Призраки (сборник)

– Галина, – произнесла Теплишина, отойдя от шока. В голосе ее клокотало возмущение, – ваш брат мог получить аттестат, окончить училище, найти работу. Он не стал бы инвалидом.

Галя ухмыльнулась зло. Сверкнула золотыми коронками.

– Брат имеет то, что и не снилось вам. Мы счастливы здесь.

– Возможно, – смягчилась Настя, – но Митя – ребенок. И он другой. Он славный парень, ему необходимы знания, образование, профессия, простор. Эта добровольная изоляция, – учительница обвела жестом кухню, – эта резервация без электричества…

Митина мама покачала головой.

– Мы поселились тут, когда еще не было вашего города. Это вы загнали нас на свалку. Спилили лес. Построили мост и дорогу, а после бросили их ржаветь. Вы изгадили землю моего деда. А теперь вините нас, что мы живем на помойке?

– Я не… – Настя запнулась. Монолог Гали смотрелся бы естественно в фильме об индейцах, отчеканенный вождем Оленья Скала. – Я понимаю. Но мальчик не вырастет полноценным на сортировочной. У него уже появляются странные идеи. У него нет друзей.

– Ошибаетесь, – фыркнула Галя, таращась на дощатый настил пола, – у него будет много друзей. Он уезжает.

– Что? – встрепенулась Теплишина, – куда?

– К родне. Там… там гораздо чище.

– А школа?

Галя продемонстрировала гостье сутулую спину. С футболки улыбались молоденькие Мелани, Джери, Эмма и Виктория. Зазвенел чайник, щелкнув, зажглась конфорка.

Настя прокашлялась, собираясь с мыслями. Она была убеждена, что бездельники из области, от санстанции до службы опеки, разворошат жучиное гнездо. И она костьми ляжет, чтобы ускорить процесс.

– Девушка во дворе – ваша родственница?

– Мы все, – прокряхтела Галя, – родственники.

«Не сомневаюсь», – черство подумала Настя, а вслух сказала:

– Она состоит на учете в роддоме? Где она будет рожать?

– Мы не бомжи, – Галя ошпарила учительницу пренебрежительным взглядом. – У нас есть паспорта и прививки, и разные полезные навыки. Но наши ценности… находятся глубже ваших. Эта земля оберегает нас от зевак, ваших врачей и чиновников.

– И что это объясняет?

– Вы не поймете. Будете пить чай?

– Нет, спасибо. Мне надо поговорить с Митей.

– Позже.

– Сейчас же, – потребовала Настя. Грудь невыносимо чесалась, но она не обращала внимания.

Галя пожала острыми плечами и молча вышла из избы.

Настя покосилась на фиалковую шторку. На уголок рисунка. Шагнула вперед, отдернула штору, обнажая белую громадину печи.

Глиняную поверхность от лежанки до зольника опоясывал ровный круг и второй, поменьше, вписанный в его сердцевину. Внешний круг щетинился деревцами, схематичными елями. Наружу – кроны, корни внутрь.

«Планета в разрезе», – озарило Теплишину.

В маленьком круге, в условном земном ядре, сидело знакомое Насте чудовище с пастью-звездой и звездами-лапами. Зона между кольцами была испещрена подобием туннелей, по ним к существу ползли крошечные черные фигурки.

У фигурок отсутствовали ноги.

Засвистел чайник, Настя вздрогнула от неожиданности. Узловатые пальцы вцепились ей в волосы.

Учительница заверещала. Сердце ухнуло в пятки. С печи свешивалась рука, тощая и дряблая, заляпанная пятнами лишая. Клешня с силой тянула вверх, и Насте пришлось встать на цыпочки. Скальп горел огнем. Из темноты на нее смотрели пышущие ненавистью глаза. Старуха чавкнула ввалившимся слюнявым ртом. Не голова, а череп, драпированный желтым пергаментом. Золушка.

– Нет, мама! – заорала, врываясь на кухню, Галя.

Старуха продолжала тащить к себе жертву. Лицо Насти уперлось в глину, и угольный человечек отпечатался на ее щеке.

– Мама, не смей!

Клешня с неохотой отпустила шевелюру гостьи и убралась во тьму.

– Заройте меня, – прохрипела старуха, – положите меня в домовину без дна.

– Вы как? – Галя потормошила перепуганную Настю. Та отплевывалась и тяжело дышала.

– Нормально, – наконец вымолвила учительница. Привела в относительный порядок платье и прическу. Даже сумела улыбнуться.

Галя зашторила печь, спрятала безумную старуху и рисунок.

– Мама не в себе, – сказала она извиняющимся тоном.

– Моя тоже, – вздохнула Настя.

Галя выключила кипящий чайник.

– Митя на улице. Он проводит вас до моста. Вам пора. Передайте тем, кто вас послал…

– Никто меня не посылал, – обронила Настя устало. – Никто не знает, что я к вам ходила.

Мальчик топтался у курятника. Исподлобья взглянул на учительницу.

– Пойдемте, – сказал он едва слышно.

Они двинулись к поселку, огибая лужи и груды металлолома.

Первой заговорила Теплишина:

– Мама сказала, ты уезжаешь.

– Да, – подтвердил Митя невесело, – к прадедушке.

– Ты сам этого хочешь?

– Да, – буркнул он. «Нет» – закричала каждая его клеточка.

– Ты не обязан бросать учебу.

– Я… – мальчик набрал полную грудь воздуха. – Я думал, прадедушка меня не пригласит. Я слишком не похож на братьев и сестер, которые живут с ним. – Он вперился в рыжую землю. – Всегда нужен тот, кто охраняет погреб, и я планировал остаться. Как мама, как дядя Коля. Но прадедушке понравилось, как я рисую.

Митя нервно улыбнулся.

– Ты нарисовал ту картинку на печке?

– Ага.

– У тебя талант.

Он понуро хмыкнул.

– Где живет твой прадедушка? Это далеко отсюда? Ты мог бы учиться в его городе.

– В его городе нет школ.

Настя вспомнила существо с пятиконечными звездами лап. Митя настолько боится переезда, что представляет прадеда монстром?

– Расскажи о прадедушке.

– Все мечтают быть с ним. Он… как король. Его пригласили те, кто раньше жил внизу, пригласили править страной Миллиарда Корней. Он…

– Митя, – перебила учительница детские небылицы. Они встали у гниющего маневрового тепловоза. Настя собиралась спросить про записку. Но вместо этого спросила: – Почему у человечков на рисунке нет ног?

– О, – его лицо посветлело, как лицо испытуемого, которому в кои-то веки задали вопрос с несложным ответом. – Внизу очень тесные норы. Ноги мешают. И это гостинец для прадедушки Северина.

– Митя, ты должен пойти со мной.

– Нет, – в ужасе прошептал мальчик.

Вороны снялись с крана, черные стежки на холсте вечереющего неба.

– Мы обратимся в милицию, в специальные инстанции, мы…

Рев двигателя стегнул по ушам, взорвал тишину сортировочной. Настя обернулась. По пустырю тарахтел мотоцикл. Митина мама нахохлилась над рулем, в коляске восседал Коля Жук.

– Что проис…

В последний момент до учительницы дошло, что они не притормозят. Она отскочила, и пригоршня щебня оплескала ее, ужалила бедра. Туча пыли покатилась за «Явой». Мотоцикл разворачивался.

– Спасайтесь! – воскликнул Митя и нырнул под тепловоз. Настя кинулась вдоль огрызка путей. Сандалии набивались камушками, от страха сводило челюсти, и кислород в легких обретал свойства колючей проволоки.

Мотоцикл догонял. Коля выпростал культю, целя протезом. «Ява» поравнялась с Настей, но беглянка вильнула влево, и крюк чиркнул у ее виска, намотав и выдрав клок волос. Адреналин заглушил боль.

Настя ринулась к мосту, до него было метров пятьдесят. Сзади ревел мотор мотоцикла. Не успеет. Боже, не успеет!

Она споткнулась, выпустила сумочку, плюхнулась в лужу. Треснуло по швам платье. Захлебываясь слезами, учительница поднялась на ноги.

Клубы пыли наплывали. Крюк протягивался к ней, ближе, ближе.

Неужели это действительно происходит?

Настя метнулась на перекошенную платформу дрезины. С подола лилась грязная вода. «Ява» проскользнула в полуметре от нее и пошла на новый круг.

Не мешкая, Настя спрыгнула с дрезины, побежала мимо ржавого товарняка. Вернее, ей казалось, что она бежит. Ручейки преграждали дорогу ковыляющей учительнице, за ребрами товарняка мелькал мотоцикл.

Он выскочил из-за угла, вздыбился диким зверем. И устремился к Насте на предельной скорости. Она не моргала, парализованная, загипнотизированная. Сдавшаяся.

В пыли сформировались сосредоточенные морды Жуков.

Настя уже различала веснушки на носу рыжей солистки «Спайс герлз», когда земля под преследователями просела и мотоцикл уткнулся в край ямы, взбрыкнул задними колесами. Коля вылетел из коляски, кувыркнулся, теряя протезы. Врезался всей массой в торец тепловоза. От удара его брюхо лопнуло, и на нагревшийся за день металл шлепнулись желтые комки жировой ткани, напоминающие пузырчатую рыбью икру.

Ноги Насти подогнулись, она стукнулась ягодицами о железный хлам. Наблюдала сквозь слезы, как вокруг материализуются тени. Приземистые дядья Мити шагали к ней, вооруженные ножами и тесаками. Разглядела она и беременную женщину с огородной сапкой наперевес.

Они обступали, молчаливые, мрачные.

Сопротивление бесполезно. Настя всхлипнула. Лезвия начали взмывать к закатному небу.

– Стойте!

По пустырю хромала Галя. Правая сторона мышиной физиономии была стесана до мышечных волокон. Кровавые клочья болтались у скулы.

Галя наклонилась над учительницей. Рванула воротник, стащила платье к талии. Настя прикрыла ладонями лицо.

Жуки уставились на ее грудь в испачканном бюстгальтере, на кольчугу, в которую ее облачила природа. Бородавки усеивали кожу от ключиц до пупка: скопление твердых наростов, размером с ноготок, они облепили вершины молочных желез, как дополнительные уродливые соски.

Настя разрыдалась. Униженная. Исполосованная копошащимися по ее наготе взглядами.

– Шершавая, – процедила Галя тоскливо и коснулась собственного израненного предплечья. – Северину придется по душе.

Рукоять тесака обрушилась на макушку учительницы, и обморок избавил ее от позора.

В забытьи она видела Дмитрия Елисеевича. Директор школы зачем-то надел футболку с принтом лондонской девчачьей группы. Он щекотал Настин живот, и каждый волосок его усов был иглой шприца.

– Это обезболивающее, – пояснял он голосом Гали.

Жабы с зубами-кинжалами кромсали ляжки.

– Целка, – сказал Дмитрий Елисеевич удивленно.

Потом Настю несли через дверь с пастью и лапами-звездами, по ступенькам в прохладную мглу, и Митя бежал следом, умоляя пощадить ее, но кто-то из Жуков отпихнул мальчика.

Была еще огромная дыра, и запах сырой земли, и храп.

«Это мама храпит», – подумала Настя, успокаиваясь.

Маленькие ручки потрогали ее, поволокли сужающимися туннелями.

Корни царапали забинтованные обрубки, но Настя не ощущала боли.

Слепые подушечки пальцев вчитывались в шершавую плоть, как в текст Брайля.

Настя закричала, а ледяные пальцы стали читать ее десна и язык.

Глубоко внизу что-то ворочалось и нетерпеливо храпело.

Ночь без сияния

Это видео Люда Белиникина показала коллегам три дня назад. Коротенький ролик с «Ютуба», тридцать пять просмотров – явно не то, о чем мечтал загрузивший его пользователь. Разобрать что-то было непросто, середина марта – а клип датирован прошлой субботой – отметилась ураганами, ветер дул со стороны Белого моря, лютый, пробирающий до костей даже обвыкшихся северян. Картинку затушевала вьюга, к тому же у оператора тряслись руки – то ли от холода, то ли от предвкушения легкой интернет-славы. В общих чертах содержание ролика сводилось к тому, что по улице, кутаясь в метель, брела темная фигура, и Демид Клочков, зевнув, обозначил ее термином «какая-то хрень».

– Ничего не замечаете? – Люда прокрутила видео заново, и на экране «андроида» замельтешили снежинки.

– Ну, мужик в шубе, – сказал Клочков.

– Да ты к фону присмотрись! Вон труба, вон вывеска Сбербанка. Это же напротив нашего магазина снято.

– Точно! – воодушевился Клочков. – Хоть чем-то прославимся. Даст Бог, табличку мемориальную повесят: «По этой улице весной две тысячи шестнадцатого ходил дядька в шубе».

Белиникина хихикнула и игриво шлепнула сотрудника по плечу. Один Ваня Григорьев не смеялся. Худой и бледный, он работал в магазине «Северянка» второй месяц и прослыл пареньком замкнутым, от которого не добьешься лишнего слова. Зато справлялся отлично, при своей щуплости и низком росте давал фору мускулистому Клочкову. Ильин, хозяин «Северянки», нарадоваться не мог. Да и где вы еще отыщете грузчика-трезвенника?

Вернувшись в тот день домой, Ваня включил допотопный компьютер и позвал деда.

Старик долго глядел на монитор слезящимися глазами.

– Чучун это, – был его вердикт, – абаасы кыыла. Разбуженный, злой. Где его сняли, Уйван?

– На Аляске, – сказал парень тихо.

Дед поковылял в спальню, по-якутски благодаря богов верхнего мира за то, что не пускают к жилищам людей существ из мрака.

Через три дня ту же молитву читал Ваня, таская ящики со склада.

Щедрые проектировщики отвели под торговую зону первый этаж хрущевки, и помещение магазина тянулось на десятки нефункциональных метров, повторяя в миниатюре историю всего городка. Отгремели фанфары, отжили свое энтузиасты-покорители Русского Севера. И добыча циркониевого сырья оказалась не таким уж перспективным занятием. В заполярном городке, рассчитанном на сто тысяч жителей, обитало тысяч двадцать. Молодежь уезжала: кто в Мурманск, кто на континент, и снег заносил пятиэтажки, как заносил ранее срубы вымерших хуторов.

Тайга нависала над оплотом цивилизации, по горизонту щетинились соснами грозные утесы. Они вздымались силуэтами мамонтов, окружали городок. К ледяным далям, к вечной мерзлоте ползли облака. Здесь, среди редких фонарей, среди пятиэтажек с пятью-шестью горящими по вечерам окнами, люди смотрели ток-шоу, общались в социальных сетях, старались не отставать от большой земли. А совсем близко шуршал кронами вековой лес, кричало и охало в валежинах, и тени плавно скользили меж лиственниц; под их лапами пружинился губчатый мох, проваливался снег, испещренный глухариной клинописью, хрустела хвоя. Порой они вылезали из дебрей, неправильные тени.

И тогда кто-нибудь пропадал. Или находили, например, фуру с распахнутыми дверцами кабины, а водителя находили чуть позже. В омуте под руинами мельницы. Мельничное колесо и плотина поросли илом, и дальнобойщик, как мумия, тиной обвернут, и еловая шишка в горле. Зачем-то понадобилось ему, дальнобойщику, покинуть машину, топать по рыжим от стоячей воды бочагам к бору, к мельнице, – наверное, голубики отведать хотел. Голубика в этих краях вкуснейшая.

– А кто, – спрашивал дед Ваню, – в болотцах и озерах живет?

– Аглулики, – отвечал, как на экзамене, представляя осклизлых рыболюдей, – и сюлюкюны.

Дед хвалил, довольный. А мать слишком уважала старика, чтобы перечить, что, мол, тринадцать лет мальчишке, взрослый для сказок, и XXI век на дворе. Оно-то двадцать первый, но вот тюкнешь по сосенке топором, а из нее сочится красная медовая живица – кровь иччи, что в стволе жил.

– Иччи хорошие, – рассуждал школьник Ваня. Друзья резались на «икс-боксах» в «Pro Evolution Soccer» и «Prototype». Он предпочитал лес, компанию всезнающего деда. Пьянящий запах грибов, прелых листьев, гниющих деревьев, аромат осеннего увядания.

– А кто плохие? – щурился старик.

– Призраки-абасы, – мальчик загибал пальцы, – и юеры, якутские упыри. Ангъяки, злые души младенцев, и оборотни ийраты. Они в полярную лису превращаются и в оленей-карибов. И чучуна, конечно.

Если обнаруживали примятые соцветия козлобородника, Ваня говорил, что это Инупа-сукугьюк прошла. А если дохлый олень на таежной гари попадался с перевязанными тальником копытами – что Мээлкээн охотился.

Мама опасалась, что после дедовых баек мальчика будут мучить кошмары, но спал он спокойно, лишь однажды демоны потревожили сон: Махаха, самый страшный из них, гнался по лесу за Ваней, безумно хохоча и чиркая железными когтями. Звук был такой, словно точат лезвие о лезвие. Во сне Ваня спрятался под облепихой и наблюдал, как Махаха рыскает по поляне, с синей кожей и выпученными бельмами, и высекаемые когтями искры – чирк-чирк-чирк – тают в темноте.

Когда Ваня заканчивал седьмой класс, у матери диагностировали рак мозга. Не спасли ни врачи, ни заклинания-аглысы. Она наглоталась таблеток накануне химиотерапии. Ваня не плакал на похоронах и погодя спросил у деда, не возвратится ли мать в обличии деретника, кровожадного зомби?

– А мы ритуал проведем – не возвратится.

Славно сработал дедовский ритуал.

– Эй, Иван! – окликнул парня Ильин. Начальник был грузным мужчиной с проседью в бороде. – Поди-ка сюда.

Флуоресцентные лампы лили экономный свет на полупустые прилавки. Люда расставляла товар так, чтобы занять хотя бы половину полок. Покупатели не толпились в просторном зале – постоянным клиентом было эхо, гулко отражающееся от дальних, скрытых тьмой углов. В квартирах над магазином жили с полдюжины семей, и те посещали современный супермаркет по соседству. Впрочем, единодушно доверяли «Северянке», приобретая мясо. Магазин снабжали охотники, и оленина была высшего сорта.

– Шабашим, – сказал Ильин, доставая из пакета фрукты и контейнеры с салатами. Люда ассистировала ему.

– А что за повод? – потер руки Демид Клочков, мясник.

– День рождения у меня вчера был.

– О, отец, ну, за такое и выпить не грех! Ванька, да брось ты ящики свои.

От алкоголя Ваня отказался. Соврал, что антибиотики принимает. Чокались без него: мужчины – алюминиевыми походными рюмками, Люда – пластиковым стаканчиком с вином. Ваня ел мандарин, очищал сосредоточенно и медленно прожевывал дольки.

Сдержанно улыбался анекдотам и исподтишка поглядывал на Люду.

Она была слегка полноватой, но симпатичной, с пышными формами и смоляными, до локтей косами. Пару раз она снилась Ване, голая, лежащая на палой, в шафрановых разводах, листве. Голодная, сладкая, как перезревшая брусника. Проснувшись, он застирывал плавки в ванной.

Первая бутылка прикончена. Клочков отлучился домой сказать жене, что припозднится. Мобильная связь сбоила. Обычное дело в их глуши.

– Простите, – встал из-за стола Ваня, – я собак покормлю.

Услышал в дверях вопрос Люды:

– А он кто? Казах?

– Якут, – сказал Ильин. – У него дед, говорят, шаманом на родине был.

Над гольцами, над тундрой, над урочищами и ручьями плывет глаз. Имя ему Иститок, размером он со спутник, ресницы пятиметровые. Иститок все видит: каждую былинку, каждую ягоду и каждый грех людской. Строго наказывает нарушителей. Ийратов насылает и кого похуже. Ванин дед узрел Иститок, отбывая срок в лагерях. Потому у него зрение особое, и у Вани по наследству тоже.

На улице безлюдно. Единственный автомобиль – припаркованный «мерседес» Ильина. В домах спят давно или умерли. За придорожным буераком – пустырь, неоновые вывески «Сбербанк» и «Танцевальная школа». В белесое ночное небо дымит труба районной котельной. Свет колченогого фонаря будто затвердел, кристаллизировался игрушкой с острыми гранями, пучком оранжевой проволоки.

Ваня вдохнул колючий воздух. Поддел ботинком собачью миску. Мясо в ней заиндевело, припорошенное снегом. Парень нахмурился, озирая пустырь.

– Найда! Отшельник! – посвистел, но дворняги не отозвались привычным радостным тявканьем. Он перевел взгляд на холмы вдали, черные пики сосен, впившиеся в небосвод. Контуры тайги с ее причудливыми тенями.

– Не помешаю? – спросила Люда, появляясь на пороге. Щелкнула колесиком зажигалки. Огонек озарил ее хорошенькое личико в пещере капюшона. – Как думаешь, сегодня будет северное сияние?

– Вряд ли, – ответил он и засунул руки глубже в карманы.

– Раньше во время сияния по городу парочки гуляли, – произнесла она мечтательно. – Только по нему и буду скучать, когда уеду.

– Уедешь?

– Ну, рано или поздно. – Люда затянулась сигаретой. – А у тебя девушка есть? – сменила она внезапно тему.

Ваня качнул головой.

– Странно. Ты нормальный парень, серьезный. Такие женщинам нравятся.

«Правда?» – едва не вырвалось у него.

По пустырю, со стороны высохшего ручья, торопился Демид. Он махал шапкой и что-то кричал.

– Чего это с ним? – Люда затушила окурок об ободок урны. Недоброе предчувствие захлестнуло Ваню, хотя мясник и улыбался во все зубы и вроде посмеивался на ходу.

– Кличьте Ильина! – сказал он, привалившись к фонарю.

– Что случилось? – спросила Люда.

– Фух, – Клочков сплюнул в сугроб. – Мужик этот… ну, с ролика. Волосатый. Он у гаражей. Да не стойте вы как истуканы. Идем снимать его, говорю.

Мясник шагал впереди. За ним – заинтригованные Ильин с Белиникиной. Люда несла под мышкой початую бутылку вина. Замыкал шествие Ваня. Точно друзья, спешащие полюбоваться фейерверком.

«Это не он, – размышлял Ваня, – не чучун. Неделю ему в городе не прожить, пусть и в таком. Засекли бы…»

«Засекли же, – сказал внутренний голос, – и на мобильник сняли, и тридцать пять человек просмотрело. Людям начхать, люди слепые».

– А почему охотники его не встречали? – интересовался мальчик у деда. – Он же из плоти и крови.

– Ты про чучуна? Почему же, встречали. Кто до нас жил. Как города строить стали, они в нижний мир подались. Они могут между мирами шастать. А к нам приходят женщин наших похищать. Самок-то у них нет.

Тропинка сбегала в овраг. На склонах располагались гаражи, дорожки петляли к руслу высохшего ручья. Здесь царило запустение. Гаражный кооператив обратился в свалку, кирпичные коробки облепил спрессованный серый снег, из которого проклевывалась арматура. Тоскливо ржавел увязший в сугробе фургон – порождение ереванского завода.

– Блин, Демид, я замерзла, – пожаловалась Люда.

– Ага, – поддакнул Ильин, – побаловались – и хватит. Водка стынет.

– Ван момэнт! – Клочков ловко запрыгнул на крышу приземистого гаража. – Ну где ж ты, гад? – и цыкнул через мгновение: – Сюда, ребя!

Беззлобно ругаясь, Ильин вскарабкался к мяснику по снежному пандусу. Вскоре все четверо очутились на крыше.

Хилые хозяйственные постройки засоряли белое поле окраины. Оно упиралось в костлявый подлесок, в заграждение кустарника, за которым колыхался на ветру березняк, а выше по холмам вздыбились темные сосны.

– Красиво, – сказала Люда.

– Тише, – прошипел Клочков, – вон там.

– Что за черт? – ахнул Ильин.

Оно сидело на корточках у гаража, спиной к людям. Даже сгорбившись, оно впечатляло габаритами, шириной плеч. Густая шерсть была по-медвежьи бурой, но это определенно был не медведь. Тело сужалось к ягодицам, спутанные космы ниспадали до лопаток.

– Обезьяна? – спросила Люда, когда шок миновал.

– Да какая обезьяна, – поморщился Демид. – Снежный человек. Долбаный бигфут.

Пискнула, включаясь, видеокамера на телефоне Клочкова, объектив зафиксировал недвижимую фигуру. Существо сливалось с грязным снегом, с кирпичными стенами. Ворота гаража справа от него были взломаны, угол отогнут.

«Его гнездо», – промелькнуло в голове Вани. Он шепнул Люде:

– Надо уходить.

Она не слушала. Таращилась зачарованно на коричневую спину, кучерявый мех.

– Оно вообще живое? – усомнился Ильин.

– Дай-ка, – не сводя с существа камеры, Клочков отнял у Люды бутылку. Хлебнул из горлышка и, прежде чем коллеги опомнились, метнул бутылку вниз. Снаряд ударил о землю рядом с косматым, вино окропило шерсть длинной пошевелившейся лапы.

Оно обернулось. За паклей волос сверкнул красный глаз.

– Ух! – выдохнул Клочков, пригибаясь. Остальные как по команде упали на колени, затаились.

Клочков захихикал беззвучно.

– Может, действительно пойдем? – с тревогой предложил Ильин.

– Ага, но сперва рожу его сниму.

Демид начал подниматься, коллеги вытягивали шеи над краем крыши. Сердце Вани колотилось бешено, кожа под зимней одеждой взмокла. Он шарил взглядом, ища силуэт чучуна в конце дорожки…

Существо стояло под ними, невероятно уродливое и огромное. Крошечные глазки сверлили людей.

– Господи, – промолвил Ильин.

Чудовище распахнуло пасть, и в ее алой воронке блеснули клыки. Грудной рык повис в морозном воздухе. Люди отпрянули, а потом побежали.

Замедлили шаг у «Северянки».

– Черт тебя возьми, Демид! – простонал запыхавшийся Ильин.

– Придурок! – добавила Люда.

– Снял! Снял обезьяну! – приговаривал Клочков.

– Откройте магазин! – крикнул Ваня начальнику.

– Да не преследует он нас, – массируя грудь, сказал Ильин и швырнул молодому грузчику ключи.

Тот завозился с замком, то и дело оглядываясь.

– Готовьтесь давать интервью «Первому каналу», – сказал торжествующий Клочков.

Кровь похолодела в жилах Вани. Чудовище мчалось по пустырю, почти касаясь снега передними лапами. Волосы развевались вокруг бурой оскаленной морды.

– Быстрее! – умоляла Люда.

Периферическим зрением Ваня заметил, что Ильин семенит к припаркованному у фонаря «мерседесу».

– В машину! – орал предприниматель.

Засов клацнул, отпираясь. Ваня ввалился в магазин и помог Люде. Существо добралось до вывески Сбербанка. Миг – и оно будет на проезжей части.

Клочков растерянно смотрел то на автомобиль, то на магазин. Предпочел второй вариант. Пулей влетел в помещение, и Ваня захлопнул дверь. Одновременно взревел автомобильный двигатель, колеса шаркнули по асфальту, извещая, что и начальник вышел из передряги невредимым.