Страннствия

«Легкое дыхание разлук…»

Легкое дыхание разлук,пастушок мой с дудочкой далече,только звездным блеском вечер мечен,только сердца одинокий стук:тук-тук-тук – шершавых ниток ком,пастораль под пальцами распалась,улица, фонарь, такси, роддом…нет, проехали, и ядовитая усталость —в музыке, невнятной и густой,мокрые тампоны лазаретаи каким-то чудом тот кусокковрика с пастушкою в корсете.И плывет, всплывает – сонный хор.Нитки рвутся, и ревут младенцы.В питерском колодце жутко тесно.В мировом – не слаще – в унисон.Пастораль? Да, видимо, она:надпостельных ветхих ковриков орнамент,зданий выцветших подтеки, как пергамент,человек с тромбоном у окна…

Речь

Я говорю на чужом языке, не вашем.Знаю, люди меня не понимают вовсе.Мне отвечают капли в микстуре, и в душе ржавомкраны скрипят, привечая воду. Меня так мостик,что над болотом завис, поучает: утоп, мол, в травках,острый чужой язык сжигает меня, как время.В каждой вмятине добрую дряблую краскурасколупала – на звук, просчитала свой рост на двери.Каждая выбоина на дороге поет контральто:это копыто, лошадь, я грусть ее слышу громом.Так говорит с микроскопом бактерия, память,и ни один из звуков, что спела б в хоре.Ангелов? Не было, нет – и не будет здесь откровений.Греет ногу в прихожей бродячий аист.Кто-то еще лепечет родной мне речью —над колыбелью явленья,на грани – счастья.

Гансу Христиану Андерсену

1. Злой мальчикСнег в жарком яблочке залег: в раю спечен;на запах дыма в дом прокралась, как разруха,стрела амурова из голубого лука;в зеленом стрекоте спит мирно цокотуха,поэт подставил ей камзолово плечо.На спицах зонтика снежинок тает запись,мешаются цвета – зеленый, красный,дырявый зонтик в крылышках атласныхс гвоздя слетает и летает, как фугаска,и приземляется в очаг, гвоздю на зависть.А муху тот поэт рисует белым,белее Кая, зеркала, слепца,как музу, что упала и сгорела,как музыки зелененькое тело,под пеплом – святочный хрусталь,и нет концалишь понедельному подельнику Лукойе.Какое время выпало сырое,когда б не различать добра с лица!И память здесь – лишь об одной хромой ноге,в коробочке, где спят рядком солдаты,подобны балеринам и крылаты,поскольку все убиты на войне.Но наш поэт – он очень добр и стар,и муха на плече его – как слава,что соловья из зуда крылышка досталапринцессе, коей все казалось мало.Мой милый Августин, я так в снегах устала,как вечность в формулах, как пар – во льду зеркал!Ваятель ангелов, ворон и чайных роз,мой милый Андерсен, ты сам сказал, что остаетсясвиная кожа, позолота же сотрется,но глупый мальчик со стрелой Агапэ[2] – зол.Он вечно зол (звенят, как струны, стрелы в ране),он врет и издевается; заботао нем не кончится, и снега позолотахрустит, как яблочко цветное – в птичьем стане.А сердце? Сердце – в пустоте волшебнойрвется.2. Голый корольЯ – голый поэт, и я – голый король,мы можем меняться одеждой,и только невежда зачтет это в ноль —все то, что возникнет междумоим королем в изумительной тоге,расшитой для славы врунишкой,и этим поэтом, что смотрит под ноги,стесняясь любого мальчишки.Познав наготу, он не ведает тяжбымеж голосом, славой и честью…A голый король умирает под стягомрубахи из ниточной лести…Но голый поэт погрустит и возьметсяопять сочинять свои вирши,и голым король к нему в гости заходит,и голый король тенью страшною бродит,отмщенья он просит, он ночь хороводит,но Гамлет не слушает: пишет.3. ГердеЯ так хотела почувствовать землю ступней,ветер плечами и сада струенье – щекою,в центре ладони чтоб гвоздик звезды золотой,снег подбородком, губами и воздух – иглою,я так хотела со всеми земными вещамибыть заодно,но они не любили меня:чайник сгорал, отключалась вода в туалете,блюдце летело на пол, пол слезливо ворчал,и растекалось варенье на темном паркете.Розы из чайников лезли и сквозь потолок,люстру толкнув на ходу, выбирались на крышу;люстра, как снежная сказка, разбита, валялась у ног.Милый мой Кай,что мы тут натворили с тобой?Как хорошо: наша Герда заснула и пенья осколков не слышит.4. Девочка со спичкамиЧто Рождество – всё в бубенцах и с мятой трешкой,в кармане найденной, что Новый год – тебе?Гостиных баня, тень боярышни на дрожках,и снега горечь в полной темноте.Ямщицкий праздник. До сих пор – холоп в ливреенам отворяет Xрам, а там – Гостиный двор…Но чуточку левее, чуть левееесть стеклышко под ребрышком – в измор…с ним – колко-колко, и мороз гудит в ночлежкекосмической; в овечьей шкуре Годвойдет погреться, скажет: будет все – как прежде,пусть девочка со спичками заснет!Так сладко спать! Весь мир, он стал как фантик,он елкой стал, он – пиром на весь мир!Чума зимы – и та гуляет в бальном платье!– Спи, спи, и спички крепче обними!

Карлсон

Подарите мне банку клубничного самого в миреи пропеллер цветной, для дождей вместо крыши – зонтом,много крыш, чтоб сияли, манили и в небо летели,В серых яблоках лошадь и можно еще ипподром,и ковровую сумку, и в ложечке каплю нектара,подарите мне пуговиц пару, одну – про запас,чтобы, с крыши срываясь на ниточке солнца янтарной,отрывалась она и катилась за синий атлас,чтобы мне на лету Малыша не терять и, в закрученной банкекосмос весь открывая ему, из серебряной ложечки словразбудить тишину, и в волшебной игре, в беспорядкезвезд и красок напомнить, что добрая светлая радостьесть основа всего, но особенно – сказочных снов.Крылья потных пропеллеров, в ложке бренчанье и рокот,подарите мне в банке клубничной игру и наказдолететь с этой банкой до – дна, до клубничного бога,на колесиках, дугах доехать до детской – вне срока,где звездою реснитчатой праздник сияет для нас.

Собеседники

Собаки,положив свои слюнявые бородатые головы на мои колени,могут рассказать о своей жизнивсёза три минуты.Обычно я им отпускаю грехи, сочувствую и даю советы.Детидо шести месяцев любят делиться со мнойсвоими сиюминутными размышлениями:у нас нет языковых и возрастных барьеров,и я ничего не имею против знакомого ангела,спевшего мне из складочки на лице ребенкастаромодную песенку счастья.Самое главное, что в данном случае обмен информациейабсолютно адекватен и равнозначен. Что радует…Кошкине приходят нас радовать. Они Приходят. Приходят и ждут.Смотрят, молчат, ждут,и если отвечают на твои приветствия вслух, то толькокосмической песнейи только на самые тонкие вибрации, которые ты можешьмодулировать самым влюбленным (в них) из своих голосов —тогда они счастливы;понимание земной судьбы (не моей, не их собственной) их не волнует,кажется, их функция здесь – та же, что у драгоценных камней и звезд: сиянье мудрости иного дальнего мира,ждущее освобождения в тепле человеческоголюбовно-выраженного почитания.Цветывопреки всем сказочно-поэтическим представлениямникогда не говорят о себе.Но более интеллигентных и тонко понимающих слушателейи поклонников вы не найдете во всем мире.Птицы(как и поэты)с людьми не разговаривают вообще.Они заняты бесконечными разборками в собственном царстве.Люди…впрочем, об этом мне очень мало известно.Стихилюбимые —похожи на всех остальных моих собеседников,кроме, пожалуй, того, что им всегда не хватает самодельных игрушек для очередного праздникаили похорони они,сразу же после состоявшегося собеседованияотсылают меня за угол стола,где снова и сноваприходитсято грубыми отвертками, то тонкими ножницами,а то и булавками пролетающих мимо дождейи кнопками снегопадоввыкраивать из своегобумажного сердца давным-давно известные истины.

«О я совсем, совсем не сноб…»

О я совсем, совсем не сноб,не элитарная эстетка.меня бросает звук в озноб,в монисто – каждая монетка.Из каждой щели – звук валторн:как выжил лес среди развалин?в струне порвавшейся – потоп,из всех веществ мне важно: камень,железо, малахит, брильянтспособны треснуть и заплакатьи, высморкавшись – хоть в платок,в рукав, на землю, мир, – растяпойпредставить? Может ли, как бог,как самый древний – выть и квакатьв трущобах строк, в руинах – слог,страдать он может, верно каркать?Альтист-душа, душа-кларнет:сквозь пальцы, дырочки – водицей.И солнце вовсе не за свет —за сажу я люблю и спицу.За сладость сажи, трезвость спиц:стих лезет в позвонок – под платье.За чужестранность близких лици губы в ягодной помаде.

«Под мостовой, под каждым камешком – нагой…»

Под мостовой, под каждым камешком – нагойлежал ребенок. И смотрел – наискосок.Нет, не туда, где города и годы:со здания, по краю, водостокпускал свой дождик; призраки свободыкачались, словно корабли; по мостовойземля и жизнь спешили в путь, по кругу.Вот птичка села на оторванный листоккалендаря. Малыш лежит, собой напуган —отсутствием своим в течении вещей.Век громыхает где-то рядом.Кто помнит лица маленький детей,монаду лика, кто обнял свою цикадуи стрекозу моста – под мостовой?А фонари стоят, как постовые.И в перспективу толпы топают, их выи —в годах, как в камне города слепые.И маленький под камушком – порой…

Гербарий

Т. О.

В гербарии, в пергаментной бумагецветы и кровь, как пятна от помады…Ах, сколько надо, милый мой, отваги,чтоб запах калачей и ядра снегопада,живя в календаре осеннего распада,в гербарий засушить, разгладив утюгом?Но девочка-швея не получила роль:не став актрискою, в провинции всё гладитчугунным утюгом охапку белых роз —воротничковых выкроек гербарийв комод засунут, папироской синей сушитцветочки, их простуженные души,и кто-то в двери лязгает ключом,и страшно так, и музыка играет…в соседнем баре…Боже мой… о чем?

Жизнь-малышка

З. Г.

Жизнь-малышкаПрошла, как на овощебазе, где утром раннимсобака лижет ледяную капусту.Сладка кочерыжка,но хрустко да грустно, густо, а в общем-то пусто,мало надежд и мешают миазмы,хотя периодически выносишь мусор,и всегда не хватает чего-то – наверно, старанья.Старенье, однако, не зря говорят, что впадает в детство,как в реку, где можно себя понежитьнеизрасходованной благодатью;поэтому умирают всегда только дети,в старческом теле лежа.Под капустой. На овощебазе. В проходной палате.

Щелкунчик

За Гофмана бокал кривых зеркал,по граням искра бродит золотая,я пью, и монстры многих трудных летпо ободку Новейшего Граалятанцуют, думая, что здесь приют и свет.Ты видишь рожи их, крючки, носы, галоши,дожди и зонтики, дырявые носки:окончен юбилей всех королей, в прихожеймышиные шаги, мышиные шаги…Щелкунчик мой, что скуксился? В бокалене попадает зуб на золотой зубок?Постой еще, постой, как холодно в астралеГерманий и Россий, придуманных тобой.На море всех смертей, в кораблике Венеций,и там, и там – лишь ветер-пономарь,а ей все мнится: катехизис да Граальчужого сердца, плакальщика сердца.

Еврейский оркестр

Чарли

Он был в первый раз на земле,в котелке,в век погромов – какой-то Пыжик.Ему выжить хотелось, как в страшном сне,Чарли очень хотелось выжить.А из кущ бровей – многозвездный звонглаз вращализ небесной сферы…Понарошкины дети к Чарли в кинозабредают и слышат – летит стекло,и лохмотья летят, и сквозь горло – комслез,немой – немой,и свой домик, свой…всех крылатых родинок…– Где он?

Клезмер

Явился Аврааму Бог.

Авраам возвел очи свои и взглянул, и вот, три мужа стоят против него…

Быт. 18К тебе! Вставай! (Мелодии местечка.)Да, за тобой: стучатся в нашу дверь.А ты лежишь, как взвод убитых без осечкизвездой нездешнею, и все, что видишь, – печь…Не аналоем твои кончатся молитвы,не виноградною зеленою осой.Струну сквозь сердце. В узел свиты все пожитки!Разорваны. Вставай! Вставай – и пой!Танцуй! Не верь, что я не твой, что Аллилуйядля ангелов. Она милее палачу.Из Нового и Ветхого – любуювозьми из капельницы каплю – скрипачу.– Я Клезмер – гость, бездомный, тощий. Родомиз тех, что там… Я тень, как скальпель, остр!Познал я до глубин невежество природы,и от кости моей я даровал достойным – кость.Нет, я не фарс, не трагик с маскарада.Меня не принц, а полумертвый привечал.Я щедро наливал всю сладость рая – аду,в придачу к скрипке – пусть лучится, как ничья.Лепечет с миром. И с войной.Сейчас – ни тот, ни эта,слепой звоночек бьется в твой порог:– Я, Клезмер, стар. Я самый неприметный,сердечник, с палочкой, в трех лицах. В общем – Бог.

Имя

Папе, маме

Хоть под дождем и без гроша в кармане,Хоть в Судный день – с иголкою в гортани.Арсений ТарковскийЭто ничем не залечишь,Когда на имя – запрет,Когда имя – это пустыня,Повод к погрому, бред.В первой речи затычка,Кличка ребенку – жид.Имя – как перемычкаМежду: любовь и стыд.Там, где ты звездочкой маешься,Любишь маму да папу,В три ли, четыре – память:Срам в перстенечке – в лапеУлицы, дворика. Софочка!Лакомство барское, липкое,Имя мое в форточкуБабушка сдуру выкинула —В бой – в кулачки детские…Позже отдернет мальчикруку, как от лягушки, —СердцеЖенщина спрячет.Встречи все – с ядом по донышку:Будут при встречах лицаБыстро меняться. Кто ты?Вечное – не устыдиться б!Вечное – не испугаться б!Русью воспитано – в волки,Имя, гори – не гасниВ глотке ее – иголкой.Мудрость —с подкладкой вырванной.Имя мое – Сара!Зря не назвали. Выжгло!Зря не назвали. Даром —Всем словарям. ОплаченоСарой – и имя, и отчество.Мудрость от греков – ласточкой.Сара – пророчеств вотчина!Девы: софии, веры,наденьки, любочки – мудростью,Сара – во всех словосферахИмя мое русское.

Конармия

Что умеет делать еврей?Он умеет плакать,говорить «ой»,отвечать на вопрос вопросом,посыпать голову пепломна все семь траурных днейи проблемы с сыном иметьв году високосном,протирать мозги у столетийкошерной тряпкой,как алмазный Бабель – очки,и от пыли – свет, чтоб лучились скрипки,и накручивать пейсы. Маркс и Со.кто этого делать не мог,тараканами стали в «Замках»,остальные – от тараканов же —послужили долгожданной прививкой.Черным углем отбеленныекони,смотри – на красном!Цадик Боренбойм,Бабель и Кафка,и Визель Эли…Что умеют они?Кричать и петь: это горький праздник!(«Ночь»[3] – от мира сокрыты их семидневные двери.)

Рембрандт

Всё меньше пестроты. Земли и праха – больше.Глубин коричневых. Всё мягче блеск – он дым;он нежен, как цветок, из уголька проросшийсквозь грубость века. Старый мастер, юный сынГолландии, всем бюргерам – во славупортреты создававший… Занеслона старость лет из центра Амстердамав еврейский пригород, где горькое вино.И бедность, бедность. И в шкатулке – не сапфиры:рубины бывших всех и будущих костров.Где Амстердам таил свои нарывы,библейской краской проступала в лицах кровь.Смирением сияла в капиллярах.И в трещинах всей прямотой – анфас —смотрела пятка.О, какой тропой до божьей драмыпрозрачных рук, что обнимают нежно нас,Рембрандт прошел —сквозь мрак, сквозь бред, сквозь почву,сквозь скорбь Слепца?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

В римской мифологии существовали гении (daimons) – личные духи человека; достижения отдельных индивидуумов указывали на наличие особо мощного гения.

2

Жертвенная, духовная любовь.

3

«Ночь» Эли Визел – книга воспоминаний о Холокосте.