У алтаря

– Совершенно правильно, – одобрил приор, покровительственно положив руку на плечо священника. – Зато вы со спокойной совестью умрете в своем приходе, а отец Бенедикт… Впрочем, не хочу быть пророком. Однако слышите звонок? Нас приглашают к обеду, а после обеда я постараюсь выхлопотать вам аудиенцию у настоятеля, раз вы желаете.

Глава 3

Огромное поместье Добра, состоящее из нескольких лежащих друг возле друга имений, около ста лет находилось в руках одной старинной дворянской фамилии. С течением времени доходность имений начала падать, чем дальше, тем больше, потому что владельцы мало занимались ими, передавая все в руки наемных управителей, и в конце концов последний граф Сельтенов решил избавиться от Добры, которая была уже заложена, перезаложена и вместо доходов приносила только убытки. Зная печальное состояние имений, никто из местных жителей не захотел их приобрести, и графу Сельтенову пришлось продать свое поместье за бесценок какому-то постороннему человеку, который точно с неба свалился; по крайней мере никто о нем раньше ничего не слышал. Вскоре стало известно, что новый владелец Добры – простого происхождения и протестант. Это обстоятельство заставило соседей гордо отвернуться от «выскочки», осмелившегося поселиться среди аристократии. Решено было при первом удобном случае дать почувствовать Гюнтеру что «свет» не желает иметь с ним ничего общего.

К сожалению, удобный случай так и не представился. Новый владелец не делал ни малейшей попытки завести знакомство с соседями. Он не нанес никому визита, не искал встреч ни с аристократией, ни с духовенством – одним словом, совершенно игнорировал своих важных соседей. Сначала «общество» негодовало, а затем невольно заинтересовалось Гюнтером, тем более, что, по слухам, в Добре совершались чудеса.

Действительно, там со сказочной быстротой вырастали новые здания, сооружались фабрики и заводы. Новый владелец обнаружил необыкновенную предприимчивость. Чтобы приводить в исполнение свои планы, «выскочка» должен был обладать огромным состоянием, и это обстоятельство тоже немало способствовало тому, что соседи проявляли все больше и больше интереса к Гюнтеру. Не прошло года, как Добра перешла в чужие руки, и всем стало ясно, что новый владелец не только не разорится, как предсказывали раньше, а сделается самым богатым человеком во всем крае.

Гюнтер был прав, сказав, что его дом находится между аристократией и духовенством: с одной стороны к Добре примыкали поместья монастыря, настоятелем которого был один из графов Ранеков, с другой – обширные имения графа Оттфрида Ранека, владетеля майората. Хотя в округе были и другие помещики, но они совершенно стушевались перед своими высокопоставленными соседями, служившими непоколебимым авторитетом для всех местных жителей. Графы Ранеки происходили от знатных и богатых предков. В то время как представители других родовитых семей постепенно разорялись, они увеличивали свое состояние, соответственно этому росло и их могущество.

По давно установившейся традиции, наследник майората должен был непременно жениться на богатой невесте очень хорошего происхождения, чтобы придать еще больше блеска своему имени. Граф Оттфрид не избежал общей участи. Как младший сын, он не мог рассчитывать на майорат и поступил на военную службу в одну из отдаленных провинций, не мечтая о богатстве, как вдруг неожиданная смерть старшего брата сделала его наследником всего имущества. Средний брат занимал в это время влиятельное место в аристократическом бенедиктинском монастыре, и потому Оттфриду выпало счастье стать владетелем майората.

Согласно традиции, он женился на самой богатой и знатной девушке из местных дворян. Это был брак по расчету, жених и невеста не чувствовали отвращения друг к другу, но между ними не возникло и признака любви. В глазах света они представляли примерную супружескую чету, но как только светские обязанности заканчивались, они расходились в разные стороны, не делая даже попыток сблизиться. Из трех родившихся у них детей двое умерли в раннем возрасте, в живых остался лишь один сын, тоже Оттфрид, будущий владелец майората. Несмотря на свою молодость, граф Ранек младший, находившийся на службе в одном из столичных полков, имел уже большой чин.

Чтобы быть рядом с сыном, его отец и мать большую часть года проводили в столице. В имение Ранек они приезжали только на летние месяцы, куда графа Оттфрида старшего всегда влекло с самого начала весны; графиня сопровождала мужа, а их сын обычно появлялся значительно позже.

Прошло уже несколько недель с того времени, как владелец Добры привез в имение свою молоденькую сестру. Образ жизни в доме, по крайней мере с внешней стороны, нисколько не изменился от присутствия Люси и ее воспитательницы. При всем своем богатстве Гюнтер жил очень скромно. Он держал маленький штат прислуги и пользовался лишь несколькими комнатами в своем царском дворце; жизнь в нем текла мирно, спокойно, в строго установленном порядке. Однако эту тишину и порядок нелегко было сохранить, когда Люси, точно вихрь, ворвалась в жизнь брата. Внешне все шло по-старому, но в доме не было ни одного человека, ни одной вещи, которые остались бы незамеченными молодой девушкой. Начиная от строгой воспитательницы и кончая последней судомойкой, все подчинились влиянию очаровательной, ласковой Люси, наполнявшей дом смехом и веселыми проказами. Она была еще слишком ребенком, чтобы ограничиться обществом брата и воспитательницы. Ее преданными товарищами стали мальчики-подростки, сыновья управляющего, вместе с нею совершавшие всевозможные проделки. Они скоро убедились, что все сходит с рук безнаказанно, если затея принадлежит их приятельнице. Вся прислуга обожала молодую девушку, всеми силами отстаивала «свою барышню» и буквально носила ее на руках, хотя никто не был гарантирован от шалостей Люси. При виде блестящих синих глаз, радостно сверкавших на розовом детском личике, обрамленном темно-каштановыми локонами, у всех становилось как-то веселее на душе; приветливая жизнерадостность молодой девушки, словно солнечный луч, освещала все вокруг, и никто не в состоянии был сердиться на нее.

Гюнтер очень редко узнавал о проказах сестры. Дела заставляли его большую часть времени проводить, вне дома, и он не мог сам заниматься воспитанием Люси. В общем, он относился к ней очень снисходительно и только тогда накладывал запрет на какое-либо желание сестры, когда оно могло чем-нибудь повредить ей самой. Любое запрещение задевало самолюбие шестнадцатилетней девушки, считавшей себя совсем взрослой, но она уже успела убедиться, что если Бернгард сказал «нет», то ни просьбы, ни слезы не заставят его уступить.

– Нет, Люси, вы заходите слишком далеко. Я думала, что ваши проказы с домовым уже окончены навсегда и вы наконец оставите нас в покое; оказывается, вам еще не надоело дурачиться, и теперь вы пошли еще дальше в этом отношении.

Эта тирада была произнесена разгневанной гувернанткой, стоявшей в позе величайшего негодования перед своей воспитанницей. Достаточно было взглянуть на эту даму, чтобы убедиться, что она нисколько не похожа ни на одну из тех пансионских воспитательниц, о которых говорила Люси своему брату. Высокого роста, хорошо сложенная, с приятными чертами лица и светлыми, добрыми глазами, она вполне сохранила свою красоту, хотя ей было уже за тридцать. Сейчас она старалась придать себе грозный вид, но ее нотация не произвела на Люси никакого впечатления.

Молодая девушка сидела в беседке за рисованием и, казалось, была совершенно поглощена своим делом, только по временам уголки ее губ вздрагивали от сдерживаемого смеха. На скамейке возле Люси лежала маленькая собачка, которая тщетно старалась обратить на себя внимание своей госпожи.

– Ведь это прямо возмутительно, – продолжала гувернантка свою обличительную речь. – Бедная старая экономка имела неосторожность сказать, что она суеверна, и с тех пор во всем доме, во всех коридорах и темных углах начинают разгуливать привидения. Прислуга боится войти в пустую комнату, а бедная Шварц даже заболела от страха. Своими безбожными выходками вы конце концов вызовете какое-нибудь несчастье.

– А разве в замке нечисто? – с самым невинным видом спросила Люси. – Это интересно!

– Интересно? Не интересно, а отвратительно! Вы думаете, я не знаю, кто внушил негодным мальчишкам, сыновьям управляющего, мысль разыграть комедию с привидениями? Я расскажу вашему брату всю историю, и будьте уверены, что не поздоровится тому привидению, которое попадет в его руки.

– Ах, нет, не говорите ничего Бернгарду, – испуганно воскликнула Люси, – я обещаю, что привидений больше не будет.

– Ну, наконец-то вы сознались, что это – ваши шутки! – торжествующе заявила гувернантка. – Стыдитесь, Люси! Вы, взрослая девушка, шалите, как ребенок, с мальчишками. Я просто не знаю, что с вами делать. Не успею прочесть нотацию по поводу одной проказы, как за моей спиной уже совершается другая. Весь дом, к сожалению, на вашей стороне, точно вы заразили всех своими глупостями, и прислуга в заговоре с вами. Нужно иметь сто глаз и сто рук, чтобы удержать вас в границах приличия. Уверяю вас, что я не принадлежу к числу слабых и податливых людей. У меня был целый класс самых шумных, самых необузданных мальчишек, и все-таки мне легче было справляться с ними, чем с таким сорванцом, как вы. Нет уж, пусть вас воспитывает кто-нибудь другой! Я отказываюсь!

– От чего вы отказываетесь? – раздался вдруг голос Гюнтера, незаметно подошедшего к беседке.

Люси вскочила с места и бросилась навстречу брату, уронив при этом со стола папку с рисунками, так что те полетели в разные стороны.

– Бернгард, час тому назад к тебе приходил человек с письмом от барона Бранкова, – быстро проговорила она, – он хотел непременно лично передать тебе послание барона, а мы не знали, куда ты ушел. Ты не видел этого человека?

Гюнтер спокойно взял сестру за плечи и, повернув ее по направлению к столу, сказал:

– Не будешь ли ты так добра собрать прежде всего разбросанные рисунки? От чего вы хотели отказаться, мадемуазель Рейх?

Гувернантка сильно смутилась. Ее гнев и негодование совершенно исчезли, ей не хотелось жаловаться на свою воспитанницу, которая уже успела собрать рисунки и теперь стояла рядом с ней, обняв ее стан рукой и положив головку к ней на плечо.

Мадемуазель Рейх хотела освободиться от непослушной воспитанницы, но маленькие ручки крепко держали ее в своих объятиях.

– Я должна была снова сделать замечание Люси, – обратилась Рейх к Гюнтеру: – Она не хочет исправиться.

– Ну, тогда мне придется вмешаться в дело, – проговорил Гюнтер, заметивший маневр сестры. – Я вообще должен побеседовать с вами, мадмуазель Рейх; не пройдетесь ли вы со мной по саду, а Люси в это время займется своим рисованием.

Маленькие ручки продолжали обнимать гувернантку, а глаза так умоляюще смотрели на нее, что последние следы неудовольствия исчезли с лица воспитательницы. Убедившись, что та будет на ее стороне, Люси, внутренне торжествуя, села за стол и сделала вид, что углубилась в работу. Но как только брат и гувернантка исчезли из виду, она бросила рисование, посадила собачку на стол и начала играть с нею, пустив в ход зонтик мадемуазель Рейх и не думая о том, что зубы и лапы собаки не пощадят шелковой ткани зонтика.

Обладательница последнего шла в это время рядом с Бернгардом по дорожке сада. С момента прихода Гюнтера у нее совершенно изменилась точка зрения на окружающие вещи. В отсутствие хозяина дома она постоянно ссылалась на его авторитет, но стоило ему заговорить с ней, как она начинала спорить с ним по поводу каждого сказанного слова и как будто занимала какую-то оборонительную позицию. Бернгард, по-видимому, давно знал эту странную манеру гувернантки и не придавал ее враждебному тону никакого значения.

– Я сейчас получил письмо от барона Бранкова, – начал Гюнтер, – он приглашает нас завтра к себе в замок на семейное торжество. Я поражен этим, так как не сделал ему визита и вообще не искал знакомства с ним. У него, вероятно, есть какие-то основания для того, чтобы желать видеть меня у себя. Не знаю, в чем дело, но во всяком случае приглашение настолько любезно, что отказаться неудобно. Если бы я не поехал к Бранкову, мои соседи могли бы подумать, что я робею, стесняюсь их, а этого я вовсе не хочу.

Рейх слушала Бернгарда с удивлением.

– А Люси? – наконец спросила она после долгого молчания.

– Люси тоже приглашена; я думал было взять ее с собой, но раз вы недовольны ее поведением, то, конечно, она останется дома.

– Почему же? – испуганно воскликнула гувернантка. – Ведь не станете же вы наказывать ее за детскую шалость? Бедная девочка проводит все дни одна, не имея подруг, никакого подходящего общества! Поневоле в голову приходят всякие глупости. Тут нет ничего удивительного! Теперь представляется возможность доставить бедняжке развлечение, а вы хотите лишить ее такого удовольствия. Если Люси узнает, она будет плакать весь день, а этого…

– Вы не можете видеть, – насмешливо закончил Гюнтер. – Мне кажется, что не вы забрали в руки мою сестру, а она – вас. Впрочем, она сделала это со всеми в доме.

– Кроме вас! – добавила гувернантка. – Не родился еще на свете человек, который мог бы забрать в руки вас.

– Вы так думаете? – спокойно спросил Бернгард.

– Да, я так думаю, – ответила мадемуазель, раздраженная спокойствием своего собеседника. – Позволю себе заметить, что в десять раз легче справиться с живым характером Люси, чем с вашим возмутительным равнодушием. Несмотря на ваше снисходительно-рассудительное обращение, вся Добра трепещет перед вами.

– Кроме вас? – повторил Гюнтер слова гувернантки.

– Ну, я никогда ни перед кем не трепетала, – возразила та, гордо подняв голову, – а перед вами…

– В особенности! – снова закончил Бернгард. – Пожалуйста, не трудитесь продолжать. Я читаю по вашим глазам то, что вы хотите сказать.

Гувернантка сердито отвернулась.

– Ведь я предупреждала вас, что не стоит приглашать меня в Добру, – резко заметила она, – я знала, что и здесь мы будем ссориться, как ссорились у нас на родине, когда вы приходили из дома лесничего в дом священника.

– Да, верно, вы никогда не хотели жить со мной в мире, – спокойно сказал Бернгард, рисуя тросточкой фигуры на песке.

– Извините, пожалуйста, вы сами всегда нападали на меня, мне приходилось только защищаться от ваших нападок!

– Вы так считаете? Ну, что ж…

И Гюнтер повернул к дому, сопровождаемый молчаливо идущей рядом мадемуазель Рейх.

Глава 4

В роскошном особняке барона Бранкова собирались сливки местного общества.

В большом, залитом светом зале хозяева только что приветствовали его высокопреподобие отца настоятеля монастыря. Появление высокого красивого прелата, вошедшего в сопровождении молодого монаха в длинном черном одеянии, вызвало всеобщее оживление. Многие из собравшихся, впрочем, хорошо знали не только настоятеля, но и этого бледного молодого человека с необычайно выразительными черными глазами – отца Бенедикта.

Общество продолжало что-то обсуждать, с нескрываемым любопытством посматривая на входную дверь.

Вслед за братом появился граф Ранек со своей супругой, а за ними важно выступал молодой граф Оттфрид. Приезд графа Ранека тоже вызвал волнение среди публики, но ожидание с его приездом не только не уменьшилось, а даже как будто стало еще более напряженным. Ранек поздоровался с братом, поговорил с хозяйкой дома и отошел к группе самых именитых гостей. Молодого Оттфрида Ранека окружили его товарищи, засыпая вопросами о столичной жизни. Графиня заняла почетное место среди дам и, обмахиваясь веером, молча предоставила им любоваться ее богатым туалетом. Полагая, что оказала всем великую честь своим приездом, она не желала утруждать себя разговором.

– Скажите, милейший барон, что сегодня происходит с вашими гостями? – спросил граф Ранек старший, останавливая проходившего мимо хозяина. – Все как будто ждут чего-то. Кто-нибудь должен приехать или вы нам готовите какой-нибудь сюрприз?

– И то, и другое, вероятно! – с несколько натянутой улыбкой отвечал барон. – Однако этот Гюнтер хочет разыграть из себя важную особу, заставляя нас ждать.

Граф внезапно вскочил со стула, точно его ударили.

– Кто, кто? – нетерпеливо спросил он.

– Наш сосед из Добры. Вы ведь знаете, что я пригласил его сюда?

Граф Ранек отступил на несколько шагов и смерил хозяина с головы до ног негодующим взглядом. Светское, любезное выражение его лица сменилось холодно-величавым, и он сухо произнес:

– Нужно сознаться, барон, вы слишком многого требуете от своих гостей.

– Господи, да разве вы этого не знали? – удивленно воскликнул Бранков. – Я пригласил Гюнтера по особенному желанию высокочтимого господина прелата.

– Моего брата? – недоверчиво переспросил Ранек.

– Именно! По собственной инициативе я никогда не сделал бы ничего подобного, – ответил барон. – Прелату так хотелось видеть Гюнтера, что он согласился приехать ко мне лишь при условии, что я приглашу нашего нового соседа. Признаюсь, мне это было очень неприятно, но я не мог не выполнить желания отца настоятеля.

Граф стоял неподвижно, словно мраморное изваяние. Барона Бранкова отозвали куда-то. Тогда Ранек, не скрывая своего негодования, направился к брату, чтобы потребовать объяснения его странного поступка.

– Ты знаешь, что здесь ждут приезда Гюнтера из Добры? – резко спросил он.

– Конечно! – невозмутимо ответил прелат.

– Бранков уверяет, что приглашение было послано по твоему желанию, неужели это правда?

– Да, правда!

– Ну, тогда я совершенно отказываюсь понимать тебя! – со сдержанным гневом воскликнул граф и топнул ногой, так что его шпоры зазвенели.

Прелат слегка пожал плечами и обычным спокойным тоном проговорил:

– Ты знаешь, что у меня есть причины познакомиться с этим человеком. Я должен был увидеть его, чтобы получить представление о нем и о том, на что он способен. Свидание с ним, как ты понимаешь, невозможно ни у меня в доме, ни у него. Вот я и избрал нейтральную почву – дом барона Бранкова.

– Ты, как всегда, все объясняешь высшими соображениями, – с горечью заметил граф, – забывая лишь одно – что этим приглашением мы открываем Гюнтеру дорогу в наш круг, который до сих пор был недоступен для него. Ты подаешь очень опасный пример и, несомненно, вызовешь всеобщее недовольство.

– Ты так думаешь? – с насмешливой улыбкой произнес прелат, окидывая беглым взглядом собравшихся. – А я боюсь совершенно другого. Все сгорают от любопытства, ведь всем хотелось видеть богатого соседа, но никто не решался сделать первый шаг. Теперь все будут ссылаться на мой авторитет и в душе почувствуют ко мне благодарность за то, что я удовлетворил их любопытство и вывел из неловкого положения.

– Кому что нравится! – холодно возразил граф. – По крайней мере, ты понимаешь, что ни я, ни моя семья не можем знакомиться с подобным господином? Уж не взыщи, мы будем в стороне. Я терпеть не могу лиц, вторгающихся не в свой круг!

– И у тебя никогда не было симпатий вне твоего круга? – тихо, но насмешливо спросил прелат.

– Ты, брат… – весь вспыхнув, вскрикнул граф.

Но настоятель успокаивающим жестом остановил его.

– Тише, тише, Оттфрид, не забывай, что мы не одни, на нас смотрят. Мне не нравится твоя непоследовательность, поэтому я и напомнил тебе о прошлом. Между прочим, я привел Бенедикта. Ты еще не видел его?

Прелат знал, чем успокоить брата. Выражение лица графа сразу смягчилось, как только он увидел монаха, стоявшего в некотором отдалении.

В эту минуту к отцу и дяде подошел молодой граф.

– Ну, как тебе нравятся наши тихие горы после столичной жизни? – спросил прелат племянника.

На равнодушном лице Оттфрида выразилась скука; он как будто хотел сказать, что и там, и тут ему все одинаково надоело, но, зная, что дядя не любит, когда он разыгрывает роль пресыщенного жизнью, ответил лениво-усталым тоном:

– Во всяком случае они вносят некоторое разнообразие! Не могу, однако, сказать, чтобы родина гостеприимно встретила меня. Вчера, когда я проезжал нижний мост, ведущий в горы, моя лошадь вдруг без всякой видимой причины остановилась, и ее ни за что нельзя было заставить двинуться вперед. Когда же я, наконец, хорошенько пришпорил ее, она взвилась на дыбы и сбросила меня. К счастью, я отделался только ушибом. Старый Флориан, сопровождавший меня, утверждает, что Альманзор увидел что-то ужасное, предвещающее беду. Старик страшно суеверен.

Молодой граф рассказывал эту историю, смеясь, но его отец озабоченно нахмурил брови.

– Все несчастье произошло от того, что ты всегда скачешь как безумный, – заметил он, – хотя знаешь, что это тебе запрещено и что ты должен больше заботиться о своей безопасности.

Граф Ранек скользнул взглядом по бледному лицу сына, но в его взгляде не было и тени той нежности, с которой раньше он всматривался в другое бледное лицо. Да и в тоне, которым он говорил с Оттфридом, скорее слышался упрек, чем сердечная тревога.

– Вот еще что, Оттфрид, – вдруг прибавил он, как будто только что вспомнив одну вещь, – я хотел воспользоваться сегодняшним вечером, чтобы сблизить тебя с отцом Бенедиктом. Ты ведь помнишь его?

– Отца Бенедикта? Нет! – равнодушно ответил Оттфрид.

– Неужели ты забыл мальчика Бруно? – вмешался в разговор прелат. – Помнишь, он часто приходил к нам в дом, когда учился в столичной семинарии?

– Ах, да, да, – вдруг вспомнил Оттфрид, – это молодой человек, воспитывавшийся и учившийся на папин счет! Как же, помню. Робкий, глупый мальчишка, с которым невозможно было ни играть, ни разговаривать. Папа осыпал его благодеяниями, а он выказывал очень мало благодарности за это. Его нужно было тащить к нам в дом чуть ли не насильно. Невыносимое существо!

Прелат с легкой насмешкой взглянул на брата, у которого вспыхнула на лбу и мгновенно исчезла красная полоса.

– Я вообще не понимаю, почему у папы явилась мысль дать мне такого товарища, – продолжал Оттфрид, высокомерно подняв голову. – Он наверно был сын какого-нибудь служителя одного из наших имений.

– Кем был отец Бенедикт раньше, тебе нет дела, – с еле сдерживаемым гневом возразил Ранек. – В настоящее время он равен нам всем, так как состоит членом того же духовного общества, в котором твой дядя занимает почетное место. Я требую, чтобы ты относился к нему с уважением, которого он заслуживает как человек и духовное лицо. Отец Бенедикт вполне оправдал надежды, которые я возлагал на него, отдав в семинарию. Я непременно желаю, чтобы он был твоим духовником, пока мы живем здесь, и уверен, что теперь вы ближе сойдетесь, чем тогда, когда были детьми.

Внешние формы почтения к родителям строго соблюдались в графской семье, поэтому Оттфрид ничего не возразил отцу, хотя было видно по его глазам, как он недоволен.

Настоятель знаком подозвал к себе отца Бенедикта, а граф Ранек подвел к нему своего сына и представил его. Судя по первой встрече, трудно было рассчитывать, что между молодыми людьми установятся дружеские отношения. Оттфрид заставлял себя быть вежливым, а отец Бенедикт держался крайне сухо и сдержанно. Оба как будто инстинктивно чувствовали, что между ними лежит пропасть, которую они никогда не смогут перешагнуть.

Публика в зале снова заволновалась; все взоры были обращены на дверь, в которую входил так давно ожидаемый владелец Добры со своей юной сестрой.

Барон сказал графу Ранеку правду: ему было очень неприятно приглашать «какого-то выскочку», который стоял вне общества. Однако, согласившись на предложение прелата, он должен был теперь любезно принять Гюнтера, и он сделал это, поспешив представить соседа своей жене. Баронесса, приветливо, насколько это требуется от хозяйки дома, поговорив несколько минут с новым гостем, предоставила его самому себе.

Общество держалось вдалеке от Гюнтера – ни у кого не хватало мужества первым подойти к «выскочке», чтобы не заслужить нареканий со стороны людей своего круга. Наступил момент, когда Бернгард оказался стоящим в полном одиночестве рядом с сидевшей возле него сестрой. Гости с любопытством рассматривали их, не считая нужным церемониться с «мужиком». Гюнтер прекрасно видел эту немую оппозицию, но отнесся к ней совершенно равнодушно. У него не было ни обиженного вида, ни вида человека, сознающего, что ему оказывают честь, принимая в аристократическом доме; он смотрел на всех безразлично-спокойным взглядом и как будто мысленно спрашивал: «Что, собственно, вам от меня нужно?».

Но молодость и красота действуют на окружающих сильнее любых предрассудков. Люси сразу обезоружила самых ярых противников своего брата. Многие из мужчин нашли, что прекрасная девушка затмила почти всех присутствующих дам. Элегантные молодые люди давно посматривали на Люси, не решаясь подойти к ней, чтобы не возбудить гнева родителей. Граф Ранек младший оказался смелее других.