Россия никогда не сдавалась. Мифы войны и мира

Владимир Мединский

Россия никогда не сдавалась

Мифы войны и мира

Об обществе

Существует ли сейчас спрос на патриотизм?[1]

Год 2014-й, хотя и не имеет официального статуса Года истории, обещает сделать тему прошлого первополосной. 100 лет Первой мировой войны – достойный повод еще раз поговорить о «нормальной» науке истории, мифах, патриотизме, госзаказе и правдивых учебниках. Эти темы «Российская Газета» обсудила с министром культуры РФ Владимиром Мединским.

– Война 1812 года только через 25 лет после завершения была объявлена Отечественной. Причина – спрос власти на патриотизм, на героическое прошлое в угоду политической конъюнктуре. Должна ли власть использовать историю в своей текущей политике?

Владимир Мединский: «Должна или не должна использовать» – такая формулировка вопроса уводит в сторону. Реалии современного мира таковы, что любая суверенная власть так или иначе проводит свою историческую политику, то есть, выражаясь вашим языком, «использует историю» в своих интересах. Государство, чья элита отказывается от целенаправленного воздействия на общественное сознание (историческую память), неизбежно отказывается от части собственного суверенитета. Конечно, государство может этим не заниматься – но тогда историей будет заниматься кто-то другой, кто угодно и под любым углом. А у людей будет в голове либо вакуум, либо мусор. Потому что когда тебе в одно ухо говорят, что Александр Невский – герой, а в другое – что он коллаборационист, то, учась в 6-м классе, очень трудно сделать сознательный вывод.

Что касается «спроса на патриотизм» и героическое прошлое, то это фундаментальный, связанный с необходимостью продления своего исторического бытия запрос любого жизнеспособного общества и любого устойчивого государства. Исключая, конечно, те страны, элиты которых лишены политической и иной субъектности. Такое случается в провинции, колонии других более мощных держав.

– В годы войны из исторического небытия (поскольку многие из этих фигур не присутствовали даже в школьных учебниках) были извлечены персонажи Петра Первого, Ивана Грозного, адмирала Нахимова, Александра Невского… Возник феномен использования уже не истории как таковой, а художественных образов. Получилось, что целые поколения учили историю не столько по учебникам, сколько по фильмам, книгам, спектаклям. Результат – двойное искажение истории: сначала события прошлого подлаживаются под конъюнктуру, а затем «пропускаются» через вымысел, пусть даже художественный.

Владимир Мединский: Все эти исторические персонажи вовсе не были в «историческом небытии», их не исключали из школьных учебников. Что касается кино, в частности, то двухсерийный фильм «Петр Первый» по роману А. Толстого был снят в 1937–1938 годах, фильм Эйзенштейна «Александр Невский» – в 1938-м. «Суворов» – тоже довоенный фильм, его премьера состоялась в январе 1941 года. А был еще фильм 1939 года «Минин и Пожарский»… Эти фильмы снимались на основе романов и повестей, изданных советскими писателями в 20-30-е годы. Пресловутый сталинский «поворот к истории», к русскому патриотизму произошел вовсе не после начала Великой Отечественной войны, как у нас любят говорить и писать, а в середине 30-х.

Что касается упомянутого «феномена», то он имеет вневременной характер – в любые эпохи и при любом режиме. И при царе было то же самое – роман Льва Толстого «Война и мир» оказал на господствовавшие в обществе представления о войне 1812 г. гораздо большее влияние, чем все исследования тогдашних историков вместе взятые.

При этом не надо думать, что образы наших великих предков или судьбоносных для страны событий, «пропущенные» через кино или спектакли, обязательно подвергаются такому дополнительному искажению и мифологизации. Вовсе нет. Политическая конъюнктура, о которой вы говорите, сказывается в первую очередь на проблеме отбора презентуемого обществу содержания – заказываются и снимаются фильмы о Минине и Пожарском, о Суворове (как это было накануне войны с Германией), а не о любовниках Екатерины II или меценатстве русской буржуазии конца XIX века. При этом сами художественные произведения могут весьма достоверно воспроизводить ту или иную историческую эпоху или конкретные исторические факты. Так, например, сценарий фильма «Александр Невский» был подвергнут жесткой критике специалистом по истории Древней Руси академиком Тихомировым и дважды перерабатывался.

– Возможно ли точное историческое знание? Вообще, история – наука точная или не точная? Чаще всего она сводится к субъективным трактовкам тех или иных событий прошлого. Может ли такой конфликт, такое столкновение трактовок считаться наукой?

Владимир Мединский: Любое знание, в том числе историческое, – точное. Другое дело, что «истории как она есть», «истории без идеологии» не существует. Любой исторический нарратив – это не случайный набор дат, имен и событий, это всегда выстраивание их в какой-то причинно-следственной связи, исходя из определенной позиции. Любое повествование приписывает соответствующие значения (смыслы) включенным в него элементам, и эти смыслы из истории неустранимы. На этом основании кое-кто пытается отказать истории в праве считаться наукой, и постулирует «равноправность» всех исторических позиций, мнений и интерпретаций. Это – постмодернистская чушь. Дискуссии в экспертном сообществе историков-профессионалов, как и в любом другом научном сообществе, ведутся в определенных, строго очерченных рамках, задаваемых общепризнанными на данный момент времени, «доказанными» теоретическими положениями и утверждениями по поводу тех или иных фактов, явлений, процессов. Точки зрения, выходящие за эти рамки, отвергаются и маргинализируются точно так же, как это происходит в любой другой «нормальной» науке – идет ли речь о физике или естествознании в целом. Поэтому большинство «конфликтов», как вы выразились, на деле представляют собой борьбу за общественное сознание. Эти дискуссии – как раз отражение политизации истории, ее использования в интересах текущей политики – по сути, в интересах пропаганды. Собственно к науке содержание этих дискуссий, как правило, отношения не имеет.

– Что вы скажете тем, кто считает, что история – не более чем набор мифов, а новые трактовки это всего лишь новые мифы, приходящие на смену старым? Мифологизация – процесс естественный и неизбежный или результат чьей-то «злой воли»?

Владимир Мединский: В массовом, в общественном сознании история и не может существовать иначе как набор мифологизированных, образно-символических представлений, и это нормально.

Накопленное наукой знание лишь опосредованно связано с этой системой образов. Другое дело, что в интересах конкретного государства или общества разрыв между этими двумя системами должен быть минимальным – наше историческое самопознание не может строиться на неадекватных, ничего общего с реальностью не имеющих мифах.

Ведь историческое сознание может быть как источником силы, так и источником слабости народа. Необходимые для движения в будущее ответы на вопросы: «Кто мы?» и «Куда мы идем?» невозможны без ясного понимания собственной истории. Мы заинтересованы в том, чтобы исторический фундамент, на котором строится наше понимание прошлого, а значит, проектирование будущего, был твердым и объективным. Разрушение позитивного образа исторического прошлого СССР в 1980-е – начале 1990-х стало одной из ключевых, если не ключевой предпосылкой его распада. В результате было подорвано доверие граждан к институтам государства, произошла девальвация общих ценностей, была утрачена историческая перспектива. Как закономерный итог – распад государства.

– Можно ли воспитывать патриотизм на примерах не самых светлых страниц истории? Допустимо ли вообще такое словосочетание, как «историческая политика», неизбежно подразумевающее вмешательство государства в историческую науку и ее производные (учебники, пособия, журналы, художественные произведения)? Не приводит ли госрегулирование в такой чувствительной и индивидуализированной сфере, как история, к расколу общества, хотя в идеале история должна общество сплачивать?

Владимир Мединский: Главным результатом того, что мы называем «патриотическим воспитанием», должно быть формирование чувства сопричастности своей стране и ее истории, уважение к предкам, а вовсе не бездумная преданность существующему политическому режиму. Лучше всего соответствующая гражданская позиция выражена еще Пушкиным:

«Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражает, как человек с предрассудками – я оскорблен, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал…»

Поэтому любая национально ориентированная историческая политика нацелена на исключение из публичного дискурса глумливых, ернических, оскорбительных для памяти предков трактовок любых страниц истории – как героических, так и трагических, или, как вы выразились, «не самых светлых».

Что касается раскола общества, то он не выгоден никому – ни государству (власти), ни его гражданам. Так что и в этом вопросе противопоставлять интересы государства и общества ни к чему. «Госрегулирование» в этой сфере должно быть как раз нацелено на консолидацию, а не на стравливание людей между собой по идеологическим, этно-конфессиональным или каким-то иным основаниям. Распознать, вычленить и, в конечном счете, маргинализировать обладающие конфликтным потенциалом, разрушительные для формирования общегражданской идентичности политизированные, тенденциозные версии истории – прямая задача не только отвечающих за проведение «исторической политики» госструктур, но и гражданского общества в целом. Если, конечно, речь идет о действительно суверенном государстве (а не о чьей-то колонии) и настоящем гражданском обществе, а не его «болотной» имитации.

– На постсоветском пространстве возникло 15 национальных историй, все более расходящихся в принципиальных оценках прошлого. Как все это сказывается на интеграционных процессах? Не мешает ли им активная реабилитация советского периода в России? А заодно – не способствует ли эта реабилитация расколу российского общества?

Владимир Мединский: Прежде всего, никакой «реабилитации» советского периода в современной России не происходит. Никто не собирается замалчивать или утаивать от общества «темные страницы» советской истории. Кроме того, реабилитация нужна в отношении осужденных, что же касается СССР, то мечта наших либералов организовать над нашей страной «второй Нюрнберг», к счастью, реализована не была.

То, что многими сегодня панически интерпретируется как «реабилитация», на самом деле выражает собой нежелание здравомыслящих граждан России говорить о своих предках в глумливо-уничижительном, обвинительном тоне – так, как это делают те, кто считает величайшим несчастьем, что им довелось родиться и жить в России. Вот от этой либеральной «смердяковщины» наше общество сегодня избавляется, и это, на мой взгляд, симптом выздоровления, а вовсе не болезни. Препятствия для модернизации, и вообще любого развития, создаются как раз теми, кто хотел бы внушить нашему обществу «суицидальные» представления о прошлом, – т. е. подтолкнуть к смене идентичности, желанию «свалить из страны», в которой никогда и ничего «нормального», «цивилизованного» не было, а значит, и не будет.

Что касается постсоветского пространства, то, на мой взгляд, пик активности по конструированию собственной, отличной от российской идентичности, а значит, и истории, здесь уже пройден. Насущные политические цели, связанные с легитимацией независимых от Москвы режимов, в основном достигнуты. Теперь настает период менее политизированного, более вдумчивого, если так можно выразиться, «исторического мифотворчества». Проектируя свое будущее, элиты тех или иных стран с неизбежностью будут приходить к выводу о важности расширения интеграционных контактов с Россией, и это приведет к корректировке политического «заказа» на соответствующую версию нашего общего исторического прошлого. «Конфронтационная» модель истории (неважно, идет ли речь об Украине, Латвии или Грузии) сегодня нужна там только тем политикам, кто связывает свои интересы с превращением страны в страну-вассала, грубо говоря, «сливает» собственный суверенитет.

Образованные и неудовлетворенные

Нужно ли всеобщее высшее и насколько оно должно быть бесплатным?[2]

В своей первой статье в «Известиях» В. Путин пригласил к диалогу. Статья большая, практически философская – о многом, в том числе – о том, как «образовательная революция» кардинально меняет сам облик российского общества и российской экономики. Имея за спиной годы преподавательского опыта, не могу удержаться от приглашения премьера к дискуссии.

Для чего людям нужно высшее образование? Мотивация всегда, везде одна и та же: приобрести умения и навыки, которые позволят получить интересную работу, высокооплачиваемую специальность, кому-то – подняться в новый слой социального пирога. Ну, и для меньшинства мотивом была просто неистребимая тяга к знаниям. У нас тоже в университеты идут по этим же причинам. Но и еще – по трем другим, лишенным и здорового прагматизма, и романтического стремления к познанию.

Во-первых, так принято. Без диплома «типа не круто». Престиж рабочих и технических специальностей утрачен напрочь. По оценке РСПП, в 2017 году дефицит квалифицированных рабочих составит 83%, в стране их давно уже меньше, чем дипломированных «белых воротничков».

Во-вторых, для юношей, – банальный «откос» от армии. Путин приводит пример: «Среди наших граждан в возрасте 25–35 лет высшее образование имеют 57% – такой уровень кроме России отмечен всего в трех странах мира: в Японии, Южной Корее и Канаде». Так вот, в Южной Корее службы в армии можно избежать, только если ты признанный всеми идиот или ужасно и неизлечимо болен. Причем служат там не год, а 2–4. Не так давно один из кандидатов в президенты Кореи со скандалом снял свою кандидатуру, когда выяснилось, что его сын «откосил» от армии.

В-третьих – socializing. Возможность ненапряжно провести время, пять лет потусить и просто-напросто «продлить детство». Еще не знаешь, чем хочешь в жизни заниматься? Папа-мама еще тебя, малыш, содержат? Вот тебе отсрочка от ответственных решений.

Уже сейчас мы имеем колоссальную диспропорцию между потребностями экономики и рынком труда, в качестве балласта – огромную массу юристов, экономистов, пиарщиков с уровнем подготовки ниже плинтуса. К тому же трудно понять, почему мы, налогоплательщики, оплачиваем подготовку тех, кто сразу идет работать не на государство, а на Абрамовича и Дерипаску. Ведь бизнес, в подавляющем большинстве, не заказывает и не оплачивает подготовку себе специалистов, а получает их «от госВУЗов» (т. е. от налогоплательщиков) безвозмездно, т. е. даром. Пусть плохоньких, пусть учившихся не тому, что надо, а что надо – никогда не учивших, – зато и вкладывать в систему образования ничего не нужно. Дареному коню в зубы не смотрят.

Увы, всеобщее бесплатное высшее в сегодняшних условиях оказывается такой же химерой как строительство коммунизма. Хотя в СССР, признаем, вузовская система, была в большей степени устроена на здравом смысле. Сделав высшее образование бесплатным, государство эти вложения «отбивало», выступая как единый и единственный работодатель. Когда я поступал в МГИМО, в МИДе знали, какой специалист в каком посольстве/торгпредстве Союза понадобится через 5 лет. И я учил чешский не потому, что сам его выбрал и страстно мечтал узнать, что «черствый» – это свежий, «запах» – это вонь, а «вонявка» – духи. А так решил тот, кто за тебя платит, – государство. Ты мог желать работать с английским в Нью-Йорке, но как миленький ехал с португальским в Анголу и с пушту – в Афганистан, ибо так требуется твоему спонсору-заказчику – партии и правительству.

Кстати, представление о том, что в СССР образование всегда было бесплатным – ошибка. По указу СНК, с 1.09.1940 платным стало обучение не только в ВУЗах, но и в техникумах, педучилищах и даже в 8-10 классах. 300–500 рублей в год в институте и 150–200 в школе. Это, конечно, несопоставимо с Америкой, где сейчас обучение в среднем университете стоит 20 тыс. долл. в год, а в элитном – больше 50 тыс. долл. Но все равно – 1–2 месячные зарплаты. Отменили плату за обучение только в 1956 году.

Сегодня на повестке дня – новая индустриализация. Другого пути у России нет. Стране «как хлеб, как воздух» нужны квалифицированные рабочие, техники, а вместо этого – пожалуйста, потенциально безработные, в 80% – работающие не по профилю юристы, экономисты, политологи.

Многие ВУЗы берут «в студенты» чуть не всех подряд. Бюджет платит за огромное количество ежегодно «выплевываемых» на рынок потенциально безработных юристов/экономистов, при этом «массовом подходе» за каждого студента от государства ВУЗу, естественно, достается немного. Преподаватели, не имея достойного содержания, халтурят в десятке мест. Качество обучения падает. Студентов, которые косят от армии и продлевают детство, это вполне устраивает. Работодатель, который вроде бы должен охотиться за лучшими молодыми специалистами, принимает как есть: все ж халява… Он, повторюсь, берет с рынка работников, за подготовку которых не платил. Первая фраза, которую слышит выпускник: забудь все, чему тебя якобы учили, теперь начинаем работать!

Порочный круг. Разорвана цепь: работодатель – ВУЗ – человек, и в результате по столицам плещется море невостребованных амбиций, подкрепленных только бумажками дипломов.

Не логичнее ли перестроить экономику высшего образования, изменив сам принцип, который лежит в ее основе?

Необходима система, при которой 90% или даже 95% студентов имеют своего конкретного заказчика. То есть того, кто сначала платит за обучение, а потом обеспечивает студента работой.

Таких заказчиков может быть два. Или это государство – по тем профессиям, которые нужны государству: от офицеров, врачей, учителей до геологов и инженеров-ядерщиков, – и тогда молодой специалист должен отработать оговоренный срок, согласно договору, там, где с самого поступления в ВУЗ его ждут (и куда его пошлют).

Или это бизнес, – с последующим «распределением» именно в эти компании. Уверен, бизнес не только обеспечит «своих» студентов матбазой, местом практики, но и – на протяжении всего учебного процесса – будет следить за качеством обучения: он же платит.

Отношения между студентом и его «заказчиком» должны быть договорными, взрослыми – с выплатой полной стоимости обучения и неустоек в том случае, если молодой специалист взбрыкнет и возжелает взять «свободный диплом».

При системе заказа на студента сам собой решается вопрос со стипендиями. Государство фактически берет молодого человека на содержание, как в армии, и сегодняшними символическими стипендиями-подачками ограничиться уже не сможет. А для бизнеса это вообще понятно: достойная стипендия – аванс будущей зарплаты.

Естественным образом также решается и вопрос с оплатой профессуры.

В чистом виде бесплатное обучение – когда государство как сейчас платит за обучение студента без всяких обязательств – также возможно. Но предоставляться – только тем 5-10% студентов, которые проявили свой талант к будущей профессии. Критерием для зачисления на бесплатные места и получение солидных именных стипендий должна быть не бедность, а именно талант, одаренность.

Для всех остальных «вольнолюбцев», желающих избежать контракта с будущим работодателем, – обучение платное. Будет ли учащийся ВУЗа разгружать вагоны, оплатит ли его образование родители или будет взят образовательный кредит (это нынче просто) – личное дело студента-платника. И это – его личная свобода после института.

Так будет справедливо. Система простая и внятная.

Но не могу не сказать еще о справедливости. Вроде бы это не относится к высшему образованию… хотя еще как относится! Я про ЕГЭ. У него есть свои плюсы, есть свои минусы, но давайте честно признаем: ни одной из задач, ради которых единый госэкзамен затевался, он не решил. Коррупцию не победил. Новых Ломоносовых выявить явно не способен.

Я, гуманитарий, не возьмусь судить: может, в части химии-физики ЕГЭ является панацеей от всех бед, и без него своих Вернадских, Курчатовых и Королевых нам никогда не вырастить. Но ведь очевидно любому, что для истории, для литературы ЕГЭ может в лучшем случае служить предварительным, предэкзаменационным тестом. Это те предметы, у которых функция поважнее, чем тренировка короткой памяти. Они, с помощью учителей, позволяют развивать ум и сердце. Обществу нужны не ходячие флешки, а граждане и патриоты.

Да и какой может быть единый экзамен и единый образовательный стандарт, когда столь разительно отличается зарплата учителей по субъектам РФ? В Кургане она в среднем 12 тыс. руб. В Москве может быть 50 тыс. руб. и больше. А стандарт подготовки предполагается один?

В регионах в школе – глубокая обида на государство. Это – несправедливо.

Экономика образования должна измениться так, чтобы обеспечить отказ от инфантилизма и патернализма. Нужно связать воедино лучший опыт советской системы образования и западные образовательные технологии.

Будем и дале молиться на Болонскую систему? Или перестанем слепо обезьянничать, словно слепые «болонки»? Мы должны воссоздать Московскую систему образования. Систему, в которой бренды МГУ, СПбГУ, МФТИ, МИФИ, МГИМО, Бауманки etc – снова засияют на весь мир…

Пусть в остальном мире – равняются на нее.

«Мы живем в расколотом обществе, это наша общая беда»

О том, почему, изучая историю, важно понимать, что «твои предки не хотели сделать тебе хуже»[3]

Минул год с того дня, как президент Владимир Путин дал поручение создать единую концепцию учебника истории. Первые пособия новой линейки появятся не ранее 2015-го, а пока очевидно, что российское общество резко расходится в оценке наших исторических реалий. Свидетельством тому – события, развернувшиеся вокруг празднования 70-й годовщины снятия блокады Ленинграда, в частности, высказывание министра культуры и председателя Военно-исторического общества Владимира Мединского, усомнившегося в изобильном питании ленинградского руководителя Жданова, и реакция на него. Свою позицию Мединский объяснил в беседе с корреспондентом «Известий».

– Есть мнение, что новый единый учебник истории сродни закону о введении единомыслия в России.

– Совсем не так. Начнем с того, что единого учебника нет, есть концепция, согласно ей будет написано несколько линеек учебников. Безусловно, базовые вещи должны преподаваться канонически. Невозможно в 5–6 классе излагать диаметрально противоположные вещи о жизни, к примеру, Александра Невского или Кутузова. Ничего, кроме мусора в головах детей, мы не посеем.

Почитайте некоторых наших «историков-публицистов» – да у них всё описание войны 1812 года сводятся к тому, что Кутузов был «тайным эротоманом», и поскольку в русской армии, весьма пуританской по нравам, в отличие от французской, не было «маркитанток» и прочих девушек, Кутузов якобы держал при себе кавалергард-девицу в адъютантах – маскировался. Что якобы давало почву для всяких «гусарских баллад». Не пойму, чем это умаляет его полководческий гений, да и вообще – человеку, сохранившему такую энергию и изобретательность до преклонных лет, остается только завидовать.

А если серьезно, то важно, чтобы изучение истории не сводилось к пересказу сомнительных баек, а изучались смыслы, причинно-следственные связи и главное – мотивация человеческих поступков, их историческое и нравственное, применительно к изучаемой эпохе, предопределение.

– То есть концепция следующая: ребенку в школе расскажут каноническую, одобренную Минобразования версию, а потом уже его дело. Так?

– Ребенку в школе расскажут версию, которая является коллективным мнением лучших ученых страны. Самое главное, чтобы наши учебники были правдивы и интересны. И очень многое зависит от учителя.

Несколько лет назад я спросил студентов: «Каковы потери СССР в годы Великой Отечественной войны?» И не получил ни одного правильного ответа. Есть же цифра выверенная – около 26,7 млн. человек. Студенты называли и 12, и 20, и 30, и 50 млн. Дело не только в том, что они плохо знают историю, у нас правильная каноническая цифра теряется на фоне множества версий. А ведь есть еще и литература. У нее свои версии, иногда даже своя статистика. Вот Солженицын о ГУЛАГе…

– …Солженицын не мог знать статистики НКВД.