Владимир Васильевич Москалев родился 31 января 1952 года в Ростове-на-Дону. Там прошло его детство. В школу пошел, когда переехали с отцом в Москву (нынешний район Печатники), и в 1969 году закончил 10 классов (уже в Кузьминках). К этому времени относятся его первые литературные опыты – следствие увлечения приключенческими романами. Это были рассказы – наивные, неумело написанные. Именно с них и начался творческий путь писателя, и тогда же им овладела мечта написать исторический роман. Вот как он сам вспоминает о том времени: «Мне было в ту пору 17 лет. Впервые я прочитал “Королеву Марго”А. Дюма и понял, что пропал. Захлопнув книгу, сказал сам себе: “Клянусь, напишу такую же! Если Дюма сумел, почему не смогу и я? Отныне – вот цель, которой посвящу свою жизнь”». Над ним смеялись, крутили пальцем у виска, прочили ему другое будущее, но все было напрасно. Мысль стать писателем не оставляла его, а жизнь между тем диктовала свои законы.

Надо было куда-то поступать учиться. «Чтобы писать, ты должен хотеть и уметь это делать» – вычитал Володя у кого-то из классиков. Значит, литературный институт. Литературу в школе он не любил, историю терпеть не мог. На этих уроках он засыпал; ему было неинтересно, скучно. С остальными предметами, исключая иностранный язык, дело обстояло не лучше. Как следствие – аттестат запестрел тройками. Какой уж тут институт… Но все же попробовал, в один, другой… Результат, как и полагал – плачевный. Выход один: работа. Без специальности, без навыков… Выручила армия. Окончил автошколу ДОСААФ, получил права. Затем поступил в аэроклуб (тоже от военкомата). Днем работал, вечером учился. Спустя два года – пилот запаса ВВС.

Простившись с аэродромами, Владимир вернулся домой. Работал шофером, освоил специальность сантехника. Вскоре пришел вызов из летного училища, и он уехал в Кременчуг, а оттуда по распределению – на Север, в Коми АССР. К тому времени им было написано около 15 рассказов, но начинающий литератор никуда их не отсылал, понимая, что пока это только рабочий материал, еще не готовый к печати. Отточив перо, Москалев начал писать свой первый роман о Генрихе IV и через год закончил его. Отнес главу в одно из местных издательств, там округлили глаза: «Признайтесь честно, откуда вы это списали? Автор текста – кто-то из зарубежных писателей».

Вернувшись в Москву, Владимир отдал рукопись романа в литконсультацию и получил ответ: «Никуда не годится, совсем не знаете эпоху, хотя и обладаете богатым воображением». И он с головой окунулся в XVI век. Днями не вылезал из библиотек: изучал архитектуру Парижа, одежду дворян, их образ жизни, нравы, речь – и читал, читал, читал… Одновременно писал новые рассказы и, в который уже раз, переделывал старые, продолжавшие ему не нравиться. Первый роман он забросил и написал три новых. Отнес в издательство. Редактор с любопытством полистал рукопись: «Франция? XVI век? Оригинально… Не каждому по плечу. Что ж, попробуем издать». И издали.

Так сбылась мечта. Ну разве опустишь руки? Владимир продолжает много и плодотворно заниматься литературным творчеством. В его писательском багаже кроме романов есть басни о нашей сегодняшней жизни, о людях – хороших и плохих, есть два сборника рассказов, действие которых происходит в России второй половины XX века. Кроме того, Владимир продолжает свое путешествие в далекое прошлое французской истории и пишет пьесы о франкских королях – Хлодвиге, Хильперик I, Тьерри III. Остальные пьесы (а их пять) продолжают эпопею «ленивых королей». В планах Владимира Москалева – новый роман, но уже из эпохи раннего Средневековья.

Предлагаемое читателю издание романа «Екатерина Медичи» – второе. Обнаружив в первом массу «неисправностей», допущенных большей частью при наборе, автор исправил текст и существенно его дополнил.

Избранная библиография В. В. Москалева:

«Великий король» (1978)

«Гугеноты» (1999)

«Екатерина Медичи. Последняя любовь королевы» (2001)

«Варфоломеевская ночь» («Свадьба на крови») (2002)

«Хлодвиг, король франков» (пьеса, 2007)

«Хильперик I, франкский король» (пьеса, 2008)

«Тьерри III, король Франкии» (пьеса, 2008)

«Пипин III. Новая династия» (пьеса, 2010)

«Людовик I, Благочестивый» (пьеса, 2011)

Книга первая. Третья гражданская война

Часть первая. Сен-Дени. 1567

Глава 1. Бояться женщину

Екатерина добилась мира в королевстве. В глубине души она понимала, что он был призрачным, а ей так хотелось настоящего.

Не ради собственного самоуспокоения предприняла она эту инспекционную поездку по Франции: дети ее должны видеть в ней умиротворительницу волнений и в будущем править, следуя материнскому примеру. Об их спокойствии и счастии заботилась она, желая покончить с распрями. Подданные мало волновали ее, но и ради них должна была она это сделать, дабы видели они в ее сыне мудрого правителя.

Королева много думала над этой проблемой: в самом деле, что же это творится? Горят деревни и дворцы, люди истребляют друг друга, хозяйство и экономика пришли в упадок, в стране голод, повсюду на дорогах войска наемников и банды разбойников грабят и убивают всех без разбору и не во имя веры, а ради живота своего. Да неужто она, принцесса из флорентийского дома Медичи, не сможет добиться того, чтобы Францию воспринимали как великую державу, выше Испании, Англии и остальных? Неужто позволит Филиппу навязать террор, который он устами Альбы предлагал развязать в ее королевстве на манер «сицилийской вечерни»? Он плохо знает ее, этот тиран и убийца. Вся его политика – откровенный грабеж и разбой. Этим живет Испания, великая католическая держава. И этого добиваются от нее. Филипп и папа настаивают на поголовном истреблении еретиков по всей стране. Но разве французские гугеноты не ее подданные? Пусть заблудшие, но все же из ее стада. Да разве этому учил Христос? Хорошо, что она не фанатична. Будь Екатерина столь рьяной католичкой, как эти двое, Франция задохнулась бы в дыму костров и королю некем было бы управлять.

Она порой признавалась себе в том, что симпатизирует гугенотам, сеющим семена Реформации, из которых взрастают Ренессанс и Просвещение, обусловливая прогресс развития ремесел, наук, образования, литературы и искусства. Что по сравнению с этим мракобесие церковников, тянущих все это назад, во тьму веков, в пучину забвения! Случись ей переменить веру, она бы не задумывалась. Но она не могла. Не имела права. Ибо религия Ватикана была господствующей и надлежало ей подчиняться.

Теперь перед Екатериной встал другой вопрос: что делать сейчас? Испанский посол д’Алава и папский нунций привезли известие о том, что папа выразил готовность помочь Карлу IX в борьбе с гугенотами. Он милостиво позволил ему продать часть церковного имущества на сумму полтора миллиона ливров и использовать эти деньги для найма войск, которые огнем и мечом пройдут по Франции, истребляя лучшие умы, рвущиеся к свету и жизни. Папская область тоже обязалась начать сбор средств.

Екатерина взволнованно ходила по комнате в своих покоях в Лувре и думала. Думала.

За стеной слышался собачий лай. Это Карл возился с борзыми, которых привел к нему псарь. В коридоре раздавались оживленные женские голоса и смех, среди них отчетливо выделялся голос ее дочери Маргариты. Видимо, речь шла о каком-то ее новом любовном увлечении, в последнее время она только об этом и думает. Кажется, шлюха будет не из последних. Алансон читает книги или мечтает о любви, Анжу в Оружейной…

Что же все-таки делать? Что предпринять? Да, она воспользуется папским дозволением, не забудет и Авиньон. Но для того ли, о чем мечтают там, у трона Пия V?

Ее долги равнялись двум миллионам ливров. Кардиналы и епископы, у которых она попросила эту сумму, ответили отказом. Интересно, что они скажут теперь, когда на то есть дозволение самого папы? Завтра же Екатерина объявит им об этом, пусть зашевелятся, а остальное уж ее дело. Вздумай рассерженный папа пойти на нее войной, она созовет под свои знамена всех: Гизов, Бурбонов и Шатильонов. Перед лицом общей опасности забыты будут религиозные распри. Посмотрим тогда, как задрожит Пий V, увидя объединенное французское войско во всем его величии и мощи. Ей помогут и Бельгия, Германия, Нидерланды…

Екатерина остановилась. Нидерланды… Вот где камень преткновения.

…В Средние века не было никаких Нидерландов, были разобщенные богатые феодальные владения, каждое со своей армией и экономикой, правами и вольностями. В XV веке герцоги Бургундские объединили эти владения, сделав из них одно целое государство. В 1477 году германский император из рода Габсбургов Максимилиан I сочетался браком с наследницей Бургундского герцогства Марией Бургундской, дочерью Карла Смелого, и с этого момента Нидерланды стали принадлежать Габсбургскому дому. Император Карл V, внук Марии и преемник Максимилиана, не мог часто появляться в Нидерландах, называемых тогда Фламандией, или Фландрией, по имени одной из областей, а потому возникла должность наместника или, вернее, наместницы, коей и являлась в нынешнее время Маргарита Пармская, побочная сестра Филиппа II.

Не говоря уже о финансовой эксплуатации Нидерландов, доход с которых в казну составлял чуть ли не половину всех капиталовложений, страна эта являлась настоящей цитаделью, ибо находилась в центре мировой торговли. Отсюда испанцам удобно было диктовать свою волю всем странам Европы.

И тут как снег на голову на императора обрушился кальвинизм – то, что грозило вырвать эту богатую державу из-под власти Испании своим неповиновением и угрозой католической церкви, а значит, престижу самого императора. Карл проявил жестокость по отношению к еретикам, но это и послужило впоследствии толчком к концу испанского владычества. Он ввел епископскую инквизицию, а также издал ряд указов против ереси, называемых «плакатами».

Для войны с Францией и для наведения порядка среди недовольного населения Карл ввел в Нидерланды свои войска. Народ, и без того задавленный налогами и беспощадно эксплуатируемый, теперь уже окончательно возненавидел испанцев, хозяйничавших в их стране, будто у себя дома.

Новый король Филипп ужесточил «плакаты», требуя их безоговорочного применения, и учредил четырнадцать новых епископских кафедр. Доверенным лицом при Маргарите Пармской, ведавшим всеми делами страны, назначили кардинала Гранвеллу, человека, совершенно чуждого стране, которой он собрался управлять.

Политика Филиппа, как и предшественника, направлена была, как и раньше, на превращение Нидерландов в испанскую провинцию, в которой надлежало заниматься открытым грабежом во славу монархии и короны. Занятие для испанцев привычное, ибо грабеж и война составляли для них суть жизни; ничего другого правительство делать не умело. Так было в заморских колониях, то же происходило и в европейских владениях. Один из современников, наблюдавший картину порабощения Нидерландов, сказал: «Испанцы воображают, что они найдут здесь несчастных индейцев, которых они душат миллионами, но они ошибаются».

Эта политика и привела к борьбе нидерландского народа против испанского владычества. Первый всплеск произошел в 1565 году, когда стало известно, что в стране будет введена испанская инквизиция и что король отказался отменить «плакаты».

Дворяне, возглавляемые Вильгельмом Оранским, будущим вождем революции, человеком, не признающим никакой религии, тоже примкнули к восставшей буржуазии и в апреле 1566 года двинулись в Брюссель с петицией о смягчении «плакатов» и созыве Генеральных штатов, угрожая в противном случае восстанием. Именно тогда, увидя их в потрепанной одежде, их и прозвали «гёзами».

Маргарита обещала смягчить «плакаты», но король не дал согласия. Узнав об этом, кальвинисты, явно провоцируя революционные настроения, теперь уже в открытую устраивали собрания и носили при себе оружие на тот случай, если бы им вздумали помешать.

Этот союз дворян, называемый «союзом фламандского дворянства против испанской инквизиции», в ноябре 1565 года был переименован в «Компромисс». Его появление было вызвано еще и опасением восстания городских низов, недовольных религиозной политикой и испанским гнетом, которые, выступив, начнут прежде всего с дворян.

С каждым днем возмущение против «плакатов» и стремление к автономии усиливались и в конце концов в августе привели к разгрому церквей, монастырей и иконоборчеству.

Движение стало нешуточным и охватило всю страну. Однако дворянство, обманутое Маргаритой, пообещавшей выполнить все требования, пошло на попятную и распустило свой союз. Часть его примкнула к Маргарите, а к осени практически большинство перешло в католичество. Вскоре прибыли деньги, наместница наняла войска и тут же отказалась от всех уступок. Кальвинисты были разбиты, один Оранский остался верен делу и покинул страну.

Окрыленный победой, Филипп выдвинул новую программу покорения Нидерландов и, зная, что осуществить ее без военного вмешательства чрезвычайно трудно, послал туда в мае 1567 года десятитысячное войско с герцогом Альбой во главе, предварительно объяснив конечную цель: в будущем они должны помочь Екатерине Медичи, втянув Нидерланды в происходящую во Франции борьбу между католиками и гугенотами.

Но Альба только еще собирался выступить в поход, как маршрут его был уже известен Екатерине. Что был ее «Летучий эскадрон» по сравнению с целой сетью шпионов, которых она разослала во все концы страны и которые мгновенно отправляли ей донесения, едва удавалось узнать что-либо, представляющее для нее интерес? И когда герцог одолел половину пути из Милана в Савойю, королева, желая защитить страну от такого вздорного сумасброда, каким считала Альбу, предприняла свои меры. Войска, высланные ею в южные области, уже расположились многочисленными гарнизонами в Пьемонте и Трех Епископствах. На юге оборону держал Монлюк со своей ратью, бросивший ради этого Жанну д’Альбре, которую преследовал до этого времени и загнал в Ла-Рошель. На востоке границу охраняли герцоги де Немур и Монпансье. Оставалось послать войска в Пикардию под командой д’Андело, брата Колиньи.

Так берегла Екатерина границы государства, доверенного богом ей и ее детям.

Предпринятые меры предосторожности были совсем не лишними: как знать, не ринется ли, сочтя момент удобным, император Максимилиан на ее восточные границы, договорившись при этом с Альбой, а Елизавета в это время высадится в Кале?

В конце августа 1567 года Альба вошел в Брюссель и приступил к постройке цитаделей в важнейших городах. Затем арестовал вождей: графа Эгмонта и адмирала Горна. Еще раньше Альба советовал своему королю подождать «когда можно будет отрубить головы всем, кто этого заслуживает», что и было исполнено весной 1568 года. А пока свои цели и способы их достижения «кровавый герцог» изложил в письме своему королю:

«Предстоит сделать еще очень много: наказать города за бунтовщичество и сопротивление новому порядку, выжать как можно большие суммы из частных лиц, получить согласие Генеральных и местных штатов страны на взимание постоянного налога. Необходимо заставить каждого жить в постоянном страхе, что на его голову может обрушиться собственная крыша».

Слова и дело у герцога не расходились – десятипроцентный налог был введен. Реакция населения последовала вполне ожидаемая. «Объявление о налоге возмутило и взбудоражило весь город, – писал современник. – С воплями о том, что они не позволят довести себя до нищеты и разорения, хозяева трактиров, содержатели булочных, галантерейных, бакалейных, башмачных и других лавок закрывали свои заведения. И поскольку в городе уже негде и не у кого и нечего было купить, жители города собирались у ворот дворца герцога Альбы и кричали, что введение такого налога равносильно тому, как если бы их послали на эшафот или галеры».

Но справедливости ради следует признать, что нет оправдания чрезмерной подозрительности, или, говоря проще, глупости, которую допустили вожди гугенотов в августе 1567 года, когда Альба вошел в Брюссель. Конде, Колиньи и д’Андело в это время были в Париже. Едва до них дошла весть, что король содержит в Пикардии армию в шесть тысяч швейцарцев, как д’Андело сразу заволновался.

– Это она для нас приготовила! – возгласил он, переводя взгляд с Конде на Колиньи, Ларошфуко и Ла Ну.

– Вы думаете? – недоверчиво спросил Ларошфуко. – А что, если это необходимая мера обороны?

– Обороны? От кого?

– От испанцев. Как знать, не вздумается ли Альбе, подавив восстание в Нидерландах, повернуть свою армию на Францию, чтобы разделаться с протестантами? Чего ради без толку ходить туда-сюда, тем более что планы эти они со своим королем вынашивают уже давно.

– Герцогу больше делать нечего, как разворачивать свое войско на Пикардию! По-моему, у него и в Нидерландах забот хватает.

– Они давно в сговоре: Медичи и Филипп! – воскликнул Ла Ну. – Вся их политика направлена против нас. А теперь призадумайтесь, для чего в самом деле стоят на границе эти швейцарцы? Для защиты? Бред. Альба не сунет сюда носа. Д’Андело прав: ворон ворону глаз не выклюет. Это она держит для нас! Защита границ Пикардии от внезапного нападения испанцев – лишь маска, притворство.

Конде властно поднял руку. Все замолчали.

– Все вы правы и неправы, – объявил он. – Швейцарцы действительно служат защитой, но от испанцев ли? Беру это под сомнение. От кого же? Вопрос. Но если подумать хорошенько, то и нападать-то на Францию некому со стороны Пикардии. Остается одно: старая лиса хочет объединить силы и сообща броситься на нас. Армия в шестнадцать тысяч человек! Как вам это нравится? И к черту тогда все эти липовые ордонансы, что составил л’Опиталь и подписал король в Мулене.

– Не говоря уже еще об одном, – вставил рассудительный Ларошфуко. – Не исключено, что, гонимые Альбой, фламандские протестанты побегут искать спасения в ближайшей к ним стране – Франции, и вот тут-то их и встретят швейцарцы. Однако все это только мои домыслы, но у меня есть еще одно предположение, которое, думаю, надо будет обсудить.

– Какое? – спросил Конде.

– Что, если Екатерина боится высадки англичан в Кале?

– Вздор! – воскликнул д’Андело. – Какого черта англичане полезут в Кале? Или вы предполагаете сговор Елизаветы с Филиппом Испанским?

– Против этого нет возражений, – сказал Ла Ну. – Но если посмотреть на восток? Что как Елизавета в сговоре с германским императором? Ему ведь тоже ох как охота откусить от Франции лакомый кусок, тем паче что с турками у него нынче перемирие и они уже не нападут на него с юга.

– С Елизаветой нет, но с Филиппом возможно, – произнес Колиньи, до того молчавший. – Старая лиса умна. Умнее нас с вами, – возвысил он голос и заходил по комнате. – Она не зря послала Монлюка в Пьемонт. Обнаружив его там, Альба спокойно прошел мимо на Савойю. Впереди – Франшконте и Лотарингия. Тут ждал от него сигнала – повторяю, мы только допускаем это – император Максимилиан. Не дождавшись условного сигнала, но увидя войско испанцев, он растерялся. Альба объяснил ему, что в Пьемонте их ждала засада. Теперь они решают действовать сообща, но что же происходит дальше? На границе Трех Епископств они вновь встречают французские войска. Теперь им ясно, что вторгнуться безнаказанно не удастся. Император отступает, а Альба спокойно продолжает свой путь на Брюссель. И у самых границ Пикардии натыкается на войско, стерегущее границу. Ему становится все понятно.

– Что же именно? – спросил д’Андело.

– А вы не догадываетесь? Его план, или, вернее, его маршрут, стал известен Екатерине, и она приняла свои меры предосторожности. Да, этой флорентийке не откажешь в уме.

– Она стережет границы своего государства, – заметил Ларошфуко.

– Да, но что она будет делать с этими швейцарцами в Пикардии теперь, когда стало ясно, что ни о каком вторжении нет и речи? Распустит по домам, заплатив за работу, которую они не сделали?

– Хитрая лиса имела двойную цель, – произнес д’Андело. – Не выйдет там, так выйдет здесь.

– Что вы имеете в виду, брат? – спросил Колиньи.

– Это же очень просто, – ответил, горячась, д’Андело. – Если они не выполнили одну миссию, значит, выполнят другую, которую она заранее запланировала.

В зале повисла тишина. Все молчали, пытаясь постичь смысл сказанного д’Андело.

Первым не выдержал Конде.

– Да говорите же яснее, черт вас возьми! – воскликнул он, хлопнув ладонью по столу. – Что это за вторая миссия?

– Та, о которой я говорил с самого начала, принц, – уже более спокойно заговорил д’Андело. – Она направит этих швейцарцев против гугенотов. Против нас с вами! Да она уже это сделала! Честное слово, я не удивлюсь, если окажется, что в данный момент они двигаются по направлению к Парижу.

– А поскольку королева с сыном отправилась в ту сторону… – начал Ла Ну и замолчал.

– …то она намеревается встретиться с ними! – закончил за него Колиньи.

– Так или иначе, – вновь закипятился д’Андело, – но это предлог, чтобы взяться за оружие! Другого такого случая может не представиться. Вспомните Байонну!

– Мы забыли еще про одно обстоятельство, – проговорил Конде. – Старуха может развернуть своих швейцарцев в помощь Альбе. Разве они не старые друзья? Вспомните их теплую встречу в Байонне!

– И тогда они совместными усилиями истребят всех фламандских протестантов, – поддержал его адмирал. – Так неужто мы допустим, чтобы они там безнаказанно убивали наших братьев во славу своих проклятых икон!

– Как бы там ни было, надлежит помешать соединению королевы с отрядом швейцарцев. Она – голова, и если ее отрубить, чудовище перестанет изрыгать пламя.

– Вы предлагаете… убить королеву? – нахмурился Ла Ну.

– И короля! – воскликнул д’Андело.

– Нет, – ответил Ларошфуко, – достаточно будет взять их в плен. Окажись в наших руках такие заложники, мы сможем диктовать любые условия.

– Кому?

– Кардиналу Лотарингскому, оставшемуся в Париже вместо нее.

Д’Андело вскочил с места:

– Его тоже надо убить!

Адмирал покосился на брата:

– С вашей легкой руки следует убить всех. Но располагаем ли мы для этого достаточными силами? Или вы думаете, что стоит нашему войску подойти к стенам Парижа, как коннетабль тут же любезно откроет ворота? А нас с вами проводит на улицу Катр-Фис, укажет особняк Гизов и посоветует, каким способом лучше всего зарезать кардинала?

– Что вы предлагаете, адмирал? – спросил Конде. – Говорите скорее, видит Бог, нам нельзя терять времени и ждать, пока нам начнут рубить головы, как курам на скотном дворе.

– Надо брать в плен короля и его мать, – сказал, будто отрезал, Колиньи.

– А кардинала? – вопросительно уставился на него брат.

– Потом и его.

– А коннетабля?

– Там видно будет. Во всяком случае, с ним всегда можно договориться, не то что с Гизами, которые сами рвутся к власти.

– Итак, это окончательное решение? – Конде оглядел всех присутствующих.

Все единодушно выразили свое согласие за исключением Ларошфуко, советовавшего не торопиться и всего лишь покинуть Париж.

– Решено! – объявил Конде. – Сколько человек вы сможете привести с собой, адмирал?

– Шестьсот пехотинцев и двести всадников ждут моего сигнала близ Пуасси.

– Вы, д’Андело?

– Триста аркебузиров и пятьдесят всадников.

– Ларошфуко?

– Двести пехотинцев и триста всадников.

– Ла Ну?

– Пятьсот на сто.

– Вместе с моими людьми, – подытожил принц Конде, – это составит армию в две тысячи пятьсот пеших солдат и тысячу восемьсот всадников. Достаточно, если учесть неожиданность нападения, и немного, если к королеве прибудет подкрепление.

– Мы забыли о Лесдигьере, – вспомнил Ла Ну. – В случае выступления он обещал нам двести солдат и сотню всадников, – испытанных в боях воинов. Он разместил их в Бове, они ждут только его сигнала.

– Лесдигьер? – недоверчиво протянул Ларошфуко. – Да ведь он стал католиком. Берегитесь, Ла Ну, не ловушку ли он готовит нам?

Ла Ну в сердцах обрушил на стол тяжелый кулак:

– Не след вам порочить капитана Лесдигьера, Ларошфуко! Он один из самых преданных наших людей, и я доверяю ему как самому себе.

– Я согласен с Ла Ну, – заявил Конде. – Знаю Лесдигьера и могу ручаться за него. Что касается его нового вероисповедания, то это вынужденный шаг. Да, он принял мессу, но в душе остался гугенотом, а нам весьма полезно будет иметь такого человека в стане врага. Он умен, и вряд ли кто заподозрит его в неискренности.

1 2 3...7 >

На страницу:

Перейти

1 из 7