Биография Л.Н.Толстого. Том 4

В апреле этого года совершилось первое нападение синода на Л. Н-ча за его мировоззрение. Синодом разослан указ о том, что если Л. Н-ч умрет, то молиться о нем нельзя. До нас дошло содержание этого секретного указа из Владимирской духовной консистории. Вот его точный текст:

«По указу Его имп. величества Владимирская духовная консистория слушали: отношение первенствующего члена Святейшего синода Иоанникия, митрополита Киевского, на имя его высокопреосвященства, в коем указано, что гр. Лев Толстой в своих сочинениях, в коих он выражает свои религиозные воззрения, ясно показал себя врагом православной христианской церкви. Единого Бога в трех лицах он не признает, 2-е лицо Св. Троицы – Сына Божия – называет простым человеком, кощунственно относится к тайне воплощения Бога слова, искажает священный текст Евангелия, святую церковь порицает, называя ее человеческим установлением, церковную иерархию отрицает и глумится над святыми таинствами и обрядами св. православной церкви. Таковых людей православная церковь торжественно, в присутствии верных чад, объявляет чуждыми церковного общения. Посему совершение панихид и заупокойной литургии по гр. Льве Толстом в случае его смерти без покаяния и примирения с церковью, несомненно, смутит верных чад св. церкви и вызовет соблазн, который должен быть предупрежден.

В виду сего Св. синод постановил:

Воспретить совершение поминовения, панихид, заупокойных литургии по графе Льве Толстом в случае его смерти без покаяния».

Настроение Л. Н-ча в это время прекрасно выражено в записи его дневника:

«6 апреля 1900 г. Москва. Сейчас вечер, Сережа играет, и я чувствую себя почему-то до слез растроганным и хочется поэзии. Но не могу в такие минуты писать. Живу не очень дурно, все работаю ту же работу, загородившую мне художественную, и скучаю по художественной. Очень просится».

Но вот душа его просит молитвы, и он записывает так:

«Господи, пробудись во мне и освети меня и мою жизнь! Такою должна быть молитва ежечасная».

В этот же день он дает в своем дневнике интересное определение слова «анархия».

«Анархия не значит отсутствие учреждений, а только отсутствие таких учреждений, которым людей заставляют подчиняться насильно, а такие учреждении, которым люди подчиняются свободно, по разуму. Казалось, иначе не могло и не должно бы быть устроено общество существ, одаренных разумом».

В начале мая Л. Н-ч ездил погостить к своей дочери Марии Львовне, бывшей замужем за Оболенским и жившей в своем имении, по соседству с братом Л. Н-ча, Сергеем. Там его посетили его два английские единомышленника: Синджон и Кенворти. Л. Н-ч провел там недели две и снова вернулся в Ясную Поляну. На другой день, 19-го мая, он записывает в дневнике:

«Вчера приехали из Пирогова, где провел прекрасно 15 дней, кончил «Рабство» и написал два акта. Мне и здесь хорошо. Здоровье было испортилось. Теперь лучше. Прочел кучу писем. Ничего важного. Написал нынче последнюю главу. Поздно. Завтра выпишу из книжечки».

«Два акта» относятся, очевидно, к комедии «Живой труп»; окончание «Рабства нашего времени» было еще не последнее. Мы увидим, что Л. Н-ч еще много работал над этим произведением.

После этого наступает перерыв больше месяца в писании дневника, и Л. Н-ч, берясь за него снова, так резюмирует проведенное время:

«23 июня 1900 г. Ясная Поляна. Больше месяца не писал, провел эти 25 дней недурно. Были тяжелые настроения, но религиозное чувство побеждало. Все время не переставая усердно писал «Рабство нашего времени». Много внес нового и уясняющего.

Ужасно хочется писать художественное – и не драматическое, а эпическое продолжение «Воскресения»: крестьянская жизнь Нехлюдова.

До умиления трогает природа (луга, леса, хлеба, пашни, покос). Думаю, не последнее ли доживаю лето? Ну что ж, и то хорошо. Благодарю за все – бесконечно облагодетельствован я. Как можно всегда благодарить и как радостно.

Были за это время: американец Курти, Буланже, С. Джон. Я полюбил его. Здоровье хорошо. Много есть, что записать. Главное же то, что все существа и я совершаем круг, или полкруга, или какие другие линии в данных пределах и во время прохождения набираем общение с другими существами, любим их, расширяя свое «я» в идею, приготовляем его к расширению в следующей форме».

13 июля Л. Н-ч делает такую запись, очевидно, отвечая на запросы современного экономического миросозерцания:

«Нет тверже убеждений тех, которые основаны на выгоде. Убеждения, основанные на разуме, всегда подлежат обсуждению, поверке, а те – безапелляционны и решительны, как бы ни были противны разуму.

Есть люди, которые не могут руководиться разумными убеждениями, а руководятся только выгодами. А ты придумываешь доводы, чтобы убедить их».

Нет ли в этих словах разгадки эпохи экономического материализма?

В начале августа я получил от Л. Н-ча интересное письмо, в котором он определяет свое внутреннее душевное состояние.

Рассказав сначала о внешних событиях и семенной жизни, он пишет далее так: «Внутренняя моя жизнь в том, что все время, месяцев 7, писал «Рабство нашего времени». Думаю, что уяснил кое-что. На днях написал небольшую заметку об убийстве Гумберта. То и другое послал Ч. Теперь добавляю кое-что туда же и хочу продолжать начатые художественные работы. Знаю, что нужнее то, что я называю «воззванием», но хочется отдохнуть от осуждения. Это внутреннее, но поверхностно внутреннее, настоящее же внутреннее в том, что все ближе и ближе вижу смерть, а потому и настоящую жизнь, все чаще испытываю духовную любовь, отличающуюся от телесной, не половой, а симпатии телесной, тем, что этой, т. е., телесной, хочется отдаваться, а та духовная, напротив, большею частью вызывается обратным чувством: почувствуешь недоброе чувство – и вспомнишь, что смерть, что жизнь только в любви, и полюбишь духовной любовью, иногда более сильной, чем телесная. И духовная любовь большею частью обращена к врагам. Вообще могу сказать, что мне хорошо, было хорошо и в болезни, и надеюсь и стараюсь, чтобы было хорошо умирая. Из сверхкомплектных радостей жизни самые большие доставляют молодые люди, как из богатых, так и из рабочих, которые приходят и пишут. Радует тоже то, что анархизм без насилия, анархизм неучастия в насилии все более и более распространяется».

Августовский дневник снова полон глубоких мыслей. Мы приводим наиболее характерные:

«7 августа. Наши чувства к людям окрашивают их всех в один цвет; любим – они все нам кажутся белыми, не любим – черными. А во всех есть и черное, и белое. Ищи в любимых черное, а главное – в нелюбимых белое.

15 августа. В наших обществах поставить правило – не убий, все равно, как в банке поставить правило не брать процентов. Стоило бы разъяснить эту мысль, хотя она и старая.

21 августа. Признак развратности нашего мира – это то, что люди не стыдятся богатства, а гордятся им. Странное мое положение в семье. Они, может быть, и любят меня, но я им не нужен, скорее encombrant; если нужен, то нужен, как всем людям. А им в семье меньше других видно, чем я нужен всем. От этого: «Несть пророка без чести» и т. д.

30 августа. Как-то спросил себя: верю ли я? Точно ли верю в то, что смысл жизни в исполнении воли Бога, воля же в увеличении любви (согласия) в себе и мире, и что этим увеличением, соединением в одно любимого я готовлю себе будущую жизнь?

И невольно ответил, что не верю так, в этой определенной форме. Во что же я верю? – спросил я. И искренно ответил, что верю в то, что надо быть добрым: смиряться, прощать, любить. В это верю всем существом.

Все в жизни очень просто, связно, одного порядка и объясняется одно другим, но только не смерть. Смерть совсем вне этого всего, нарушает все это, и обыкновенно ее игнорируют – это большая ошибка; напротив, надо так свести жизнь со смертью, чтобы жизнь имела часть торжественности и непонятности смерти, и смерть часть ясности, простоты и понятности жизни».

Западные ученые начинают серьезно интересоваться Л. Н-чем, и в конце XIX и в начале XX века появляется целый ряд монографий о Толстом на всевозможных языках. В 1900 г. вышла весьма интересная книга на немецком языке доктора юридических наук Эльцбахера под названием «Анархизм». В этой книге, со свойственною немецким ученым серьезностью, разобраны и изложены учения семи наиболее известных анархистов, в том числе и Льва Толстого. Автор этой книги прислал свой труд Льву Николаевичу, и тот ответил ему благодарственным письмом. Вот его существенные части:

«Ваша книга делает для анархизма то же, что 30 лет тому назад было сделано для социализма: она вводит его в программу политических наук.

Ваша книга чрезвычайно понравилась мне. Она совершенно объективна, понятна и, насколько я могу судить, в ней прекрасно обработаны источники. Мне кажется только, что я не анархист в смысле политического реформатора. В указателе вашей книги при слове «принуждение» сделаны ссылки на страницы сочинений всех прочих разбираемых вами авторов, но не встречается ни одной ссылки на мои писания. Не есть ли это доказательство того, что учение, которое вы приписываете мне, но которое на самом деле есть лишь учение Христа, есть учение вовсе не политическое, а религиозное?»

И в иной форме Л. Н-ч интересует европейских ученых: его избирают почетным членом французского этнографического общества. В Бреславле (Прусской Силезии) образовался международный союз имени Л. Н. Толстого. Цель общества – распространение между своими членами и в народе начал нравственного усовершенствования в духе идей первых веков христианства (Urchristenthums). В общество могут вступать лица обоего пола, достигшие 18 лет. Всякие политические и религиозные стремления исключаются из программы. Проект устава содержит только семь параграфов весьма общего содержания. Авторы устава объясняют общий характер постановлений желанием придать ему международный оттенок, чтобы иметь возможность просить утверждения устава в любом государстве. С большой теплотой объясняют учредители необходимость распространения идей Толстого. «Своеобразная личность престарелого русского писателя и философа приковывает неотразимой силой взоры всякого мыслящего человека. Столь же сильный духом, как и благородством своего миросозерцания, он властвует почти над всем умственным и литературным развитием современной России. Альтруист, для себя лично ничего не требующий, олицетворение мягкости и способный на самопожертвование, Л. Н. своей пророческой фигурой в одно и то же время предостерегает нас и поучает. Не одному из нас в часы колебания совести рисовалось его доброе, обросшее сединой лицо, призывая нас на истинный путь» и т. д.

В таких чертах обрисована личность Л. Н-ча. Что касается практических целей, то общество стремится к распространению философских и этических идей Л. Н-ча Толстого и с этом целью, помимо других способов воздействия, имело в виду издавать орган, где могли бы помещаться статьи «выдающихся авторитетов толстовской литературы» и комментироваться его сочинения. Справки и другие подробности о новом обществе интересующиеся могут получить от секретаря (Breslau, Fridrichstrasse, 75).

К сожалению, нам не удалось завести связь с этим симпатичным начинанием. После всемирного погрома последней войны удержалась ли эта группа хороших людей и продолжает ли она стремиться осуществить великий идеал? Время покажет это, и если этой группе не удалось сделать этого, то возникнут другие и пойдут по тому же пути.

В сентябре этого года Л. Н-ч снова прихварывает и впадает в мрачное настроение. Но духовная жизнь его не останавливается. Вот несколько мыслей из его дневника:

«Нынче 22 сентября 1900 г. Ясная Поляна. Все это время плохо работал. И работал-то дело пустое. Галя Ч. пишет, что не дам ли я напечатать два начала воззвания. Я начал пересматривать и все над этим работал. В одном вписал недурное о том, что у христианских народов нет никакой религии. Все время в очень дурном, недобром расположении духа. Вспоминание о том, что во мне Бог, уже не помогает. Был у Маши и у брата Сережи. Очень хорошо было у Андрюши. Жду чего-то. А ждать нечего, кроме труда, хорошего божеского труда и смерти. Здоровье слабо. Последнее время тоска, знобит и жар. В эту минуту, 11 часов вечера, мне хорошо. Таня уехала. Нынче от нее милое письмо.

Я сначала думал, что то, что способность учиться есть признак глупости, есть парадокс, но в особенности не верил этому потому, что я дурно учился, но теперь я убедился, что это правда и не может быть иначе. Для того, чтобы воспринимать чужие мысли – надо не иметь своих. Сомнамбулы учатся лучше всех».

Порой на Л. Н-ча нападали минуты раскаяния, и он с ужасом вспоминает свое прошлое:

«За эти дни важно было то, что я не помню уж по какому случаю – кажется после внутреннего обвинения моих сыновей – я стал вспоминать все свои гадости. Я живо вспомнил все или, по крайнем мере, многое – и ужаснулся. Насколько жизнь других и сыновей лучше моей. Мне не гордиться надо прошедшим, да и настоящим, а смириться, стыдиться, спрятаться, просить прощения у людей (написал «у Бога», а потом вымарал). Перед Богом я меньше виноват, чем перед людьми: Он сделал меня, допустил меня быть таким. Утешение только в том, что я не был зол никогда; на совести два-три поступка, которые тогда мучили, а жесток я не был. Но все-таки гадина я отвратительная. И как хорошо это знать и помнить. Сейчас становишься добрее к людям, а это главное, одно нужно».

И снова говорит своим любимым парадоксальным языком:

«Если человек все говорит про поэтическое, знайте, что он лишен поэтического чувства. То же о религии, о науке (я любил говорить о науке); о доброте – тот зол».

Своей дочери Марье Львовне он пишет в шутливом тоне:

«…Последние дни густо шел литератор. Началось с Веселитской, потом молодой марксист Тотомьянц, из «Сев. курьера», потом Поссе, редактор «Жизни», потом Горький, потом Немирович-Данченко. Это все оттого, что прошел слух, что я написал драму, а я только набросал».

В это посещение Горького Софье Андреевне удалось снять его рядом со Л. Н-чем. Горькому это было чрезвычайно приятно.

17 октября Л. Н-ч едет к своей дочери Т. Л-не в Кочеты и живет там до начала ноября, когда переезжает в Москву. Живя в Кочетах, Л. Н-ч писал послание китайцам.

Желание свое написать послание китайцам Л. Н-ч объясняет в письме к Черткову:

Нынче, читая о наказаниях китайцев во имя христианства, ужасно захотелось написать послание китайцам, в котором сказать им, что те христиане, которых они знают и которые их мучают – самозванцы и клевещут на христиан, а что Христос любил бы и помогал бы им».

И в следующем письме он добавляет:

«Вы упоминаете о китайском обращении. Спасибо вам… Я, кажется, писал вам, что главное в этом – это, серьезно, не только возмущающая, но больно оскорбляющая меня клевета на христианство, которым я живу. Неприятно, что под моим именем печатают какую-нибудь неясную, слабую, пошлую статью; но каково же, когда под именем «христианства» проповедуют самые ужасные требования».

Из записанных им мыслей за это время мы приведем наиболее характерные:

«Жизнь есть переход из одной формы в другую – и потому самоотречения, т. е. выхода из своей формы мало, нужно образовывать новую форму. Жизнь этого мира есть материал для этой новой формы.

Думал о том, что если служить людям писанием, то одно, на что я имею право, что должен делать – это обличать богатых в их неправде и открывать бедным обман, в котором их держат».

В ноябре, живя в Москве, Л. Н-ч продолжает думать о послании китайцам и берется снова за их религиозное учение, читает и переводит Конфуция и в дневнике так резюмирует это учение:

Сущность китайского учения такая: истинное (великое) учение научает людей высшему добру, обновлению людей и пребыванию в этом состоянии. Чтобы обладать высшим благом, нужно: 1) чтобы было благоустройство во всем народе; для того, чтобы было благоустройство во всем народе, нужно: 2) чтобы было благоустройство в семье; для того, чтобы было благоустройство в семье, нужно: 3) чтобы было благоустройство в самом себе; для того, чтобы было благоустройство в самом себе, нужно: 4) чтобы сердце было исправлено (чисто?). Ибо, где будет сокровище ваше, там будет и сердце ваше. Для того, чтобы сердце было исправлено (чисто?), нужна: 5) сознательность (правдивость) мысли. Для того, чтобы была сознательность мысли, нужна: 6) высшая степень знания. Для того, чтобы было знание, нужно: 7) изучение самого себя (как объясняет один комментатор).

Все вещи имеют корень и его последствия; все дела имеют конец и начало. Знать, что самое важное, что должно быть первым и что последним, есть то, чему учит истинное учение. Усовершенствование человека есть начало всего. Если корень в пренебрежении, то не может быть хорошо то, что должно вырасти из него».

Далее он излагает это учение подробно, записывая это изложение в своем дневнике. Тут же попадаются и мысли другого рода:

«Открой людям истину, как Евангелие, которая должна спасти их и избавить от зла – и, кроме неприятности, ничего не будет открывателю. Напиши пьесу, еще лучше похабный роман – и тебя засыплют цветами, похвалой, деньгами. Правда, кто-то сказал, что более интеллигентная толпа – дети. Они очень любят говорить про народ, что они дети, а дети именно они – богатые правящие классы».

Китайское учение продолжает его интересовать, и через несколько дней он снова записывает:

«Занимаюсь Конфуцием, и все другое кажется совершенно ничтожным. Кажется порядочно. Главное то, что это учение о том, что должно быть особенно внимательным к себе, когда один, сильно и благотворно действует на меня. Только бы удержалось в той же свежести».

И далее он записывает мысль, указывающую на его сильную духовную работу:

«Боже мой, как трудно жить только перед Богом – жить, как живут люди, заваленные в шахте и знающие, что они оттуда не выйдут и что никто никогда не узнает о том, как они жили там. А надо, надо так жить, потому что только такая жизнь есть жизнь. Помоги мне, Господи».

Весь ноябрь Л. Н-ч провел в Москве, окруженный многочисленными посетителями.

В конце ноября он записывает такую важную мысль:

«Мы, богатые классы, разоряем рабочих, держим их в грубом непрестанном труде, пользуясь досугом и роскошью. Мы не даем им, задавленным трудом, возможности произвести духовный цвет и плод жизни: ни поэзии, ни науки, ни религии. Мы все это беремся давать им – и даем ложную поэзию – «Зачем умчался на гибельный Кавказ» и т. п., науку – юриспруденцию, дарвинизм, философию, историю царей; религию – церковную веру. Какой ужасный грех! Если бы только мы не высасывали их до дна, они бы проявили и поэзию, и науку, и учение о жизни».

В конце ноября Л. Н-ча посетил один замечательный человек, голландец Энгельберг, приехавший к нему со своим молодым другом. Мать этого человека была малайка, а отец – голландец, и наружность его – смуглое выразительное лицо, черные волосы – обличала его смешанное происхождение. Он занимал важный административный пост в голландской Индии, на острове Ява. Исповедуя учение, отрицающее насилие, он удивительно своей сильной волей и бесстрашием умел укрощать без применения репрессий буйные выходки туземцев. Голландское правительство знало это и очень ценило его и посылало в опасные экспедиции. Его удовлетворяло то, что своим присутствием он всегда устранял вооруженное вмешательство в дела туземцев, но его мучило то, что его деятельность служит к укреплению власти метрополии и, следовательно, в конце концов, к насилию. Вот за разрешением этих и других сомнений он и поехал ко Л. Н-чу, взяв годовой отпуск, чтобы отдохнуть и обдумать свой образ действий. Свидание со Л. Н-чем было для него источником большой радости. В письме к своему другу Миропу, также единомышленнику, он описывает это свидание в самых восторженных нотах и с большою серьезностью. Конечно, Л. Н-ч предоставил его совести дело решения главного вопроса, продолжать или оставить административную деятельность в колониях; но общение со Л. Н-чем укрепило Энгельберга в его мировоззрении.

В связи с этим визитом, мы находим у Л. Н-ча заметку в дневнике, что он читает Евангелие по-голландски и удивляется новому смыслу, открывающемуся ему при чтении в необычной форме.

В письме ко мне после этого посещения Л. Н. сообщает:

«Энгельберга я очень полюбил; он скоро будет у вас».

Видеть, однако, его после его возвращения из России мне не удалось. Он часто бывал у меня до поездки и оставил во мне самое радостное впечатление. Но он подробно рассказал и описал в письме свое свидание со Л. Н-чем своему другу Миропу, который и напечатал его рассказ в голландском журнале «Фреде», откуда мы и заимствуем эти сведения.

Декабрь застает Л. Н-ча все еще в Москве и за новой заботой о духоборах. Записывая об этом в дневнике, он прибавляет несколько строк, ярко рисующих его духовное состояние:

«8 декабря. За это время получил письмо из Канады о женах, желающих ехать к мужьям в Якутск, и написал письмо государю, но еще не посылал. Все стараюсь быть немного получше: уничтожить зародыши нелюбви в сердце, но еще очень тихо подвигаюсь. Могу не говорить, не делать – но не могу любовно говорить и делать. Грешен тем, что и прежние дни и в особенности нынче чувствую Sechnsucht к смерти: уйти от всей этой путаницы, от своей слабости – не скажу, своей личной, но условий, в которых особенно трудно вступать в новую школу. А может быть, это-то и нужно. И на это-то я и живу еще, чтобы здесь сейчас бороться со злом в себе (а потому и кругом себя). Даже наверно так. Помоги мне То, что может помочь. Плачу почему-то, пиша это. И грустно, и хорошо. Все невозможно, кроме любви. И все-таки, как праздника – именно праздника, отдыха, – жду смерти.

От Маши милое письмо. Как я люблю ее и как радостна атмосфера любви и как тяжела обратная!»

У нас сохранилась первая версия письма Л. Н-ча к государю о женах духоборцев. Эта версия, не посланная, указывает нам, что даже у Л. Н-ча чаша терпения переполнилась. Вот это письмо:

«Ваше императорское величество, государь Николай Александрович. Вы наверно не знаете и одной тысячной тех ужасных, бесчеловечных, безбожных дел, которые творятся вашим именем. А если что и знаете, то оно представляется вам в таком превратном виде, что не видите всей бесчеловечности и часто глупой, скорее вредной, чем полезной тому делу, которое защищается, жестокости, с которой они творятся.

Из всех этих преступных дел самые гадкие и возмущающие душу всякого честного человека – это дела, творимые отвратительным, бессердечным, бессовестным советчиком вашим по религиозным делам, злодеем, имя которого, как образцового злодея, перейдет в историю – Победоносцевым.

Тысячи и тысячи лучших, высоконравственных, чистых, религиозных, убежденных людей, тех, которые составляют силу народа, уже погибли в нужде и изгнании и теперь гибнут только за то, что они лучшие люди среди народа. А сколько жен, детей этих людей мучалось, голодало и умерло и теперь умирает в нужде и разлуке медленной смертью. Цвет населения не только Кавказа, но России, духоборы, несмотря на все мученья и страданья – их вымерло больше 20 % – бросили навсегда свое отечество, Россию, с презрением и ужасом вспоминая все то, что они перестрадали в ней. 5000 человек молокан карских, столько же эриванских, тоже лучшие из русских людей (прошение которых о выселении я переслал вам), молокане ташкентские, христиане харьковские, киевские, десятки тысяч людей только одного желают – покинуть свое отечество, страну дикого изуверства, гонений и насилия, и, отряхнув прах от ног своих, уйти туда, где людям не мешают исповедовать Бога так, как они понимают Его.

Я стар, мне жить осталось немного, и я давно уже собирался перед смертью сказать вам это: я считаю это своею обязанностью перед Богом, к которому я иду. Полученное мною письмо из Канады, которое при этом прилагаю, заставило меня, не дожидаясь более, сделать это. Прочтите это письмо, оно короткое и предназначалось не для вас. Из него вы увидите все и поймете, если у вас точно доброе сердце, как говорят про вас. Несчастные эти люди, и не они одни (сосланы еще неповинные братья Веригины, где и томятся больше десяти лет в самых ужасных местах Сибири) сосланы в Якутскую область. Жены и молодые женщины, свободные, живущие в достатке, после 5 лет разлуки просят, как милости, возможности разделить с мужьями их страдания. Как ни трудно верить, что у вас доброе сердце, по тем ужасам, которые не переставая совершаются вашим именем – я верю в вас. И когда вы были больны, мне было жаль вас, я боялся, что вы умрете и без вас будет хуже. Я на вас почему-то надеюсь.

Прочтите сами это письмо и, когда уляжется в вас чувство оскорбленной, раздутой гордости, которое вызовет в вас это мое письмо, подумайте, сердцем подумайте (les grandes et les bonnes pensees viennent du coeur) и сделайте то, что вам подскажет это ваше доброе сердце. Прогоните от себя этого злого и бездушного старика Победоносцева, который компрометирует вас и перед русским народом, и перед Европой, и перед историей, велите пересмотреть и уничтожить нелепые, противоестественные и позорные законы о гонениях за веру, которых нет ни в каких государствах и которые позорят тех, кто их поддерживает, прекратите всякие гонения за веру и верните всех сосланных, заключенных за то, что они исповедуют ту веру, которую даже не исповедуют ваши советчики, а только считают, что надобно исповедовать.