Дело всей жизни…

1988а] и свойственных ему повествовательных форм [Артеменко 1988; 1999]. Интерес к структуре устнопоэтического текста других представителей воронежской лингвофольклористики нашел выражение в работах, посвященных изучению идиолекта сказителя в аспекте былинного текстообразования, конструкций ввода персонажей в текст волшебной сказки; исследованию структуры и художественных функций сказочного диалога, прямой речи и прямого высказывания в народной лирике, категории лица в лирическом тексте (ср. кандидатские диссертации Н. В. Макаровой «Идиолект сказителя в аспекте былинного текстообразования» (2000), Т. И. Мальцевой «Конструкции, репрезентирующие персонажей русской волшебной сказки» (2002), И. П. Черноусовой «Структура и художественные функции диалога в русской волшебной сказке» (1994), С. Е. Тихонова «Прямая речь и прямое высказывание в художественном строе народной лирики» (1987), М. А. Сердюк «Категория лица и се художественные функции в русской народной лирической песне» (2002)1. Функционированию явлений фольклорно- языкового строя в литературно-поэтическом тексте посвятила свою диссертацию «Фольклоризм как речевое средство (на материале лирических текстов А. А. Ахматовой и О. Э. Мандельштама)» (1996) Е. Е. Топильская.

Новый этап деятельности Е. Б. Артеменко и ее последователей ознаменовался обращением к анализу языка фольклора с позиций влияния на него народного менталитета, репрезентации языковыми средствами фольклорной концептосферы [Артеменко 2001б; 2003а; 2004; 2004а; 2005; 2006; 2006а; 2006б]. Такой подход некогда был намечен еще А. А. Потебней, А. Н. Веселовским, В. Я. Проппом и другими представителями классической отечественной филологии. В современную эпоху он актуализируется в связи с использованием в сфере фольклора исследовательских принципов и установок успешно развивающихся в последние десятилетия областей науки – этнолингвистики, антропологической и когнитивной лингвистик. Для Е. Б. Артеменко немаловажным в этом отношении явился тот факт, что она как преподаватель вуза читает общетеоретические курсы языка.

Указанное направление исследовательской деятельности Е. Б. Артеменко сложилось в связи с попыткой установить генетические основы обнаруженных ею текстообразующих моделей. Циклический характер этих моделей навел исследовательницу на мысль о влиянии на фольклорно-языковой строй «циклического» образа жизнедеятельности носителей архаической и традиционной культур и, соответственно, восприятия ими времени как последовательно повторяющихся циклов событий. В свете этой идеи новое освещение получает фольклорный принцип вариативного воспроизведения заранее заданных инвариантов (принцип «эстетики тождества»), новую трактовку приобретает понятие устнопоэтической традиции [Артеменко 2001б; 2004; 2006а].

На базе «когнитивного» подхода к изучению языковых основ фольклора выполнили свои диссертационные исследования С. И. Доброва, В. А. Черванева и О. В. Волощенко. Автор первого из них, С. И. Доброва, в своей работе «Образный параллелизм в его структурно- семантических модификациях» (1998) сумела показать, как в структурно-семантических разновидностях художественного приема образного параллелизма отразилась эволюция ментальной сферы этноса. В. А. Черванева, автор диссертационной работы «Квантитативный аспект фольклорно-языковой картины мира (количественные характеристики концептов пространства и времени в их объективации вербальными средствами русской волшебной сказки)» (2003), подвергнув анализу под указанным углом зрения языковые реализации сказочной локальнотемпоральной концептосферы, вскрыла систему стоящих за ними традиционных культурных смыслов. Предметом диссертационного исследования О. В. Волощенко («Языковые основы фольклора в свете явлений традиционной народной культуры (на материале русской волшебной сказки)» (2006)) стали композиционно-речевые формы и глаголы ментальной деятельности в сказочном нарративе. Автором работы показана обусловленность специфических черт употребления названных явлений сказочной концептосферой, а специфики последней – явлениями социокультурного характера. Установленная О. В. Волощенко трехуровневая зависимость (явления традиционной культуры – концептосфера сказки – специфические черты ее языковой организации) дала молодому ученому основание говорить об опосредованном влиянии на указанную организацию социокультурного фактора, – влиянии, осуществляемом через призму системы сказочных культурных концептов.

Расширенный вариант кандидатской диссертации С. И. Добровой получил монографическое воплощение в работе «Эволюция художественных форм фольклора в свете динамики народного мировосприятия» [Доброва 2004]. В. А. Черваневой совместно с Е. Б. Артеменко опубликовано монографическое исследование «Пространство и время в фольклорно- языковой картине мира»; первым автором оно выполнено на материале сказки, вторым – на материале былинного эпоса [Черванева, Артеменко 2004].

Всего аспирантами Е. Б. Артеменко подготовлены и защищены 17 кандидатских диссертаций по лингвофольклористике. Обращает на себя внимание неуклонное расширение круга привлекаемых к исследованию жанров:

теперь это не только лирическая песня и былина, как вначале, но и сказка, пословица, частушка и – как объект одного исследования – целый комплекс жанров.

Базой Воронежской школы лингвофольклористики служит кафедра общего языкознания и методики преподавания русского языка Воронежского государственного педагогического университета, на которой работают профессор Е. Б. Артеменко, доценты С. И. Доброва. Т. С Масневская и (по совместительству) В. А. Черванева. Здесь и осуществляется руководство аспирантами. Подготовленные школой специалисты ведут преподавательскую деятельность в других подразделениях ВГПУ и в ряде высших учебных заведений Центрально-Черноземного региона – в Воронежском и Курском государственных университетах, Липецком государственном педагогическом университете, Борисоглебском педагогическом институте, а также в Москве, Иркутске и даже… в далеком Салехарде.

Воронежская школа работает в тесном взаимодействии с двумя другими школами лингвофольклористики страны – Курской, руководимой учеником Е. Б. Артеменко профессором, заслуженным деятелем науки РФ А. Т. Хроленко, Петрозаводской, возглавляемой профессором З. К. Тарлановым, а также с кафедрой теории литературы и фольклора ВГУ.

Воронежские лингвофольклористы поддерживают творческие контакты с Государственным республиканским центром русского фольклора (выступления с докладами на конференциях, публикация статей в научном альманахе «Традиционная культура», журнале «Живая старина» и других изданиях Центра), Советом по фольклору при Отделении историко- филологических наук РАН, кафедрой русского устного народного творчества Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова, Центром типологии и семиотики фольклора Российского государственного гуманитарного университета (г. Москва).

Список литературы

1. Артеменко 1977 – Артеменко Е. Б. Синтаксический строй русской народной лирической песни в аспекте ее художественной организации. Воронеж: ВГУ, 1977.

2. Артеменко 1982 – Артеменко Е. Б. О лингвистических основах композиционных приемов русского стихотворного фольклора // Научные доклады высшей школы. Филологические науки. 1982. № 5. С. 11–18.

3. Артеменко 1985 – Артеменко Е. Б. Фольклорная формульность и вариативность в аспекте текстообразования // Язык русского фольклора. Петрозаводск: ПГУ, 1985. С. 4–12.

4. Артеменко 1987 – Артеменко Е. Б. Оппозиция «природа-человек» и композиционно-языковые формы ее выражения в русской народной лирической песне // Композиционное членение и языковые особенности художественного произведения. Русский язык. М.: МГПИ им. В. И. Ленина, 1987. С. 3–12.

5. Артеменко 1988 – Артеменко Е. Б. Взаимодействие планов изложения от 1-го и 3-го лица в русской народной лирике и его художественные функции // Язык русского фольклора. Петрозаводск: ПГУ, 1988. С. 25–33.

6. Артеменко 1988а – Артеменко Е. Б. Принципы народно-песенного текстообразования. Воронеж: ВГУ, 1988.

7. Артеменко 1991 – Артеменко Е. Б. Народно-песенное текстообразование: принципы и приемы // Фольклор в современном мире: Аспекты и пути исследования. М.: Наука, 1991. С. 69–77.

8. Артеменко 1992 – Артеменко Е. Б. О бифункциональном характере членов синтаксических конструкций в песенном фольклоре // Язык русского фольклора. Петрозаводск: ЛГУ, 1992. С. 5–13.

9. Артеменко 1993 – Артеменко Е. Б. Принципы организации народно-песенных текстов: былинное текстообразование // Известия РАН. Серия литературы и языка. 1993. Т. 52, № 3. С. 57–68.

10. Артеменко 1994 – Артеменко Е. Б. Еще раз о диалектном / наддиалектном характере языка русского фольклора // Филологические записки. Воронеж: ВГУ, 1994. Вып. 3. С. 106–116.

11. Артеменко 1995 – Артеменко Е. Б. О художественно обусловленном употреблении местоимений в стихотворном фольклоре // Филологические записки. Воронеж: ВГУ, 1995. Вып. 5. С. 178–187.

12. Артеменко 1996 – Артеменко Е. Б. Народно-песенный стих с точки зрения его мелодической и структурно- синтаксической организации // Славянский стих. Стиховедение, лингвистика и поэтика. М.: Наука, 1996. С. 215–223.

13. Артеменко 1997 – Артеменко Е. Б. О генетических основах явлений фольклорной поэтики // Филологические записки. Воронеж: ВГУ, 1997. Вып. 8. С. 151–163.

14. Артеменко 1997а – Артеменко Е. Б. Изобразительно- выразительные средства языка фольклора: проблема специфики // Славянская традиционная культура и современный мир. М.: ГРЦРФ, 1997. Вып. 1. С. 51–62.

15. Артеменко 1997 – Артеменко Е. Б. Язык фольклора: в чем его своеобразие? // Живая старина. 1997. № 4. С. 3–5.

16. Артеменко 1998 – Артеменко Е. Б. Композиционно- речевая организация былинного текста // Фольклор. Комплексная текстология. М.: Наследие (ИМЛИ РАН), 1998. С. 52–73.

17. Артеменко 1999 – Артеменко Е. Б. К проблеме повествователя и его языковой репрезентации в фольклоре // Филологические записки. Воронеж: ВГУ, 1999. Вып. 11. С. 186–205.

18. Артеменко 2000 – Артеменко Е. Б. Путь былинного богатыря // Живая старина. 2000. № 2. С. 28–30.

19. Артеменко 2001 – Артеменко Е. Б. Былинное текстообразование: прибытие героя // Художественный мир традиционной культуры: Сб. статей к 75-летию В. Г. Смолицкого. М.: ГРЦРФ, 2001. С. 195–209.

20. Артеменко 2001а – Артеменко Е. Б. К вопросу о семантике и структуре акционального текстообразующего блока в былине // Проблемы изучения живого русского слова на рубеже тысячелетий: Материалы Всеросс. науч.практ. конф. Воронеж: ВГПУ, 2001. С. 215–221.

21. Артеменко 2001б – Артеменко Е. Б. Фольклорное текстообразование и этнический менталитет // Традиционная культура. 2001. № 2 (4). С. 11–17.

22. Артеменко 2001в – Артеменко Е. Б. К вопросу о специфике и типологии экспрессивно-языковых средств русского фольклора // Фольклор и литература: проблемы изучения. Воронеж: ВГУ, 2001. С. 87–98.

23. Артеменко 2003 – Артеменко Е. Б. Фольклорная формула в аспекте ее функционирования и генезиса // Проблемы изучения живого русского слова на рубеже тысячелетий. Материалы П Всероос. науч.-практ. конф. Ч. II. Воронеж: ВГПУ, 2003. С. 63–73.

24. Артеменко 2003а – Артеменко Е. Б. Язык русского фольклора и традиционная народная культура // Славянская традиционная культура и современный мир. М.: ГРЦРФ, 2003. Вып. 5. С. 7–21.

25. Артеменко 2004 – Артеменко Е. Б. Миф. Фольклор. Эстетика тождества // Этнопоэтика и традиция. К 70- летию члена-корреспондента РАН В. М. Гацака. М.: Наука, 2004. С. 57–67.

26. Артеменко 2004а – Артеменко Е. Б. Фольклорная категоризация действительности и мифологическое мышление // Традиционная культура. 2004. № 3 (15). С. 3–12.

27. Артеменко 2005 – Артеменко Е. Б. Фольклорная формула и устнопоэтическая традиция // Проблемы изучения живого русского слова на рубеже тысячелетий. Материалы III Всеросс. науч.-практ. конф. Ч. П. Воронеж: ВГПУ, 2005. С. 99–108.

28. Артеменко 2006 – Артеменко Е. Б. О некоторых направлениях междисциплинарных исследований на оси МИФ – ФОЛЬКЛОР – ЯЗЫК // Традиционная культура. 2006. № 2 (22). С. 11–21.

29. Артеменко 2006а – Артеменко Е. Б. Традиция в мифологической и фольклорной репрезентации // Первый Всероссийский конгресс фольклористов. Сб. докладов. Т. И. М.: ГРЦРФ, 2006. С. 6–23.

30. Артеменко 20066 – Артеменко Е. Б. Концептосфера и язык фольклора: характер и формы взаимодействия // Народная культура сегодня и проблемы ее изучения: Сб. статей: Материалы науч. регион, конф. 2004 г. Воронеж: ВГУ, 2006. С. 138–150. (Афанасьевский сборник. Материалы и исследования; вып. IV).

31. Артеменко, Доброва 2000 – Артеменко Е. Б., Доброва С. И Образный параллелизм в его концептуальном и языковом воплощении // Филологические записки. Воронеж: ВГУ, 2000. Вып. 14. С. 132–147.

32. Артеменко, Писарева 1992 – Артеменко Е. Б., Писарева Л. Е. Эстетически обусловленные модификации структурных схем предикативных единиц в стихотворном фольклоре // Синтагматика и парадигматика фольклорного слова. Курск: КГПИ, 1992. С. 20–37.

33. Богатырев 1973 – Богатырев П. Г. Язык фольклора // Вопросы русского языкознания. 1973. № 5. С. 106–116.

34. Доброва 2004 – Доброва С. И. Эволюция художественных форм фольклора в свете динамики народного мировосприятия. Воронеж: ВГПУ, 2004.

35. Сердюк 2003 – Сердюк М. А. Художественные функции категории лица в народной лирике. Борисоглебск: БГПИ, 2003.

36. Черванева, Артеменко 2004 – Черванева В. А., Артеменко Е. Б. Пространство и время в фольклорно-языковой картине мира (на материале эпических жанров). Воронеж: ВГПУ, 2004. По материалам публикации Полвека Воронежской школе лингвофольклористики // Традиционная культура: науч. альм. – М., 2007. – № 2 (26). – С. 74–78.

ПРИНЦИПЫ ФОРМИРОВАНИЯ ЦЕПЕВИДНОЙ СТРУКТУРЫ В ФОЛЬКЛОРНЫХ ТЕКСТАХ

(на материале сказочных и заговорных текстов славян)И. Ф. Амроян (Тольятти)

Исследования структуры фольклорного текста, которые были осуществлены нами в течение последних лет2, показали, что цепевидная структура представляет собой линейную последовательность звеньев, соединенных между собой различными видами связи, возникающей между ними в процессе повторного воспроизведения, причем эта связь однородна лишь в рамках одного текста. Таким образом, основным компонентом такого рода структуры является звено.

Фундаментальной характеристикой звена как значимой единицы расчленения текста становится его целостность в смысловом плане и устойчивость его структурной организации. Между отдельными звеньями устанавливаются определенные, устойчивые для данного текста виды связи. Кроме того, на вербальном уровне звенья часто выступают как относительно устойчивые синтаксические конструкции.

Говорить о формировании звена можно только при наличии повторяемости, то есть если в тексте имеется как минимум еще два звена. Именно повторное воспроизведение в рамках одного текста определенного семантически целостного сегмента позволяет нам говорить о возникновении своего рода стереотипии, так сказать, «местного значения», которая становится более очевидной, если сопровождается и повтором внутренней структуры данного сегмента или отдельных синтаксических конструкций, входящих в его состав. И это отличает звено от множества стереотипов разного рода, которые современные исследователи3 называют «формулами». Отличие этих стереотипов от звеньев в том, что они являются «общими местами» для всего сказочного фонда или какого-либо жанрового образования, а в одном отдельно взятом тексте не связаны между собой (кроме постоянно закрепленной за ними позиции – инициальной, медиальной или финальной).

Таким образом, звено обязано своим возникновением повторяемости, существующей на двух уровнях: структурно-композиционном и словесно-текстовом, причем их соотношение в каждом отдельном варианте может значительно варьироваться. Повторяемость, осуществляемая в плане словесного выражения, была обозначена нами термином реприза, чтобы еще раз подчеркнуть ее принципиальное отличие от формул, клише, типических мест и других видов словесной стереотипии. Реприза – это повторяющееся словесно- семантическое целое, структурно организующее текст. Реприза может быть одиночной – реприза-лексема, либо многочленной – реприза-синтагма (в нашем материале не зафиксирована), реприза-предложение, реприза блок предложений. Чем развитее структура репризы, тем четче очерчивается стереотипность воспроизводимых звеньев, тем отчетливее выступает общая структура произведения – его цепевидность. Соответственно, отсутствие репризы при сохранении повтора только общей идеи части текста, например эпизода, приводит к размыванию общей структуры произведения, к тому, что его цепевидная композиция ощущается достаточно слабо. Именно поэтому большинство ученых, в отличие от В. Я. Проппа (вспомним, что им были выделены формульный и эпический виды кумулятивных сказок), не относили такого рода конструкции к цепевидным (например, сказки типа «Волк-дурень»). Этот тип повтора можно назвать чисто структурным.

Поскольку в устном творчестве нет и не может быть четких граней между отдельными образованиями, одни формы в нем как бы перетекают в другие, постольку и в нашей работе не проводится резкой грани между произведениями, звенья которых образованы с использованием максимально развитой репризы и при ее отсутствии. Это, на наш взгляд, напрямую связано с возможной вариативностью структуры самой репризы. Произведения, в которых звенья содержат репризу- лексему или репризу-предложение, можно назвать промежуточными.

Однако важным является то, что отдельные звенья в своем линейном движении не только повторяют друг друга в каких-то определенных аспектах, то есть уподобляются, но одновременно и расподобляются. И это расподобление происходит на смысловом и содержательном уровнях. В составе каждого отдельного звена мы можем выделить три основных элемента. В сказочных текстах это – субъект, действие (акция), которую он совершает, и объект, на который это действие направлено. В заговорных текстах это также субъект и действие, но объектный элемент чаще всего заменяется обстоятельственным, локативным (конструкция из двух элементов, один из которых варьируется, звеном не является4). Кроме основных элементов в состав звена могут входить один или несколько (что встречается крайне редко) дополнительных элементов: например, обстоятельство или качественная характеристика.

Итак, повторное воспроизведение какого-либо сегмента текста обязательно предполагает наличие элемента новизны: во-первых, может измениться либо субъект, либо объект или локус, либо акция (последнее встречается очень редко, причем только в заговорных текстах). Это значит, что варьироваться может лишь один из трех составляющих звено основных элементов. Однако варьирование может затронуть лишь дополнительный элемент звена.

Таким образом, подходя к практическому вычленению звеньев в тексте, мы учитываем два противоположных фактора – новизну и повторяемость.

Во-вторых, если повторно воспроизводятся все три составляющих звено основных элемента (при отсутствии дополнительных) – а с этим явлением мы сталкиваемся в докучных сказках и заговорах, то расподобление происходит только на смысловом уровне. Так, если мы имеем в виду докучные сказки, то каждый раз информация, заключенная в повторяемом тексте, сообщается как новая, еще неизвестная слушателю. Когда же мы рассматриваем заговоры, то каждое новое воспроизведение текста усиливает как его собственную магическую силу, так и силу текста, взятого в совокупности всех его повторных воспроизведений (и, опосредованно, всего ритуала, в контекст которого и включается рассматриваемый заговор в качестве вербальной составляющей).

Последовательно соединяясь друг с другом, звенья и образуют так называемую цепевидную структуру. Употребляя понятие «последовательно», мы имеем в виду то, что в следующих друг за другом звеньях, например в сказочных текстах, акции, совершаемые персонажем (персонажами) совершаются в хронологической последовательности. Ее мы можем обозначить как реалистичную последовательность. В заговорных же текстах понятие «последовательность» приобретает специфические черты, соответствующие контексту. Последовательность совершения акций более условна – не зря в акциональных рядах всегда присутствует (эксплицитно или имплицитно) условный союз «если». Однако из контекста понятно, что предположения о, например, месте обитания болезни и ее отсылке туда также высказываются последовательно, болезнь последовательно отсылается в разные локусы, то есть мы имеем дело с пусть условной, но последовательностью.

Кроме того, если в сказочном тексте результативными будут либо все звенья (нанизывание мотива), либо только последнее (нанизывание акции), то в заговорных текстах результативной будет лишь совокупность всех акций, поскольку из контекста очевидно, что лишь произнесение всего набора акций приведет к изменению изначальной ситуации: болезнь уйдет к месту своего обитания и человек выздоровеет.

Проследим это на примере сказочного текста (сказка об упрямой жене) и текста заговорного:

«Один, вишь, женилси. И поехали к тещи в гости. А ехали они пожней. // А она говорит:

– Это моего батюшки пожня, да моего батюшки береза, да моего батюшки косачи да тетери.

– Ну, нет, – муж говорит, косачи да тетери боговы. //

А она и говорит:

– Скажи – твоего батюшки косачи да тетери, а не скажешь – помру.

– Косачи и тетери боговы. //

Приехали к тещи, а она больная, с телеги не встает…

– А скажи: твоего батюшки косачи да тетери…

– Косачи да тетери боговы…//

Ну, она и померла» (Карнаухова, № 56).

Текст состоит из семи звеньев, три из которых мы привели. Каждое звено в смысловом плане повторяет предыдущее: упрямая баба требует от мужа признать, что птицы принадлежат ее отцу. Воспроизводятся все три основных элемента звена – субъект (жена), действие (задает вопрос и получает ответ), объект (муж). Однако расподобление также происходит: состояние упрямой бабы в каждом звене ухудшается (дополнительный обстоятельственный элемент). Все действия совершаются последовательно, каждое из них результативно: задан вопрос, получен ответ – состояние субъекта изменилось. Текст имеет цепевидную структуру, в основе которой лежит нанизывание мотива. Цепевидность подчеркивается наличием развернутой репризы.

В заговорных текстах мы имеем последовательное перечисление и отсылку (акция) болезни (субъекта) к очередному вероятному месту обитания (локус). Варьирует именно этот, третий из основных элементов, элемент звена (причем это характерно для всех трех заговорных традиций):

«С лесу пришло – на лес уходи. С народу пришло – на народ поди. С ветру пришло – на ветер поди» (ВФ, № 511), «… jsou li z vetru, aby sli zas do vetru, tam aby drivi v nejvettsich houstinach lamali; jsou li z vody, aby sli zas do vody, tam aby pisek v nejvettsich hloubinach vazali; jsou li ze skal, aby sli zas do skal, tam aby skaly v nejvettsich skalinach lamali» (Erben, 1937, № 4, s. 417).

«Ако бъдете уроци от мъш, по него идете, ако бъдете уроци от жена, по нея идете, ако бъдете уроци от мома, по нея идете, ако бъдете уроци самодивски, по тях идете, ако бъдете уроци водни, по нея идете, ако бъдете уроци от ветър, по него идете…» (СБНУ, кн. 12, № 2, 3, с. 143).

Таким образом, перед нами сегменты текста, имеющие цепевидную структуру, в основе которой лежит прием нанизывания акции. Результативна вся цепь в целом.

Число звеньев в цепи бывает различным: от 3–5 звеньев (например, в сюжетах типа «Волк-дурень» «Колобок» или во вступительной части заговорного текста) вплоть до теоретически бесконечного (например, в докучных сказках).

Если цепь состоит из минимального количества звеньев (трех), то возникает необходимость различения приема нанизывания и приема утроения действия, также широко используемого в сказках, в том числе в сказках о животных. Формально эти приемы сходны, так как в обоих случаях, как правило, повторяется акция персонажа. В результате мы имеем повтор почти аналогичных сцен, текст которых на вербальном уровне, особенно если он содержит диалог, включает репризу. Примером может служить сказка «Лиса-повитуха» (АТ 15):

«…Лежит кума с кумом в избушке, да украдкою постукивает хвостиком. «Кума, кума, – говорит волк, – кто-то стучит». «А, знать, меня на повой зовут!» – бормочет лиса. «Так поди сходи», – говорит волк. Вот кума из избы да прямехонько к меду, нализалась и вернулась назад. «Что бог дал?» – спрашивает волк. «Початочек», – отвечает лисица.//

В другой раз опять лежит кума да постукивает хвостиком. «Кума! Кто-то стучится», – говорит волк. – «На повой, знать, зовут!» – «Так сходи». Пошла лисица, да опять к меду, нализалась досыта: медку только на донышке осталось. Приходит к волку. «Что бог дал?» – спрашивает волк. – «Середышек» // [Афанасьев, т. 1, № 9].