Полная версия
Вечная загадка Лили Брик
– Не «не переставаю», а «не перестаю», – поправила его Марго. – Вижу, за прошедший год вы поглупели ровно настолько же, насколько я поумнела. Слушайте, а может, я беременна? Говорят, что беременные женщины умнеют. – Марго прикинула что-то в уме и облегченно покачала головой. – Нет, беременность исключается. Сто процентов.
– Уверены?
– Да.
Отец Андрей усмехнулся.
– Что ж, теперь, когда мы узнали, что вы не беременны, можно вернуться к нашему делу. Значит, Родченко указал нам на поэму Маяковского. А Маяковский в поэме дал «наводку» на квартиру Лили Брик. И Родченко, и Маяковский указали на одну и ту же квартиру…
– Значит, клад находится именно в этой квартире! – воскликнула Марго. – Если, конечно, дом еще не снесли.
Дьякон прищурил карие глаза.
– А вы так уверены, что это клад?
– Ну, это я фигурально выражаюсь. Ведь кладом могут считаться не только деньги и драгоценности.
– А что еще? – насмешливо осведомился отец Андрей.
– Ну, там… рукописи, письма… – «И тому подобная чушь», – хотела добавить Марго, но сдержалась. – Давайте лучше подведем итоги нашего расследования, – сказала она. – Итак, коллекционер Шихтер нашел негативы Родченко. Если учесть, что негативов после Родченко осталось море, то, значит, эти – какие-то особенные. Например, Родченко никогда не делал с этих негативов снимки. Как вам такой вариант?
– Годится, – кивнул дьякон.
– Думаю, Родченко сфотографировал что-то такое, что его напугало или насторожило, – продолжила Марго, наслаждаясь собственной безупречной логикой. – Поэтому он и не стал делать с негативов отпечатки, а сами негативы надежно спрятал. Если бы не спрятал, они бы давно уже нашлись, – пояснила она, и отец Андрей кивнул, соглашаясь с ходом ее мысли.
– Идем дальше, – продолжила Марго. – Думаю, что для поисков негативов Шихтер нанял специального человека. Сам он был слишком ленив. Этот специальный человек отыскал негативы и отослал их Шихтеру. А вскоре явился за платой. Шихтер отказался платить… ну, или заплатил слишком мало. И тогда этот «специальный человек» решил, что Шихтеру самое время поплавать в лотке с проявителем.
Марго сделала глоток «Порто», облизнула губы и добавила:
– Интересно, он успел выбить из Шихтера всю сумму до того, как его утопить?
– Вы удивительная женщина, Марго, – мягко произнес дьякон. – С вашим умением связывать факты в цепочку вам нужно работать в милиции.
– Спасибо, нас и здесь неплохо кормят, – сказала Марго, усмехаясь. Она достала из сумочки сигарету, изящно вставила ее в губы и так же изящно прикурила от золотой зажигалки. Выпустила струйку дыма в сторону дьякона и поинтересовалась: – Лучше скажите, что мы будем делать дальше? У вас есть какие-нибудь планы?
– Было бы неплохо наведаться в квартиру Лили Брик, но…
– Что «но»?
– Водопьяного переулка давным-давно нет. На его месте сейчас Тургеневская площадь. Можно, конечно, поступить по-другому…
Отец Андрей задумался. Марго сгорала от нетерпения. Наконец она не выдержала.
– Долго еще вы будете играть у меня на нервах? – сердито спросила она.
– Что? – вскинул на нее взгляд дьякон. – Ах да. Простите. Просто я подумал: если тайник… а вы ведь не сомневаетесь в существовании тайника… Так вот, если тайник в двадцать втором году находился в квартире Лили Брик в Водопьяном переулке, то потом, после того как Брики оттуда съехали, он мог переместиться вместе с ними в их новую квартиру. А именно – в Гендриковский переулок. Брики и Маяковский поселились там четыре года спустя.
– А этот переулок до сих пор существует?
– Да, но называется по-другому.
– Как?
Дьякон улыбнулся.
– Угадайте.
– Неужели переулок Маяковского?
– В точку! А в бывшей квартире Бриков теперь Музей-квартира Маяковского. У вас завтра… часов, скажем, в двенадцать… есть дела?
– Есть, но ради похода в музей я готова их отложить. С детства обожала музеи, – с усмешкой прибавила Марго и передернула плечами. – А чем мне заняться сегодня вечером?
Дьякон, погруженный в свои мысли, не заметил лукавого огонька, засветившегося в глазах журналистки, когда она произносила эти слова.
– Нам нужно побольше разузнать о поэме, – сказал он. – И найти ответ на главный вопрос: почему Маяковский в рождественскую ночь был не с Лилей? Что заставило его уйти из дома? Вот этим вы и можете заняться сегодня вечером. Побродите по Интернету, поищите информацию.
Взгляд журналистки слегка похолодел.
– А что насчет таинственных негативов Родченко? – спросила она сухо.
– Я попробую про них что-нибудь разузнать, – ответил дьякон. – Я близко знаком с директором Дома фотографии Ольгой Орловой. Через месяц открывается выставка работ Родченко. Нанесу ей визит, побеседую. Нам надо спешить. Времени очень мало.
– Вы уже говорили, – сухо сказала Марго. – Это из-за вашей поездки в Париж.
Отец Андрей покачал головой:
– Не только. Нам нужно раскрыть это дело до того, как «специальный человек» убьет еще кого-нибудь.
– Думаете, он не остановится на одном убийстве?
– Уверен, что не остановится.
Марго нахмурила лоб.
– Вы так и не сказали, как называется поэма Маяковского, которую вы тут цитировали?
– «Про это», – ответил дьякон. – Она называется «Про это».
– Про что – «про это»?
Дьякон допил вино, поставил опустевший бокал на стол, вытер рот салфеткой и ответил:
– Это не совсем понятно. Кстати, первая глава поэмы так и называется – «Про что – Про это?».
– И как сам Маяковский отвечает на этот вопрос?
– Расплывчато. Хотите, прочитаю?
– Валяйте. Только без трагических завываний, пожалуйста.
Отец Андрей снова взял смартфон, прищурил карие глаза и прочел, на этот раз совершенно спокойным и прозаическим голосом:
Эта тема ко мне заявилась гневная,Приказала: «Подать дней удила!»Посмотрела, скривясь, в мое ежедневноеИ грозой раскидала людей и дела.Эта тема пришла, остальные оттерлаИ одна безраздельно стала близка.Эта тема ножом подступила к горлу.Молотобоец! От сердца к вискам.Эта тема день истемнила, в теменьКолотись – велела – строчками лбов!Имя этой теме…– Любовь, – выдохнула Марго вместе с дымом.
Отец Андрей оторвался от смартфона и внимательно на нее посмотрел.
– Возможно. Но в поэме на месте ключевого слова стоит лишь многоточие.
Марго небрежно пожала плечами.
– Ну и что? Дураку понятно, что это любовь. И рифма прекрасная. «Лбов – любовь»!
Дьякон поднял руку и потер лоб.
– Да, рифма оригинальная, – сказал он, усмехнувшись. – Лучше бы вы срифмовали с моим лбом «любовь», чем связку отмычек.
– Что, еще болит?
– Немного.
Марго небрежно пожала плечами:
– Сами виноваты. Скажите спасибо, что я не зашибла вас насмерть. – Она стряхнула с сигареты пепел, посмотрела дьякону в глаза и вдруг спросила: – Куда вы пропали год назад, Берсенев?
Отец Андрей отвел глаза.
– Это долгая история.
– Ничего, я готова послушать. Расскажите.
По-прежнему не глядя Марго в глаза, дьякон покачал головой.
– Нет, не сейчас.
Зрачки Марго сузились.
– А когда?
– Потом… когда-нибудь.
– Наверно, связались с какой-нибудь монашкой, – презрительно предположила Марго. – А потом изменили ей, и она дала вам кадилом по физиономии. Поэтому у вас и шрам на виске.
Лицо дьякона вспыхнуло.
– Я… – начал было он, но Марго не дала ему договорить.
– Ладно, – небрежно сказала она. – Мне не так уж это и интересно. К тому же – «кто старое помянет, тому глаз вон». Будем строить наши отношения на новой базе. Вы как – согласны?
– А вы? – прямо спросил отец Андрей.
– Я – да, – ответила Марго и вмяла окурок в пепельницу.
6
По дороге домой Марго купила себе еще одну бутылку португальского портвейна. Она решила сделать себе на ночь коктейль. Но потом – после душа, в мохнатом халате, перед включенным телевизором, забравшись с ногами в кресло – передумала и решила выпить бокал чистого.
На душе было погано. Встреча с дьяконом пробудила воспоминания, от которых Марго давно уже (так она, по крайней мере, думала) избавилась. Теперь эти воспоминания снова взяли ее измученную душу в оборот и не собирались отпускать. Год назад их отношения, вполне товарищеские, даже дружеские, чуть было не переросли во что-то большее. А потом дьякон пропал. Просто испарился, словно его никогда и не было. Его номера телефонов были заблокированы.
И вот прошел год. Марго сидела с ногами в кресле и, обхватив колени, смотрела, как на экране телевизора беззвучно шевелятся рты актеров. С выключенным звуком их игра выглядела еще бездарней. Они были похожи на детей из школьного драмкружка, которые пытаются разыграть на школьной сцене шекспировские страсти. Смешно и глупо.
Время от времени Марго подносила к губам бокал с темно-красным «Порто» и делала маленький глоток.
«Какие все-таки гады эти мужики, – думала Марго устало и беззлобно. – И зачем они выматывают нам душу? Говорят, что женщины непостоянны. Какие глупости. В сравнении с мужчинами мы просто незыблемые скалы. Говорят, что мы легкомысленны. Но ведь это они носятся по жизни, высунув язык, меняя увлечения, работу, женщин. А потом они пропадают. Казалось бы, навсегда. Но проходит год-два, и они снова появляются в нашей жизни, чтобы снова выматывать из нас душу. Какое скотство… Господи, и зачем ты только создал этих проклятых мужчин?»
Ей вдруг вспомнились строчки Маяковского, которые прочел ей в ресторане отец Андрей. И она зашептала, сжимая в руке бокал так сильно, что побелели пальцы:
Эта тема день истемнила, в теменьКолотись – велела – строчками лбов!Имя этой теме —Любовь!Марго залпом допила портвейн. Затем протянула руку к бару, достала бутылку и налила себе еще. «Гулять так гулять», – с горьким отчаянием решила она.
Потом она пила еще. И еще. Затем ей позвонил бизнесмен Соболевский, с которым Марго рассталась полтора месяца назад, после того как он предложил ей руку и сердце, предупредив, что он приверженец «Домостроя» и Марго придется изменить свой образ жизни, ну, или хотя бы внести в него серьезные коррективы. Время от времени Соболевский звонил ей, снова и снова уговаривая выйти за него замуж. На этот раз повторилась та же история. Бизнесмен хвастался кольцом с бриллиантом в два карата, обещал измениться, подарить джип… Марго выслушала его тираду с угрюмым молчанием, а когда он прервался, чтобы перевести дух, сказала слегка заплетающимся языком:
– Соболевский, найди себе другую подопытную мышку.
– Что? – удивился тот. – Какую мышку? О чем ты, Марго?
– Иди к черту, – сказала Марго и брякнула трубку на рычаг.
Потом она допила «Порто» и уснула прямо в кресле, перед включенным, беззвучным телевизором. Телефон звонил еще несколько раз, но Марго его уже не слышала. Она спала тяжелым, похмельным сном. И всю ночь ее преследовали кошмары.
Глава 2
Ночь в «Курфюрстен-отеле»
1
Огромная широкоплечая фигура Маяковского замерла возле стены с развешанными фотографиями. Некоторое время поэт с интересом разглядывал снимки, потом криво усмехнулся и сказал:
– Н-да.
– Что? – не понял Родченко, отрываясь от настраиваемого аппарата.
– Да вот гляжу я на твои художества и понять не могу, на кой черт тебе сдались эти бабы?
Родченко пожал покатыми плечами.
– Мне нравится фотографировать женщин.
– Это женщины? Это изнеженные на солнце кошки, текущие любовным соком. Таких нужно не фотографировать, а е…
Родченко засмеялся. Маяковский еще немного походил по мастерской, рассматривая фото. Возле одного он остановился. Долго всматривался в него и наконец сказал каким-то особенно грустным голосом:
– Не знаю, не знаю… Правильно ли все это.
– Что? – спросил Родченко, устанавливая камеру на штатив.
Маяковский кивнул подбородком на фотографию:
– Да вот эти все ромбы и шары. Разъять все на простые формы несложно, а вот собрать обратно… Надоело упрощать, Саша.
– Это ты-то упрощаешь?
– И я, и ты. Ну, тебе-то проще – выстроил композицию, и порядок. А я работаю со словом, значит – со смыслом. Тут самое простое уже давно придумано.
– И что же это?
– Букварь, – с кривой усмешкой ответил Маяковский. – Дальше упрощать некуда.
– А как же Крученых?
– Дыр-бул-щир? – брезгливо проговорил Маяковский. – Это рев, а не стихи. А реветь полагается зверю, у него лучше получается.
Родченко прищурил на Маяковского лучистые, добрые глаза.
– Ты что, не с той ноги сегодня встал? – негромко спросил он.
– Угу, что-то вроде этого. – Маяковский поправил в нагрудном кармане пиджака большую перламутровую ручку, какой обычно подписывают бумаги в учреждениях большие начальники. Ручка была роскошная.
– Ого! – улыбнулся Родченко. – Где добыл?
На толстых губах Маяковского заиграло подобие улыбки.
– У Левидова выиграл, – горделиво сообщил поэт. – В маджонг. Разделал критикана под орех, это – добыча. Сделай так, чтобы в кадр вошла.
Маяковский сел на стул красного дерева, оглядел резные подлокотники и ехидно проговорил:
– Где ж твои чистые формы, художник? Их и в природе нет, а уж она сильна упрощать. У природы все витиевато и волосато, все запутано – одна сплошная борода на витых ножках. А ты хочешь простых форм.
Маяковский вставил в угол большого рта папиросу, небрежно прикурил от длинной спички.
– Ты сегодня явно не в настроении, – мягко, как всегда, сказал Родченко. – Тебя, должно быть, актриса твоя чем-то обидела. Не дала тебе своих форм видеть, и ты теперь обиду на моих формах вымещаешь.
– Ее формы посимпатичнее твоих, – заметил Маяковский.
– Кто бы спорил. Ну что? Начнем, пожалуй?
– Валяй, начинай. Папироса тебе моя не мешает?
– Мешает.
– Ну, так я ее казню, – Маяковский воткнул недокуренную папиросу в грязное блюдце.
– Стой! – окликнул его Родченко. – А, ты уже затушил. Зажги новую!
Маяковский послушно достал вторую папиросу. Закурил. Повернул бычью голову к объективу фотоаппарата, и Родченко щелкнул затвором.
– Поймал блоху за обмотку, – насмешливо сказал Маяковский. – В следующий раз предупреждай, не то кадр смажу.
– Склони, пожалуйста, голову, – попросил Родченко. – Только без нарочитости, а так, как ты делаешь по своему обыкновению… Так… Хорошо… А теперь смотри в объектив.
Маяковский напряженно уставился на фотоаппарат.
– Нет, не так, – сказал Родченко. – Спокойнее. Будто я тебе что-то важное говорю, а ты слушаешь.
Маяковский кивнул и изменил подъем головы, даже улыбнулся.
– Нет, не пойдет, – Родченко отпрянул от видоискателя камеры, нахмурился, подпер подбородок большим пальцем и уставился на Маяковского немигающим взглядом.
Маяковский спокойно смотрел ему в глаза, не советуя и не спрашивая.
– Вот! – крикнул вдруг Родченко, оживляясь, и ткнул пальцем в Маяковского. – Вот так смотри! Как будто это ты меня снимаешь, а не я тебя! Я – твоя модель!
– Да как скажешь, – пожал Маяковский острыми плечами и стал смотреть на фотографа пристально, оценивающе.
Родченко принялся колдовать над камерой, приговаривая: «так», «отлично», «еще разок». Он был явно доволен.
– Ну? – спросил, вконец истомившись, Маяковский. – Все?
– Еще нет. Ну, то есть получилось-то неплохо, но давай попробуем другой ракурс. Я хочу выжать из тебя максимум, ведь ты ко мне в другой раз не придешь.
– Может, и приду, – отвечал Маяковский, кривя губы. – Хотя на что тебе моя рожа, понять не могу.
– Не кокетничай. Сам ведь знаешь. Лицо поэта – это материк, с реками мыслей, лесами замыслов. На нем печать…
Родченко остановился, и Маяковский насмешливо спросил:
– Ну, чего? Хотел сказать – печать божья? Забыл на миг, что бога нет? Так чья же тогда на нем печать, Саша?
Родченко ничего не ответил.
Он снова склонился над фотоаппаратом, но тут кот, до сих пор мирно дремавший на шкафу, увидел, должно быть, во сне что-то страшное, издал душераздирающий вопль, подскочил и, не успев толком проснуться, сиганул с верхотуры прямо на фотоаппарат. Фотоаппарат рухнул, пластины черным веером посыпались в таз с водой, который непонятно зачем стоял в углу комнаты.
– А, что б тебя, проклятый! – закричал Родченко и попытался пнуть кота, но подлое создание легко увернулось от удара и пулей вылетело в прихожую. Родченко быстро стянул башмак и швырнул его вслед улепетывающему коту. Маяковский засмеялся.
Наш язвительный СысойДрыгнул пяткою босой!– прогудел он и со смехом добавил: – Не трожь зверя, Саша. Видимо, ему не понравился твой «ракурс». Это ведь не обычный кот, а кот художника. Имеет, стало быть, представление!
Родченко, вздыхая и бормоча проклятия в адрес кота, достал из таза пластины. Все они были безнадежно испорчены.
– Чертов таз, – сокрушенно и зло произнес Родченко. – Угораздило же поставить его здесь. Не в прихожей, не в уборной, а именно здесь!
– Это судьба, Саша. Не быть тебе фотографом. Даже не пробуй в следующий раз, а то и камеру разобьешь и сам, не дай бог, покалечишься. Малюй картины – это твое призвание.
Маяковский поднялся со стула и снял с гвоздя кепку.
– Ты не понимаешь, – огорченно проговорил Родченко. – Фотография дает художнику новые возможности. Лет через десять краски и холсты будут не нужны. Фотография заставит их потесниться. И в этом я должен стать первым.
– Брось, не переживай, – Маяковский положил другу руку на плечо. – Пойдем в кафе, накормлю тебя эклерами.
– А как же фотокамера? – растерянно спросил Родченко.
– После починишь. Когда вернешься, – Маяковский обнял Родченко за плечи и повлек его к вешалке. – Давай-давай, шагай, Рубенс. Мне кое-что нужно тебе рассказать.
– Что рассказать? – все еще сокрушенным голосом спросил Родченко.
– Одну историю, которая приключилась со мной в Берлине. Скучно не будет, обещаю. Надевай калоши, и айда!
2
В кафе «Плезиръ» народу было мало. Трое молодых людей в худых пальто пили из стаканов бледно-желтую гадость, которая именовалась здесь чаем. У окна сидела пожилая дама потасканного вида и цедила что-то из рюмки маленькими глоточками. Маяковский заказал пирожных и кофе. Родченко попробовал было опротестовать заказ, но поэт решительно его пресек.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
О предыдущем расследовании Марго и отца Андрея читайте в романе Е. Грановской «Код Рублева», издательство «Эксмо».
