Кровавая Мэри

Александр Каневский

Кровавая Мэри

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Короткое предисловие

Я никогда не писал детективов, быть может, это первый и последний. Просто захотелось вдруг нырнуть в новый для себя жанр и по-своему его разнообразить: добавить к детективной фабуле немножко юмора, немножко печали, немножко эксцентрики и, даже, чуть-чуть фантастики – словом, решил удивить чем-то необычным. И удивил, на свою голову!

Завершив повесть, я, ещё в рукописи, дал её прочитать моим самым критически настроенным друзьям. Кто-то хвалил, кто-то делал замечания, кто-то давал советы… Но были и те, кто категорически потребовали подробного обоснования поведения моих героев и моих придумок – с научной точки зрения, юридической, технической, медицинской…

Я стал лихорадочно изучать учебники по химии, сопромату, медицине, юриспруденции, я был уже на пороге написания полновесной диссертации, но вовремя остановился, потому что понял: химиком, механиком, юристом или кардиологом мне уже никогда не быть, да, наверное, и не нужно.

Единственное, что стало ясно – это необходимость короткого предисловия.

Поэтому я его и написал. Итак:

Помимо в меру закрученного детективного сюжета, мне хотелось описать героев этой повести полновесней и поярче, дать им, кроме служебных обязанностей, и собственную личную жизнь, увлечения, привязанности, достоинства и недостатки. Не все они образцово-показательны – некоторые живут не по общепринятым правилам, шокируют окружающих своими пристрастиями и, даже в какой-то момент, нарушают законодательство. А кто-то, вообще, подвержен навязчивой маниакальной идее, которую пытается воплотить в жизнь…

Мне хотелось, чтобы прочитав эту книжку, читатели, даже спустя какое-то время, могли отчётливо вспомнить не только детективную линию сюжета, но и каждого из участников этого повествования, и положительного, и отрицательного.

А что касается упрёка в псевдонаучности, то я заведомо был готов к этому, потому что меня интересовала не технология создания нового монстра, а психология его создателя. И, кстати, уже давно общеизвестно, что мысль материализуется: то, что задумано сегодня, завтра может превратиться в реальность. Фантастика не всегда только подталкивала вперёд, она и предостерегала.

А теперь, добро пожаловать в мою повесть!

В нижнем ящике комода он нашёл мамин дневник, который она вела всю жизнь, несмотря на его постоянное подсмеивание и клички, которыми он её за это награждал: «Гимназистка», «Зубрилка», «Отличница»…

– Мне так легче корректировать свою жизнь, – оправдывалась она. – Что не нравится – вычёркиваю, что по душе – дополняю подробностями, рассуждениями, выводами…

Дневник состоял из пачки толстых общих тетрадей в клеёнчатых обложках, перетянутых резиновым шнуром.

– Я проснулся в шесть часов:Где резинка от трусов?..Вот она, вот она,На дневник намотана! —

дразнил он её. перефразируя эту не очень приличную песенку, совершая ритуальный танец вокруг стола и поддерживая якобы сползающие трусы.

Она переставала писать и они оба хохотали.

Он несколько раз наблюдал, как дописав очередную тетрадь до конца, она выдёргивала последнюю страницу, рвала её на мелкие части и выбрасывала в плетённую мусорную корзинку.

На его вопрос «Зачем ты это делаешь?», пока он был мал, отшучивалась, а когда подрос, объяснила:

– Понимаешь: дойдя до конца каждой тетрадки, я подвожу итог прожитой жизни и понимаю, что наделала много глупостей, что надо было жить по-другому, совсем иначе… Но уже поздно, жизнь не перепишешь… Поэтому я вырываю страницу с итогами всех моих просчётов, в надежде, что исправлюсь, буду больше уделять внимание тебе, бабушке, самым близким друзьям, помирюсь с теми, с кем поссорилась, доделаю то, что не доделала, и, вообще, дальше буду жить очень-очень правильно, но… Когда подвожу итог следующего этапа моей жизни, там повторяются все те же ошибки… Я их снова рву и снова надеюсь…

Конечно, ему очень хотелось, прочитать, что она пишет, но она взяла с него клятвенное обещание – без её разрешения никогда не заглядывать в дневник, и он держал своё слово.

– А когда я смогу его прочитать? – приставал он к ней.

– Настанет день и прочтёшь.

– А если он не настанет?

– Обязательно настанет, обещаю.

Став старше, он понял, о каком дне она говорила, и больше никогда не заводил разговор о дневнике.

И вот теперь все эти заветные тетрадки лежат перед ним на столе, разложенные по номерам: первая, вторая, третья… Их всего двенадцать. И в каждой – последняя страница вырвана: до конца своих дней она была недовольна собой. Но она же не права, не права!.. И почему так мало тетрадок?!.. Она имела право, минимум. ещё на столько же!.. И как много вырванных страниц… Я сам допишу их!.. Они будут о тебе, только о тебе, моей самой великой маме!..

Всё ещё не решаясь заглянуть в её дневник, он встал, прошёлся по комнате, достал из внутреннего кармана пиджака свою прославленную флягу, сделанную по заказу, подогнанную под ширину кармана, но зато непропорционально высокую, почти до подбородка. В отделе её называли безразмерной: даже когда он наливал всем сотрудникам, она оставалась ещё наполовину заполненной. Сделал глоток, сел, закурил и стал перелистывать тетради.

Конечно, почти весь дневник о нём, самом лучшем, самом любимом и неповторимом: как он ел, болел, хулиганил… Как она выслушивала жалобы учителей и переводила его из школы в школу, как он, наконец, окончил десятый класс и получил аттестат… Как провожала его в армию… Как ждала его писем и звонков… Как поддерживала его во время учёбы в Академии МВД… А вот – о том, как его приняли на работу, о его первых успешно выполненных заданиях, благодарностях, премиях…

Из маминого дневника:

«… Ужасно важничает, преисполнен восхищением от самого себя – мой маленький надутый индюшонок… Это нормально, малыш. это пройдёт… А пока покейфуй, покупайся в собственных успехах… А как он был счастлив, когда ему предоставили отдельный кабинетик!»…

Стоп, когда это было?.. Сейчас вспомню… Это было лет десять назад, когда меня перевели в отдел особо тяжких преступлений. А кабинетик дали, чтобы подсластить пилюлю, потому что посылали в какую-то кошмарную командировку…. Конечно, помню!.. Особенно, вечер перед отлётом, когда появилась добрая фея с коньяком…

За окном тогда уже стемнело. Борис, у письменного стола, готовясь к отъезду, перебирал документы, нужные складывал в папку.

Вошла Флора, точнее, вошла её коса, а за ней уже она сама. Коса толстая, тугая, ниже пояса. За такими косами охотятся парикмахеры, чтобы сфотографировать и повесить фото в своей витрине.

– Борис Романович, хотите кофе?

– А!.. – Он отмахнулся, продолжая перекладывать бумаги.

– С коньяком.

– О!.. – У него тогда ещё не было заветной фляги, поэтому он заинтересовался. Взял чашку. – Спасибо! – Попробовал. – Класс!.. Только в следующий раз – коньяк лучше отдельно.

– Понятно.

Она протянула ему начатую бутылку.

– Вы – потрясающий парень! – Борис плеснул в стакан, выпил. – Как вас зовут?

– Флора.

– Классное имя!.. У вас нет сестры?

– Нет. А зачем?

– Её бы могли назвать Фауна… Флора и Фауна – красиво!.. Кстати, как вы тут очутились?

– Убираю. Я поступила в университет, родители далеко, живу в общежитии – по вечерам подрабатываю здесь уборщицей.

– И давно вы у нас?

– Уже второй месяц.

– А чего это я вас не замечал?

Она с улыбкой пожала плечами.

– Наверное, я не очень приметная.

– Не скажите! – Начинает внимательно, профессионально её осматривать. – У вас зелёные зовущие глаза, привлекательно вздёрнутый носик, стройная фигура… А про вашу косу уже давно песню поют: «Дева-краса, чудо-коса!»… И ещё: у вас же потрясающий бюст… С таким бюстом наперевес можно идти в атаку на любого мужика!.. – Видя, что её это смущает. – Ладно, больше не буду… Ой, какой же я мужлан: лакаю ваш коньяк, а вам не предлагаю!.. Хотите глоточек?

– Я не пью.

– А как же у вас в сумке оказалась эта бутылка?

Она растерялась, смутилась, потом взяла себя в руки и ответила подчёркнуто безразлично:

– Случайно.

– А туда случайно не закатилась какая-нибудь закуска?

Она поспешно вынула и протянула ему завёрнутый в целлофан бутерброд.

– Да вы просто находка для уголовного розыска!.. С утра поесть некогда!.. Меня же просто разрывают на части! – важно сообщил он и жадностью откусил. – Вкусно!.. Я ваш должник, вернусь из командировки и сразу приглашу в ресторан.

– Я их не люблю, рестораны: шум, грохот, песни дурацкие: … Я настоящую поэзию люблю, бардов.

– Договорились! Кого именно хотите послушать?

– Окуджаву. Никак на его концерт не удаётся попасть…. Как у него это всё просто и здорово! – Напевает. – «Виноградную косточку в тёплую землю зарою»…

– Замётано. Возвращаюсь и сразу поведу вас на его концерт.

– Билеты не достанете.

– С этой книжечкой?! – он хвастливо и гордо помахал своим удостоверением.

– Забудете.

– Никогда! Вот. – Вынимает из кармана платок и завязывает узел. – Всегда так делаю, чтобы не забыть.

– На ваших платках таких узлов, наверное, уже много накопилось. Лучше я на своём завяжу. – Достаёт кружевной платочек с вышитой буквой Ф. Завязывает узелок, кладёт ему на стол. – Теперь запомните.

– Конечно! – Напевает. – «Скромненький синий платочек…». – Теперь точно не забуду!

Хочет положить его в карман. Она забирает его, прячет.

– Когда вы вернётесь, он будет лежать у вас на столе. Я с вечера буду класть, и каждое утро он вам будет напоминать о вашем обещании. Когда вам надоест его видеть, вы поведёте меня на концерт.

Он улыбается уже с неподдельным восхищением:

– Вы – потрясающий парень!

– Если вы меня ещё раз так назовёте, я завяжу ещё один узелок, чтоб вы запомнили: я не парень, я – девушка!

– Ну, Флора-Фауна! Вы – самый грандиозный… девушка!

Он закрыл тетрадь и грустно улыбнулся: она, и вправду, была очень славной, но больше он её не встречал: его первая командировка затянулась, потом плавно перелилась в следующую… Когда вернулся, Флора уже не работала: перевелась из Москвы в Воронеж, ближе к родителям. «Неохваченный объект» – так называл он ускользнувших от него женщин.

Вздохнул и раскрыл другую тетрадь.

Из маминого дневника:

«… Мне так печально, что Боренька не имеет своей комнаты, куда бы мог пригласить девушку, послушать музыку, попить шампанского и целоваться в нормальных человеческих условиях, а не в тёмных антисанитарных подъездах… Не приглашать её в наше купе, где можно только стоять или лежать – сесть уже негде. Когда ко мне зачастил наш замдиректора Горский, ему пришлось сбрить усы, чтобы поместиться…»

В коммуналке, где они жили первые годы после переезда в Москву, у них была комнатушка при кухне, в которой когда-то обитали кухарки.

Это была большая квартира в старом, ещё дореволюционном доме на Чистых Прудах, давно забывшая слово «ремонт», захламленная, запущенная, пропитанная сочными скандалами и кухонными интригами… Четыре кнопки звонков на дверях, четыре лампочки в туалете…

В первой, самой большой комнате, жила шестипудовая Маруся, которая получила жилплощадь, работая дворничихой. Год назад она вызвала из своей деревни племянницу Зинку, пообещав вывести её в люди. И вывела: выдала за алкоголика Федю, который ставил туалеты на дачных участках.

Из этой комнаты часто доносился нежный девичий голос:

– По рылу его, по рылу!

Это Зинка вдохновляла Марусю, которая половой тряпкой била Федю, когда он приползал домой, отпраздновав установку очередного туалета.

– Налакался, свинья собачья!.. Жены бы постеснялся, харя небритая!.. Ребёнку бы принёс чего-нибудь витаминного!..

У Зинки и Феди год назад родился сын. Федя очень гордился этим событием и надеялся вырастить из него туалетного помощника, но произошло непредвиденное…

Первое слово, которое обычно произносит ребёнок – это «мама» или «папа». Федин сын первым произнёс «Коля» – это было имя соседа, что, естественно, вызвало огромный, незатухающий скандал.

– А хто докажет, шо это мой личный сын, а?..

Может, я ему не родной отец, а приходящий!..

– Ты можешь закрыть свой поганый рот?

И следовал прицельный удар тряпкой по физиономии.

Такие сцены повторялись почти ежедневно до тех пор, пока не раздавался стук в дверь и угроза Марфы Леонидовны:

– Я опять вызову участкового!

Марфа Леонидовна преподавала химию в соседней школе, была заседателем в суде, поэтому её все побаивались. Она была строгой и всегда недовольной, отчитывала всех, делала замечания… Вместо выражения лица у неё было постоянное возражение. Она напоминала шипящую змею, и Борис утверждал, что у неё даже язык – раздвоенный. Он называл её «Марфа Людоедовна».

Проходя мимо Марусиной двери, Людоедовна останавливалась и громко вопрошала:

– Почему ребёнок опять плачет?.. Вы не умеете с ним обращаться – я направлю к вам социального работника!

А если за дверьми было тихо, это тоже её настораживало:

– Почему ребёнок молчит? Он что, умер?..

Однажды она с ужасом узрела, что Борис повесил в туалете портрет Ленина. С ней чуть не случилась истерика:

– Как ты посмел?!. Ленина?! В туалете!?.. Немедленно сними!

– А почему Маяковскому можно, а мне нельзя?

– Причём тут Маяковский? Почему ты решил, что у него в туалете висел портрет вождя?

– Конечно!.. Иначе б он не написал: «Я себя под Лениным чищу!»

Был дикий скандал. Пришлось снять – Людоедовна угрожала написать в КГБ.

Напротив их коморки жил сосед Коля – это к нему ревновал Федя свою Зинку. Коля был одинокий и неухоженный. Если отталкиваться от определения «купаться в роскоши», то Коля купался в нищете. В комнате стоял кухонный столик с никогда не мытой посудой, три табуретки и два топчана. На одном спал Коля, на другом – кореец Ким, который снимал у него угол и готовил очень острые блюда, от которых Коля приобрёл гастрит. Кореец зарабатывал, играя в скверике на флейте, поэтому его называли «Жид со скрипкой». Комната никогда не убиралась, в ней было столько грязи, что её можно было продавать как лечебную. Кроме того, там водились клопы, которых Коля подкармливал своей любовницей, ночевавшей у него по субботам. Корейца клопы не кусали: в нём было много перца.

За стенкой, в соседней комнате, жила вдова покойного политкаторжанина, которая давно перескочила через свой столетний юбилей, но. с помощью палки, ещё сама передвигалась и даже участвовала в кухонных разборках, размахивая этой палкой. Экономя на электричестве, она не поставила собственную лампочку ни в коридоре, ни в кухне, ни в туалете, а освещала себе путь церковной свечой. Когда, закутавшись в одеяло, с горящей свечой в руке, она выходила из своей комнаты и шла по тёмному коридору к тёмному туалету, её можно было принять за ночное приведение, вышедшее из склепа.

Все соседи уже много лет стояли в очереди на «улучшение жилплощади».

Театр каждый год взывал к исполкому, чтоб ведущей актрисе их театра Людмиле Пахомовой, наконец, выделили отдельную квартиру, без которой она не может нести искусство в массы. Но ничего не продвигалось, пока не помог случай: после перестройки на их коммуналку положил глаз какой-то преуспевающий делец и забрал её, купив каждому соседу по отдельной однокомнатной квартире. Конечно, все были счастливы, но больше всех ликовал Борис: наконец-то, они избавились от неусыпного надзора Людоедовны. Кроме того, уходя в армию, он втайне надеялся, что отдельное жильё поможет матери найти мужа и наладить свою личную жизнь. Поэтому же, когда отслужил и поступил в академию, обитал в общежитии или у своих постоянно меняющихся дам. Но и в новой, отдельной квартире на Русаковской набережной, Людмила Михайловна продолжала жить одна, хотя у неё было много поклонников, переходящих в любовники, но никого долго в своей квартире и в своей жизни она не задерживала… Если б не регулярные сердечные приступы, она бы всё ещё продолжала тащить на себе весь репертуар театра. Но после того, как прямо на сцене, аристократ Эдвин вместе с санитаром «Скорой помощи» уложили её на носилки, она ушла на пенсию, отказалась от главных ролей – участвовала только в эпизодах.

Из маминого дневника.

«… Я так часто врала о своём возрасте, что уже сама забыла, сколько мне лет. Боюсь отрывать листок календаря мне кажется, будто я отрываю день своей жизни. Поэтому, недавно провела декаду борьбы за бережное отношение к себе. Призналась себе в любви и ответила себе взаимностью. Затем подошла к зеркалу, висящему на стене, и стала себя рассматривать, долго рассматривала – разозлилась и плюнула в него: я всё равно лучше!.. Подумаешь, морщинки и синяки! Если бы не я, какое б у меня было здоровье! (Кажется, до меня это сказал граф де Мирабо).

Бабий угодник Горский, недавно утешал меня: «Женщины не стареют – они набираются мудрости и опыта. Ты ещё – настоящая секс-бомба!»… Да, я ещё секс-бомба, но уже замедленного действия.

Но мудрости я, действительно, набралась: убрала зеркало со стены, чтоб не огорчало»…

Когда он заскочил к маме, чтобы, как всегда, оставить какие-то продукты, купленные в магазине, в комнате был дикий беспорядок: скатанный ковёр, сдвинутые стулья, тарелки на столе, подушки, упавшие с дивана… Людмила Михайловна, закутавшись в оренбургский платок, сидела в кресле и читала журнал. Увидев сына, счастливо улыбнулась, отбросила чтиво и поднялась ему навстречу.

– Сиди, сиди! – он вернул её в кресло, обнял, поцеловал, затем удивлённо спросил. – Что у тебя творится? К тебе нагрянул ОМОН?

– Вчера я пригласила гостей: отмечала свой день рождения…

– Ой, какая же я сволочь – ведь вчера было 19 июля!.. Я забыл!.. Прости, мама, прости…

– Не рви на себе волосы: я тебе давно всё простила, авансом… Просто была полукруглая дата – шестьдесят пять. Пришли даже мои сослуживицы из театра, и с плохо скрываемым удивлением, что я ещё жива, поздравили меня с днём рождения… Я бы не отмечала. но вчера был ещё один мой праздник, причём, самый любимый: день развода с твоим отцом.

– А чего посуда не вымыта?

– Утром дали горячую воду, но забыли её нагреть.

– Что-нибудь вкусненькое осталось?

– Только яичный ликёр – можем поджарить из него яичницу…

– Я тут тебе кое-что принёс. – Вынимает из сумки сыр, масло, колбасу, яблоки. – Это будет закуска. А выпивка всегда при мне. – Ставит на стол свою флягу – Мы сейчас вдвоём отпразднуем.

Людмила Михайловна кивнула в сторону фляги.

– Ты всё ещё таскаешь её с собой?

– Однажды, по твоему настоянию, я перестал выпивать. Появилось много свободного времени, подсчитал, сколько за все годы пития я потратил на выпивку – оказалась такая страшная сумма, что от ужаса мне пришлось снова выпить!.

– Сыночка, но ведь из-за этого пристрастия тебя не повышают в звании.

– И прекрасно! Дадут подполковника – засяду в кабинете среди бумаг, и уже не смогу любимым делом заниматься: преступничков ловить!.. Не волнуйся, мама: я не алкаш, я выпивоха, – это разные понятия! – Достаёт из серванта две рюмки, наполняет их. – Давай выпьем за моего самого красивого, самого умного, самого понимающего меня друга – за тебя, мама!

Выпивает, целует её.

– А я выпью за самого несерьёзного и самого дорогого мне мальчика, за тебя, малыш!

– Хорош малыш – в ноябре уже сорок!.. Когда об этом подумаю, становится так грустно!

– Перестань печалиться, послушай старую опытную маму: отпразднуешь день рождения, потом придешь к своей самой привлекательной любовнице, переспишь с ней ночь и поймёшь, что ничего не изменилось!..

– Не шути, не в этом дело!.. Уже сорок – а жизнь пробежала мимо. Я не посадил сад. не написал книгу и не вырастил сына…

– Мой маленький мальчик взрослеет!

– … В сорок мужчины уже стреляются… – продолжал он.

– или женятся, – вставила она.

– А что раньше: стреляются или женятся?… Я думаю, сначала женятся, тогда легче застрелиться…

– Перестань кокетничать! Ты так много сделал за свою жизнь: ловил грабителей, убийц, фальшивомонетчиков, педофилов… Ты очищал страну – это дорогого стоит!..

– Судя по тому, сколько ещё в стране дерьма, я не очень её очистил… Вот. знаешь, мама, если бы поймать Осаму бин Ладена или кого-то вроде него, тогда…

– Слушай, а почему ты мне никогда «мамочка» не сказал? За всю жизнь – ни разу!.. Всё «мама», «мама»…

– Не получается. Несколько раз пытался, но язык не поворачивался, не умеет сюсюкать. Я за тебя жизнь отдам, с радостью, не раздумывая, но без красивых слов – зачем они тебе? Ты ведь сама прекрасно знаешь, что они сейчас обесценены!

– Знаю. Давно знаю. И всё равно хочу! Всегда хотела слышать их, от мужа, от поклонников и особенно от любимого сына… И я надеюсь, что когда-нибудь ты меня назовёшь «мамочкой»…

– Обязательно: ещё немного подрасту, состарюсь, впаду в детство и назову.

– А знаешь, почему так?.. Я ведь бабушку тоже никогда мамочкой не называла: мама, мать, мамка, матушка… – вздохнула, указала пальцем в потолок. – Там всё видят и возвращают нам, как бумеранг… – Снова вздохнула. – И ещё меня мучает: уже год не была на её могиле… А на той неделе получила письмо из Владимира: её памятник потрескался, покосился – надо привести в порядок.

– Мам, обещаю: в первый же свободный день заеду за тобой и рванём во Владимир. – Увидев на подоконнике четырёх одинаковых плюшевых зайцев в целлофановых пакетах, удивился. – Что это за близнецы?

– Подарки моих бывших поклонников – они ещё помнят, что я любила игрушки.

– Но почему одинаковые подарки?

– Одинаковые вкусы – поэтому они все и выбирали меня… – Вдруг закрыла лицо руками и сама себя прервала. – Ой!.. Не могу!..

– Что с тобой, мама? – испуганно спросил Борис.

– Выколи мне глаза! Немедленно!

– Чего это вдруг?

Она патетически произнесла:

– Чтоб я больше никогда не видела на тебе таких нечищеных туфель!.. – Потом резко сменив тон, назидательно завершила. – А вот если б ты был женат, тебя бы не выпустили из дому в таком виде!

Борис с облегчением вздохнул.

– Фу-у!.. С тобой не соскучишься!.. Кстати, а чего это вдруг ты заговорила о моей женитьбе? Ты ведь меня раньше никогда к ней не подталкивала.

– Потому что раньше у тебя не было прав на вождение семьи.

– Чего, чего?..

– Когда мужчина садится за руль, он должен иметь права на вождение машины. Когда мужчина женится, он должен иметь права на вождение семьи.

Борис рассмеялся.

– Ну, ты придумаешь!.. А что должно быть записано в этих правах?

– «Не превышай скорость, не врезайся в чужой ряд, не обгоняй женщин-водителей, не доводи до крушения»… Раньше ты не имел этих прав, поэтому я не настаивала, а теперь… Ты созрел для ответственности за женщину, за детей… Не верь бабам, которые всюду провозглашают свою независимость от мужчин. Я тоже принадлежала к этой гнусной категории женщин, которые яростно добиваются полной эмансипации…. Какая же я была дура! Господи! Когда нас снова закрепостят!.. Налей мне ещё чуть-чуть и давай выпьем за это…

– Нет. Я хочу выпить за твоё здоровье.

– Пить за моё здоровье – это всё равно, что пить за мир во всём мире… Кстати, любимый тост твоего отца.

– Ты всегда уклонялась от ответа – ответь сейчас: как ты решилась уйти от него?.. Актриса райцентровского театра, с микроскопической зарплатой, с маленьким ребёнком?… Бросить обеспеченную жизнь и переехать в чужой, огромный город Москву – это же страшно!

– Страшнее было оставаться: жизнь с ним напоминала сплошное партсобрание… В нём всё меньше и меньше оставалось человеческого – он превратился в партийного зомби: с подчинёнными разговаривал сплошными лозунгами, дома – давал указания и принимал постановления. Даже в постели, занимаясь сексом, он как-будто выносил мне выговор с занесением в личное тело…

Из маминого дневника:

«… Жил только по директивам партии.

Когда ввели сухой закон, и поступила директива бороться с пьянством, он запретил в ресторанах подавать даже пиво. Лишь на поминки разрешалось шампанское, поэтому в ресторанах свадьбы оформляли как похороны, невеста, на всякий случай, приходила в белых тапочках, а гости, на всякий случай, вместо букетов, приносили венки…