Человеческое и иное: борьба миров

Владимир Александрович Кутырев

Человеческое и иное: борьба миров

Введение

Это наша третья книга о переживаемой современным человечеством драме, которую, не преувеличивая, можно характеризовать как «борьбу миров». Первые две были: «Естественное и искусственное: борьба миров». – Нижний Новгород, 1994; «Культура и технология: борьба миров». – Москва, 2001. Если, конечно, не считать знаменитого романа Г. Уэллса «The war of the worlds». – Лондон, 1898, где речь шла о нападении на людей пришельцев с других планет. Г. Уэллс великий фантаст, однако он не предвидел, что инопланетяне могут возникнуть из и среди нас, на Земле; что дело дойдет до возможностей радикальной трансформации человека в результате его собственной деятельности; и что найдутся люди, которые этот процесс будут приветствовать и сознательно ускорять.

В настоящее время в человеческом сообществе возникла тенденция отрицания своей идентичности, все чаще раздаются призывы к ее замене какой-то другой, «более совершенной». Появились адепты неограниченной экспансии биотехнологий, информатики, виртуалистики, искусственного интеллекта и т. п. достижений Hi-tec. Они больше не маскируются, утверждая, что произведенная, полностью техногенная реальность должна неизбежно прийти на смену эволюционно развившемуся естественно-предметному миру, в том числе традиционному, «историческому» человеку. Подобного рода взглядов перестали бояться. Сознание их носителей похищено силами Иного и жаждет как можно скорее «расчеловечить» человека, лишив его специфической сущности живого. На мировоззренческую сцену вышли «смертетворцы», сторонники отказа людей от биологического субстрата. Некое сущее останется, но это будет не «ветхий Адам», не человек, а антропоид или вообще, новый, неизвестный, хотя обязательно более мощный Разум. Все еще выступая от имени людей, они фактически отождествляют себя с тем/и, что/кто к ним больше не относится.

В подтверждение сказанного сошлемся, не вдаваясь в библиографические подробности, на известного Ф. Фукуяму. «Биотехнология предоставляет нам средства, позволяющие завершить то, что не удалось специалистам по социальной инженерии. И тогда мы окончательно покончим с человеческой историей, поскольку мы отменим „человеческие существа“ как таковые. И тогда начнется новая история, история по ту сторону человеческого».[1] Объективности ради следует признаться, что нам тоже приходилось писать о постчеловеке, при том с конца 80-х годов.[2] Но мы писали в плане предупреждения, как об угрозе, которой надо противостоять. С тех пор непосредственно и потенциально геноцидные направления технонауки добились в своем развитии впечатляющих успехов. Они оформились в специфические философские направления: трансмодернизм, трансгуманизм, гуманология, персонология и др. Суть этой новой мировоззренческой парадигмы в том, что благо существующего человека перестает быть целью человечества, а само оно объявляется средством для создания его некой высшей формы, фактически же материалом для дальнейшего прогресса науки и техники. Который(х) «не остановишь».

Ситуация складывается не просто сложная, критическая, а странная, близкая к абсурду. Еще два десятка лет назад мир, озабоченный своим будущим, гудел как растревоженный улей. Состояние природы, экология, разоружение волновали самые широкие слои общества, не говоря об его выдающихся представителях, т. е. людях, способных видеть дальше своего носа. Доклады Римского клуб о «пределах роста», теоретические дискуссии и уличные манифестации, международные договора о допустимых нормах загрязнения воды, почвы, воздуха – общество предпринимало меры по сохранению среды обитания как условия дальнейшего продолжения жизни. В 1992 году в Рио-де-Жанейро государства планеты в лице своих высших представителей договорились о необходимости перехода экономики к устойчивому (sustainable), то есть стабилизированному, то есть ограниченному по параметрам природно-антропологических констант земного бытия, развитию. Человечество боролось за жизнь, за поддержание ее качества, адекватного своей естественно-исторической сущности. Теперь на этот счет как бы все успокоились, хотя уничтожение природы, стремительное окружение себя чуждой жизни искусственной средой не прекращается. Те, кто напоминает об опасных последствиях продолжения такого процесса, вызывают досаду, на них смотрят как на чудаков, «зеленое меньшинство». Судьба природы, да собственно и человека как родового существа брошена на произвол судьбы. «Устойчивое развитие» интерпретируется прямо противоположным первоначальному замыслу образом: как можно быстрее увеличивать ВВП, как можно больше потреблять энергии как можно большему числу стран, хотя многие из них лопаются от перенакопления и перепотребления. Не знают куда выбросить произведенное. Реализуют чудовищные по своему влиянию на окружающую среду и самого человека проекты. Безумие гонки вооружений возведено в высший разум и экономическую доблесть. Правительства соревнуются, кто кому сколько и насколько больше продаст средств уничтожения. Решение глобальных проблем стало заложником политики глобализма как безграничного потребления и «дурного» новационизма внутри стран и в мировом масштабе. К чему все это ведет, предпочитают не думать, а думающие люди впадают в тягостный пессимизм.

В последнее время, особенно в связи с феноменом международного терроризма, центр теоретического внимания человеческого сообщества переместился на социум, на взаимоотношение культур и судьбу культуры как таковой. Возмущаются (не только у нас) наступлением антикультуры, цинизма, пошлости, рыночного отношения к духовным ценностям. Утратой «социального капитала». Но причины этого не частные. Они в том, что передовой отряд прогресса – наиболее могущественные в финансово-техническом отношении, в основном западные, страны не только перестали «культивировать культуру», но и позиционировать себя в качестве таковой. Запад – Цивилизация, «проклятая доля» (Ж. Батай) которой в том, что все высокие цели и ценности уступили место погоне за богатством и комфортом. При этом она противостоит и агрессивно атакует общества, в которых сохраняют свое значение религия, мораль, национальное самосознание, семья, половой диморфизм, любовь, дружба и другие формы «традиционной» культуры. В цивилизации культурное регулирование социальной жизни вытесняется социотехническими и просто техническими формами. Приверженность культуре, ее нормативным требованиям квалифицируется как закрытость, тоталитаризм, фундаментализм и т. п. нарушения прав человека, под которыми имеются в виду права индивида. Нарушать их дозволено и они все более массово нарушаются, главное при этом, чтобы «извне», биометрически и информационно контролируя поведение «человека без свойств» со дня рождения до гробовой доски. Которого, однако, почти не видят. Все заглушается восторгами по поводу очередных достижений в изобретении новых технологических методов вмешательства в когда-то священную личную жизнь. И, наконец, этап «снятия» человека как такового, которое если не прямо одобряется, то забалтывается пустяками, такого же рода выгодами, патологическими удобствами и т. д. «Новый прекрасный мир» О. Хаксли, «1984» Дж. Оруэлла, «Заводной апельсин» Э. Берджеса, кинематографические фантазии на тему тотального господства техники и информатики реализуются на глазах. Однако в наших глазах нет страха, с уст не срываются крики ужаса. Торжество антиутопий воспринимается как должное, необходимое, обусловленное объективными обстоятельствами.

М. Хайдеггер подчеркивал, что угроза человечеству идет не от разрушения природы, возможной войны или деградации общества. Это все следствия. Проблема в том, что мы перестаем думать. «Наука не мыслит». Она измеряет и вычисляет, использует, превращая бытие в сподручное сущее. В том числе людей. Инструментальный подход к миру не дает возможности понять, куда он на самом деле движется. В таком случае можно сказать, что фундаментальная катастрофа человечества в том, что никакой катастрофы не произойдет. Ее никто не заметит. Выхолащивание, растворение, исчезновение человеческого осуществляется молча. Люди не будут знать, когда их не будет.

Но не все. И не в темпе «как можно быстрее». Мы относим себя ко второй партии – консерваторов, «археоавангарду», сторонникам сохранения природы, культуры и человека. Сохранения как можно дольше. И борьбы за это – до конца! При любом, даже трагическом обороте дела – за достоинство человека как чувствующего и мыслящего существа.

Книга о взаимодействии естественного и искусственного в основном была посвящена общим вопросам мировоззрения и экологии. В «борьбе миров» культуры и техники обсуждалось состояние общественной жизни и проблемы культурологии. Данная завершающая часть нашего «триптиха» относится к области философской антропологии и соответствующей ей онтологии. В ней рассматриваются возможности поддержания идейными средствами человеческого сущего как человеческого в человеке. Мы намерены показать, «кто есть кто» в борьбе вокруг судьбы человека, какие тенденции и теоретические течения служат его выживанию, а какие уничтожению. События в символическом универсуме не только отражают то, что происходит в предметном мире, но и включаются в него. Победа того или иного идейного направления тормозит или ускоряет совершающиеся в нем события. Хотелось бы способствовать продолжению человеческой истории. Более того, уповая на нелинейность мировых процессов, ее вечности.

В смысловом отношении текст построен по принципу 3-х концентрических кругов. Или «колец». Все вокруг человека. Но если в действительности они его сжимают, грозя задушить, то мы стремимся их разомкнуть.

Состояние окружающей природы так или иначе воплощается во внутренней природе людей, их духе и телесности. Культура общества проявляется в уровне развития отдельного индивида, том или ином его типе. В первых двух главах работы исследуются процессы, происходящие в «предметном мире»: влияние экспансии техники и экономики на духовность человека ведет к ее истощению до «знательности», превращению личностей в акторов, агентов, в «человеческий фактор» и, постепенно, к демонтажу естественных форм продолжения их рода – замене социальным и биотехническим конструированием. Показывается, что так называемая сексуальная революция на самом деле была контрсексуальной. В западном обществе произошла сексуальная контрреволюция. Исчезновение любви является следствием и одновременно обуславливает духовное и социально-практическое бесплодие цивилизации, которая в своем дальнейшем существовании вместо творческих сил человека все больше опирается на саморазвитие техники. Именно эти процессы заставляют думать, что «постчеловек» не пустая фраза или метафора, а возможная или уже существующая сущность.

Обсуждая влияние изменений в предметном мире на перспективы человечества, теоретики дружно признают их принципиально качественный характер. Из естественного он стал преимущественно искусственным. Однако с точки зрения философской антропологии надо сказать резче: возникает другой мир. Или миры, в которых люди не могут жить, хотя в них действуют. Как существа, попавшие на чужую планету. Как инопланетяне. В конце ХХ века образовалась среда, несоразмерная не только возможностям функционирования (нечем дышать, нет или слишком сильное притяжение), а самому субстрату человека. Она не просто слишком мала (микро) или слишком велика (мега), а принципиально беспространственна. Бестелесна. Это Double world – мир информации, виртуалистики. Третья и четвертая глава книги посвящены влиянию на судьбу человека информационной реальности и планам его реконструкции с целью приспособления к ней. Что ему предлагается взамен тела, во что превращается субъект и, в конце концов, куда уносит человечество его бездумное внедрение в новую реальность. Показывается, что философский постмодернизм, деконструкция и грамматология – это идеология computer science. Применительно к человеку – это идеология его снятия, элиминации, включения в виртуальный мир, в котором от людей остаются складки и сингулярности. В лучшем случае – персонажи. Вся борьба с тео-этно-фалло-фоно-логоцентризмом – это борьба с «человеческим, слишком человеческим». Но не ради усиления жизни и сверхчеловека, как у Ф. Ницше, а в пользу ноо-техно-инфо-интеллоцентризма, как «бесчеловеческого, слишком бесчеловеческого». В пользу Иного. Предел и удел постмодернизма – это трансгрессия, транс-модернизм и инонизм.

Сопротивляясь этому «уделу», задача философии, по-видимому, в том, чтобы, учитывая завершенность метафизики, вырабатывать такой тип философствования, который отвечал бы новым реалиям и в то же время сохранял человека. Его цель – «апология человеческого» вопреки наличию объективных тенденций и субъективных намерений его уничтожить. Она противостоит парадигме «It from bit», антиисторической и антибытийной. Ответственно мыслящие теоретики часто говорят о необходимости «возвратиться к истокам». Но тогда надо идти против течения. Не обязательно тем же путем, однако, всегда в направлении жизни. Показывается, как человеческий дух, «шествуя» по пути прогресса, отчуждался и редуцировался от непосредственной включенности в бытие через мифологию и мудрость к знанию и информации. Мы предлагаем парадигму консервативного философствования, которое можно назвать «феноменологическим реализмом», вписывая его в историю развития европейской духовности.

Третье кольцо (6 глава и «Вместо заключения») посвящено анализу этих процессов в ХХ-ХХI веке, времени, которое можно считать настоящим «криком о небытии», когда после структурно-лингвистического поворота метафизика подверглась прямому отрицанию. Мир-картина превратился в мир-материал, а сознающий себя субъект в безличного агента сетей. Индивид распадается на «дивидов», человек теряет собственную идентичность, вместо онтологии предметной реальности возникает виртуализм и онтология коммуникаций.

Постмодернизм трансгрессирует в «пост-постмодернизм» или, позитивно говоря, возникает нигитологическое, трансмодернистское (не)бытие.

Показано, что предтечей трансмодернизма как когнитивизации предметного мира была трансцендентальная философия И. Канта и феноменология Э. Гуссерля, а фундамент под движение от поэмы к матеме, под замену логоса матезисом подводится в работах Ж. Делёза и Ж. Деррида. Завершением тенденции когнитивизации бытия является возникновение «мышления без сознания», замена смыслового отношения к миру чисто формальным, математическим. Превращаясь в искусственный информационно-технический интеллект, такого рода когнитивное мышление сливается с дигитальной реальностью иного.

К концу каждого «кольца», особенно по завершении третьего круга, мы показываем как желательно, нужно и должно сопротивляться трансгрессистскому снятию «нашей реализации» одного из возможных миров. Предложена парадигма консервативного философствования, которая вписывается в историю развития европейской духовности. Ее можно назвать «феноменологическим реализмом». Показывается, как консервативная философия дает надежду на поддержание антропологической идентичности, на то, чтобы остаться Homo vitae conscience sapiens. Как стоя в потоке становления, направлять его в круг Вечного Бытия.

Глава I. Человек ХХI: экономизм и технология против духовности

1. Духовность

Благотворный взгляд на вещи задается заботой о них. Она ведет мысль в нужном направлении, не позволяя отвлекаться на все, что вокруг или приходит в праздную теоретическую голову. В отношении духовности ключевой проблемой становится ее утрата, бездуховный способ существования людей. Не просто на уровне индивида, личности, а как социальное явление, как критическое для судьбы человечества развитие современной цивилизации. Отсюда все дискуссии и тревоги. Только имея в виду эту драматическую борьбу вокруг духовности, стоит обсуждать и корректировать общие представления об ее природе, видах, истории.

«Умъ м., – определял В. Даль, – общее название познавательной и заключительной способности человека, способности мыслить; это одна половина духа его, а другая нравъ, нравственность, хотенье, любовь, страсти…»[3]

Как видим, в «классическую эпоху» духовное отношение к миру включало в себя ум, нравственность и чувство – то, что в философии называется идеальным и противополагается материальному. Определение В. Даля ценно четким разграничением Ума, рациональности с одной стороны, и нравов, чувств – с другой. Говоря категориально, разграничением познавательного и этико-эстетического отношения к миру. С ним совпадает трактовка Духа В. Соловьевым как единства Истины, Добра, Красоты. Не случаен также его призыв к всеединству, ибо он увидел перерастание различий между ними в их опасный отрыв друг от друга. Несмотря на такого рода, раздававшиеся во всех обществах призывы, в конце ХХ – начале ХХI века распад Духа усилился. К нему привела экспансия знательности, информационности, вытесняющая и подавляющая «вторую половину» Целого. И сейчас, когда сожалеют об утрате духовности, фактически имеется в виду продолжение этого процесса. Ум, знания, наука не умаляются.

Страдают Добро и Красота, мораль и эстетика. Бездуховный человек, бездушное общество не означают роста глупости людей или «всё плохо». Напротив, люди становятся более деловыми и интеллектуальными /по крайней мере пока/. Живут богаче, комфортнее. Но механичнее, теряя способность к сопереживанию и любви; становятся более активными и функциональными, но отчужденными, анестезированными, теряющими чувство жизни; роботообразными. В таком контексте под духовностью понимается не вся идеальная сторона человеческого бытия, а его «вторая половина», или, может быть точнее, «две трети». Деградация Духа, отмирание его нерационального, неинформационного состояния – вот Zeitgeist, дух нашего времени.

Обездушивание мира коррелятивно его обескультуриванию. По содержанию это один и тот же процесс. До ХХ века в культуру как нечто очевидное включалась наука. Однако ее развитие привело к ее обособлению. Теперь говорят о культуре и науке, культуре и цивилизации как самостоятельных формах жизнедеятельности. Культура – то, что «остается» после выделения из нее науки и техники /цивилизации/. Так же с Духом, духовным отношением к миру. Это то, что осталось от прежнего Целого, что не захвачено рациональностью и технологией. Поскольку понятия культуры и духовности обуславливают друг друга, утрата духовности есть утрата культуры, ее превращение в цивилизацию. И наоборот, утрата культуры есть утрата духовности, ее превращение в расчет и информацию. Разница между ними в том, что культура представляет собой некое институциональное состояние духа, а дух – это непосредственное содержание, сердце и кровь культуры. При философском рассмотрении проблем целесообразнее иметь дело с живым началом.

Уяснение, что потеря духовности тождественна безнравственности и бесчувственности жизни, утрате в отношениях между людьми добра и красоты снимает налет консервативного сентиментализма с оценки складывающейся ситуации. Ведь многие как бы готовы жить без духа и без культуры, считая их архаикой – «в цивилизации», но не отдают отчета, что это жизнь без совести и любви. К ней они «не готовы». Стремящиеся к окончательной победе цивилизации – экономики, науки и техники забывают, что в таком обществе нельзя апеллировать к чести, долгу, совести, благородству, другим лучшим качествам личности, а когда это делают /не выразив в долларах как моральный ущерб/, то в силу инерции, предрассудков и что жить бездуховно, значит жить утилитарно, безыдейно. Суть катящихся по миру либеральных революций состоит в отказе от духовности и культуры, их полной замене финансово-экономическими отношениями, на плечах которых восседает, вкатывается социотехнический тоталитаризм. Собственно это и есть глобализм, «конец истории», принимать который они тоже пока не хотели бы.

Ставя задачу проникновения в существо какого-то явления, исследователь зачастую должен уподобиться сказочному Ивану-царевичу, искавшему смерть Кащея бессмертного, которая была на кончике иглы, спрятанной в яйце, яйцо было в утке, утка в сундуке, а сундук на высоком дереве. Герою важно сделать изначально правильный шаг. Совершить Доброе Дело. Тогда у него появляется много помощников. Медведь повалил дерево, коршун напугал утку, щука выловила выпавшее из утки яйцо, а уж иглу он обломил сам. Добро в защите духовности состоит в том, что это, по большому счету, отстаивание сохранения особой, уникальной формы земного бытия, какой является человек. Могут, конечно, мыслиться или появиться другие формы бытия, но наша принадлежность к «человеческой», дает нам полное право считать ее высшей, а добро ее защиты – абсолютным.

Убедившись, что содержанием духовности является нравственность и любовь, можно считать, что удалось, повалив дерево, выпустить утку. Теперь надо разбить яйцо. Надо раскрыть социальный смысл духовности. Какую роль она играет в человеческих отношениях, в развитии общества?

Практика и теоретический контекст употребления понятия духовность подсказывают, что ее социальным ядром является выход отдельного человека за пределы индивидуальной жизни, ориентация на общее благо. Это альтруизм, принцип служения, дара, противостоящие эгоизму, принципу полезности и эквивалентного обмена. «В Нехлюдове, как и во всех людях, было два человека. Один – духовный, ищущий блага себе только такого, которое бы было благо и других людей, и другой – животный человек, ищущий блага только себе и для этого блага готовый пожертвовать благом всего мира)».[4] Духовность, особенно в своей моральной ипостаси, подчиняет интересы личности интересам общества, судьбу отдельного индивида потребностям сохранения человека как родового существа. Через нее выражается совместность бытия людей, право на существование в этом мире Другого. «Быть – считал М. М. Бахтин – значит общаться. Абсолютная смерть /небытие/ есть неуслышанность, непризнанность, невспомянутость. Быть – значит быть для другого и через него для себя».[5] Принцип служения пронизывает, держит на себе содержательные проявления духовности: любовь, дружбу, верность, патриотизм и т. п. Все они, как следование любым идеалам, предполагают альтруистичность поведения, способность к самопожертвованию. Это «моральная моральность», о которой писал И. Кант, обосновывая ригористическую концепцию нравственности. Когда ее критикуют за утопизм и отрыв от реальной жизни, то забывают, что хотя в ней отражен один аспект существования – в чистом виде данный подход действительно односторонен, – без него прожить нельзя. Человек не может быть только эгоистом, если, конечно, он сохраняет в себе противоречие /«два человека»/, то есть является личностью.

Наиболее ярко принцип служения воплощается в религии. Церковь не случайно настаивает, что духовны лишь верующие в Бога и что безрелигиозный человек не может быть ни нравственным, ни любящим. В России в настоящее время существование духовности прямо обуславливается возрождением религии. Атеисты возражают, указывая, что среди них было и есть немало людей, готовых к служению и самопожертвованию, что эти свойства присущи человеческой природе. С биологической точки зрения в альтруизме воплощаются интересы вида. Материнство, забота о потомстве, защита сородичей – врожденные качества, инстинкт человека (находят «ген альтруизма»). Если брать общественные отношения, то «сам погибай, а товарища выручай», «раньше думай о Родине, а потом о себе» – принципы, исповедывавшиеся в светской культуре. Было бы неправдой сказать, что им никогда не следовали. Отдавали жизнь и за более абстрактные, не освященные религией идеи. И все же, если в охоте за Кащеем надо отломить кончик иглы, то он здесь – в религии. В ней норма самоотречения и жертвенности провозглашается наиболее жестким образом. Это ее фундамент, самый глубокий корень духовности.

Светская культура, научный (не христианский) социализм, другие формы безрелигиозного служения требуют подчинения личности обществу, человека как индивида человеку как родовому существу. Религия же предполагает подчинение чему-то высшему и родового человека, т. е. всего человечества. Она выносит вертикаль служения за границы частных, непосредственных отношений между людьми. Как известно, всякая замкнутая на себя данность в конце концов – умирает. Поэтому на стадии роста человек особенно нуждается в том, чтобы чувствовать себя в составе более общей и мощной целостности, которую и олицетворяет Бог. Бог – существо, которое надо любить и прославлять за дар бытия как таковой. Молитва – это благо-дарность Богу. Святые – его Угодники. Они мученики за веру, многие пожертвовали за нее жизнью, Пантеон святых и героев состоит из тех и только тех, кто жил не ради себя, а совершил подвиг во имя Бога, своего народа, государства. «Никто из нас не живет для себя, и никто не умирает для себя… Живем или умираем, – всегда Господни».[6] Сын Божий Христос принял смерть «за всех», искупая вину родового человека. Быть альтруистом, служить другому, если об этом сказать по-русски – делать добро. И Бог по своей сути является выражением Добра. «Бог зла» – дьявол. Он – эгоист по определению, всегда. Поэтому логично, что за отказом от Бога следует отказ от принципа добра. Оно остаётся неукоренённым, бытийствуя по инерции, временно. «И возвратится прах в землю, чем он и был, а дух возвратится к Богу, который дал его». Бог и духовность связаны так тесно, что в истории философии возникло специфическое «нравственное» доказательство бытия Бога, в котором утверждается, что Бог есть необходимый постулат существования человеческого духа (в терминологии И. Канта – практического разума). С другой стороны, если человеческий дух существует, значит Бог есть.