишь здесь, Лис, скорее обыденность, нежели исключение. Все эти люди живут очень бедно, а отсутствие денег вынуждает их быть злыми и вечно недовольными. Попробуй повеселись, когда желудок пуст, а одежда истрепалась в лохмотья. Жители Ярвелла, как это ни странно, стали самыми пострадавшими заложниками этой войны – хотя за все ее время столицу ни разу не разграбили.

– Они оказались в изоляции, верно? – Слэйто вслух подтвердил догадку, пришедшую на ум и мне. В последние дни маг выглядел собранным, и то, что он принял участие в разговоре, я восприняла как чудо.

– Да, жители столицы никогда не выращивали хлеб, не ткали, не занимались работой по металлу или дереву. Все, что они умели, – это держать в руках вожжи и подгонять трудяг из других городов Королевства. Пройдитесь по улицам, и вы не найдете ни одного мастера. Зато наверняка повстречаете пару крючкотворцев, десяток ростовщиков да с полдюжины писарей. У них бывали сытые времена, когда неграмотные крестьяне сгоняли свои отары к воротам Ярвелла. Но как только старый король умер, цениться начали те, кто мог выковать меч, вырастить зерно или выучить солдата. А таких в столице почти не было.

Мастос ухмыльнулся и посмотрел на спешащих мимо прохожих. Только сейчас, прекратив разглядывать обстановку домов через открытые окна, я обратила внимание на то, что горожане были не просто грязны и неухожены. Они были измождены. Более тощие, чем селяне, с ввалившимися глазницами и строго поджатыми растрескавшимися губами. То, с каким наслаждением и издевкой смотрел на жителей Ярвелла Мастос, было мне неприятно.

– Ярвелл не грабили, ведь здесь с короной на подушке сидел Совет мудрецов. Да и кто из претендентов на престол не видел себя в роли короля? Зачем же рушить свою будущую столицу, зачем воровать у себя самого? – продолжил старик. – Проблема была в том, что грабили и жгли другие земли. Поначалу каждый житель Ярвелла довольно потирал руки: меня обошла беда, пусть глупая деревенщина страдает, а я отсижусь тут за крепкими стенами. Но радость длилась недолго, ведь скоро каждому региону пришлось выживать самостоятельно. Никто уже не думал о барышах, которые можно получить, снабдив столицу едой, – самим бы не пропасть. Припасы, ткани, скот – все уходило в ненасытные легионы. Люди редко задумываются, насколько прожорливое чудовище война. Она пожирает не только пищу и кров, она ест людей, съедает целые поколения. А после подбирает души выживших, оставляя лишь пустую внешнюю оболочку.

Старик вздохнул. Где-то неподалеку зазвучала громкая перебранка. Женский визг оборвал смачный удар. Я поежилась.

– Жителей Ярвелла бросили без средств к пропитанию и существованию. Закрыли, будто банку с пауками, и предоставили самим себе. То, что ты видишь сейчас, – это уже жизнь. Пару месяцев назад было намного хуже. Но горожане оживают. Все еще озлоблены, но уже не изолированы. Правда… – Мастос запнулся, проследив взглядом за вихрастым мальчишкой, который нес на плече пару голубей со свернутыми шеями. – То, что породила в жителях Ярвелла война, не исчезнет в одночасье. Старуха Крианна не вылечит это хлебом. Нынешние дети и дети их детей – все они будут помнить голод и страх. И ненависть, конечно.

Старик замолчал и отстал. Мы со Слэйто прошли вперед. Справа от нас распахнулась дверь, судя по вывеске, ведущая в кабак «Тромбон и гусь». На улицу вышвырнули человека – тот рухнул прямо в коричневую лужу, попытался встать, но не смог, да там, среди нечистот, и затих.

Я хотела пройти мимо. Время, как всегда, утекало сквозь пальцы, а ведь нам еще предстояло придумать, как попасть во дворец. Но, скользнув взглядом по грязной шевелюре старика, лежавшего лицом вниз, я остановилась. Меня передернуло: крайниец – старый, запаршивевший и, похоже, вшивый. Чувство некоего родственного долга толкало меня помочь старику, но брезгливость мешала к нему прикоснуться. Так я и стояла, раздираемая противоречивыми чувствами и мучимая стыдом за них.

Тем временем на крыльцо вышел кабатчик. Такого никогда не спутаешь с завсегдатаем или простым слугой. Пожелтевший от времени фартук, чей карман оттягивают монеты, тряпка для протирания стойки, от одного вида которой тошнота подкатывает к горлу, надменный вид, словно все вокруг – случайные посетители его кабака, а он король и бог этого мира. Черные с солью бакенбарды так густо росли по обе стороны его лица, что больше напоминали двух мертвых зверьков, прилипших к обвислым щекам.

Мужчина смерил меня взглядом и усмехнулся. Я все еще стояла в растерянности, в то время как Слэйто склонился над стариком и пытался привести его в чувство. Мастос задержался на другом конце улицы и не спешил подходить к нам, заинтересованный какой-то вывеской.

– Готова поспорить, будь у этого человека кожа светлее, а волосы не пепельными, а черными, как у тебя, ты бы не посмел вышвыривать его, будто собаку, – процедила я сквозь зубы.

Кабатчик удивленно вскинул черные густые брови.

– А маленькая госпожа-рыцарь считает, что у крайнийцев в Ярвелле особые привилегии? В «Тромбоне» мы вышвыриваем за порог и белых, и черных. Ха, да я бы самого Войю вышвырнул, если бы он решился лапать моих девочек! – Кабатчик сплюнул темную от жевательного табака слюну на мостовую и посмотрел на меня, впрочем, как мне показалось, без особого злорадства.

Между тем Слэйто не то чтобы поднял, а скорее выволок старика из лужи и теперь тщательно обтирал испачканные руки о стену. Решив, видимо, что желтая пыль лучше коричневой грязи.

– Думаю, я должна сказать «извините», – неловко заговорила я.

Кабатчик махнул огромной ладонью.

– У нас тут много тех, кто подсыплет тебе яду, если твоя кожа не того цвета или твой костюм… – Он многозначительно указал пальцем на мой фаранк. – …чересчур вызывающий. Но не я, госпожа. Если слишком тщательно выбирать клиентов – тот пойдет, а этот не очень – рискуешь остаться не у дел. Но крайнийцев в последние дни много, это правда. И, как среди всякого племени, среди них полно сорного семени.

Последнюю фразу кабатчик произнес в рифму и сам рассмеялся тому, как ловко это вышло. Я вопросительно на него взглянула. Первое впечатление прошло, мужчина уже не казался мне ни надменным, ни противным – нет, он начал вызывать симпатию.

– Новая королева – новые правила для всех, госпожа. Крайнийцы едут договариваться с Крианной, да только притащившись в Ярвелл многие ведут себя совсем не как гордые дети степей. Наши женщины кажутся им доступнее своих, а наше вино бьет в голову сильнее крайнийской отравы.

– Кас-кас, – мечтательно проговорила я. – Сто лет не пила настоящего кас-каса. Удивительно, что настолько крепкий напиток так легко ложится на язык и так нежно кружит голову.

Кабатчик набычился.

– Кас-кас ваш – пойло для мулов! Впрочем, пусть лучше бы хлебали его. От нашей браги крайнийцы совсем дуреют. Насильничают девок, бьют стекла. Мне всегда было плевать на все эти расовые предрассудки. – Хозяин кабака примолк, пропуская забулдыгу, который вывалился из дверей заведения и нетвердой походкой направился вдоль улицы. Затем продолжил: – Но скажи на милость, госпожа, почему я должен спускать кому-то подлость только из-за цвета его кожи?