Гонение на христиан в России в 1895 г.

Духоборец Андрей Попов, из деревни Орловки, был избран на должность старшины. Когда прежний старшина стал сдавать ему должность, передавать книги, печати, то Андрей Попов сказал, что это дело не правое, что обязан-ностей этих он исполнять не будет и служить отказы-вается. Он был тотчас арестован и теперь сидит в тюрьме в Тифлисе.

Когда ожидался приезд Тифлисского губернатора в духоборческие селения, 13 духоборов вызваны были по наряду уездным начальником для охраны дороги от разбойников. Они должны были выехать вооруженными, а выехали без оружия. И на вопрос уездного начальника, почему они приехали без оружия, они ответили, что оно им не нужно, так как если они и встретят разбойника, они ни стре-лять, ни бить его не будут, а могут только уговаривать. И тут же объяснили, что они отказываются от всякой службы правительству. Они были арестованы и сидят в Тифлисской тюрьме. В выноски я привожу их имена и названия деревень, откуда они родом.

В Елизаветпольской тюрьме сидят 120 человек духоборцев. Часть их была арестована за возврат ополченских билетов, т. е. за отказ от службы в запасе, часть за отказ от должностей сельских старост и за возврат печатей и блях, а часть за подстрекательство и всякого рода неповиновение.

Многие из этих людей, на приказание снять в тюрьме свое платье, отказались, заявив, что оно им привычно и они не считают нужным снимать. С них сняли насильно. Потом велели им надеть арестантское платье, – они опять отказались и ответили, что им оно не нужно, потому что у них есть свое и что арестантское платье считают для себя неприличным. И остались сидеть в одном белье. Отказались также принимать казенную пищу, кроме хлеба и воды.

Подобным образом продолжали поступать духоборцы и при других разного рода столкновениях с властями.

Но все это были только первые шаги, не доставало еще общего торжественного выражения своего отречения от насилия. Такое торжественное отречение они выразили тем, что решили уничтожить все имевшееся у них оружие.

Для того, чтобы вполне оценить этот поступок, надо понять то значение, которое имеет оружие на Кавказе. Ношение оружия на Кавказе есть не только обычай и условие приличия, но считается необходимостью для всякого человека. С оружием ходят и по городу и в гости, с оружием отправляются в дорогу и даже работают и пасут стада, чтобы быть в состоянии защищаться от нападения зверей и разбойников. И потому уничтожение оружия имело для духоборов важное значение. Это уничтожение было поступком, выражающим на деле готовность принять все последствия непротивления злу насилием, т. е. терпеть всякого рода посягательства на жизнь и безопасность скорее, чем позволить себе сделать насилие над другим человеком.

Решено было сжечь оружие, и для этого назначена была ночь с 28 на 29 июня на день Петра и Павла.

Сожжение оружия происходило одновременно в Карсской области, в Елизаветпольской губернии и в Ахалкалакском уезде Тифлисской губернии.

«В Карсской области, рассказывал мне тамошний духобор, участвовавший в сожжении оружия, старики не гово-рили нам, молодым, где было выбрано место для сожжения, чтобы не было лишней болтовни и чтобы никто не помешал. Старики велели приготовить четыре места, чтобы запутать начальство. А между тем начальство уже проведало и полиция рыскала и искала места собрания и по-бывала на всех четырех местах, но ничего не нашла и успокоилась. С наступлением же ночи старики указали нам место и мы все пошли и снесли туда все оружие и там сожгли его. На другой день пристав с чапарами (конная стража) приехали и забрали остатки.

После этого сейчас же стали отказываться от службы наши ротники ополчения и сдавать свои билеты; отказалось всего человек 60, а посадили в тюрьму около 15, потом перестали сажать».

В Елизаветпольской губернии сожжение оружия также произошло благополучно.

В Ахалкалакском же уезде при этом случилось столкновение с властями, рассказ о котором, записанный мною со слов участников в ней, я передаю почти дословно.

«Решили мы, рассказывал мне старик духобор, больше не служить и не повиноваться никакому начальству, а слу-жить только Богу, идти по его пути и творить правду. Решили также не творить никому зла и насилия, а тем более никого не убивать и не только человека, но и других живых тварей, даже до самой малой птицы. Тогда нам стало не нужно оружия. Вот мы и решили уничто-жить его, чтобы наше оружие и другим людям не послу-жило на зло. Выбрали мы сообща день Петра и Павла и объявили об этом всем нашим селениям. Оставили мы у себя только ножи, а всякое оружие сделанное на убийство человека, собрали и снесли на заранее приготовленное место. Место это с давних времен назначено у нас для больших молитвенных собраний и называется «Пещерой». Там действительно есть углубление в скале. Место это находится в 3-х верстах от Орловки, а от других селений наших подальше».

«Собрались мы на это место, сложили в кучу все оружие, обложили дровами, углем, облили керосином – все это было заранее приписано – и зажгли. Народу сошлось до 2.000 человек.

«Мы очень беспокоились о том, чтобы начальство не помешало нашему делу и потому не всем говорили раньше об этом намерении. И действительно, нам удалось сде-лать это без помехи. Приходили другие жители соседних деревень, армяне смотрели, как мы жгли оружие, но никто в эту ночь не донес и к утру костер догорел и мы стали молиться, петь и читать псалмы. Окончив молитву, мы разошлись по домам и все ждали, что будет нам от начальства. Но весь этот день прошел спокойно. Вечером мы опять собрались на это место и стали дожигать остатки, чтобы никому не досталось; принесли еще угля и мехи, чтобы раздувать огонь и чтобы сплавить металлические части в один кусок. И ночь прошла спокойно. Взошла заря и мы опять стали на молитву. Собралось еще больше народа. Были и женщины и подростки. Те, которым было далеко, приехали на фургонах.

«Как сказано, мы держали между собой в тайне намерение сжечь оружие, боясь, чтобы нам не помешали; наши же соседи духоборцы, несогласные с нами, подозре-вали, что мы что-то намереваемся делать с оружием, но не зная наверное что и, слыша, что мы собираем оружие, решили, что мы идем грабить Сиротский дом, из-за которого у нас были с ними раздоры. Так как мы ждали, что начальство прогонит или сошлет нас за отказ от службы правительству, то некоторые из нас делали приготовления к походу, молодые парни понакупили себе бурок, и все эти приготовления были приняты нашими вра-гами за приготовления к бунту и грабежу. Они так боялись нападения, что донесли начальству, и в селение Гореловку, населенную духоборами малой партии, к этому дню при-гнали два батальона пехоты из Александрополя и две сотни казаков из Ардагана.

Таким образом войско уже было готово и губернатор выехал на место предполагавшегося бунта. Приехав в Горловку, губернатор разослал нарочных по всем семи селениям, чтобы все шли в Богдановку, где жил пристав, и куда он намеревался прибыть сам. Те из наших, ко-торые оставались по домам и не были на общей молитве, пошли. Мы же на утро 30-го июня молились и ждали, что будет. Приехал нарочный и к нам с приказом идти всем в Богдановку к губернатору. Так как мы реши-лись не повиноваться никакому начальству, а только Богу, то старики ответили: «мы теперь молимся и раньше, чем окончим молитву, никуда не пойдем, а если губернатор хотеть нас видеть, пускай приедет к нам; нас тысячи, а он один». Нарочный уехал, а мы продолжали молиться, петь псалмы. Приехал второй нарочный, ему ответили то же самое и продолжали петь псалмы, решив между собой, по окончании молитвы, все-таки идти всем к губернатору, узнать чего он от нас хочет.

«Богомоление еще не было окончено, как расставленные нами наши вестовые дали нам знать, что виднеются казаки. Тогда мы столпились в кучу и стали их ждать. Казаки стали подъезжать к нам. Впереди ехал командир и как только приблизился к нам, закричал: «ура!» и со всей сотней налетел на нас. И казаки начали бить нас по чему попало и топтать лошадьми, и сильно избили тех, ко-торые были внутри, и многие едва не задохлись от давки.

«Долго они били нас, потом остановились бить и командир закричал: «марш все к губернатору». Тогда старики сказали ему: «что же ты нам раньше этого не сказал, мы уж и то собирались идти; зачем стал бить?» – «А, разговаривать!» закричал командир и опять с каза-ками бросился на нас. И опять нас стали бить плетьми и долго били. Никоторым казакам было стыдно бить. В одном месте два казака по команде бить стали, махать плетьми по воздуху, нарочно никого не задавая. Вахмистр увидал это, доложил командиру, и тот, подъехав к одному из них, закричал: «ты царя обманываешь!» и так ударил его плетью по лицу, что у него брызнула кровь из носу.

«Наконец, перестали бить, и мы, избитые и окровавлен-ные, столпившись кучею, пошли к губернатору. Женщины шли с нами; но казаки стали отрезать их от нас, крича, что женщин не надо. Но женщины сказали, что пойдут всюду за своими духовными братьями. Командир велел их бить плетьми; но они кричали, что пускай их режут, на куски, они все-таки пойдут и пошли и казаки отступи-лись от них.

«Отойдя немного, мы остановились, вспомнив, что по-зади нас остались наши обозные фургоны и никого при них не было. Тогда казаки стали опять бить нас и по-сылать женщин править фургонами, но женщины опять отказались; тогда дали выйти из толпы по одному человеку на фургон, чтобы править лошадьми и мы опять двинулись в путь всей толпой в Богдановку, где мы должны были найти губернатора.

Когда мы пошли, то запели псалом, но командир остановил пение и велел своим казакам петь срамные песни, такие, что нам и слушать было стыдно.

«Подходя к Богдановке, командир остановил нас, увидав губернатора, ехавшего сзади нас в коляске из Гореловки в Богдановку. Губернатор был еще далеко, когда командир заметил его, но он сейчас же закричал на нас: «шапки долой!» Старики ответили ему: «зачем шапки долой? Вот подъедет, да поздравствовается с нами, тогда мы знаем, как ответить ему. А, может, он и не поздоровается, так зачем же мы будем шапки снимать?» Командир опять закричал своим казакам: «в плети, ура!» И опять казаки стали нас бить до крови и били так жестоко, что по всему месту, где мы стояли, трава покрас-нела от крови. Казаки били нас не только плетьми, но и тыкали кнутовищами в лицо, стараясь сбить с головы шапку, и у кого была сбита шапка, того отделяли от толпы. Подъехал губернатор и, увидав, как мы избиты, сказал сотнику: «зачем вы бьете, видь я, не велел?» Сотник ответил: «виноват, ваше сиятельство!» и остановил битье. А губернатор проехал в Богдановку и собрал там тех, которые не были на общей молитве, и начал бранить их. Тогда один из них, Федор Михайлов Шляхов, вынул красный солдатский билет и отдал губернатору, объяснив, что служить больше не будет. Губернатор так рассердился на него, что сам побил его палкой. Тогда остальные объявили, что они тоже не будут служить и ни в чем не будут подчиняться правительству. Губернатор велел стоявшим тут казакам вынуть ружья из чехлов.

Видя, что в них готовятся стрелять, братья упали на колени и сказали: «прости вас Господи, прости нас, Гос-поди!» Тогда губернатор приказал убрать ружья, а велел бить их плетьми и их жестоко избили.

«Когда мы все пришли в Богдановку, писаря пере-писали всех мужчин домохозяев, и тогда отпустили нас по домам».

Затем началась экзекуция, т. е. постой казаков в духоборческих селениях. Мера эта употребляется, как одно из наказаний при всякого рода народных возмущениях. Заключается это наказание в том, что в селениях неповинующихся людей ставится отряд солдат по домам жителей и предоставляется солдатам право пользоваться имуществом жителей и хозяйничать в деревнях, как в завоеванной стране. Жестокость этой меры зависит от того, насколько допустит начальство произвола и самоуправ-ства чинам войска, назначенным на экзекуцию. Трудно было ожидать легкой экзекуции от того командира, который предварительно вместе со всеми казаками избил в кровь ни в чем неповинных людей. Так оно и было.

«Две сотни казаков, рассказывали мне духоборцы, по-ставили по нашим селениям. Они стояли по три дня в каждой деревне. Располагались они на улице и по дворам, ставили коновязи и брали у нас все, что им вздумается; и чуть что не по ним, били плетьми. Требовали, чтобы мы им оказывали почтение, и если мы не здоровались, били нас. Поели у нас всю птицу; когда мы уехали, птицы не осталось вовсе, а было давать некуда».

«Нас не выпускали из наших селений, так что мы не могли знать, что делается с другими, но слышно было, что в Богдановке, где казаки безобразничали больше всего, были случаи изнасилования женщин; начальство ничему не препятствовало».

«В Орловке казаки вошли в хату, где сидела жен-щина, Марья Черкашева, и работала, шила. Они спросили: «где хозяин?» Она отвечала: «не знаю». – «Как не зна-ешь, хозяйка, а не знаешь, где хозяин?» – Она на это ответила им: «да вот и вас бы не знала, кабы не при-шли». И не встала с места, а продолжала работать; тогда они вытащили ее на улицу и избили плетьми.

«Старика 60 лет Кирила Конкина также в деревни Орловке, придравшись к чему-то, так сильно секли плетьми, что он по дороги, во время выселения, умер.

«В Богдановке был духобор Василий Позняков, прежде служивший в солдатах. Когда пришли в эту де-ревню постоем казаки, казацкий хорунжий зашел в хату Познякова и, узнав его, поздоровался. Позняков ответил: «здравствуйте!» – Зачем не отвечаешь мне по военному?» – «Потому что я уж не военный и никогда им не буду», ответил Позняков. Хорунжий велел его сечь плетьми, потом опять стал здороваться и требовать отвита по военному: «здравия желаем ваше и т. д.» Позняков опять отказался, его опять стали сечь и так до трех раз: из-били так, что он месяц лежал больной.

«В деревне Родионовке во время постоя казаки дали по сту плетей двум духоборцам: Николаю Слепову и Егору Кадыкину, вот по какому случаю.

«В деревни Ромашеве Борчалинского уезда, близ Башкичета, большая часть духоборцев принадлежит к партии несогласной с нами; но в одной семье сын Николай Слепов с женой, сестрами и матерью захотел перейти к нам и стал жить по новому. Перестал пить водку, курить, есть мясо. Один отец противился этому и заставлял семейных жить по прежнему. Они обратились к нам за помощью и мы сказали, чтобы они приходили к нам, что если отец ничего не будет давать, то уходили бы хоть голыми, мы оденем, только бы душу освободить. Мы условились, куда за ними выслать фургон, и за ними поехал Родионовский духоборец Егор Кадыкин и привез сначала мать и сестер, а потом и его с женой. Отец остался один и пожаловался начальству. Когда казаки стояли постоем в Родионовке, кто-то указал сотнику на Николая Слепова и Егора Кадыкина и тот велел дать им по сто плетей».

Эти немногие случаи, которые мне удалось записать, до-статочно рисуют поведете войск при экзекуции.

После экзекуции стали духоборцев выгонять из их деревень, сначала по 5 семей из каждой деревни, потом по 10, через нисколько дней одну партию после другой. По объявлении приказа, на выселение давалось сроку 3 дня. В эти 3 дня надо было собраться, уложить и распродать свое имение. Продавали все за бесценок: то, что стоило 50, продавали за 5; что не успели продавать, бросали. Побросали много скота, и хлеб на корню остался неубранным, так что все разорились.

Всего выселено из Ахалкалакского уезда 464 семьи и расселены они по четырем уездам Тифлисской губернии: Душетском, Горийском, Тионетском и Сигнахском, по грузинским деревням, как будто с целью уморить их с голоду, по 2, 3 и по 5 семей в одной деревни, без клочка земли и с запретом общения между собой. Они распродают понемногу свое имущество и работают на грузин – бедным даром, а богатым за небольшую плату. И, несмотря на свое разорение, продолжают помогать беднейшим.

Я видел многих из этих великих, кротких и сильных людей. Смотря на них и слушая их, мне невольно вспомнились сложные социальные теории, многотомные сочинения по политической экономии, имена знаменитых политических агитаторов и общественных деятелей. Хотелось сравнить значение деятельности тех и других. Как ни-чтожно кажется духоборческое учение среди этих знаменитых теорий!

А между тем не к ним ли, к этим духоборцам и людям, подобным им, относится молитвенный возглас Христа: «Славлю Тебя, Отче, Господа неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам. Ей, Отче! ибо таково было Твое благоволение» (Мф. II, 25, 26).

10 Сентября 1895 г.Ясная Поляна.

Л. Н. Толстой. Послесловие к статье П. И. Бирюкова

«Гонение на христиан в России в 1895 г.»

«В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь, я победил мир» (Ин. XVI, 3).

Поселенные на Кавказе духоборы подверглись жестоким гонениям со стороны русских властей, и гонения эти, описанные в записке, составленной человеком, ездившим на место, чтобы узнать дело во всех подробностях, продолжаются до сих пор.

Духоборов били, секли и топтали лошадьми; казаки, поставленные на экзекуцию в духоборческих селениях, с разрешения начальства позволяли себе всякого рода насилия над жителями; тех, которые отказывались от службы, пытали физически и нравственно и благоденствующих жителей, своим трудом десятками лет устроивших свое благосостояние, выгнали из домов, поселив их без надела земли и без средств существования в грузинские деревни.

Причина этих гонении та, что вследствие различных причин в нынешнем году три четверти всех духоборов, именно около 15 000 человек (так как всех их около 20 000), вернувшись в последнее время с новой силой и сознательностью к своим прежним христианским верованиям, решили на деле исполнять закон Христа непротивления злу насилием. Решение это побудило их, с одной стороны, к тому, чтобы уничтожить свое оружие, считающееся столь необходимым на Кавказе, и тем, отрекшись от всякой возможности сопротивления насилием, отдаться во власть всякого насильника; с другой стороны, к тому, чтобы ни в каком случае не участвовать ни в каких делах насилия, требуемых от них правительством, следовательно, и в военной и всякой другой службе, требующей употребления насилия. Правительство не могло допустить такого уклонения десятков тысяч людей от установленных законом требований, и началась борьба. Правительство требует исполнения своих требований. Духоборы не покоряются.

И правительство не может уступить. Не говоря уже о том, что такой отказ духоборов исполнить требования правительства не имеет никаких, с мирской точки зрения, законных оснований и противен всему существующему и освященному временем порядку, нельзя допустить таких отказов уж по одному тому, что если допустить это для десяти, то завтра будет 1000, 100 000, которые также не пожелают нести тяжести податей и службы. А стоит допустить это, и, вместо порядка и ограждения жизни, наступит самовластье, хаос и ничья собственность и жизнь не будут ограждены. Так должны рассуждать правительственные лица и не могут рассуждать иначе и нисколько не виноваты в том, что они рассуждают так. Без всякой даже эгоистической заботы о том, что такие отказы должны лишить его средств существования, собираемых с народа насилием, без всякой эгоистической заботы о себе всякий правительственный человек, от царя до урядника, должен до глубины души возмутиться отказом каких-то некультурных, полуграмотных людей от исполнения обязательных для всех требований правительства. «По какому праву, – подумает он, – позволяют себе эти ничтожные люди отрицать то, что признано всеми, освящено законом и делается повсюду». И правительственные лица никак не могут быть признаны виноватыми за то, что они поступают так, как поступают. Они употребляют насилие, грубое насилие. Но им ведь и нельзя поступать иначе. В самом деле: разве возможно разумными, гуманными средствами заставить людей, исповедующих христианскую веру, поступать в сословие людей, обучающихся убийству и готовящихся к нему? Можно обманутых людей поддерживать в обмане всякого рода одурением, присягой, богословскими, философскими и юридическими софизмами, но как скоро обман как-нибудь разрушен и люди, как духоборы, назвав прямо вещи по имени, говорят: мы христиане и потому убивать не можем, ложь раскрывается и убеждать таких людей разумными доводами уже нельзя. Единственная возможность заставить повиноваться таких людей: побои, казни, лишение крова, холод и голод их семейных. Это самое и делается. До тех пор, пока они не сознали своего заблуждения, правительственные люди не могут делать ничего другого и потому не виноваты. Но еще менее виноваты христиане, отказывающиеся принимать участие в обучении убийству и поступать в сословие людей, воспитывающихся для того, чтобы убивать всех тех, кого велит убивать начальство. Они тоже не могут поступать иначе. Так называемый христианин, крещенный и воспитанный в православии, католичестве, протестантизме, может продолжать служить насилию и убийству до тех пор, пока он не понял того обмана, которому он подвергся. Но как скоро он понял, что каждый человек ответствен перед богом за свои поступки и ответственность эта не может ни перейти на кого-нибудь, ни быть снята с него присягой и что ни убивать, ни готовиться к убийству он не должен, то для него участие в войске становится столь же невозможно нравственно, как невозможно физически поднять стопудовую тяжесть.

В этом ужасный трагизм отношения христианства к правительству. Трагизм в том, что правительствам приходится управлять христианскими народами, хотя еще не вполне просвещенными, но с каждым днем и часом всё более и более просвещающимися учением Христа. Все правительства со времен Константина знали и чувствовали это и инстинктивно для самосохранения делали всё то, что могли, для того, чтобы затемнить истинный смысл христианства и подавить дух его. Они знали, что если усвоится людьми дух этот, то уничтожится насилие и уничтожится само правительство, и потому правительства делали свое дело, устраивая свои государственные учреждения, нагромождая законы и учреждения одно на другое и надеясь под ними похоронить этот неумирающий, заложенный в сердца за людей дух Христа.

Правительства делали свое дело, но христианское учение в то же время делало свое, всё больше и больше проникая в души и сердца людей. И вот пришло время, когда дело христианства, как оно и должно было быть, потому что христианское дело – дело божье, а правительственное дело – дело человеческое, – пришло время, когда дело христианское перегнало дело правительственное.

И как в разгорании костра наступает время, когда огонь, после того как он долго работал внутри и только изредка вспыхиванием и дымом показывал свое присутствие, пробивается, наконец, со всех сторон и становится уже невозможным остановить горение, так точно и в борьбе христианского духа с языческими законами и учреждениями наступает то время, когда этот христианский дух прорывается всюду, уже не может быть подавлен и ежеминутно угрожает разрушением тем учреждениям, которые были нагромождены на него.

В самом деле, что может и что должно сделать правительство по отношению к этим 15 000 человек духоборов, отказывающихся от исполнения военной службы? Что делать с ними? Оставить их так нельзя. Уже при теперешнем положении, при начале движения, явились православные, которые последовали примеру духоборов. Что же будет дальше? Что будет дальше, если точно так же станут поступать молокане, штундисты, хлысты, странники, все точно так же смотрящие на правительство и на военную службу и не поступающие так, как поступали духоборы, только потому, что не решались быть первыми и боялись страданий? А таких людей миллионы, и не в одной России, а во всех христианских государствах, и не только в христианских, но и в мусульманских странах: в Персии, и Турции, и Аравии, как хариджиты и бабисты. Нужно сделать безвредными для других десятки тысяч человек, не признающих правительств и не хотящих принимать в них участия. А как сделать это? Убить их нельзя: их слишком много. Посадить в тюрьмы тоже затруднительно. Можно только разорять и мучить их; это и делается. Но что как эти мучения не будут иметь ожидаемых последствий, и они будут продолжать исповедывать истину и тем привлекут еще большее количество людей к следованию их примеру?

Положение правительств ужасно, ужасно тем, главное, что им не на что опереться. Ведь нельзя же признать дурными поступки тех людей, которые, как замученный в тюрьме Дрожжин, или теперь еще томящийся в Сибири Изюмченко, или врач Шкарван, приговоренный к тюрьме в Австрии, или как все те сидящие теперь по тюрьмам люди, готовые на страдания и смерть, только бы не отступить от своих самых простых, всем понятных, всеми одобряемых религиозных убеждений, запрещающих убийство и участие в нем. Никакими ухищрениями мысли нельзя признать эти поступки людей дурными или нехристианскими, и не только нельзя не одобрять, но нельзя не восхищаться ими, потому что нельзя не признавать, что люди, поступающие так, поступают так во имя самых высших свойств души человеческой, без признания высоты которых человеческая жизнь падает на степень животного существования. И потому, как бы ни поступало правительство по отношению этих людей, оно неизбежно будет содействовать не их, а своему уничтожению. Если правительство не будет преследовать людей, которые, подобно духоборам, штундистам, назаренам и отдельным лицам, отказываются от участия в делах правительства, то выгода христианского мирного образа жизни этих людей будет привлекать к себе не только искренно убежденных христиан, но и людей, которые только из-за выгод будут принимать личину христианства, и потому количество людей, не исполняющих требований правительства, будет всё увеличиваться и увеличиваться. Если же правительство будет жестоко, как теперь, относиться к таким людям, то самая эта жестокость к людям, виноватым только в том, что они ведут более нравственную и добрую жизнь, чем другие, и хотят на деле исполнять исповедуемый всеми закон добра, – самая жестокость эта будет всё более и более отталкивать людей от правительства. И очень скоро правительства не будут находить людей, готовых насилием поддерживать их. Полудикие казаки, бившие духоборов по приказанию начальников, очень скоро «заскучали», как они выражались, когда они были поставлены в духоборческих селениях, т. е. совесть начала мучить их, и начальство, боясь вредного влияния на них духоборов, поспешило вывести их оттуда.