Дионисий и пифагорейцы

Павел Иванович Бирюков

Дионисий и пифагорейцы

Дионисий

[В давние времена греческий город Сиракузы находился под властью жестокого и хитрого правителя Дионисия. Случилось это так. В кровопролитной войне Сиракуз с Карфагеном Дионисий был назначен полководцем и со своим войском одержал победу. Все владения карфагенские на острове Сицилии принадлежали теперь Дионисию. Но когда возвратился он в свой город, не все жители вышли его встречать. Вдовы погибших не могли понять, в чем же радость победы. И не успел народ оглянуться, как Дионисий объявил себя полновластным правителем. И хотел бы народ вернуть прежний порядок, когда сам выбирал из своей среды старшин, да боялся войска, а оно за Дионисия стояло.

Зажил Дионисий, как вельможа, – в богатстве и праздности. Окружил себя учеными людьми, художниками, поэтами, а они пели ему хвалу в своих творениях, забывая о честности. За все это Дионисий щедро платил. От природы он был человек не злой, но власть сделала его жестоким и недоверчивым к людям. Стал он слушать доносы и бросать людей в темницы. Мрачные времена наступили в Сиракузах. Но не спокойно жилось и Дионисию – страх внезапной смерти днем и ночью стал одолевать его.]

Всячески старался оградить себя Дионисий. В одной комнате не спал он двух ночей подряд, а все менял. Он не желал, чтобы даже близкие его знали, где найти его ночью. А потом построил себе особый дом и велел его окопать глубоким рвом и там спал. Через ров на цепях опускался мост. Каждую ночь, когда лож<ась>ился спать Дионисий, он своими руками разводил мост. Встанет утром Дионисий, опустит мост и впустит прислугу. Боялся он и прислуги, а больше всего брадобрея. Сначала брил его цирюльник, но потом случилось, что похвалился как-то раз цирюльник своим приятелям, что каждое утро Держит он бритву у самого горла правителя. Донесли это Дионисию. Предал он смертной казни своего цирюльника за такие слова. Приказал Дионисий брить себя своим дочерям. Потом и их стал бояться. Велел опаливать свою бороду раскаленною скорлупою ореховою.

Филоксен

[В постоянном страхе жили приближенные Дионисия – каждый ждал для себя опалы.]

Но и тогда <среди малодушной и слабой толпы> попадались люди <крепкие духом> твердые – такие, что не <желающие> хотели кривить душою, а готовы<е> были постоять за правду. Таким человеком был мудрец Филоксен. Дионисий любил сочинять стихи, но сочинял их очень плохо. Придумает стишки, прочитает их своим придворным, восхищаются придворные, восхваляют <искусство> своего правителя.

[Сочинил раз Дионисий стихи, прочитал их Филоксену и услышал от него горькую правду: «Стихи твои, Дионисий, совсем плохи, никуда они не годятся». Рассвирепел правитель и приказал бросить правдивого человека в темницу, а сам опять стал сочинять стихи. Но надоело ему читать их льстивым придворным. Понимал он, что только страх заставляет этих людей петь ему хвалу. Вспомнил он опять о Филоксене и вновь призвал его – думал, что тюрьма сделала свое дело.]

Он [Филоксен] кстати исп<робов>ытал тюрьмы, надоело ему там сидеть, будет он теперь поосторожнее <в своих суждениях> говорить.

[Привели Филоксена.]

Выслушал он стихи внимательно. Дочитал Дионисий, ждет. Обернулся Филоксен к своим сторожам и сказал: «<От>Ведите меня назад в темницу».

[Рассмеялся на этот раз Дионисий и велел отпустить Филоксена, но во дворец его никогда больше не приглашал, а стихи сочинял и читал их своим приближенным. Так и жил Дионисий.]

Всех он подозревал, всех опасался, и мучился он мукою самою лютою, мучился страхом смерти. Сам мучился Дионисий и других мучил.

Пифиас и Дамоний

Пифагорейцы не завидовали власти и богатству Дионисия… Напротив, они считали его несчастным и жалели его. Раз пробрался ночью во дворец Дионисия чужой человек. Хотел он правителя во время сна кинжалом заколоть за то, что он его отца безвинно в тюрьму засадил. Пробирается он осторожно по пустым палатам, разыскивает, где спит Дионисий. Вдруг видит – перед ним часовой стоит, поворачивает к нему голову. Увидал его часовой, вздрогнули оба, глядят друг другу прямо в глаза. Отскочил зло<умышленник>дей, бросился во всю прыть к выходу. Опомнился часовой, погнался за ним, крикнул других, поднялась тревога по всему дворцу. Выбежал <преступник> злодей на улицу, – ночь темная, не догнали его, не заметили, куда скрылся.

[Доложили на утро обо всем Дионисию. Разгневался правитель, потребовал отыскать злодея, а если не найдут, то казнит всю стражу. А уже к вечеру начальник стражи докладывал Дионисию о том, как нашли преступника. Переоделись сыщики, растворились в городской толпе и стали на все лады расхваливать Дионисия. Один юноша и сказал им:]

«Напрасно вы, братцы, так <столько похвал> хозяин[а] ваше<му>го <расточаете> расхваливаете. Такой же он человек, как и все. И его так же, как и всех, смерть ожидает. Умрет он, и люди забудут про могущество и славу его, забудут и про него самого. Не превозносить, а жалеть его следует, что живет он в заблуждении». Тотчас и догадались мы, что не кто другой, как он, забрался ночью во дворец.

[– продолжал свой рассказ начальник стражи. – ]

Забрали мы его и узнали, как 1 кто он. Зовут его Пифиасом; он из пифагорейцев 2. Пифагорейцев этих все знают, опасные они люди. Живут не так, как все, а по-своему. Собираются часто между собою, толкуют о чем-то. Уж наверное они подослали этого Пифиаса убить тебя. Некому больше».

[И велел Дионисий Пифиаса смерти предать.]

На следующий день привели Пифиаса к месту казни. Пришел и <суровый> сам правитель смотреть, как будет умирать <смелый> пифагореец. И обратился Пифиас к Дионисию: «Отпусти, – говорит, – меня на время к себе на родину, в Грецию, чтобы перед смертью с своими родными <распрощаться> проститься да отвести к ним жену и ребенка. Я вернусь и опять отдамся в твои руки. Казни тогда меня хоть самою лютою казнью».

[Только рассмеялся в ответ Дионисий и не поверил юноше. Тогда из толпы выступил другой юноша и сказал: «Пифиас свое слово сдержит. А если не веришь, то прими меня на его место как залог. Если к назначенному сроку не вернется Пифиас, то казни меня вместо его». Удивился Дионисий. Уж он-то никогда не верил людям, но согласился на такую замену и установил срок.]

Стало подходить время к сроку. Сидит Дамоний в темнице, ожи[дает] <товарища> друга и не тревожится. Заходят к Дамонию люди, спрашивают, боится ли он измены от друга, что не придет к сроку, а его заместо себя оставит. «Нет, – говорит, – я верю в правду Пифиаса. «Если, – говорит, – <к самому дню казни> не вернется к сроку, то, значит, задержало его на пути какое-нибудь несчастье, тогда что ж, <и> я с радостью за него умру. На то мы <друзья> братья и люди». Подошел <и> последний день, и все не тревожился Дамоний. «Должно быть, – говорит, – буря на море или другое что задержало Пифиаса. Если ничто не помешает, он придет. А помешает – я умру за него. И то хорошо».

<Настал срок> Подошел и самый час казни. Повели Дамония на площадь. Собрался народ <опять в сборе>, и выехал правитель и сел на <престол> высоком месте. <Ск> Сидит он, а кругом придворные и смотрят все, как пойдет Дамоний на казнь. Вывели его и повели на лобное место. Спокойно взошел Дамоний на помост, стал на колени, положил голову на плаху. <Подхватил> Поднял палач топор, размахнулся. Вдруг из толпы <раздаются крики> закричали: «Вернулся Пифиас, вернулся!» Опустил руки с топором палач, расступилась толпа. Видят все: бежит вдали человек, руками машет. Добежал Пифиас до помоста, взбежал по лесенке. Обнялись друзья, друг на дружку глядят, улыбаются и тихо плачут. Потом обнял Пифиас в другой раз Дамония, выступил вперед. «Я готов, – говорит, – казните». <Великий ужас овладел> Ужаснулся Дионисий. Что это за люди, <по>дума<л>ет <он, – их>, и смерт<ью>а не <проймешь> боятся. Посмотрел он на народ. У всех слезы на глазах. Кто-то в толпе громко сказал: «Помилуй»! И сразу, дружно, со всех сторон поднялся крик: «Помилуй! Помилуй!» Одни придворные стояли молча, головы потупили, боятся слов<а>о вымолвить. И обернулся Дионисий к двум пифагорейцам и сказал: «Отменяю <я> казнь отменяю, <и я прошу вас> а зато примите <вы и> меня в свою дружбу третьим». Ничего не сказали на это друзья, только поглядели на Дионисия <и пошли от него прочь>. Нельзя злому сдружиться с добрым. Понял это Дионисий <встал>. Ничего не сказал больше, встал, повернулся и пошел к своему дворцу. Идут за ним придворные, громко хвалят его великодушие. Идет Дионисий молча, призадумался. «Я, – думает, – боюсь смерти, охраняю свою жизнь, убиваю других для того, чтобы самому жить. А эти люди не боятся смерти, отдают свою жизнь для спасения других. Я живу для себя, они живут для других. Меня люди ненавидят, я страдаю. Они живут в любви, они счастливы». И в первый раз понял правитель Дионисий свое ничтожество перед силою любви и правды.