Грешный грешным

Только теперь, когда все ушли, – мог я немного дать волю своим чувствам. Поцеловал в голову Зину, прижавшуюся ко мне, всю взволнованную, пережившую больше всех весь ужас происшедшего. Подошел и к кроваткам детей. Они не спали и молча все слушали и видели. Подошел к Рафе, поцеловал его в его окровавленную голову – вся жизнь его – промелькнула перед моими глазами: как он и я были мальчиками, почти сверстниками, вместе росли, учились, играли….. – теперь он спал, то стонал, то вздрагивал, надо было все время быть около него и следить, чтобы он не спалзывал головой и держать ее высоко и прикладывать к ней лед, как велел доктор. Кроме того, все было еще в крови. Вся стена в крови, три одеяла, шуба, – я никогда еще не видал такой раны и такой массы крови, но ни отвращения, ни страха не чувствовал – и за это благодарил Бога. Все премудростью своею создал Он. – Теперь стал молиться о Рафе, о всех нас. В какое страшное время мы живем. Где прибежище? Где покой? Что бы сделали мы без веры? Господь наше упование, Господь наше прибежище, Господь, помоги нам.

13-го Ноября 1917 г.[49]

Едва успел я с великими затруднениями Рафу и Зину с детьми перевезти в Данков, как узнал вчера о кончине папы. Папы не стало 1-го Ноября, но целых 12 дней мы ничего не знали, и до сих пор я не имею никаких прямых сообщений об этом из Петрограда. Но тете, Нат<алье> Яков<левне>, написал ее брат дядя Костя и ее сестра тетя Ляля. Папа скончался от удушьев астмы 1-го Ноября, уже 5-го его похоронили. Когда Аречка[50] приехала сюда, 26-го Октября, она рассказывала про папу, что папа сначала спокойно и вроде равнодушно принял известие о Рафе, но потом вдруг у него сделался припадок, хотя легкий. Припадки грудной жабы он нажил уже лет 7 тому назад, при постройке нового каменного дома в Петрограде, чем он очень увлекался. Тогда доктора предписали ему полный покой, запретили куренье и многое другое. Что он не все конечно исполнял – но причины, конечно, не эти – причина – воля Божия, святая и всевышняя, взять к Себе его душу. Аречка рассказывала, да и по письмам его это видно и вообще я это знаю, он очень волновался событиями и судьбой России. В последнее время углубился в записывание своих мыслей по поводу происходящих событий, о чем сообщал в письмах Рафе. В последних письмах его, особенно ко мне, звучала и встала замечательная и трогательная религиозная струна – о преданности воле Божией, о промысле Его в делах исторических….. Замечательны его смиренные замечания о себе – как о самом обыкновенном мирянине, могущем похвалиться разве только тем, что ничего особенного от общепринятой морали он не делал….. Какая скромная и смиренная оценка. Дорогой папа….. меня радует, что в последнее время между мной и им было полное примирение. Он благословлял меня на мой новый путь. Он даже слишком переоценивал его и меня в нем. Он оставил нас в самые тяжелые дни – какие когда-либо переживала Россия и в ней наша, вышедшая от чресл ее, семья. 1-го Ноября разгар большевистского восстания в Москве и по всей России….. Здесь раненый Рафа, которого мы бережем от новых покушений, и как отсюда увозить. Аря здесь. Сношений с Петроградом нет – нет ни писем, ни газет. Миша[51], третий сын папы, – больной и контуженный на войне (больной, убитый от сиденья в окопах) в далеком городе, в Вологодской губ. на отдыхе. Коля[52] – неизвестно где в Америке. Послан туда, как морской офицер, и с мая нет от него ни слуху, ни духу. Шура[53], тоже больной от похода, в лазарете в Царском Селе. Около папы была одна Верочка[54], мама и старая наша верная няня Аннушка – не знаю приобщить ли папу. Это меня очень волнует – но царство небесное ему дорогому, спи тихо и мирно, скромный труженик и кроткий, прекроткий человек. Он скончался 63 лет.

Вместе с этим известием пришли наконец из Москвы и Петрограда первые газеты после 2-хнедельного перерыва. Всюду хаос, массовые убийства, братоубийственная война, развал единой России на многие отдельные республики, отсутствие всякой власти, анархия, надвигающийся голод. Варварский погром Москвы, ее святынь, ее кремля, ее Успенского собора. На этом фоне – один только луч, одна отрадная точка: Всероссийский православный собор….. В трагических обстоятельствах, в дни самого страшного, кошмарного своей бессмысленностью братоубийства в Москве – он единогласно (необычайное единодушие) постановляет возглавить Св. Православную Российскую церковь – патриаршеством и немедленно приступить к избранию патриарха. Богу угодно было, чтобы, из трех избранных собором кандидатов, жребий пал на митрополита Московского Тихона. Он теперь патриарх. Да благословит его Господь, да поможет Господь св. Церкви стать опорой для мятущейся, страждущей, смятенной России, как это бывало уже не раз в ее истории, как это было в мутное время[55]; Ему же слава, честь и поклонение подобает за все, во веки веков, аминь.

14-го Ноября

Господи, прости меня. Грешен я, так грешен, что и сказать не могу. Немощен. Раздражительность свою не умею покорить. Чего не хочу, то творю. Всегда Тебя прогневляю и пречистую Твою Матерь – злое творя, Господи, Иисусе, Сыне Божий, помилуй нас грешных!

Сегодня Пав<ел> Мих<айлович> в ответ на мое извещение о кончине папа написал: «За дорогого покойника радуюсь». Пав. Мих. сам старик, ему 70 лет, живет с глухонемой своей женой. Все имение у него разобрали и отобрали крестьяне. Дом сожгли. Сожгли его оранжерейку – его постоянную безобидную страсть сажать и выращивать различные цветочки. – Он вряд ли верующий, т. е. по православному, и к нашему общему горю, давно не был у исповеди – он пишет: «за дорогого покойника радуюсь…..» Не знаю, как он представляет себе участь «покойников», но его слова все-таки знаменательны. До нашего времени люди его образа мыслей и стремлений жизнь на земле ценили, любили – …..но мы живем в такое время, что и неверующим по-христиански остается только завидовать покойникам, не скоро просвет: слухи кругом все темные, что надо резать господ и буржуев, – что вот-вот этот час придет, но Господь милостив….. Господи, упаси нас.

16-го Ноября 1917 года

Подробности о кончине папы из письма Верочки: папа в день 31-го Октября, накануне своей кончины, окончил свою работу – очерк о революции, о которой сообщал нам в письмах и которой, по словам Аречки, очень увлекался. После этого прибрал свой кабинет, и на столе все прибрал очень аккуратно. Это очень замечательно, никогда он этого не делал. Вечером очень желал видеть кого-нибудь из своих братьев. Точно предчувствуя свою кончину, но никому этого не говорил. Вероятно, это и так. Вероятно, и просто физически это чувствовал, что возможен с ним припадок, про исход которого рассуждал, что он может оказаться смертельным, о чем и хотел, может быть, подготовить своих близких, боясь в то же время их огорчить своим предчувствием. Вечером были гости Ольхины, из братьев его никто не мог прийти. В 8 ½ час. вечера с ним вдруг сделался припадок. Послали за доктором. Вспрыснули камфору, но уже ничего не помогло – и в 2 ч. 20 мин. ночи он тихо скончался. Папа всю жизнь был кроткий, тихий, мягкий, уступчивый человек. Всегда чистой душой стремящийся, по мере сил своих и своего разумения, принести пользу родине.

21-го Ноября 1 час ночи

Только что вернулся на лошади из Данкова. Ездил повидать Рафу, Арю, Зину; с ними помолился о папе и говел.

Говел в Данковском монастыре и там же остановился у отца Архимандрита Василия. Монастырь бедный, каменный. Основатель его схимник Роман, по фамилии Теленов. От Иоанна Грозного пострадал и ударился в леса, где выкопал пещеру и жил трудом и молитвами. Его мощи хранятся в монастыре. В монастыре все бедно, монахов мало, хор бедный, об этом очень жалеет от<ец> Архимандрит, но и в нем – огонек веры, истинной христианской любви, простоты и смирения. Исповедовался у отца казначея Михаила, у него был в келий. Помоги им всем Господи…..

Рафа на вид очень плох. Он только от меня узнал о смерти папы. Мы все очень хотим жить на земле, но ведь жизнь есть и там, есть, есть.

Господи, помоги нам стремиться к неземному. Сегодня праздник введения во храм Богородицы.

28-го Ноября 1917 года

Я грешный раб Божий, часто бываю раздавлен грехом, как червь раздавленный ночью при дороге. Какая сила в грехе. Какими хитрыми и незаметными путями подходит он к сердцу – и всегда под благовидными предлогами. Какой мрак. Какой ужас.

Слава силе Твоей, Господи, помоги мне. Подыми падшего, восставь раздавленного.

Я не удовлетворен своей жизнью в участке. Когда был толстовцем, я уходил из мира образованного, уходил от того, чем заняты люди образованные, уходил от постоянного занятия своего ума мышлением, мечтательностью, чтением, уходил потому, что эта самая привычка их постоянно думать, мыслить, рассуждать, внутренно спорить с другими, создавать свои теории, мечты – были для меня как цепи, были как цепи и тяжкие сети для какого-то внутреннего, более глубокого человека, моего «я» во мне, которое я ощущаю в себе смутно. Это «я» билось не удовлетворенное всей той жизнью, которую открывало ему светское образование нашего общества, ни наука, ни искусство, ни общественная деятельность, направленная по теориям этого общества на пользу ближнего и всего человечества, не удовлетворяла какой-то внутренней тоскующей глубины во мне, глубины тоскующей о чем-то высшем, интимнейшем, святейшем, но я бежал от всего, что предлагало мне светское образование, к Толстому. (Как тогда думали другие к обращению себя в простой народ). Это было сознательное действие. Я искал уединения, обращения своего многосложного «я» – в простых телесных трудах, в простой трудовой жизни среди простого трудового народа. Искал времени уединиться, углубиться в себя, найти в себе свое внутреннейшее «я» – и то, чего оно ищет, чем оно может удовлетвориться, то, в чем его жизнь….. и Господь был милостив ко мне. Это долгое искание мое по трудовым и тернистым путям Он увенчал Своим благоволением, незаметно привлекал меня к Себе и откровением Своих тайн о человеке, о Себе и о всем мире. Теперь – это не просто для меня. Это внутреннее «я», которого я искал в себе и биение которого чувствовал в себе, как биение какого-то заключенного во мне, как в темнице, есть то, что святые отцы православной церкви, наученные святым Духом Божиим, называют сердцем человеческим, или внутренним человеком, или духом человека, когда говорят о трех составах человеческого существа – теле, душе и духе. То, чем я не удовлетворялся, это была, во-первых, телесная, материальная жизнь, с детства внушавшая мне некоторую долю отвращения как тупая и душевная (область которой науки, искусства, общественность), которую одну только и знают обыкновенно образованные люди, как высшую – я же искал религиозной жизни, жизни сердца, жизни духа и, благодатью Божией, ее нашел….. научился различать ее, по книгам святоотеческим научился понимать ее запросы, ее борьбу, ее цели и мало-помалу пришел к тому, что удовлетворение этого сердца, духа, мы можем найти только в православной Церкви, только в вере во все то, чему она учит, и в послушании тому, что она велит, – наше спасение, спасение нашего духа, сердца, нашей бессмертной души – которое она здесь уже может предвкушать по милости Божией в таинствах, какие Господь Иисус Христос, пришедший в мир грешные спасти, соблаговолил дать своей Св. Церкви. Ее же врата адовы не одолеют, Слава силе Твоей, Господи.

Неудовлетворенность же моей жизнью на участке, т. е. трудовой, простой жизнью, неудовлетворенность, какая открывается во мне теперь, происходит от того, что, сняв с себя бремя жизни образованного общества, я надел на себя бремя жизни простого, трудового народа, – но и то и другое бремя для жизни духа и сердца. Сердце, найдя свою себе жизнь и источник для нее, ищет ее, хочет ей одной сколько возможно, и ей одной, служить, не обременяясь ничем другим; выход для этого монастырь. Но Господь судит иное. Вот пред чем я теперь стою….. Скоро должно это решиться….. Но возврата к прежнему уже нет.

2-го Декабря 1917 г.

Как дивны, промыслительны, незаметно нежны пути спасения, какими ведет нас Господь. Я замечаю это даже на книгах, какие попадаются мне под руку – для чтения, на всем протяжении своей жизни, какие книги я теперь вспоминаю, которые оказали свое влияние на образование моего внутреннего сердца и именно сердца. Это житие преподобного отца нашего Сергия Чудотворца Радонежского….. В самое можно сказать безобразное время моей молодости, когда стоял я накануне тягчайших падений, вдруг именно эта книга зародила во мне огонек, который – слава силе Твоей, Господи, – не угас даже среди всех моих бурь и жив сейчас. Я был студентом, невером, с каким-то мальчишеским легкомыслием, запальчивостью, нахальством, поехал прокатиться «посмотреть» русскую веру, с высоты своего образованного философствования «сделать свое наблюдение над православным народом», чтобы иметь именно «свои» наблюдения, свои мысли и при случае, в будущем, потщеславиться….. В 1900 году Троице-Сергиева Лавра и Киево-Печерские святыни не оставили на мне никаких впечатлений….. был такой невер, что даже стыдился креститься….. Не отстоял там даже ни одной службы и что делал, теперь не помню. Только захватил на память книжку: житие Св. Сергия Радонежского и с этой книжкой поехал в Киев посмотреть другие русские святыни. Там так же бесцельно, глупо бродил по церквам и храмам, восторгался, правда, но только с художественной стороны Киевским Владимирским собором. Тайная же жизнь сердца была не в этом….. В Киеве напала на меня впервые за всю жизнь (мне было 20 лет и я был девственником) блудная страсть со всей своей неумолимой, ужасающей силой….. Это было ново для меня….. Весна, Днепр, студенты, товарищи, кокотки – все распалило меня до еще неиспытанного каления – я не знал, куда деваться ночью….. но падений боялся. Вот раз ночью в своем номере, в гостинице, я пришел вдруг в ужас от возможного, блудного падения….. я метался….. Под руку попалась книжка, взятая из Троицко-Сергиевской Лавры, – житие преподобного Сергия, и я стал читать, и вот точно какой-то умный, теплый луч скользнул по моему сердцу. Его воздержание, Его смирение, его подвиги, его молитвы, его видение Богородицы, его постоянная жизнь вдруг точно раскрыла какую-то иную новую жизнь….. Сердце замирало от сладости видения восторга, умиления, покаяния, и на всю жизнь эта ночь врезалась в мое сердце, стала манить к себе, призывать своим тихим, сладостным светом.

Другой раз, когда оставил я образованный мир и поселился в деревне. Жизнь и наставления преподобного отца нашего дорогого батюшки Серафима.

Потом позже Исаака Сириянина. Добротолюбие. В прошлом году – Святитель Феодосий Вышенский, Иоанн Златоуст и теперь «моя жизнь во Христе» отца Иоанна Кронштадтского – вот этапы моего истинного образования. И как целые горы хлама, греха и путаницы отпадают все другие книги, которые я прочел.

Я не говорю, конечно, об Евангелии, Библии и Псалтыре, но вот была одно время любимой моей книгой еще жизнь Франциска Асизского и книга Александра Добролюбова….. «Из книги невидимой». Они увлекали, подымали, будоражили…. но после Добротолюбия, после Серафима их не хочется читать….. Во всем волнении и падении, какое они производили, было что-то болезненное, непонятное желание своих подвигов, а под этим незаметно скрыто желание славы своих подвигов. И этому я долгое время следовал, этому служил – о, как надо быть мудрым, осторожным, как знать сети врага….. Одна только сила Господня способна их различить, разорвать, победить.

Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас.

3-го Декабря 1917 г.

Что значит веровать в Бога? Бог, Бог….. истина, высший разум – сама жизнь – Первопричина – и вина всего сущего, Тайна – слышим мы в разных религиях учениях и философских системах – но как сухи, пусты, бессодержательны у них все эти слова и определения….. в одной только христианской религии, в Богооткровенном учении ее о Боге Троице, приоткрывается для нас как бы малость завесы о самой внутренней тайне, самой жизни Божества в нем самом. Господи! какая неизглаголанная премудрость Бога Отца – который предает Сына Своего единородного за грехи всего мира и Духом Святым управляет вселенной – все Три они Одно….. я не могу постичь, схватить это своим ограниченным и узким холодным сердцем, но я чувствую здесь непостижимую жизнь Божества, как бы вечную драму Его, Его вечное действование, которая и есть сама любовь к нам, твари Его, до самопожертвования, до самозабвения….. Одно только это учение и дает хоть намек на самое существо Его недоступной по глубине высоте и таинственности жизни….. Его жизнь есть вечное движение и предвечное или действие любви….. и только учение о Творце, о Боге Отце, о Боге Сыне Искупителе – и Боге Духе Святом и дает нашим немощным умам – хотя бы и малое представление об этой любви как сущности Бога….. Могий вместити, да вместит….. не все вмещают словеса Его.

4-го Декабря 1917 г.

День св. Варвары Великомученицы. Большевики захватили всюду власть, но для меня их власть как сон, что-то не верится ее твердости и продолжительности. Вот, вот все рухнет у них и перейдет их сила, как сновидение.

6-го Декабря 1917 г.

День Святого Николая Чудотворца. Все собираюсь ехать в Рязань к преосвященному Владыке, чтобы он решил мою судьбу, и батюшка Анатолий велит в письмах…[56] я все не могу собраться, сейчас заболел. Простыл. Вчера совсем плохо себя чувствовал, весь день лежал. Сегодня немного лучше.

7-го Декабря 1917 г.

Благодарю Тебя, Господи, за Твое великое промышление обо мне. Эта болезнь мне на пользу. Даже в первый раз в жизни ясно, ощутительно почувствовал, как болезнь действительно может быть на пользу человеку. За время болезни мог, удалившись от всех мирских дел, лучше сосредоточиться в себе, даже помолиться – и тем приготовиться к предстоящей поездке в Рязань и беседе с Владыкой….. Много читаю эти дни «Путь на спасение епископа Петра», подаренное мне батюшкой о. Анатолием, стихотворения Св. Григория Богослова (необыкновенно живое впечатление от них) – о. Иоанна Кронштадтского и еще кое-что.

Грешный, немощный, пакостный я человек, но нет уныния во мне, нет отчаяния – все надеюсь, не падаю духом, стремлюсь. Знаю – вся жизнь наша – крест и впереди крест – может быть тягчайшим, но на это иду, уповая на милосердие Божие, уповая на заступничество Пресвятой Владычицы нашей Приснодевы Марии, Святого Великого Святителя нашего и Чудотворца Николая, Св. Питирима Тамбовского, Его милостивое снисхождение ко мне ощущаю часто. Верю в помощь Святых ангелов, хранителей наших, Серафимов, Херувимов, Престолов, начальств, и Властей, всех сил небесных предстоящих Престолу Божию и с радостью взирающих на всякое стремление земнородного к небесному и Архистратига их Михаила – верю в ободряющую силу молитв всех угодивших Богу великих святителей Церкви, Патриархов, архипастырей и пастырей церкви предстоящих ныне престолу Божиему, не оставляющих Церкви и всех в ней, и обо мне грешном до ходит их молитва – до духа Божия, Св. Отца Великого Богогослова Иоанна Златоустаго, Василия Великого Блаженного, Григория Богослова. – Сколь бедственна была их жизнь на земле, разве не знают они и наши скорби и нужды….. Верю в предстоятельство российских, великих чудотворцев и святителей Московского Петра, Алексия, Ионы, Филиппа, Ермогена – белгородского, великих, всегда внимательных ко мне, Дмитрия Ростовского и Тихона Задонского, Митрофания Воронежского, Василия Рязанского, Святителя Трифона Святого и Богоносных отец наших Сергия чудотворца Радонежского и Серафима Саровского и всего сонма, как звезд, преподобных, святых, подвизавшихся в пустынных лесах и монастырях, в скитах Афонских, Палестинских, Сирийаких и Египетских. Св. Апостолов и святого пророка и Предтечи Христова и друга Христова Иоанна. Верю в заступничество крови всех мучеников, преподобных мучеников и великомучеников, вверивших себя великими мучениями Царю Христу, Св. Великомученицы Варвары – и Екатерины. Софии, отроковиц мучениц Веры, Надежды и Любви, Св. князей мучеников Бориса и Глеба и Романа Рязанского, святых князей Муромских Петра и Февронии, коих жребий земной особенно близок моему сердцу. Какое богатство путей у Господа. Очи Его на всех боящихся Его, в каком бы положении, в каких бы путях кто из них ни находился. Милостив и милостив Господь, долготерпелив и до конца жив Он и не хочет смерти грешников, но чтобы спастися им и быть живыми…..

Но самая большая моя надежда и упования на Пречистое Тело и Пречистую Кровь Христа Спасителя нашего, на Святейшее Таинство Евхаристии, на это вечное излияние кровью Его любви к нам – Господи, Господи милостив ко мне буди грешному, а я никогда не перестану радоваться, что я стал православным, что я – познал истинную Твою Церковь, что я познал истинный путь Твой и за это славить свято Всесвятое и Трисвятое Имя Твое.

8-го Декабря

Вчера только успел кончить вышеприведенные строки, как узнал, что Павел Михайлович скончался. Я сразу догадался, или почувствовал, что он не мог скончаться сам собою. Меньше недели тому назад я его видел совсем бодрым, несмотря на его 73 г<ода>, и днем я узнал всю правду. Его убили мужики вечером, или в ночь на Св. Николая Угодника Божия, – злоба, отчаяние, буря кругом все усиливаются. Газет нет. Но слухи не покойные…[57]

18-го Декабря

Вчера 12-го, ровно через неделю после убийства Павла Михайловича, его похоронили. В бедной убогой деревенской церкви села Кобельша стоял его деревянный тесовый гроб, он лежал, покрытый дешевым полотенцем. Благодаря морозу тело совершенно не тронулось. Все лицо избито. На лбу, с правой стороны, зияет огромный пролом. Вот конец!…. Его хоронили одни бабы. Родные – только бедная глухонемая Мария Ив<ановна> и я. Из Алмазовки мужиков не было. Были только мужики из Кобельши. – Старики, Комитет волостной платил за похороны. Марья Ив<ановна> у мужиков на деревне. Кругом зависть и ненависть. Всякий норовит побольше стащить с нее. Дом стоит с разбитыми стеклами. Последние дни, часы и минуты Павла Михайловича ужасны. Мужики грабили и тащили все, что возможно, кругом и в доме. У Павла Михайловича для охраны было 4 солдата. Но они ничего не делали. По рассказу прислуги, впрочем, – они спрашивали Павла Михайловича, что? стрелять? Но он ответил, «что же вы будете убивать православных, пусть лучше меня убьют». Вечером громилы принялись бомбардировать дом. Вдали было все темно. Солдаты с прислугой бежали. Павел Михайлович оделся в тулуп и сошел с верхнего этажа в прихожую. Марию Ив<ановну> перекрестил три раза, поцеловал, крепко пожал ей руки и объяснил, что идет умирать. Он пошел в кухню, где помещались солдаты, думая, должно быть, укрыться среди них. Но солдат уже не было, и там было человек пять громил. Он успел будто бы им сказать: братцы, не убивайте меня, я завтра уеду. Но они его убили ударом чего-то тяжелого по голове….. Убивал известный разбойник, судившийся ранее за убийство – солдат – терроризующий всю деревню. В это время кругом дома была вся деревня. Мужики и бабы убитого вытащили наружу – громилы стащили с него тулуп, сапоги, вытащили деньги и книжку сберегательной кассы. Мария Ив<ановна> где-то сидела запрятавшись. Только в три часа ночи привели ее бабы на деревню, с трудом, говорят, и ее отбили от убийц. На деревне кто плакал, кто жалел Павла Мих<айловича> и возмущался душегубством, а кто и радовался и кричал «собаке и собачья смерть». Бессмыслица, отупение, озверение, кошмарный ужас бесчувствия. Убит был П. М. в 12 часов ночи. Всю ночь грабили дом, а утром часов в 11, убийцы, человек пять, приехали ко мне, спрашивать хомуты П. М., которые он летом прислал ко мне спрятать. Я лежал больной. Соня с Гришей были у обедни, я вышел к ним. Я ничего не знал про случившееся. Спросил их, что они оставили П. М.? Они сказали: дом, корову, лошадь. Но не сказали, что убили самого П. М. Народ всегда не любил П. М.; потому что П. М., всю жизнь проведший в деревне, хорошо знал народ и во всех хозяйственных деловых сношениях, – а только такие и были у него П. М. с народом – его, что называется, провести нельзя было. Он знал, можно сказать, всю низость народа. Высокого же сам не знал, потому что был нерелигиозен. Он, как это случилось со всем почти нашим образованным, культурным обществом, – религиозные идеалы заменил себе какими-то смутными, туманными идеалами европейской культурности, – цивилизации и в лучшем случае гуманизма. Выращивание оранжерейных цветочков и редких растений в нашем климате, разбивка сада, ласкающий культурный взгляд европейца, путешествие в Италию, Сардинию, Тунис для наслаждения тамошней природой и рассуждения о бедности и некультурности русского народа – о его лени, зависящей от климата, о его продажности, грубости – о неумении русских властей править по-европейски – об убожестве и низком уровне образования: в духовенстве сравнительно с католическим, вот и весь его обиход жизни. Трогательным в его жизни была любовь его к своей глухонемой жене. Особенно последний год жизни эта любовь, нежная, пекущаяся о ней, доходила до настоящего высокого самоотвержения. Но как чужды и непонятны должны были быть все стремления и идеалы (если только можно назвать идеалами смутные отрывки каких-то европейских идей, и особенных наблюдений над жизнью) от всего, чем жив наш народ, но П. М. старался иногда найти в людях, служащих у себя, и вообще в них пробудить любовь к природе – свою любовь к цветочкам и красоте, заинтересовать их этим. Из-под его руководства вышло несколько более или менее опытных садовников. В сельском хозяйстве он сначала увлекался новыми течениями, потом разочаровался и в них (по недостатку, может быть, выдержки и еще более средств) и остановился на обыкновенной трехпольной системе. В обществе образованном он был всегда живой, оригинальный, остроумный собеседник, таким был до самых последних дней своей жизни. В нем сердце было по природе мягкое, даже, наверное, не лишенное большой доли сентиментальности и романтизма – но живя среди – грубого (Алмазовка необыкновенно грубая, дикая деревня – грамотных почти нет), он волей-неволей и с народом стал груб, трезв, а главное – хитер (его не перехитришь). Таковы отзывы о нем. И всю нежность своего сердца он перенес на свои цветы и на своих родных – с которыми приходилось ему чаще видеться в последнее время, в том числе и на меня.