Крот против оборотня

Сергей Зверев

Крот против оборотня

© Зверев С. И., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2015

* * *

Глава 1

Тихий шелест шагов посетителей Пушкинского музея послушно следовал за стройной молодой женщиной-экскурсоводом из зала в зал. Завораживающий голос переносил из эпохи в эпоху, перечислял имена, даты, события. Гулко отдаваясь под высокими потолками современных и стилизованных интерьеров, он овевал притихших людей незримой атмосферой эпох, дымкой истории.

– А сейчас мы с вами перейдем в зал искусства Средних веков и эпохи Возрождения. – Экскурсовод, сделав приглашающий жест рукой и опустив указку, первая двинулась к выходу. – Прошу сюда. Сейчас вы увидите поистине уникальную выставку ювелирных украшений из фондов Лувра, которая была привезена к нам в рамках проведения Дней французско-российской дружбы. Здесь представлены изделия самых знаменитых и неизвестных ювелиров, чьи работы в разные века заказывались французскими монархами.

Зачарованные посетители, проходя мимо застекленных витрин, мимо белых бюстов, поднимали брови в недоумении и восхищении, слегка перешептывались и качали головами во время пауз экскурсовода. С легкой улыбкой она смотрела, как люди по-разному реагируют на такое великолепие. Кто-то хихикал, толкая спутницу локтем в бок и шепча, что вот, мол, тебе бы такое надеть. Кто-то облизывал пересохшие губы, не в состоянии скрыть лихорадочный блеск в глазах. Но большая часть посетителей смотрела с восхищением.

– А вот эта часть экспозиции, – остановилась экскурсовод под портретами, – посвящена русской королеве Франции. Посмотрите внимательно на этот портрет, вглядитесь в лицо этой рыжеволосой красивой женщины. Подпись латиницей гласит «Анна Киевская». Это княжна Анна Ярославна – дочь Киевского князя Ярослава Мудрого, которая стала женой французского короля Генриха I. Часть драгоценных украшений привезена была Анной из Киевской Руси в виде приданого, часть подарена мужем, или это дары, поднесенные королеве во время царствования на французском престоле.

– Как капельки крови, – прошептал кто-то среди притихших посетителей.

– Как слезинки, – вторил тонкий женский голос. – Бедненькая…

– Вы сейчас все обратили внимание на уникальное колье, – подошла ближе к экспозиции экскурсовод. – Оно сделано из золота очень высокой пробы, что является редкостью для изделий раннего Средневековья. Технологий повышения пробы в те времена еще не знали. А капельки темно-красного камня, украшающие колье, – это искусно выточенные слезинки из минерала, называемого рубином. Такой чистоты камень встречается крайне редко. Это колье называется «Рубиновые слезы», а автор работы, как и история появления колье, неизвестен. Существует несколько версий. По одной – это работа древних скифских мастеров, о чем говорит мотив золотого плетения, по другой – это изделие мастеров ранней Византии. Есть и совсем романтическая гипотеза, что это колье подарено было братом Кием своей сестре Лыбедь в честь основания города Киева. А теперь мы пройдем…

Невысокая молодая женщина в очках с крупной тяжелой оправой и тугим узлом темных волос, забранных в хвост на затылке, нарушила тишину фойе главного входа звуком каблуков своих туфель.

– Здравствуйте, Анна Николаевна, – улыбнулась ей контролер. – Вы же вроде в отгулах сегодня?

– Убегаю, Нина Ивановна, убегаю, – пояснила женщина. – Растяпа я! Вчера зарядник для мобильного телефона в столе оставила. Скажите, а Богомолов сегодня не появлялся?

– Да здесь он, – кивнула контролер на служебный коридор. – Только он сегодня какой-то… как из-за угла мешком накрытый.

– Какой, какой? – рассмеялась Анна Николаевна.

– Ну, пришибленный какой-то. Я с ним поздоровалась, а он аж испугался. Потом долго извинялся и все из рук ронял. А позже стал по кабинетам ходить. Всё что-то искал.

– Ну, вы, Нина Ивановна, как скажете, так скажете! «Из-за угла мешком накрытый». Вы просто ходячий кладезь фольклора.

– Ноги с утра гудят. Мне бы сидячим кладезем стать, я бы не возражала.

– Так посидите, сегодня я что-то экскурсий не слышу.

– Как же! Как эти французские побрякушки выставили, так тут никакого угомону нет. Третья группа с утра идет. Юля к вечеру у нас охрипнет совсем.

В коридоре что-то упало. И женщины, бросившись смотреть, наткнулись на щуплого мужчину с редкими непослушными волосами на макушке и мелкими чертами бледного лица. Он собирал на полу рассыпавшиеся канцелярские папки и что-то шептал вслух про косые руки.

– Владислав Артурович! – Анна Николаевна бросилась помогать мужчине. – Вы что-то ищете?

– Ой, Славина! Я… не могли бы вы эти папки вернуть в кабинет? Вы их просто на мой стол бросьте, а я потом разберу. Мне, собственно, только одна и нужна… Вот эта. Ах ты!

– Что такое?

– Не она! Я, наверное, ту у себя на кафедре оставил.

– Владислав Артурович! – Собрав наконец папки в стопку, Анна Николаевна пристально посмотрела на мужчину: – У вас все в порядке? Вы себя хорошо чувствуете?

– Славина, голубушка, – вытирая потное лицо несвежим серым платком, ответил он. – Ну как можно себя чувствовать в моем возрасте? Вы… бросьте папки, ладно, а я после обеда заеду, разберусь.

Шлепая себя по карманам в поисках то ли ключей от машины, то ли сигарет, мужчина поспешил к выходу из музея, провожаемый снисходительным взглядом контролера.

Владислав Артурович Богомолов подрабатывал в музее консультантом по художественно-прикладному творчеству Древней Руси. Был он профессором, признанным знатоком старинной иконографии, помимо преподавания в МГУ, числился консультантом и экспертом еще в десятке больших и малых организаций, членом огромного количества обществ и комиссий.

Те, кто знал профессора Богомолова близко, восхищались его непостижимой работоспособностью. Правда, таких людей было очень мало, буквально единицы могли похвастать, что они, например, бывали у профессора дома или имели с ним нечто похожее на дружеские отношения. На дни рождения он никого не приглашал, на чужие не ходил, каждый раз страшно раскаиваясь и рассыпаясь в извинениях, но ссылаясь на всякие сложившиеся обстоятельства и обязательства.

Странным был профессор Богомолов, весь в себе, замкнут, как устрица в скорлупе. Но со всеми был приветлив, всем улыбался вымученной улыбкой, как бы вспоминая, а не обещал ли он нечто собеседнику, не обязался ли что-то сделать. И когда с ним прощались, даже как-то облегченно вздыхал.

И сейчас, вырвавшись за пределы колоннады музея, протрусив по лестнице к служебной стоянке, он с облегчением вытер лоб, нашарил в кармане брелок сигнализации и открыл дверцу темно-серого пыльного «Рено Логан» с истертыми и поцарапанными бамперами. Опустив оба передних стекла, профессор завел машину, нахмурился, что-то опять вспоминая, и довольно уверенно вырулил на Колымажный переулок. Владислав Артурович явно нервничал, выделяясь неровностью управления машиной даже на московских улицах. Он миновал три развязки, выскочил на Новый Арбат и уже на пересечении Кутузовского проспекта и Большой Дорогомиловской, где поток уплотнился, нажал ногой на тормоз.

Ощущение мгновенного холода, пронзившего все внутри, знакомо каждому водителю, потому что каждый хоть раз в жизни попадал в ситуацию, щекочущую нервы. Педаль неожиданно ушла в пол, а на капот стремительно надвинулся задний бампер большого черного внедорожника. Владислав Артурович в панике рванул руль вправо, уже мысленно ощущая неизбежный удар, шипение пробитого радиатора, звон стекол. Кто-то отчаянно и зло засигналил, рядом завизжала резина резко тормозящей машины, а перед глазами вспучился кузов «Газели».

От удара машину занесло. Профессор больно ударился грудью о рулевую колонку, успев вспомнить, что нельзя было ослаблять натяжение ремня безопасности. Дыхание мгновенно перехватило, острая боль пронзила до самого сердца, а потом голова ударилась о боковое стекло.

Он потерял сознание и не видел, что под машиной что-то пыхнуло, раздался сильный хлопок, и днище автомобиля сразу лизнуло пламя, отражаясь зловещим красным цветом в стеклах окружающих машин. Поток транспорта мгновенно разделился на две части. Те, кто успел, проскочили дальше по проспекту и уехали, от греха подальше. Те, кто ехал сзади, сигналили и пятились назад, и только несколько водителей кинулись на помощь.

– Дверь, дверь ломать надо! Он же в кабине… Сгорит… мать….

Кто-то подбежал с бесполезным двухлитровым огнетушителем и принялся бестолково пускать порции углекислоты, кто-то притащил кусок брезента и пытался сбить языки пламени. Но огонь вырывался из-под днища автомобиля, из зоны недосягаемости. Наконец прибежал парень в спецовке с монтировкой в руках и попытался попробовать подцепить дверь, но жар отогнал и его.

Огонь полыхал уже в кабине, с треском лопнули стекла, одежда на человеке, который склонился головой на руль, загорелась, вспыхнули волосы, вспучилась кожа на лице. Парень с монтировкой, прикрывавший лицо от жара, вдруг согнулся пополам, и его вырвало прямо на асфальт. В воздухе отчетливо запахло горелой плотью. Еще одна женщина побледнела и повалилась на руки мужчине. Где-то далеко на западе с переливами зазвучала полицейская сирена, да по дороге бегали люди, что-то истошно и нервно крича в трубки мобильных телефонов.

Нашлись, правда, и такие, кто старательно снимал горящую машину на встроенные камеры своих телефонов. Еще до вечера в Сети появятся кадры этой трагедии, да начнет увеличиваться количество просмотров, побивая все рейтинги.

Антон смотрел в иллюминатор самолета на туманный горизонт, на редкие облака, проплывавшие вспученными шапками пены, но не видел ничего этого. Сегодня он покидал родной город. «Навсегда». Это слово будто насильно вкрадывалось в голову, но было оно нелепым, противным. Слово из далекого детства, когда он потерял мать. Она ушла «навсегда» так неожиданно, так нелепо, погибнув от руки пьяного милиционера-насильника.

С тех пор это слово приобрело для Антона особый смысл, мрачный смысл, роковой. Для большинства людей «никогда» означает всего лишь «не сейчас», «может быть, позже», «нет, ну, и фиг с ним». Для Антона оно означало страшный болезненный рубец в душе, разделивший жизнь до и жизнь после. Светлая, теплая, как материнские руки, жизнь школьника из Екатеринбурга – школа, спортивная секция, дом, уроки, приятели во дворе. И мама, такая улыбчивая, добрая, понимающая. А потом – непонятный удар, холод известия, неискренние улыбки чужих дядей и тетей, которые хотят ему добра. Жуткое кладбище, ужасная черная земля, сваленная в кучу, лицо матери, которое закрывается НАВСЕГДА крышкой гроба, гроб, опускаемый в зловещую черную яму, тоже НАВСЕГДА. И стук комков земли по крышке… стук, стук-стук, стук, стук-стук-стук…

И интернат с чужими лицами воспитателей навсегда, и лица чиновников из мэрии, которые слащаво улыбались и говорили, что мальчикам жить без родителей нельзя и что квартиру они ему вернут обязательно, когда он станет совершеннолетним. И он втянулся в эту жизнь «навсегда», стиснув зубы, холодно глядя перед собой и видя там только одну цель: стать таким, чтобы была возможность найти убийцу и покарать его. Сделать все и стать.

И он стал таким. Он замкнулся, выдержал прессинг жестоких сверстников в интернате, изматывал себя в спортивных секциях, добился, чтобы в военкомате его записали в нужную команду. И он не просто попал в воздушно-десантные войска, а именно в разведывательно-штурмовую бригаду. Это была закалка мышц и воли, а для ума и для прокладки жизненного пути он выбрал юридический институт МВД, который закончил с отличием и в результате получил право выбора места работы по своему усмотрению. И он выбрал, потому как уже знал, что в тот район, подальше от областного центра, и отправили работать убийцу.

Антон не понимал, как у преступника могли оказаться сильные покровители, которые скрыли его вину и завели следствие в тупик. Значит, он не один такой среди людей в погонах? Это открытие было первым на пути к прозрению. И все-таки он нашел его, вычислил по датам перевода, сумел посмотреть ему в глаза, копнуть в его душе.

Многое изменилось с тех пор. Особенно в душе Антона Копаева, капитана полиции и кавалера двух орденов. Теперь он едет в Москву, чтобы работать уже в штате Главного управления собственной безопасности МВД. Он будет приезжать в родной город, будет навещать могилу матери, но прошлое уходит, и он уезжает из своего города «навсегда». Правда, это «навсегда» для него уже не такое безысходное, как в детстве. Впервые в жизни.

Антон Копаев повзрослел и перестал быть мстителем-одиночкой. Он уже борец не за себя и научился видеть шире, понимать шире. Многому его научил его бывший шеф в Екатеринбурге полковник Быков…

Пожилой крупный мужчина с седыми редкими волосами, стоявшими ежиком на голове и с такой же точно щетиной, делавшими его похожим на большого седого ежика, зашевелился в кресле и снова затих. Антон мысленно облегченно вздохнул. Пока сосед не задремал, он извел своего молодого попутчика рассказами и собственными умозаключениями.

Антон открыл наконец крышку ноутбука на коленях и включил его.

– Что пишут? – тут же раздался голос рядом.

Черт! Все-таки проснулся! Вот не спится человеку. В его-то годы. Да я бы на его месте и сейчас бы…

– Все как обычно, – ровным голосом ответил Антон, глядя на ленту новостей. – Зарезали, застрелили, столкнулись несколько машин, украли ребенка, депутата Государственной Думы уличили в занятии коммерческой деятельностью, военного чиновника поймали на хищении нескольких миллиардов.

– Это да, – потягиваясь и принимая вертикальное положение, согласился сосед. – В нашей стране не новости плохие, а те, кто их мусолит, да на обозрение выставляет. Вот у меня один знакомый есть, художник. Решил выставками заниматься. Нашел спонсоров, стал своим друзьям-художникам помогать выставляться на различных площадках города. И столкнулся он с одной очень интересной проблемой. Позвонил в газету, предложил им репортажик сделать о выставке молодого, но очень талантливого художника. А ему там говорят, что тема скучная для населения. Если бы произошло убийство, то они бы мгновенно репортера отправили. Подивился мой знакомый, ругнулся по причине незнания жизни и на телевидение. Ты не представляешь, что ему там ответили!

– Почему? Представляю, – без энтузиазма ответил Антон. – Ему сказали, что, если бы произошло убийство, труп новорожденного ребенка обнаружили, или подвал, где молодой маньяк восемь лет держал и насиловал двух старушек, тогда бы они в два счета направили корреспондента. Угадал?

– Н-ну! – рассмеялся сосед и хлопнул Антона по плечу. – А ты не новичок в этой жизни! Уловил. Но… я вот всю жизнь проработал в полиции. Она, когда ты еще под стол без штанов бегал, называлась милицией. Не буду объяснять, кто и с какого перепугу ее переименовал, но изменилось в ней мало что со сменой названия. Может, даже и хуже стало.

– Это почему же? – заинтересовался Антон.

– А ты посуди, – понизил голос сосед, – чтобы переаттестацию пройти да на должности остаться, надо было отслюнявить некоторую сумму. А исходя из должности и звания, эти суммы были совсем уж чудовищных размеров. Кто очень хотел, те кредиты в банках брали, но у большинства имевших большие звезды на погонах такие деньги были. Были, потому и звезды были. А потом наоборот, есть звезды, значит, будут и деньги. Но это так, отвлечение. Главное, что те, кто наживался на своей должности, кто использовал служебное положение в целях наживы, как у нас говорят, у тех деньги были, и они себя выкупили. А у честного мента откуда такие «бабки»? К тому же милицию сократили на двадцать процентов во время реформы, и угадай с трех раз, кто ушел в числе этих двадцати процентов из органов? Честные или воры? Во-от, поэтому я и говорю, что стало хуже.

– А вы из каких? – широко и беззащитно улыбнулся Антон.

– Я? – насупился было сосед, но потом тоже расплылся в улыбке. – Я из честных. А ты другого ответа ждал? Ладно, если серьезно, то я из тех незаменимых работников, без которых ни один начальник не обойдется. Я даже на собеседование не ходил. Кто-то же должен работу гнать, отчетность создавать. Как-то вот до полковника дослужился.

– И ушли?

– Ушел! – засмеялся сосед. – Не ушел, а даже уехал. Прощай, старая жизнь, прощайте, серые милицейские будни! Уезжаю я, парень, далеко и надолго. Дочь у меня десять лет назад за границу уехала по приглашению. Программист она у меня от бога, не знаю, в кого. Вот и осела там в научном центре. А сейчас уже и вид на жительство получила, хороший контракт подписала. И коттедж ей дали, и машину. Замуж выходит, за своего, правда, с ней еще тогда уезжал. Вот забирает меня дочка к себе жить. Хватит, говорит, бобылем лавки во дворе протирать.

– Кажется, вы радуетесь, что навсегда покидаете родину, – заметил Антон.

– А я плакать должен? – вдруг разозлился сосед, но тут же сбавил тон, потому что на них стали оборачиваться. – Я плакать, по-твоему, должен? Родина-мать! А была она мне матерью? Она нам мать? Что это за мать, которой до своих детей нет никакого дела? Заметь, не о плохих детях говорю, не об отщепенцах и предателях, а о нормальных. О тех, которые служили ей, старались для нее, жизнями рисковали. Я, знаешь ли, под пулями тоже бывал. И в своем городе, и в командировках на Кавказе. А живет хорошо кто, жрет сладко кто, квартирами распоряжается в городе кто, пенсиями? У меня на первом этаже чета пожилых людей живет. У них пенсии вдруг стали такие большие, такие льготы всплыли неожиданно, что я глазам не поверил. А оказывается, сын их – депутат областной думы, вот и подсуетился.

– Ну, это да, – кивнул Антон.

– Опостылело все, парень, – устало откинулся на спинку сосед. – Не поверишь, как опостылело. Доживешь до моих лет и вспомнишь мои слова. Я понимаю, что наверняка через какое-то время меня снова назад потянет. По дворику своему скучать начну, по мужикам, с кем в домино резались, по мату виртуозному. Наверное, потянет назад. Но это когда еще будет, а пока я еду с удовольствием и злорадством в душе. Вот тебе дулю с маслом! Упустила ты, родина-мачеха, хорошего специалиста-программиста, и еще упустишь, вот и я к ней уеду.

– Не мне вас судить, – пожал плечами Антон.

– Конечно. Ты и сам, наверное, из этих, молодых да ранних. Ладно, извини, на личности переходить не будем. Просто не хочу я их защищать. Ведь не родину мы защищаем, а ее руководителей. А я их защищать не хочу. Не хочу защищать тех, кто распустил чиновников-воров. Ведь кого за шиворот ни возьми, ни тряхни, из него не миллионы, миллиарды сыпятся. Ты можешь представить себе миллиард? Я не могу. Могу только двадцать две тысячи представить – это моя пенсия.

Антон открыл было рот, но решил все же промолчать. Кстати, еще год назад он бы не промолчал. И два, и три года назад – тоже. Он бы кинулся в словесную драку, он бы такого наговорил в лицо каждому, кто не хочет бороться, тем самым помогая негодяям плодиться и размножаться. А сейчас? Сейчас, поварившись в этой среде, Антон стал смотреть на людей иначе. Не все бойцы по натуре, не каждый готов отдать последнее борьбе, не каждый готов заплатить ту цену, которую платит, например, Антон, посвятив всего себя этой грязной работе.

Грязненькая ведь работа, ее в белых перчатках не сделаешь. Приходится часто переступать через самого себя. И не это самое страшное, самое страшное, что порой приходится переступать и через людей. Простых, тихих, мирных, забитых жизнью, родившихся уже с характерами амеб, растений. Они ни в чем не виноваты, не все рождены для борьбы.

И методы, которыми приходится пользоваться Антону, далеки от гуманизма. Сколько на нем крови, крови преступников, крови откровенных бандитов, нелюдей, крови, которую он пролил, защищая других, защищая себя в неравных схватках. Имел он на это право или должен был дать убить себя, искалечить? И все только потому, что лишь суду разрешено определять виновность того или иного человека? А кровь на руках убийцы матери Антона, а кровь других людей на руках преступников? Нет, суд судом, но и человек должен решать своей совестью, нельзя жить по принципу «моя хата с краю, ничего не знаю».

А этот отставной полковник? Можно его судить? Почему-то не хочется. Хотя родина – она всегда родина, даже если тебя обидела. А она в данный момент такая, и это зависит от каждого из нас. И кто не борется со злом, не борется за то, чтобы сделать родину лучше, тот просто не имеет права обсуждать ее. Вот и вся логика.

Антон заставил себя погасить неуместное раздражение в душе и сосредоточиться на ленте новостей. Во-первых, отвлекает, помогает скоротать время, – во-вторых, полезно быть в курсе последних событий. Стрельба в воздух на свадьбе, крупная авария с участием десяти машин без смертельных исходов, драка в ночном клубе, полицейский требовал миллион с виновного в ДТП со смертельным исходом… Негатив, негатив, негатив…

Умер знаменитый мастер-ювелир Сергей Иннокентьевич Чебыш. Да? Есть еще такие мастера? Антон считал, что все изделия сейчас штампуются чуть ли не на конвейере. Потом он вспомнил, что даже поточное изделие нужно сначала придумать, разработать дизайн. Жаль, красивая профессия. И человек, видимо, был талантом в этой области, если… Основатель современной школы… вырастил целую плеяду талантливых учеников… автор десятков работ, хранящихся в частных и государственных коллекциях по всему миру. Человек-эпоха…

М-да, приходит время, уходят люди и эпохи. Антон стал смотреть дальше и чуть было не пропустил сообщение об очередной аварии на Кутузовском. Но глаз зацепился за знакомые слова, созвучные с предыдущей темой. Авария… не справился с управлением… машина загорелась… погиб ученый, хорошо известный в кругах искусствоведов, историк, профессор Богомолов. Трагически ушел из жизни признанный знаток, крупный специалист… преподавал… числился консультантом по европейскому ювелирному искусству Средних веков и эпохи Возрождения… участвовал в работе комиссии… комитета. Не очень хорошо неделя началась в творческой среде.

– Интересное совпадение, не считаете? – вдруг раздался голос соседа. – Хотя у вас мозг на это не заточен.

– Вы о чем? – поинтересовался Антон.

– Совпадения. В рамках Москвы среда музейных работников, ученых– близких к ним профессий и мастеров-художников не так уж и велика. В смысле процентного отношения к численности жителей. Я, конечно, не столичный житель, но понимаю, что сегодня Москва – это коммерческий город, деловой центр мирового масштаба. И из всех профессий в ней преобладают менеджеры различного звена. А если проще говорить, то там больше всего торгашей и финансистов. Денежки через нее текут, а потом по всей стране, как щупальца спрута…

– Ассоциации у вас, – покачал головой Антон.

– Нормальные. Я же не сказал, что метастазы. Мутный это город – Москва, вот что я вам скажу, юноша. И аферы там крутятся уже не только российского масштаба.

– А может, вы клевещете на столицу? – стараясь скрыть иронию, сказал Антон. – Может, это светлый, передовой во всех отношениях город? С огромными проспектами, высокими домами и счастливыми улыбчивыми людьми на улицах.

– Про транспаранты забыл, – проворчал сосед, снова откидываясь на спинку кресла и закрывая глаза. – И портреты членов Политбюро. Развлекаешься, думаешь, что я старый ворчун?

– Ну почему, просто пытаюсь вести светский разговор, ратую за справедливое существование множественности мнений.

– Ты сам сказал, что это город, передовой во всех отношениях. А почему же ты в отношении преступности не согласен? Тут-то он почему перестал у тебя быть передовым? Логика хромает, юноша, логика.

– Ладно, – согласился Антон. – Будь по-вашему. Значит, вы считаете, что эти две смерти связаны между собой. Мафия убирает свидетелей?

– А хрен ее знает, – пожал плечами сосед. – Только ты вспомни мои слова через какое-то время. Это еще всплывет в другом свете. Грязь кругом, мразь и гадость. Жить тошно, когда каждый норовит себя поставить выше других, каждый готов другому на голову… нагадить, ногу другому подставить, чтобы к финишу первым прийти. И вообще живут так, как будто он голубых кровей, а остальные – быдло. А ведь как раз хамы и скоты из быдла и вышли. Запомни, парень, самые гнусные поступки совершают те, кто из гнусного и вышел. Бывший раб никогда не станет джентльменом, он всегда будет джентльменов ненавидеть и попирать при первом же удобном случае.

– Мрачная у вас философия.

– Порожденная жизнью, – сквозь зубы процедил сосед.

Осадок от этой беседы остался неприятный. Антон и сам был кое в чем согласен с полковником, но чтобы вот в таких красках! Да, люди… Он снова вернулся к просмотру новостей.

Новые обвинения по делу «Оборонсервиса», дочь прокурора одной из областей подозревается в совершении ДТП в нетрезвом состоянии… обвиняется в получении взятки… подозревается в совершении хищения в особо крупных размерах… А что-нибудь позитивное есть? Что-нибудь светлое, для души? Может, где-то новый храм открыли, может…