Привязанность

– Хозяин ударил. Да нет, не туда, по морде!

– Извини, привычка. За что? – обошел он незнакомку и преданно посмотрел ей в глаза.

– Мужчина подошел, дал конфету, погладил по голове, я взяла. Это его и выбесило, я имею в виду хозяина, – начала плакаться в шерстяную жилетку Шарика Муха.

– Какому мужчине понравится, если ты берешь у другого. Понятное дело – ревнует.

– А он был такой галантный! Я имею в виду того мужчину.

– Не плачь, тушь течет, – стал языком зализывать ее горе Шарик.

– Правда?

– Я уже слизнул.

– Спасибо.

– Вообще-то спорить я не люблю.

– Это хорошо.

– Но могу укусить. – Хочешь, я ему отомщу, цапну его за одно место.

– Вы такой смелый. Как вас зовут?

– Шарик. Можно сразу на «ты». А то от «вы» мне хочется выть.

– А меня Герда Шейх Брут.

– Надо бы записать, сразу не запомнить.

– Можно просто Герда. Я хочу убежать из дома куда глаза глядят, – задрала она свой носик вверх.

– Тогда бежим!

– Так просто?

– Да. Просто беги рядом.

– Как прекрасно почувствовать себя свободной: куда хочешь, туда бежишь, и с кем хочешь. Ты так быстро бежишь, Шарик! Ты, наверное, такой сильный!

– Так меня ноги кормят, – не смотрел под них Шарик, и только ветер поглаживал его внезапные уши, которые ловили каждый вдох и каждый выдох Герды, с приторной осторожностью, чтобы не загнать ее этим счастливым галопом.

– Это твоя работа?

– Это мое хобби: бежать, когда рядом вдоль дороги, не останавливаясь, чешет природа. Она – часть моей скуки, хотя и прекрасной.

– А я?

– А ты другая, ты лучше. Будь у тебя зеркальце заднего вида, ты бы знала, насколько прекрасны твои ландшафты.

– Мои уже устали, и кормит меня хозяин. Шарик, разве у тебя нет машины? Хозяин всегда на машине меня возил.

– Откуда? У меня и дома-то нет.

– Ты, наверное, бездомный?

– Наверное, – сбавил он темп, заметив, что незнакомка начала отставать.

– Я слышала про таких.

– Про меня всякое говорят.

– Тогда куда мы бежим? Я-то думала, что к тебе.

– Нет, я же говорил, бежим просто так, я всегда бегаю, когда делать нечего.

– Ты, наверное, легкоатлет?

– Да нет, у меня даже формы нет. Есть уже охота… Может, поедим, я знаю здесь одну замечательную помойку.

– После шести я не ем.

– Фигура? – бросил на нее многозначительный взгляд Шарик. – Понимаю, хочешь помочиться?

– Нет.

– Я тоже не хочу, но надо, подожди немного, я быстро.

– Ты такой бескомпромиссный, Шарик.

– Я такой, – отклонился он от курса.

– Черт, я совсем забыла, что ко мне парикмахер должен прийти в восемь.

– А как же свобода? – догнал ее Шарик, окропив столб.

– Может, в следующий раз? Свобода от нас никуда не денется.

– Хорошо, тогда я тебя провожу.

– Ты такой любезный.

– Вы прекрасны. – Долго думал Шарик, с чего начать, и перешел обратно на «вы», чтобы казаться как можно дипломатичнее. – Могли бы мы… как вам сказать поизящнее? Трали-вали.

– Вы имеете в виду шпили-вили? – перевела его мысли Герда.

– Да! – обрадовался он. Он еще никогда не встречал таких умных баб. – Как вы точно подметили.

– Проходила уже, – вздохнула она.

– И что? – включил все свое обаяние Шарик, наклонив голову вбок на тридцать градусов. Он всегда так делал, когда не хватало слов.

– Ни шатко, ни валко! Сами знаете, потом будут чувства, а вам трын-трава. Не хочу…

– Как же быть?

– Будьте смелее, предложите мне жили-были.

«Что я ей, породистой сучке, могу предложить? – вернул голову на место Шарик. – После свадьбы медовый месяц в палатке, в страницах березовой пущи, в жидком кристалле лесного озера. Где он наловил свежей рыбы, а она сварила, вечером у костра поели ухи, если у нее нет аллергии на рыбу. Они смотрели на звезды, их покусывали комары, они обходились без слов, без нежных шаблонов, целовались, губами пропахла рыба, и листвой перешептывалась природа: «Вот это любовь у людей – клёвая».

– Завтра погуляем? – не нашел он более дельного предложения.

– Скорее всего. Где я тебя найду? – лизнула его на прощание Герда и понеслась к подъезду.

– Во дворе. Кто не знает Шарика! – крикнул ей Шарик вдогонку. И побрел передохнуть к ближайшей скамейке, где трескали семечками старухи.

– Жизнь прошла без оргазма, – одна бабка другой, громко перегрызая горло семечке. – Не могу понять, почему так случилось? Комсомол, муж, работа, дети, завод, жизнь прошла на одной заводке, другие мужчины… – сбросила она шелуху с подола, – …не интересовали. Как-то было не до него, не до оргазма, будто я пыталась найти его в чем-то другом.

Ее соседка по скамейке, затягивая потуже платок, прошамкала металло-керамикой:

– Природа совсем не глупа, и нельзя заменить то, что выстрадано тысячелетиями, миллионными постелями лет наслаждения. Словно розы – они с шипами.

– Опять стихами заговорила. Кто с шипами? Постели?

– Ты чем меня слушаешь? Наслаждения. В твоем случае виноват политический строй, элементарно тебе было некогда, некоторые должны подготовить почву, чтобы избранные оргазмировали, – посмотрела она почему-то прямо на Шарика. Шарик смутился и закрыл глаза, притворившись спящим.

* * *

Совесть не давала покоя до тех пор, пока я не взял трубку и не позвонил коту:

– Блин, чувак, извини, что я тебя утром ногой. – Вспомнил, как сегодня, опаздывая на работу, в одних трусах, посреди коридора, гладил брюки. А под ногами, играя на нервах, путался Том. Я долго его терпел, пока не поддел под живот правой, отфутболил роскошным пасом прямо жене в ноги. Та вскрикнула и набросилась на меня, типа я тут второстепенный, вот животное это другое дело – беззащитное. И пошло-поехало. Из искры возгорается женщина: манипулируя утюгом раскаленным, я прорычал:

– Тварь шерстяная…

– Ты мне, – перебила меня жена.

– Дай мне сказать… – Неужели она способна испортить то, что нажито было между нами годами?!

Жена промолчала, взяла Тома под мышку, и их смыло в соседнюю комнату, а меня на работу.

– А я все думал, позвонишь, не позвонишь, нужно ли принимать меры… Портить тебе обувь или не стоит…

«Я тебе испорчу!» – подумал я про себя и с чувством исполненного долга взял со стола свежий журнал.

– Не скучай, скоро приду. Принесу что-нибудь вкусное.

– Все равно это не любовь. Нет ее.

– Как нет? Смотри, сколько ее кругом валяется, – листал я журнал. – Окон губы жуют огоньки, обнаженные ноги витрины, глаза, волосы, рты, смешанные в порыве, люди не больше не меньше проститутки любви и пьяницы.

– Люди – это конченые психотики, они хотят, они требуют, чтобы их любили: рвали для них букетами звезды, глотали золотые шпаги соборов, застилали постелей пляжи с одеялами моря, признаниями набивали тумбочки, – обошел меня в красноречии Том и добавил: – Только не надо путать людей и кошек.

– А у кошек разве не так?

– Да, по-другому. Бескорыстно!

– Ладно, успокойся, Том, если тебе моей любви мало, город ждет тебя, здесь есть кого полюбить, есть кого сделать поклонницей. Главное – чувствовать себя явлением, даже среди запаха плесени, октября, холода, дрожи, холерики, надо только набраться смелости.

– Так это на улице! Ты же меня туда не пускаешь.

– Тебе нельзя на улицу – пропадешь. В смысле засосет красивая жизнь. Потом будешь приходить пьяный от счастья, только по утрам, только пожрать, не один.

* * *

Мне все еще нужен был проводник. Я нашел в телефоне Машу, или Муху, как звали ее за летящую походку. Честно говоря, я давно хотел это сделать, но руки не доходили, хотя телефон, пусть и отключенный, всегда лежал ближе некуда, скорее всего, именно лежащая между нами близость и не позволяла сделать этот шаг. «Что я ей скажу? У тебя есть время на мое бремя?» А можно было прийти к ней домой, застать ее врасплох, ее халатик, ее прическу, которую она бросится поправлять вслед за халатом, застать врасплох ее мужчину, его майку, которую он долго будет искать, ее квартиру, которая застынет в недоумении, их вещи, нажитые в совместном жилье: «Здрасьте, здрасьте, цветы заказывали? Нет? А яблоки? Сдайте хотя бы комнату». «Какие цветы? – переведет он взгляд с меня на Муху. – Какие яблоки?» – «Семеренко». – «Семеренко?» – наконец, удастся ему натянуть майку, на которой сразу вылезет бельмом пятно от зубной пасты; он попытается стряхнуть его, потом оставит бесполезное занятие и вспомнит про комнату: «Какая комната?» – «Из которой нельзя выходить». – «Что за комната, не понимаю». – «Скоро узнаете», – вручу я цветы Мухе, развернусь и пойду прочь. Она понюхает подснежники по инерции и оставит себе.

Ждала ли она этого шага? С одной стороны, да, возможно, нет, между тем как загрузить в стиральную машинку грязное белье и проверить домашнее задание своих оболтусов. С другой, этот шаг, как нога, которая встанет на пороге, и она уже не сможет закрыть просто так дверь, пока не поговорит с его душой, пока не уговорит свою, чтобы та ненароком не бросилась к Шарлю на шею, как это было в последний раз. Он позвонил поздно, но слова его были настолько теплыми, что даже снег во дворе растаял. «Весна!» Голос его все еще бродил по ее телу. От звонка потекло даже на улице. Сначала она держалась. Сначала она строила из себя холодную неприступную стену с одной целью – чтобы он разобрал ее как можно быстрее… на груду больших и маленьких удовольствий. Она плюхнулась на кровать, глаза ее плюхнулись в веки и оставили после себя круги проблем, те расходились далеко за пределы лица, кровати, дома. «Пока!» не растворились совсем.

Пока я разговаривал, я смотрел в небо, с некоторыми получается смотреть только в землю, а вот с ней – в небо. Я видел, как от стены неба отошел кусок обоев. Облако двигалось к Неве. Я видел, как она, разговаривая со мной, смотрит на кусок своих обоев, который начал отходить от стены. Никому не нужны стены, даже обоям. «Нам обоим не нужны были стены. Надо бы поменять обои, а может, сразу квартиру, город, страну? Может быть, но мы вместо этого поменяли друг друга. Цвет обоев, цвет обоих тоже никуда не годился. Выцвел. То ли дело раньше – румянец. Теперь он возникал только от стыда или гнева». С чем это можно было сравнить? Разве что с детством, у детства были яркие черты лица. Хотя на том бесшабашном отрезке времени никто об этом не думал, именно яркость пережитых впечатлений создает настройки того, какой должна быть контрастность сегодня, чтобы не поблекли краски жизни. Только для этого нужен был щадящий режим стирки. Но чувства – разве они способны щадить?

Стиральная машина колотилась, словно сердце в ее груди.

* * *

– Спасибо, Муха, накормила от пуза. Может, пойдем на асфальте полежим, вроде прогрелся уже, помечтаем.

– А тебе разве на работу не надо?

– Нет, я уволился. Надоела мне эта жизнь бродячая, да и дрессировщик тоже. Шарика за сахар не купишь, пусть поищет себе другого дурака! В общем, откусил я ему эту руку, которая меня кормила, так и бежал потом без оглядки: в зубах рука, в руке сахар.

– Отчаянный ты, Шарик, хотя правильно, пусть люди работают, им за это платят.

– Вот ты мне объясни, Муха, – завелся Шарик. – Неужели так трудно научиться доставать из кармана сахар?

– Конечно, Шарик. Это же его сахар.

– Знаешь, в чем его ошибка, да и других тоже? Им кажется, что это они нас дрессируют. На самом-то деле это мне приходится выполнять кульбиты, чтобы он просто протянул руку с куском рафинада.

Муха зашуршала в углу конуры и достала из тайника кусок сахара:

– На, Шарик, успокойся.

– Спасибо, добрая душа.

– Скажи еще, что я лучше поддаюсь дрессировке, чем люди, – рассмеялась веселым лаем Муха. – Пойдем лучше в парк. День обещает быть жарким, а там тенек.

– С тобой хоть на край света, – проглотил рафинад Шарик. – Но по-моему, там ремонт, – почесал он задней правой свои худые ребра.

– Тем лучше, народу меньше.

– Тогда догоняй, – рванул он из конуры на волю.

– С тобой бежать одно удовольствие, – трусила рядом с Шариком Муха по направлению к парку.

– А лежать – другое?

– Ой, и не говори.

– Сколько же здесь столбов, этак у меня на всех не хватит.

– Ладно, тебе ли жаловаться. Куда думаешь теперь податься?

– Собираюсь на границу пойти служить, если пройду медкомиссию.

– Может, лучше сразу за?

– А там видно будет.

– Ты, кстати, слышал, тут конкурс объявили в отряды космонавтов.

– Нет еще, а где это?

– Здесь рядом, в клубе «Собака вдруг человека» кастинг проводят.

– Ты уже сбегала?

– Завтра собираюсь. Хочешь, побежим вместе?

– Не знаю, в космос меня что-то не тянет, темно там и скучно. Кроме звезд ни одной живой души. А мне же общение нужно, – прошмыгнул сквозь прутья железной ограды Шарик и затем галантно помог это сделать Мухе.

На парке не было лица… Он действительно был в ремонте. Его прическа, взъерошенная рытвинами и канавами, лишний раз напоминала о беспорядке внутри. Людей почти не было, только воронье кружилось вверху, покашливая. Оно уже вывело птенцов и теперь учило их летать. Шарик с Мухой припарковались рядом, молодые, счастливые: его мужество отливало сиренью, ее женственность отсвечивала одуванчиками.

– Шарик, у меня к тебе только один вопрос: что в отношениях, на твой взгляд, является главным?

– Нежность, – перевернулся на спину Шарик и закрыл глаза солнцу.

– Да, женщина – душа, что ищет удовольствие телом, – согласилась Муха, погладив себя лапой по пузу. – Это, пожалуй, самое важное, больше всего не люблю, когда грубо и сразу в душу… Черт! Вот, что я говорила, – начала стряхивать с себя что-то Муха. – Отложила мне прямо на голову, как будто хотела засрать мой мозг.

«Если бы не его отсутствие», – подумал про себя Шарик и добавил вслух:

– Хорошо, что ты оставила его дома.

– Смешно тебе, – терлась о траву пузом Муха.

– Вообще, это считается хорошей приметой.

– Вряд ли ты хотел бы оказаться на моем месте, – все еще избавлялась от следов чужих экскрементов Муха. – Отомстил бы за даму, – досталось и Шарику за равнодушие.

Шарик лениво встал на лапы и так же лениво кинулся лаять на ворону, которая спустилась с небес и, посмеиваясь, вышагивала рядом. Как только Шарик пересек воображаемую границу безопасности, она вспорхнула и крикнула ему что-то сверху.

Вскоре парочка забыла об инциденте, продолжая валяться в тени жарких лучей солнца, не обращая внимания, что кусок природы был на ремонте. Деревья выражали чувства, шелестя листвой. Недалеко от них за решеткой сидел Чернышевский, грустный, с вечным вопросом «Что делать?». Он еще не знал, что ему дали пожизненное. Но несмотря на это, ему крупно повезло, некоторые отбывают срок стоя. Редкие прохожие не обращали на это внимание, как и на Муху с Шариком. Кто-то шел по своим делам, иные убивали безделье. Шарик наблюдал за молодым человеком, который чудом здесь встретил старого приятеля, изо рта у обоих воняло лестью: они обменялись ею по поводу внешнего вида.

– Какие любезные, – восхищалась Муха.

– Плевал я на любезность. Даже парк пытался меняться, а люди нет и в жару ходят в масках, – прокомментировал Шарик.

– Успокойся, – жмурилась от удовольствия Муха. – Внешний мир настолько разнообразен, насколько ограничен внутренний.

– Ты за этим в космос собираешься?

– Да, я все время мысленно общаюсь со звездами по ночам. Посылаю им сигналы, только отсюда их не достать.

– Зачем тебе звезды? Они же тупые, у них кроме яркости ничего не осталось.

– А я бы хотела к ним поближе. Только конкурс, говорят, сложный. По подиуму надо пройтись. Сколько ни пробовала, все на бег перехожу.

– У тебя фигура хорошая, должны взять.

– Там творческие нужны. Которые умеют создавать атмосферу. Там же ее нет.

– Не смеши. Знаю я эти кастинги. Твой-то как, отпустит тебя в космос?

– Ты про Бобика? Прогнала я его, свободная теперь сука. Как он меня достал! Ни денег, ни внимания, собачились постоянно.

– Вот как? А кем он работал?

– В метро стоял с одним хмырем. Точка у них там, частное предприятие «Пятая нога». Может, видел, они с табличками и с ведрами в зубах на жалость давят.

– Вроде денежное место – метро. Но там тоже конкуренция, каждый со своим отверстием для денег.

– Да, если бы не поезда… Он как поезд увидит, так и срывается. Издержки воспитания, у него же родители всю жизнь на цепи просидели. Уволили как профнепригодного.

– Тяжело расходились?

– Я до сих пор не знаю, что со мной происходит в этой жизни, я не нахожу себе места.

– Да, место – это важно. Говорил тебе – ищи мужика с квартирой. Так ты теперь одна живешь?

– С сыном.

– Не скучно?

– Некогда, щенок весь в папашу, тоже все на приключения тянет. Связался с каким-то ультраправым движением, вот и митингуют у НИИ им. Павлова за свободу условных рефлексов. Боюсь я, как бы его туда не забрали. Может, ты с ним поговоришь, Шарик?

– Посмотрим. Посмотрим что-нибудь вечером?

– Вечером у меня курсы. Я же на английский записалась.

– Зачем тебе английский?

– С инопланетянами общаться.

– Думаешь, они знают этот масонский язык? Лучше научись показывать зубы, сейчас это важнее. Фрейда читала?

– Нет, а кто это?

– Был такой ученый, типа Павлова. Только второй был практиком и все больше с собачками, а этот – теоретик и с людьми. Так вот он до того сублимировал человеческое бытие, что свел его к трем желаниям: секс, еда и сон.

– Умный ты, Шарик, трудно с тобой.

– С умными – трудно, с глупыми – скучно. С кем же ты хочешь быть, женщина?

– С Фрейдом, наверное, хотела бы. Вон как он все упростил: еда, секс, сон – вот оно, счастье, зачем его усложнять.

– Секса у нас уже не будет, потому что мы теперь друзья, еды нет. Поспим? – логически заключил Шарик.

* * *

Солнцем выбило окна, орали как сумасшедшие птицы. Я на кухне, в руках у меня бутерброд: жую то, что еще беспокоит, проглатываю то, что уже случилось. Входит кот, неразговорчивый, мартовский. Ему не до смеха: кошек нет, мыши оптические, только еда мышиного цвета, а хотелось, возможно, в горошек или хотя бы в клетку. Мы молча завтракаем, аромат одиночества.

– Чего ты такой недовольный? Может, соли в еде не хватает?

– Не соли. Жертвы вот чего не хватает в жизни, если ты хищник. А я в душе своей хищник, – начал вылизывать шерсть на груди.

– А я, по-твоему, жертва?

– Да, тебе не хватает хищницы. Так всегда – разведешься, а потом скучаешь, места себе не находишь.

– Ты-то откуда узнал, что я скучаю? – посмотрел я испытующе на кота.

– Ты с утра наступил мне на хвост.

– Что же ты молчал?

– Из чувства такта.

– Извини, вышло случайно. Но в целом ты прав.

– А в частном?

– Частная жизнь моя не настолько разнообразна, – доел я свой бутерброд и посмотрел на кота.

Он кинул мне в ответ два своих изумруда.

– Хочешь поговорить? Валяй! – Ловким прыжком кот забрался мне на колени.

– Том, ты когда-нибудь убивал?

– Только мышей, и то заводных, – стащил он со стола кусок сыра.

– А ты?

– Я все время пытаюсь убить время, – посмотрел я на кухонные часы, которые тихо показывали, что идут, но до сих пор еще не ушли.

– За что?

– За то, что уходит.

– Значит, ты ему просто не нравишься. Ты действительно хочешь его прикончить?

– Иногда очень сильно.

– Подумай, потом надо будет оправдываться, объяснять, куда ты дел его труп, заметать следы. Тебе это надо?

– Откуда я знаю. Ладно, зайду с другой стороны: ты боишься смерти? Говорят, что если человек не выполнил миссию, то, зачем он родился, то ему умирать очень страшно.

– Как утро, однако, не задалось, – взял еще сыра кот. – Таким вопросом можно и убить ненароком. Не, я ее не боюсь, если с хозяином жизни нет никакой, то и смерти должно быть нет.

– Тебе здесь плохо живется?

– Я требую трехразовое питание, женщин, два раза в год море… Шутка. В раю, возможно, живется комфортней, но не хотел бы, не думаю, что там есть интересные люди.

– Интересные все в аду.

– Или все еще живы, – лизнул он мою руку.

* * *

У памятника Достоевскому юноша с белыми листочками в руке то сворачивал их и, подняв руку над собой, начинал стучаться в атмосферу, то вновь разворачивал, пытаясь объяснить, зачем пожаловал, – сразу было видно, что весенний белый букетик собран из собственных стихов:

Жизнь и смертьДве женщиныОдна из них тебе уже далаДругая обязательно дастКогда первая разлюбит окончательноИ скажет– Хватит дорогойНе надо меня обманыватьЧувакПошел вон!Тебя ждет эта с… – смертьОна звонилаСпрашивала к телефону твою душуНо ты еще будешь сомневатьсяИ умолятьЧтобы тебя взяли обратноПусть без любвиНо к жизниЖ… которой ты уже изучилЕе геморройДома на работе на отдыхеГлядишь тебя еще приютят на времяВ палате для бывших любовниковНо все чаще ты будешь задумыватьсяО новой своей подругеКоторая тр…нет в самое сердцеО сексе со смертью никомуМечтать не приходитсяНо как знатьВедь именно она делаетМногих мужчинамиПосмертно награждая бессмертием

После такого классику ничего не оставалось, как закрыться и уйти в себя; он закинул одну ногу на другую и задумчиво склонил тяжелую мраморную голову. Он смотрел на гвоздики, что лежали на его коленях. «Студент, бери цветы и уходи, а то сделаю персонажем». Посмотрев на Достоевского, я снова вспомнил старуху с ее комнатой.

* * *

– Привет, Кама! Как ты? Может, займемся? – кричал он как умалишенный той, что гуляла на ошейнике рядом с человеком по зеленому пододеяльнику парка.

– А, Шарик!

– Ты что, человека завела?

– Это не человек, настоящее животное!

– Так займемся или я побежал?

– Да подожди ты! Этот никуда от себя не отпускает, но я попробую с ним договориться, иногда мне это удавалось, – пала, заискивая, в ноги хозяина Кара, убедительно причесывая хвостом землю.

Тот потрепал ее загривок и отстегнул ошейник.

– Умеешь же ты с мужиками общаться, – подбежал к ней и принюхался, как к старому коньяку, Шарик.

– Да, им много не надо: сначала дозу стервозности, потом чуточку ласки, а дальше проси все, что хочешь. Так и чередуешь, – лизнула Кара Шарика в самое ухо.

– А если надоест? – уловил Шарик звуки дорогого шампуня от ее шкурки.

– Темп надо периодически менять, – рванула она от Шарика.

«Как же интересно с умными бабами, но брать все равно хочется красивых», – подумал про себя Шарик, догоняя самку.

– Мне кажется, что я и внешне ничего, – угадала его мысли Кара.

– Ты шикарна, я давно таких не встречал, – повалил ее на землю Шарик.

– А ты вообще с кем-нибудь встречаешься, у тебя есть подружка? – лежа на спине, отмахивалась она от его придаточных предложений.

– Есть, я к ней пожрать хожу. Она добрая, но в ней слишком этого, – ткнулся ей мордой в грудь Шарик.

– Быта? – раздухарилась от любовной борьбы Кара.

– Да, ты такая умная, я не думал, что ум может возбуждать, – легонько прикусил зубами ее молодую плоскую грудь Шарик и подумал: «Ничто так не поднимает настроения женщинам, как дурные вести о других».

– Это тебе тестостерон бьет в голову, – улыбнулась новым ощущениям его бывшая любовь. – Каким чертом тебя сегодня принесло?

– Когда одиноко, все бегут к бывшим. Давай уже любить друг друга, крошка, – помог подняться суке Шарик. – Я же вижу, как ты соскучилась.

– А что, есть повод? – отряхивалась Кара.

– Разве для секса нужен повод? – закинул он лапы ей на спину. Кара замолчала и себе на радость сдалась.

* * *

На работе было скучно, и я позвонил коту:

– Привет, как ты? Не разбудил?

– Да, нет, сериал смотрю «Про котов и кошек».

На экране перед Томом две кошки сидели под домом, точнее, кот один, вторая кошка.

– В кино пойдем сегодня? – он махнул хвостом.

– Там людно.

– Может, в бар? – махнул в другую сторону, словно фразы болтались у него на хвосте.

– Там душно.

– Как истинная кошка, гуляете здесь ночью сами по себе, – не знал, что еще предложить, кот, – и не хотите ничего.

– Ну почему же, может, мне давно хотелось бы по вам.

– Да? – еще больше смутился кот и, не зная о чем дальше говорить, ляпнул: – А вы не замужем?

– Нет, еще не пришлось.

– Вот и славно, давайте жить слитно.

– У вас серьезные планы? – провела она мягко своим белым хвостом по его длинным усам.

– Да, влюбился с первого «мяу».

– Вы рискуете. Знаете, у меня полно недостатков: я царапаюсь, я в экстазе кричу, я с касания завожусь.

– Вот и славно, вот и славно, – запрыгал от радости кот, – я давно мечтал о блондинке.

– Интересный?

– Ну как тебе сказать, не напряжный, чтобы поспать. Знаешь, засыпаешь за телевизором, просыпаешься, а там те же голоса, те же лица, тот же мотив, снова засыпаешь. Я люблю так фильмы смотреть.