Репортаж без микрофона (сборник)

Не мешала ли насыщенная, напряженная работа комментатора артисту академического театра? – часто спрашивали меня. Иногда, скорее кокетничая, отвечал, что, дескать, как бы я ни расхваливал прелести спортивной журналистики, многое, конечно, потеряно по ее милости. Возможно, так и есть, потеряно многое, но разве больше, чем приобретено? Разве чувство импровизации, столь необходимое артисту, можно где-нибудь развивать так, как в репортаже? Разве упражнения по сценической речи, скороговорки и так далее, столь усердно преподаваемые на первых курсах театральных вузов, не находят каждодневный тренинг в работе комментатора?

Можно ли представить вокалиста, вышедшего на сцену без распевки, или балерину, выскочившую танцевать без каждодневных экзерсисов? Тогда почему это позволительно актеру драмы?

Ведь краеугольным камнем «системы Станиславского» является создание рабочей партитуры актерских занятий. «Тренинг и муштра» – так и озаглавлена у него касающаяся этих вопросов часть системы.

Для меня же по линии сценической речи этих проблем не существовало. Я просто обязан был ежедневно «распеваться» у микрофона. Вот какое подспорье у артиста, работающего также и комментатором.

Иногда приходилось в один день сначала вести репортаж, а затем играть в спектакле. Редко, потому что театр всегда шел мне навстречу. Но в таких случаях я никогда не чувствовал экстремальности ситуации. Приходил или прибегал в театр бодрый, в меру взвинченный и, если можно так выразиться, спортивно приподнятый. Гримировался и выходил на сцену. Усталость наступала после окончания спектакля. Может, кому и покажется, что это было легкомыслие по отношению к театру. Убейте, но мне так не кажется.

Не верю я артистам, с утра зашторивающим в доме окна в день спектакля, наглухо закрывающимся в своих гримуборных. Так готовят быка перед корридой. Три дня он сидит в «темнице», не видя света божьего, и выскакивает на арену как сумасшедший, готовый боднуть первого попавшегося. После спектакля такие актеры долго-долго отходят. Думаю, это элементарный наигрыш, игра в серьезность, значительность.

Актера более высокого профессионализма, чем В. И. Качалов, вряд ли помнит история русского театра. Почитайте, как он ответил на вопросы, поставленные ему в «Анкете Государственной академии художественных наук по психологии актерского творчества» в 1924 году.

В о п р о с № 32. Замечали ли вы, что в день спектакля с утра вы преображаетесь в то лицо, которое вечером вы играете?

О т в е т: О нет, никогда. И даже не встречал таких актеров, которые бы искренне в себе это замечали.[3]

В о п р о с № 44. Во время антрактов и после спектакля не сохраняете ли вы невольно тон и осанку лица, вами изображаемого?

О т в е т: Никогда.

В о п р о с № 45. После ухода со сцены немедленно ли вы приходите в свое обычное состояние?

О т в е т: Моментально…

В о п р о с № 52. Забываетесь ли вы целиком в роли или отдельных местах роли?

О т в е т: Благодаря присущей всякому актеру способности к раздвоению своего сознания на сцене я никогда не забываюсь и не представляю себе, возможны ли такие даже секунды у актера, если он нормальный, то есть психически здоровый человек. Иногда замечал, некоторые актеры рассказывали, что они забывались, не понимали себя на сцене. Убежден, что они говорили неправду.

Вот ответы великого артиста. Меня – куда ни шло, но Качалова, надеюсь, никто не посмеет заподозрить в легкомысленности. «Они говорили неправду», – ответил он. И был абсолютно прав.

Исходя из всего сказанного, я теперь со спокойной совестью могу утверждать: ни актеру, ни комментатору Махарадзе не мешает «присущая всякому актеру способность к раздвоению». Хочу пойти дальше – не только не мешает, а напротив, помогает, с детства эгоистично оберегая в себе оба начала…

Все мы родом из детства. Но не все одинаково относятся к этой поре жизни. Один великий говорил, что у него вообще не было детства. Другой пишет: счастливая, счастливая пора… Одни готовы повторить весь пройденный путь без изменений, другие думают все переосмыслить, дабы не повторить ошибок.

Детство мое было счастливым. Даже в периоды разочарования, депрессии и внутренней опустошенности я не мечтал о другом детстве. Не подумайте, что я рос в богатой семье. В нелегкие довоенные годы полного достатка у нас никогда не было. Но все мое детство было полно другими категориями богатства: яркими впечатлениями, желанными встречами, прекрасным кругом друзей, замечательными педагогами. И если бы пришлось начинать все сначала, я с удовольствием повторил бы пройденный путь, еще раз вкусил бы неповторимый аромат детства, прижал бы к сердцу уже давно поседевших приятелей, снова представив их юными и невинными…

Правила игры

Нет, не о правилах футбольной игры пойдет речь в этой главе. Хочется поговорить о правилах более важных, принятых в моей семье, школе, согласованных с друзьями, и, если по Станиславскому, о предлагаемых нам жизнью обстоятельствах. Ведь жизнь человека проходит в основном по этим правилам и именно в существующих конкретных обстоятельствах.

Не мы решали, кем появиться на бренной земле – мальчиком или девочкой, в какой стране родиться, в каком городе, какого цвета кожи, в обществе религиозного фанатизма или в совершенно другой общественно-экономической формации, быть единственными наследниками в семье или расти в окружении братьев и сестер. Все это предопределено природой, жизнью, и мы обязаны, а может, и вынуждены придерживаться этих правил.

Каковы же были предлагаемые обстоятельства и правила игры в моей жизни?

Я грузин, родился в Тбилиси в семье служащих. Отец в молодости был военным, офицером императорской армии, затем экономистом. Мать – педагог, заведующая библиотекой, сестра – танцовщица, заслуженная артистка. Жили мы на площади Руставели в самом центре города – «на Земмеле» – так раньше назывался этот квартал в честь провизора немецкого происхождения, открывшего здесь аптеку. Значит, школа, где мне предстояло учиться, уже была предопределена – это Первая средняя или, как тогда называлась, Первая опытно-показательная школа. К тому же там работала мама.

На центральной артерии города – проспекте Руставели – сосредоточены лучшие театры и кинотеатры Тбилиси: оперы и балета им. З. Палиашвили, Академический им. Ш. Руставели, русский театр им. А. Грибоедова, грузинский ТЮЗ, театральный институт и хореографическая студия. Здесь же Государственный музей Грузии, Академия наук. Немного вниз по спуску Элбакидзе и за мостом – Академический театр им. К. Марджанишвили. Все это рядом, под боком, в двух шагах – вот и выбирай профессию, намечай свой жизненный путь.

Когда у меня впервые созрело решение написать книгу, тогда и мелькнула мысль поведать о моих родителях подробно и обстоятельно. Позже возникли некоторые сомнения и вот по какому поводу. При всей несхожести биографических очерков и воспоминаний, написанных интересными людьми, жившими и творившими в разных странах, в нашем и предыдущих просвещенных временах, одна общность бросается в глаза, стереотипно повторяясь в абсолютном большинстве книг – благоговейное упоминание родителей, рассказ о них в превосходных степенях. Понятно, о родителях хочется писать только хорошее, но нельзя же терять чувство меры. Потому и получаются у всех авторов такие схожие, почти одинаковые распрекрасные родители. Мама у всех, как правило, мягкая, ласковая, умная; возможно, без специального образования, но на редкость начитанная. Отцы, в основном, внешне строгие, но очень добрые, всегда справедливые и объективные; мало говорят, но если что скажут – заслушаешься. Если один из родителей отсутствует, всеми этими качествами наделен второй. Это всегда раздражало, даже при чтении воспоминаний умных, всеми признанных людей. В молодости мы ехидно шутили на эту тему: хорошо, мол, что дети, скажем, убийц, насильников, палачей не издают биографических очерков о своей жизни, не то и они умудрились бы найти черты мягкости, справедливости и добросердечности в характере своих свирепых и беспощадных отцов.

Все это так, тем не менее я не побоюсь показаться неоригинальным и не обойду молчанием своих родителей, в особенности маму. Соблюдая объективность, насколько это в моих силах, и чувство меры, я расскажу о людях, даровавших мне жизнь, расскажу в этой главе, ибо все мое детство, отрочество и юность прошли по правилам игры, определенным и в некоторых случаях прямо продиктованным ими.

Мои предки были людьми далекими от искусства, если не считать дедушку со стороны матери. Не подумайте, что он играл на сцене, занимался режиссурой, музицировал или с мольбертом в руках стоял перед холстом. Он был священником. А между священнослужением и сценическим действом, согласитесь, есть нечто общее. Во всяком случае, внешне – в манерах, в умении говорить с пафосом. Дед был на редкость артистичен, обаятелен и всегда был настроен на мажорный лад. Вот и все мои генетические точки соприкосновения с искусством.

В одном из интервью на вопрос, когда и как созрело во мне решение стать артистом, я ответил: «За меня все решила мама». Так оно и было. Уже в семилетием возрасте (что я мог тогда решать самостоятельно?!) вместе с сестрой был определен в хореографическую студию при оперном театре. Через семь лет мы окончили студию. Сейчас, задним числом, вспоминая все кружки, студии, училища, куда нас с удивительной последовательностью и рвением водила мама, хорошо понимаю их важность. Правила игры, предложенные мамой, были строги и насыщенны. Они благодарным эхом отдавались на моем жизненном пути. Пригодилось все: пластичность, приобретенная в хореографической студии, и навыки актерского мастерства, знание математики и астрономии, полученное на занятиях в кружках Дворца пионеров, и страстная увлеченность книгами.

Моя мать, Варвара Антоновна, была заведующей библиотекой тбилисской Первой средней школы. Это книгохранилище не являлось школьной библиотекой в обычном значении этого слова. Библиотека собиралась в течение многих десятилетий и перешла школе по наследству от Первой классической мужской гимназии. На ее стеллажах и полках покоились новые и старые издания шедевров мировой литературы. На книгах этой библиотеки в разные времена воспитывались и расширяли горизонты познаний многие выдающиеся сыны грузинского народа. Судите сами: Николоз Бараташвили, Григол Орбелиани, Илья Чавчавадзе, Важа Пшавела, Якоб Гогебашвили, Соломон Додашвили, Александр Казбеги, В. И. Немирович-Данченко, А. Сумбаташвили-Южин, Котэ Марджанишвили, Васо Абашидзе, Иванэ Джавахишвили и многие другие. Когда с благоговением смотришь на мемориальную доску перед учительской, невольно возникает мысль: кто же из известных деятелей грузинской литературы, науки и культуры XIX и начала XX века остался вне этого списка, стало быть, вне первой мужской гимназии?

Двери библиотеки были открыты для всех. Педагоги, учащиеся, а также уборщицы и сторожа часами засиживались в ней. В дни моей учебы произошел такой случай. Для проверки учебной работы в школе из Москвы прибыла специальная комиссия. Из-за сжатых сроков командировки члены комиссии без предупреждения прямо направились в школу. У входа их встретил сторож Арчил Арчвадзе. Он традиционно восседал перед школой на стуле с лежащей на коленях книгой. Узнав о цели визита московских гостей, дядя Арчил добродушно улыбнулся и сказал:

– Милости просим, проверяйте. Останетесь довольны.

Один из членов комиссии, ненароком взглянув на раскрытую на коленях дяди Арчила книгу, спросил:

– Что вы читаете?

– «Одиссею», – прозвучало в ответ.

Члены комиссии многозначительно переглянулись, а один из них сказал:

– Стоит ли ревизовать школу, где сторож читает Гомера…

И комиссия ретировалась. Возможно, столь скорый уход проверяющих – домысел романтически настроенных школьников, но все остальное – правда.

Такой была Первая опытно-показательная школа. Мне посчастливилось, что годы моей учебы прошли именно в этой школе. Нет, не посчастливилось, а таковыми были правила игры, предложенные мамой, предопределенные ею.

В те времена бытовала такая шутка: Первая средняя – это школа искусства и спорта с легким общеобразовательным уклоном. В этой шутке, как и во многих других, была определенная доля… шутки, в основном же она глаголила истину. Ведь и грузинский театр, и спорт начинались в стенах этого здания.

Датой рождения возобновленного грузинского театра считается 1850 год. В январе этого года гимназисты Первой тбилисской мужской гимназии дали первое представление – сыграли две пьесы выпускника этой же гимназии Георгия Эристави. Именно с этого представления начинается история нового грузинского театра, а за молодым автором закрепилось прозвище «грузинский Мольер».

И первое грузинское спортивное общество «Шевардени» («Сокол») также было создано в стенах Первой гимназии, где в небольшом спортивном зале «шеварденисты» организовали свой первый гимнастический кружок.

Искусство, спорт процветали в Первой школе и в годы моей учебы, и позже. Это был настоящий «ренессанс» локального характера. Знаменитые оперные певцы Зураб Анджапаридзе, Нодар Андгуладзе, Тамара Тактакишвили, Тенгиз Мушкудиани, известные режиссеры Гига Лордкипанидзе, Темур Чхеидзе, братья Эльдар и Георгий Шенгелая, актеры драматического театра Елена Кипшидзе, Бадри Кобахидзе, Лео Антадзе, Мераб Табукашвили, звезда грузинской эстрады Лили Гегелия, композитор Отар Гордели – вот таков навскидку неполный перечень тех, кого дала наша школа грузинскому искусству.

В том самом историческом спортивном зале школы мы до потери сознания гоняли мяч и занимались на гимнастических снарядах. Ведал всем этим спортивным хозяйством всеобщий кумир, объект нашего поголовного обожания Арчил Бакрадзе, прозванный «отцом гимнастики». Он был одним из первых заслуженных мастеров спорта СССР у нас в стране и одним из основоположников гимнастической школы республики. Это его воспитанник Гуло Рцхиладзе стал первым трехкратным абсолютным чемпионом Советского Союза.

Дядя Арчил был приверженцем спартанского метода воспитания и тренировок. Он был прямо-таки беспощаден к своим ученикам, заставляя до седьмого пота заниматься на снарядах. Высокий, красивый, поджарый, сам в прошлом первоклассный гимнаст, он обладал удивительным даром убеждения и особым чутьем на талантливых ребят. Как-то, придя к заключению, что одаренный школьник, гимнаст-перворазрядник Давид Цимакуридзе обладает недюжинной силой и талантом борца, он буквально содрал с перекладины заартачившегося ученика и силой заставил его пойти в борцовскую секцию. Чутье не подвело педагога и на этот раз – через несколько лет Давид Цимакуридзе стал первым в Союзе олимпийским чемпионом среди борцов вольного стиля, не оставив на олимпийском ковре в Хельсинки никаких шансов своим соперникам. Кстати, там же, в Хельсинки, прославилась и другая воспитанница Арчила Бакрадзе – гимнастка Медея Джугели, также украсившая грудь золотой олимпийской медалью.

В общем, спортзал нашей школы стал настоящей кузницей чемпионов. Победителями союзных первенств по гимнастике в разные годы становились заслуженные мастера спорта Г. Бабилодзе, Ал. Джорджадзе, Н. Такаишвили, Т. Санеблидзе.

Но не только гимнастами была прославлена наша школа. Не оплошали и мы, юные баскетболисты. Три года не было нам равных на баскетбольных площадках среди сборных команд тбилисских школ. Позже, когда под названием «Смена» была создана юношеская сборная команда Грузии, она в основном была укомплектована ребятами из нашей команды, которые и удостоили меня чести стать их капитаном.

Наверное, немногие помнят, что первая детская спортивная школа в Советском Союзе была создана в Тбилиси. Инициатором и организатором этого дела был опять-таки Арчил Бакрадзе, и создана она была на базе Первой средней школы.

Приведенные факты достижений выпускников Первой школы в области искусства и спорта – более чем достаточная иллюстрация верности первой части упомянутой выше шутки, но читатель вправе спросить: «Как же обстояли дела со второй ее половиной, где говорится о “легком общеобразовательном уклоне”?»

В ответ буду сух и краток, ибо сухие и точные цифры часто действуют неотразимо. В годы моей учебы школу закончили 13 будущих академиков, 37 профессоров, докторов наук и свыше семидесяти будущих доцентов, кандидатов наук. Как видите, не таким уж «легким» был «общеобразовательный уклон» нашего учебного заведения. За немалый срок (в 2003 году школе исполняется 200 лет) она дала родине ученых, писателей, композиторов, художников, артистов, спортсменов такого высокого ранга и в таком количестве, что не только формально, по принципу нумерации, но и по значению, по своим заслугам называлась и будет называться – Первой.

Кентавр Хаиндрава

Вспоминая детские годы, не перестаю удивляться, почему это все гоняли мяч, состязаясь в ловкости, силе и точности ударов, поголовно всех обуял футбол, а я… бегал. Чаще один, реже со своими сверстниками, а иногда с удовольствием соревнуясь с более взрослыми. Все играли в футбол, а я бегал и бегал как ошалелый. Что это было? Потенциальный дар будущего спринтера или стайера? А может, проявление врожденного индивидуализма?

– Хаиндрава, Хаиндрава… – неслось вдогонку.

Хаиндрава – это я. Сам окрестил себя, взяв в прозвище фамилию известного в то время жокея Алеши Хаиндрава. Все сверстники разом подхватили это прозвище. Подхватили просто так, по мальчишескому стадному чувству.

Маршрут наших забегов, скачек наперегонки давно обозначен. Надо пробежать тихую Коргановскую (сейчас улица Киачели), обогнуть храм XVII века, знаменитый «Синий монастырь», затем – прямая Перовской улицы и, наконец, финиш на стыке этих двух улочек. Один бежал справа налево, другой слева направо, по кругу, финишировали на месте старта. Прямо как на крупных соревнованиях. Сегодня это насыщенные автомобильным движением улицы, тогда же все утопало в зелени, весь квартал был тихим и сонным.

Я постоянно выигрывал эти состязания. И вдруг однажды меня опередили в забеге. Помню, еле сдерживая слезы, потребовал перебежку, но опять проиграл. Мой авторитет пошатнулся, и я считал себя обязанным восстановить его. Лишь на следующий день под вечер уговорил своих обидчиков сразиться еще раз. Увы, я проиграл и этот забег. Это было окончательным фиаско.

Весь в слезах, я все рассказал маме. Она улыбалась, успокаивала, но я никак не мог смириться с тем, что ребята, которых я всегда обгонял, так просто взяли да и оставили меня позади. Я чуть не заболел. Только через несколько дней узнал о причине неожиданного улучшения «спортивных» показателей моих соперников. Оказывается, мальчики обнаружили у последнего поворота проходной двор, каких много в Тбилиси, быстро проскакивали через него и, сократив таким образом дистанцию метров на сто, легко обгоняли меня.

Так я уже в детстве узнал, что и в спорте бывают нечестные пути к победе. К сожалению, впоследствии я не раз убеждался в этом…

Вернемся, однако, к Хаиндрава. Бледноликий, стройный красавец, говорили, что он первым из советских наездников выиграл знаменитые скачки в английском городе Дерби. Когда он, в ярко-оранжевой сорочке со свисающими широкими рукавами, в белом, плотно облегающем мышцы длинных ног галифе и легких черных сапожках, появлялся во время «проездки» на арене ипподрома, гордо вскинув голову, а под ним – весь нетерпенье – гарцевал гнедой Шавгул или иссиня-черный Шамиль, зрители восторженно вскакивали со своих мест. Как рассказывала позже мама, в эти мгновения я находился в состоянии, близком к экстазу. Ничего более красивого, величественного я не мог себе представить. Не помню, проигрывал когда-нибудь скачку Хаиндрава или нет. Должно быть, проигрывал. Но мне запомнились только его победы. Победы яркие, впечатляющие. Когда лошади выходили на последнюю прямую, его почти никогда не было среди первых. Он всегда был в гуще догоняющих. Начинался затяжной спурт. Тут любимец публики окончательно «добивал» своих поклонников. На этом решающем отрезке жокеи, как правило, вскидывали хлысты, привставая, всем телом наседали на своих скакунов, погоняя их поводьями, окриком, подталкивая коленями. Так происходит и сейчас, в наши дни. Но хлыст – и Хаиндрава? Такого не помнит никто. У него никогда не было хлыста в руках. Он и в мыслях не допускал такого оскорбления своего друга-скакуна. В эти мгновенья все наездники максимально напрягались, всего себя отдавая борьбе. Хаиндрава же, наоборот, расслаблялся. Полностью доверяя четвероногому другу, он как бы сливался с ним в единое целое и, промчавшись вихрем, первым пересекал линию финиша. Выиграть скачки – спортивный успех. Сделать это красиво – уже искусство.

Хаиндрава так и остался в моей жизни чем-то не до конца реальным, неосязаемым. Мне не довелось познакомиться с ним. Может, так оно и лучше. Не знаю, какое место занимает он в истории нашего конного спорта, но для меня он был идеалом всего. Кумир отрочества, одухотворенный и недоступный.

Я старался во всем ему подражать: ходить, как Хаиндрава, бегать, как его Шамиль. Даже его умение держать голову высоко вскинутой в точности копировалось мной, как и его таинственный посвист перед самым финишем. Может, он и вправду свистел, а может, мне это только казалось, – не знаю. Но я свистел и свистел по-хаиндравски. Пусть все остальные глупые создания гоняют мяч – я же буду бегать и побеждать, как Хаиндрава. Когда родители показали мне какой-то журнал с фотографией моего кумира, выигравшего английское дерби, у меня словно крылья выросли. В тот день меня долго искали и нашли в полночь где-то далеко от дома. Я бегал весь вечер, бегал без устали, раз за разом выигрывая все дерби на всех близлежащих улочках и проездах нашего квартала. А когда все соперники оказались биты, побежал в другой дальний квартал…

Когда я в школе начал изучать древнегреческую мифологию и впервые узнал о кентавре, мгновенно мелькнула мысль – Хаиндрава. Человек и конь в одном существе. Не знаю, есть ли в природе животное, прелестнее лошади, благороднее и умнее? Даже самый норовистый, непокорный конь – друг и верный соратник человека. Сотни, тысячи строк стихов и прозы посвящены этому прекрасному созданию природы. Из глубины веков протоптал к нам путь Росинант, верный друг «рыцаря печального образа», и бог весть, сколько ему еще шагать в далекие дали будущего. Шедевр грузинской поэзии – «Мерани» («Пегас») Николоза Бараташвили – вершина поэтической метафоры, отождествляющей крылатый бег Пегаса с быстротечностью времени в бесконечном пространстве и эфемерностью человеческого бытия.

Этаким крылатым Пегасом промелькнул Хаиндрава, словно в сновидении, в моих мальчишеских годах. Впоследствии я узнал, что Алеша Хаиндрава, как и многие наши выдающиеся спортсмены, храбро сражался на войне, потерял там руку и, вернувшись с фронта домой, начал работать в родном селе. С карьерой наездника, естественно, было покончено навсегда. Никто и никогда больше не увидит его на скачках, не насладится горделивой посадкой. Не вскинет он больше в момент победного финиша обе руки… Но судьба распорядилась еще более жестоко. Этот гордый кентавр Хаиндрава, возвращаясь вечером после работы в поле домой, естественно, верхом, в самой безобидной ситуации, идя шагом, упал с лошади и мгновенно скончался. Какой одновременно ужасный и прозаический конец! Судьба уберегла человека от пуль и орудийных снарядов. Он выстоял, выжил на фронте, а в мирное время в ста метрах от своего дома был выбит из седла собственной лошадью и свалился замертво. Его не стало – ушел в небытие, растворился. Случилось это позже, когда властителем моих дум, моим кумиром был уже другой человек, другой спортсмен.

…Мне шел десятый год. Я, конечно, знал, что существуют другие виды спорта. Есть футбол. Ведь гоняют ребята мяч без устали во дворе. Отец водил меня на стадион еще в дошкольном возрасте. Матчи не производили должного впечатления, возможно, я был слишком мал для восприятия футбола в целом. Во всяком случае, он не запомнился никак. Разве что 5–6 рядов скамеек впереди нас, заполненных зрителями, вскакивающими и кричащими одновременно, и еще яркими цветами красных, зеленых, голубых маек футболистов, – вот и все. Остальное начисто стерто в памяти. Сижу за учебниками. В другой комнате отец с матерью о чем-то спорят. Голоса, вначале приглушенные, теперь слышны все отчетливее. Родители никак не договорятся. И вдруг, боже мой, что я слышу из уст матери:

– Мальчику скоро десять, и ничего, кроме этих дурацких скачек, он не видел!.. Нужно сводить его на стадион.

– Да водил я его, и не раз, – оправдывается отец. – Футбол ему не интересен.

– Надо повести его на Пайчадзе, – уверенно заключает мама. – Я сама это сделаю.

Все как всегда. Последнее слово остается за мамой – женщиной волевой, энергичной. Меня же накрывает большая волна противоречивых мыслей и чувств. Вопросов больше, чем ответов. Почему мои любимые скачки мама назвала дурацкими? Как я могу променять святое место регулярного паломничества – ипподром – на какой-то стадион? И кто такой этот Пайчадзе?