Сокровищница ацтеков

– Я не знаю точно, профессор, о чем вы там стрекочете с падре, – прервал он нас, – но, насколько я понял, дело идет о вещах, происходивших три или четыре столетия назад. Я не желал бы помешать вам, разумеется, но падре мне нужен; он смыслит кое-что в хирургии, как я заметил в прошлый раз, когда он вытащил колючку кактуса из руки Пабло; пускай же он попробует сделать что-нибудь с дырой в моей ноге. Я ничем не могу остановить кровь, да и боль в моей ране дьявольская. Полагаю, что Рейбёрн также будет очень рад, когда ему наложат новую повязку на раненый лоб.

Надо отдать справедливость фра-Антонио, он отнесся очень добродушно к бесцеремонному поступку Янга; что же касается меня, то мне было ужасно досадно на него: он так некстати прервал наш спор! Но, когда я объяснил францисканцу, чего желает Янг, тот очень осторожно и ловко перевязал ему рану, потом наложил бинты на голову Рейбёрна и на щеку Пабло. Последний воспротивился было этому, так как повязка временно лишила его удовольствия играть на губной гармошке. Мне не понадобилось никакой врачебной помощи. Фра-Антонио тщательно ощупал мое плечо и помахал моей рукой, что причинило мне жестокую боль, и наконец заявил, что у меня все кости целы и даже нет ни малейшего вывиха.

Рейбёрн также с большим интересом рассматривал найденный меч.

– Конечно, это не бронза, – сказал он, – и не может быть фосфорной бронзой. Но если б такая вещь была возможна в металлургии, я сказал бы, что это – золото, обработанное по какому-нибудь неизвестному нам способу, который придал ему такую же твердость, какую получает бронза, обработанная с помощью фосфора; но тут должно быть также какое-нибудь химическое изменение в составе металла, придающее золоту качество каленой стали. Ничто, кроме золота, – прибавил инженер, – не может оставаться долгое время на открытом воздухе, не подвергаясь окислению.

– А почему бы не допустить, что эта странная штука принадлежит народу, который мы отыскиваем? – спросил Янг, хладнокровно выразив мысль, давно засевшую у меня в голове. Если б это было так, я охотно согласился бы, что фра-Антонио прав относительно форм ацтекских мечей. Слова Янга напомнили мне также символ царя, найденный нами на скале во время торопливого бегства и тотчас же снова потерянный. Я вернулся к этому предмету и наговорил много нелестного по адресу индейцев, помешавших нам следовать по дороге, которую мы отыскивали с таким трудом. Теперь она была найдена, но, вероятно, главные силы индейцев сторожили нас внизу долины, что мешало нам вернуться на место, где мы заметили условный знак, чтобы затем систематически продолжать свои поиски.

– На вашем месте, профессор, – сказал Янг, когда я закончил, – я бы не стал так сердиться на этих бедных индейцев за то, что они сделали. Правда, они убили Денниса и с их стороны это большая подлость, потом они отправили на тот свет наших обоих «мосо́», да и нас остальных поколотили достаточно. Но ведь и мы не остались у них в долгу, перебив восемнадцать человек – по шести на каждого из наших убитых. Теперь, я полагаю, мы квиты. А вот если б не нападение индейцев, то мы никогда не попали бы в эту долину и не открыли бы царского символа на скале.

– А что толку в том, что мы его открыли, если нам нельзя следовать по этому пути? – спросил я. – Мы не можем вернуться назад рассмотреть этот знак, не рискуя жизнью, а пока мы не рассмотрим его, нельзя знать, где находится другой, и таким образом путь для нас потерян.

– А я вот только хотел убедиться в одном, – заговорил Янг, – неужели меня одного изо всей нашей компании Всемогущий Господь одарил парой глаз? Между тем выходит так. Допустим, профессор, что вы сейчас повернетесь назад и взглянете на то место, где видна коричневая черта на выступе скалы; допустим, что и остальные из вас сделают то же. Уж если это не царский символ, видный ясно, как нос на человеческом лице, я готов съест всех мертвых индейцев в этом ущелье.

Янг говорил правду. Как раз над расщелиной, где Пабло нашел меч, виднелась фигура, до того глубоко вырезанная в скале, что ее не могла стереть рука целых столетий; она выступала на камне вполне определенно и ясно. Это был тот самый рисунок, который начертили, фра-Франсиско в давно прошедшие времена на страницах своего письма, адресованного настоятелю. И та же самая фигура повторялась па несравненно более древней золотой монете. Под ней на скале была вырезана стрела, указывающая прямо в ущелье.

Такое счастливое открытие, по крайней мере, развеселило нас. Смерть Денниса и обоих отоми да и наши собственные раны и тяжелое чувство, какое испытывает после битвы всякий нежестокий по природе и неожесточенный человек, томили нам душу.

Но тут было отчего развеселиться. Мы не только нашли настоящий путь, но, кроме того, он шел именно по тому направлению, куда мы сами хотели двинуться. Спуститься в долину на открытое место было слишком опасно; индейцы по необъяснимой причине не захотели атаковать наш караван в ущелье, наверно, поджидали его в другом месте. Нашим единственным спасением было бегство в горы, и знак ацтеков на скале обещал вывести нас на дорогу. Поэтому мы собрались проникнуть как можно дальше в глубь ущелья, прежде чем настанет ночь. Индейцы, очевидно, из какого-то суеверия избегали приближаться к этому месту и их спасительный страх должен был возрасти, когда они увидят, что мы перебили их товарищей всех до единого человека. Тела наших бедных отоми мы положили в глубокую впадину в скале и завалили их камнями, пока фра-Антонио читал над ними погребальные молитвы. Но тело Денниса мы взяли с собой, желая предать его земле более приличным образом, в благодарность за то, что он спас нам жизнь, не жалея последних сил и сознавая, что сам он погибнет. Что же касается восемнадцати убитых индейцев, которые сами навлекли на себя такую печальную участь, то мы вовсе не заботились о них, предоставив их тела на съедение койотам.

IX. Пещера мертвецов

Грустный вид представляла наша процессия, осторожно подвигавшаяся через дикую трущобу. Впереди шел Рейбёрн, ведя в поводу свою лошадь с распростертым телом Денниса. А мы, израненные и измученные, медленно и с трудом пробирались за ним, оставляя за собой искалеченные тела убитых индейцев, лежавшие в неестественных позах у входа в ущелье. В наступавших сумерках эта картина выглядела еще отвратительнее и фантастичнее. Действительно, ночь настигла нас и, если бы ущелье не выходило на восток и на запад, мы очутились бы в совершенных потемках. Теперь же, хотя горизонт и замыкался с запада большой грядой гор, вечерняя заря освещала наш путь красноватым отблеском: таким образом мы пробирались по берегу ручья, между массами диких скал и древесных стволов, упавших сверху.

Однако наш путь кончился раньше, чем мы рассчитывали. Сделав немного более полумили по этой невозможной дороге, мы наткнулись на стену, совершенно замыкавшую ущелье до самого верху. Сердце у нас упало; мы убедились, что зашли в такое место, откуда нет выхода; нам можно было только вернуться назад, а вернуться – значило попасть прямо в когти неумолимой смерти, подстерегавшей наш караван в виде мстительных индейцев. Двигаться же дальше не было возможности; очевидно, царский символ, вырезанный на скале при входе в ущелье, оказывался бесполезным или был помещен здесь нарочно, чтобы сбивать неопытных странников с настоящей дороги.

В надежде найти крутой поворот, незаметный издали, мы поспешили дальше до самого конца ущелья, пока не наткнулись на темную стену, заграждавшую нам путь и поднимавшуюся очень высоко. Тут мы нашли не поворот в ущелье, а узкое отверстие в самые недра горы, откуда вытекал ручей. Сначала мы колебались войти в эту черную пасть – кто мог сказать нам, какие пропасти, невидимые в этом непроницаемом мраке, могли поглотить нас с первых же шагов? Рядом, в ущелье, было навалено много лесу: сучья и деревья лежали на земле; Рейбёрн тотчас соорудил из этого подходящего материала громадный факел. О том, чтобы зажечь его в открытом ущелье, не могло быть и речи; хотя мы были почти уверены, что ватага наших врагов не преследовала нас, но кто мог поручиться, что это так? А, может быть, они шли за нами по пятам и теперь были готовы осыпать нас тучей стрел и копий? Рейбёрн, однако, зажег восковую спичку – мы запаслись этим отличным предметом мексиканского производства в большом изобилии – и двинулся в узкий проход, а за ним последовали и мы. При слабом свете спички мы с трудом рассмотрели стены направо и налево от входа и поняли, что попали в пещеру. Но, прежде чем нам удалось немного осмотреться, спичка погасла, задутая внезапным порывом ветра, и мы очутились среди глубокого мрака. Между тем воздух здесь был необыкновенно приятен и свеж; очевидно, пещера, куда мы попали, была обширна и имела не один выход, в чем убедил нас чувствительный поток воздуха, стремившийся от входа в глубину. Когда Рейбёрн зажег другую спичку, чтобы засветить факел, мы все стояли на прежних местах, внутренне содрогаясь среди такой зловещей обстановки.

Но едва запылало пламя факела, заливая трепещущим багровым светом высокий свод и стены пещеры, как мы почувствовали уже вполне определенный и сознательный страх. Грот оказался почти круглым и на его дальнем конце, прямо против входа, поднималась грубо обтесанная каменная глыба с громадной каменной фигурой на ней – совершенно похожей на фигуры в мексиканском национальном музее, которым Ле-Плонжон, нашедший одну из них в Чичен-Итца, дал имя Чак-Мооль. Однако нас заставило содрогнуться от страха не это неподвижное каменное изваяние, а вид более сотни индейцев, сидевших с поджатыми ногами полукругом в несколько рядов против безобразного идола. Вспомнив, что наши ружья остались у входа в пещеру, а при нас были одни револьверы, мы не на шутку струсили.

Но это было только на минуту. Индейцы, нимало не потревоженные нашим присутствием и внезапно вспыхнувшим светом, точно застыли в немом благоговении перед своим божеством. Рейбёрн опомнился первый и положил конец нашему страху, воскликнув:

– Ну, эти нам не опасны. Каждый из них мертв, как Юлий Цезарь. Мы открыли индейское кладбище.

Теперь нам стало понято, почему большая часть дикарей, напавших на нас, вернулась назад, когда мы остановились у входа в ущелье, которое вело в эту обитель смерти. Впрочем, когда мы всмотрелись ближе в своих молчаливых собеседников, то нам показалось, что они перенесены сюда не в современную эпоху. Чем больше фра-Антонио и я вглядывались в их одежду и позу перед идолом – несомненно, принадлежавшим к первобытным временам, – тем более мы были склонны думать что этот склеп относится к чрезвычайно отдаленному прошлому. Но в данную минуту для нас было все равно, откуда взялись эти остовы, благо мы были в полной безопасности, пока находились здесь.

– Ладно же, – заметил Янг, когда мы пришли к этому утешительному заключению, – если нам тут нечего бояться, то расположимся поудобнее и подкрепим свои силы. Давайте принесем сюда наши вьюки, распакуем их, а потом разведем огонь и приготовим ужин. Драка с индейцами имеет свойство развивать большой аппетит, и мне кажется, что я не ел целую неделю.

Эти слова были настолько разумны, что мы согласились с ними.

Однако трудно показалось нам – израненным и больным – развязывать веревки вьюков, а еще труднее – набрать топливо для костра. Но мы кое-как справились с этой работой и ужин среди такой необычайной обстановки значительно подкрепил наши силы. Мы даже шутили за едой, хотя в глубине пещеры, освещаемой неровным отблеском пылающего огня, лежало тело бедняги Денниса перед древним языческим алтарем, а сейчас позади нашей компании тянулись длинные ряды человеческих остовов. Порой меня даже удивляло, как это мы можем есть в таком мрачном обществе. Но после того как человек сейчас только проливал кровь своих ближних и сам подвергался риску расстаться с жизнью, он становится равнодушен к великой тайне смерти. Пока огонь костра трещал и вспыхивал, распространяя отрадную теплоту, приятно согревавшую в этом сыром и холодном месте наши ноющие больные члены, у нас на душе как будто немного просветлело. Когда же аромат крепкого кофе, смешиваясь с запахом тушеного мяса, дал нам знать, что стряпня Янга приходит к концу, мы почувствовали сильнейший аппетит, а когда добрались наконец до кушаний, то стали даже смеяться. К чести фра-Антонио надо заметить, что его возвышенная душа не унизилась до животного довольства, которым открыто наслаждались все мы, прочие, и которое, я полагаю, проистекало из сознания, что наши тела еще не скоро обратятся в прах, откуда они взяты. Молодой францисканец сидел за ужином молча, но его нежное лицо было до того кротко, выражало столько доброты, что это молчание не служило нам упреком. А когда мы встали и растянулись на своих одеялах против костра, закурив трубочки, монах мягко напомнил нам, что мы должны еще отдать последний долг усопшему товарищу. Погребальный обряд над Деннисом в таком странном месте погребения самым удивительным образом заканчивал жизненную карьеру этого человека. В мелком сухом песке, покрывавшем пол пещеры, как раз против алтаря со статуей идола, вырыли мы могилу Кирнея – с большими усилиями и большим трудом, потому что все наши кости болели. Пока мы работали, два больших факела пылали на алтаре, прислоненные к каменной фигуре; длинные подвижные полосы света тянулись от них через ряды скелетов, сидевших вокруг. Мерцающее пламя факелов заставляло сверкать их белые зубы, точно они смеялись над нами.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

La Soledad (исп.) – одиночество.