Посмертные письма В. В. Верещагина

Посмертные письма В. В. Верещагина

I.

Среда (без числа), под Омском. Везут много солдат: говорят, есть уже 100 тыс., а если японцы дадут передохнуть, то скоро будет и 200 тыс. Боюсь, что потом будет перерыв из-за весенней воды и размывов от дождей, но, авось, к тому времени соберется уже внушительная сила, которая сможет дать отпор, это – главное. Отступление дало-бы возможность сказать японцам, что они победили, и этим поднять Манчжурию. И то вероятно, что с наступлением теплого времени хунхузы зашевелятся.

II.

16-го марта. Еду в Мукден, где, надеюсь, меня устроят, поместят и дадут лошадей. Генерал Чичагов, лишь только я назвал себя, принял очень любезно, и с места послал телеграмму к начальнику охранной стражи в Мукден с предложением поместить меня и сделать мне все, что нужно; поэтому я с доверием готовлюсь к приезду в Мукден, где кстати хочу повидать Жилинского. Постараюсь съездить на день в Порт-Артур, блого, знакомый начальник поезда Безрадецкий…едет туда и берется свезти, все показать и доставить назад; думаю свалить вещи, передать белье и хватит туда.

Теперь у нас до 160 тыс. войска, а когда ты будешь читать это письмо, то число зайдет, конечно, за 200 тыс., потому что в среднем прибывает по 3 тыс. (от Байкала в Мукден) в день. Еду с воинским поездом, в котором офицеры дали по местечку мне и полковнику Ильинскому. Ждут теперь, что японцы перейдут в Манчжурию и нападут на нас – этого только и желают, – желают страстно, даже готовы пожертвовать частью железной дороги. Не дивись, если услышишь о нашем отступлении. Это будет к нашему благу. Напротив, стремление зарваться теперь-же в Корею осуждается всеми разумными стратегами, и, кажется, Куропаткиным. Жилниский, я знаю, был за отступление еще в Пет…

III.

19-го марта (Ляоян?) Только-что возвратился из Порт-Артура и, захвативши в Мукдене свои вещи, опять туда уеду, потому что здесь, в Лаояне, действия будут еще не скоро. Мне дали целый вагон-микст, с которым могу прицепиться к какому хочу поезду и останавливаться, где мне нужно. Там мои вещи, там я живу.

Деньщика, конечно, дадут, лошадь купят. Принимают везде прямо не по заслугам и любезно. Я, впрочем, плачу, чем могу; увидевши, что бравый командир «Ретвизана» без Георгиевского креста, потому что не получил еще его (по почте), я снял с себя и повесил ему, чем морячки очень были довольны. Артиллеристы, стрелки – все принимают с распростертыми объятиями, повторяя, что «на Шипке все спокойно».

IV.

28-го марта, Порт-Артур. Сижу в своем вагоне: у меня отдельный вагон, который стоит на запасном пути; в нем, кроме проводника, еще денщик из стражи, даже варящий мне борщ; про чай и говорить нечего, – пью свой, уставши платить за всякий стакан.

Теперь 9 часов по здешнему времени, т, е. около 2-х ночи по-вашему, значит, вы еще не ели ветчины и кулича с пасхой, но скоро, злодеи, будете кушать. Впрочем я только-что от стола, богато убранного всякими снадобьями, к которым я не притронулся, лишь съел немного пасхи…

Встретил в Порт-Артуре адмирала Maкарова. «Что-же вы не заходите?» – «Зайду». – «Где вы сегодня завтракаете?» – «Нигде особенно». – «Тк приходите сегодня (ко мне), потом поедем топить судно на рейде, – загораживать японцам ход». После завтрака отправились на паровом катере. Гигант-пароход, смотревший пятиэтажным доком, только-что купленный для затопления, стоял уже накренившись на тот бок, на который он должен был лечь; было жалко смотреть на молодца, обреченного на смерти еще не знавшего о своей участи, – знаешь, как это бывает с больным, доверчиво смотрящим тебе в глаза, стараясь высмотреть в них, скоро-ли будет ему облегчение; вспомнилась мне наша девочка, наш несравненный Ледушок, до последней минуты не подозревавший о своей близкой участи {Старшая дочь Василия Васильевича, умершая несколько лет назад.}.

Когда пробили все переборки, все снесли, в последнюю минуту матросы заторопились, засуетились и сбросили… чайник, которые, впрочем, ловко подхватили внизу на барже… «Скорее, скорей! Все долой! – кричал, горячась, Макаров, – сейчас переменится ветер, и судно поставит прямо» (а прямо судно было-бы ниже, чем боком, потому что оно очень широко). «Можно взрывать!» Одна за другой две мины в носу и в корме взвили громадные столбы воды и грязи, и судно, вздрогнувши, сначала, действительно, выпрямилось, а потом стало валиться. Корма скоро заполнилась водой и села на дно, но нос сильно поднялся кверху, показывая страшную язву, нанесенную ему миной. Адмирал очень горячился: «Значит, переборки не перерубили! Значит, переборки не перерубили!» – и ходит по-скобелевски, как тигр в клетке, на заваленной всякой дрянью барже, делает три шага вперед и три навал, и так снует, что твой тигр или белый медведь… Наконец, все налилось водой, и судно легло под воду, как-раз на намеченном месте, так, что остался над водой только небольшой знак от одного бока – точно длинная рыба… Теперь уже отчасти за одним из их брандеров, отчасти за затопленным нами судном минононосцы наши могут, не боясь неприятельских мин, выжидать.

…Еще затопят «Шилку».

Потом я поехал на сторожевую лодку «Гиляк», которая одна выдавалась впереди всех судов; но за адмиралом я немного опоздал. Он говорил мне, что отстоит заутреню, – которую, в ожидании японцев, служили в 10 час. по нашему времени, т. е. в 3 ч. дня по-вашему, – а потом, немного закусивши, выедет; сказалось, когда я отстоял заутреню, адмирал уже уехал на канонерку, и мне было хотели подать дежурный катер, когда В. К. сказал, что торопиться некуда, а предложил поехать вместе, хотя, как говорю, ничего не ел.

На «Гиляке» все было спокойно, темно, только прожектор далеко освещал море. Мне предоставили диван, на котором я весьма тяжело и тревожно заснул, – представилось, что я у Льва Толстого, комнаты, которые совсем похожи на наши, и их почему-то нужно разорить; я глухо заплакал, но, кажется, никто этого не слышал. Скоро адьютант великого князя разбудил меня… Вышел и адмирал, выспавшийся, веселый; все что-то рассказывал. «Что вы не отвечаете? – спрашивает меня в темноте, – дремлется? – Нет, слушаю – Хотел идти домой, в вагон, но Макаров не пустил. „Вас будут везде останавливать с пропуском“, – пароль был „тесак“, – лучше доспите у нас на броненосце». Мы перешли на «Петропавловск», где оказалась около кают-компании кровать. Макаров дал свои пледы, и я дурно заснул, а потом, утром, в 8 час., ушел с себе в вагон, где теперь сижу и пишу тебе…

Так мое ожидание бомбардировки и боя не выгорело; авось, будет еще впереди.