полная версияПолная версия
Саломея, или Приключения, почерпнутые из моря житейского
Это так поразило многих, что многие остановились, а за многими и все.
– Чаров! Чаров! – раздалось беглым огнем по стезе гуляющих.
– С кем это он?
– Кто это такая дама?
– Что за чудеса! Чаров с дамой!
– Странно! Это, кажется… да нет, совсем нет!
– Regardez, mon cher[236], ведь это Чаров!
– Вижу.
– Экой шут! Кого это он посадил с собой?
– Понять не могу!
– Bonjour, Чаров! Bonjour, mon cher! Soyez heureux, mais ne m'oubliez pas[237].
– Bonjour, ска-а-тина!
– Что это вы кричите! – проговорила Саломея вспыхнув, – я не могу слышать этого!
– Виноват, ma ch?re! право, ведь это в самом деле ска-а-тина. Я ему дам такую oubliez[238] в рожу, что он будет знать.
– Хороши у вас приятели!
– Что ж делать: все избранная, образованная молодежь.
– Это кто такая дама, которая не отвечает на ваш поклон?
– Это Нильская; она без памяти влюблена в меня и надеялась выйти замуж. Мне очень приятно ее побесить… Что ты, та ch?re, закрылась вуалью? откинь, пожалуйста.
– Вот прекрасно! приятно дышать пылью.
– Ну, пожалуйста, сделай одолжение; посмотри, все без вуали.
– Мне до других дела нет; притом же я сюда приехала не напоказ!
– Ах, какая ты! Ну, сделай милость, откинь вуаль!
– Сделайте милость, поедемте назад! – Вот забавно!
– Я вас прошу; я не могу выносить ни этой толпы, ни этой пыли.
– Нет, уж как хочешь, мы объедем несколько раз круг.
– Надеюсь, что вы насильно не будете меня возить.
– Ну, только один раз проедем парк.
– Если вам угодно; но это будет и первый и последний раз.
– Ах, какая ты несносная, Эрнестина! – крикнул Чаров с досадой, остановив вдруг лошадь и поворачивая назад, но так неосторожно, что дышло ехавшего позади экипажа ударило в кабриолет; лежачая рессора, несмотря на то, что на ней был английский штемпель, лопнула. Саломея вскрикнула, Чаров потерялся, испуганная лошадь взбеленилась, но, к счастию, какой-то мужчина, проходивший мимо, остановил ее и помог Саломее выйти из кабриолета.
– Чаров! вот не ожидал! – сказал он.
– Ах, Карачеев!.. это ты? Вот спасительная встреча!.. Перепугалась, ma ch?re?
– Ничего, – отвечала тревожно Саломея.
– Вот беда! как же тут быть? кабриолет сломан. У тебя здесь есть экипаж, mon cher?
– Я здесь живу на даче. Зайдите ко мне, отсюда недалеко; а между тем я велю заложить коляску… Вам же необходимо успокоиться от испугу, – прибавил Карачеев, обращаясь к Саломее.
Она кивнула головой в знак благодарности за участие; а Чаров, отдавая жокею лошадь, вскричал:
– И прекрасно! таким благодеянием нельзя не воспользоваться. Так пойдемте.
– Кто эта дама? – спросил Карачеев Чарова на ухо.
– Это… мадам де Мильвуа, – отвечал Чаров, подавая руку Саломее.
«Что за мадам де Мильвуа, – подумал Карачеев, всматриваясь в черты Саломеи, сколько позволяла прозрачность вуали. Черты как будто знакомы; но когда, где видал, он не мог припомнить. – Чудак! Верно, какая-нибудь актриса!»
Почти молча подошли они к даче.
– Вот мой эрмитаж, – сказал Карачеев. – А вот мой наследник, – продолжал он, подходя к палисаднику прекрасного домика, где на крыльце сидела кормилица с ребенком на руках. – Каков молодец?
– Славный, славный! Я также хочу позаботиться о наследнике, – сказал Чаров.
– Хм! Вы еще не женаты? – спросил Карачеев.
– Думаю скоро жениться.
Саломея отвернулась в сторону и прошла, не обратив ни малейшего внимания на ребенка.
– Madame! – проговорил Карачеев довольно сухо, досадуя на себя, что пригласил бог знает кого. – А где Катерина Петровна?
– Верно, в саду, – отвечала кормилица.
– Пожалуйста, стакан воды, мне дурно, – сказала Саломея Чарову, входя в залу и садясь на соломенный стулик.
– Сейчас я прикажу, – сказал Карачеев, – но вам здесь неудобно; не угодно ли сюда, в диванную… Тут вас никто не будет беспокоить.
– Отдохни, ma ch?re, – сказал Чаров, проводив Саломею в боковую комнату.
– Пожалуйста, скорей домой!.. Какая здесь духота!.. – проговорила она утомленным голосом, припав на диван и откинув вуаль.
Между тем из саду вбежала в залу молоденькая женщина, хорошенькая собою, с простодушным веселым лицом.
– Как ты скоро воротился, – сказала она, взяв за руку Карачеева и приклонив голову к его плечу, – я думала, что ты будешь гулять до самого чаю.
– Я так и думал, – отвечал он, обнимая ее.
– Я рада, что ты пришел; maman такая грустная, разговорилась о прошлом, вспомнила о сестрице…
– Постой, Катенька; надо велеть запречь скорее коляску.
– Зачем?
– С одним моим знакомым в парке случилась беда, сломался экипаж… Он с какой-то дамой; я пригласил их к нам и обещал коляску доехать до Москвы.
– А где ж они?
– В диванной.
– А кто такие?
– Позволь, друг мой, я сейчас приду…
– Да скажи прежде.
– Ах, какая ты!.. Один петербургский знакомец, Чаров.
– Постой же, я прикажу.
– Нет, нет, я сам; а ты вели подать этой даме воды. Она немного перепугалась, ей дурно.
– Ах, боже мой, дурно! Что ж ты не сказал давно!
И молоденькая женщина бросилась было по порыву доброго чувства в диванную.
– Постой, постой, Катенька, не ходи… Черт знает, кто она такая… может быть, какая-нибудь дрянь… Ведь этот Чаров беспутная голова.
– Mon cher, нет ли сигары? Да воды бы скорей… Ах, извините! – сказал Чаров, выходя из боковой комнаты и увидя даму.
– Сейчас, сейчас, велел подать, – отвечал Карачеев. – Катенька, это мосье Чаров. Рекомендую вам мою жену.
– С вами случилось несчастие? – приветливо спросила она.
– Дышлом разбило кабриолет и чуть-чуть не убило мою даму, – отвечал Чаров.
– Ах, боже мой! Где ж она?
– А вот здесь.
– Не нужно ли ей чего-нибудь? спирту или одеколону?
– Воды, если можно.
– Воды? сейчас!
И миленькая хозяйка побежала сама за водой. Возвратясь с стаканом, она вошла в диванную.
Чаров вышел осмотреть разбитый свой кабриолет.
Саломея была одна в комнате; запрокинув голову на спинку дивана и свесив руки, она лежала в каком-то изнеможении.
– Вам дурно, – проговорила молоденькая хозяйка, подходя к ней осторожно.
– О боже мой! Катя! – вскрикнула Саломея, приподняв голову и взглянув на нее.
Все члены ее затрепетали.
– Сестрица! – вскричала и молоденькая дама. – Сестрица! И она радостно бросилась было к Саломее, но Саломея удержала этот порыв, схватив ее за руку.
– Молчи! – проговорила она шепотом, но повелительно.
– Сестрица! – невольно повторила испуганная Катенька.
– Молчи, безумная!.. О, она меня погубит!.. молчи!.. Поди прочь!.. И никому ни слова, что я здесь, что ты меня видела!..
Катенька, сложив руки, стояла перед сестрой, не знала, что говорить, что делать. На глазах ее навернулись слезы.
– Поди, поди! Или ты меня погубишь! – повторила Саломея вне себя, задушив голос свой, – и ни слова обо мне, слышишь?…
– Сестрица… маменька здесь, – произнесла Катенька, отступив от нее.
– О, какая мука! она меня убьет!
– Сейчас коляска будет готова, – раздался в зале голос Карачеева.
– Ты слышала, что я тебе говорю! – прошептала Саломея исступленно, бросив страшный взгляд на сестру.
Катенька вздрогнула и вышла из комнаты бледная, встревоженная.
– Что с тобой, друг мой, Катенька? – спросил ее муж, заметив что-то необыкновенное во взглядах и движениях.
– Я… перепугалась, – проговорила она тихо, дрожащим голосом…
– Чего ты перепугалась?
– Она… ей дурно!..
– О боже мой! кто тебя просил входить туда! Что за заботливость бог знает о ком! Какая-то мерзавка, а ты ухаживаешь!..
– Ах, боже мой, как тебе не стыдно… так бранить… мою… сестру, – хотела сказать Катенька, но опомнилась, и у нее брызнули из глаз слезы.
– Да что с тобой, душа моя? – повторил Карачеев, обняв ее. – Чего тебе пугаться?…
– Сама… не знаю… я вошла, а она вдруг вскрикнула; я так и затряслась…
– Дрянь эта перепугала ее!..
– Ах, полно!.. Пойдем… она услышит.
– Вот беда!.. Ты знаешь ли, кто она?
– Ах, не говори…
– Да ты почему же знаешь эту француженку?
– Какую француженку?…
– Вот эту…
– Я ее не знаю…
– Да, это какая-то француженка… Жокей Чарова сказал мне, что она за птица… Вот пригласил!
– Ах… перестань!.. maman идет…
– Что ж за беда?
– Я боюсь… чтоб и она не перепугалась… пожалуйста, не впускай ее к ней…
– Да что ты, Катя, с ума, что ли, сошла? Катенька бросилась навстречу матери.
– Пойдемте, маменька…
– Постой. Где эта дама? Мне сказала кормилица, что лошади разбили экипаж, ушибли какую-то даму и что она у нас…
– Нет, маменька, нет, не ушибли… у ней так, дурнота только… припадок… пожалуйста, не входите туда…
– Что ты меня держишь! Ах, боже мой, верно до смерти убили!
– Нет, не беспокойтесь, особенного ничего, – сказал Карачеев, – дышлом разбило кабриолет одного моего знакомого… Повеса ужасный! вообразите, приехал на гулянье с какой-то француженкой…
– С француженкой? Ах, бедная! Где она? я хочу ее видеть.
– Маменька! – проговорила Катенька, едва переводя дух от ужасу.
– Да пусти меня! Вы что-то от меня скрываете!.. – сказала Софья Васильевна и хотела уже войти в диванную, но дикий крик дочери остановил ее.
Катенька упала на руки к мужу; перепуганная мать бросилась к ней.
– Боже мой, что с ней сделалось? – повторял Карачеев.
– Маменька… душенька, – произнесла Катенька, схватив руку матери, – дайте мне руку… дурно!
– Что с тобой, Катя?
– Не знаю сама… боль страшная… доведите меня в спальню…
– Пошлите скорее за доктором! – сказала Софья Васильевна, придерживая дочь.
– О боже, боже, ее как будто сглазила эта проклятая!.. Скорей отправить их и сказать, чтоб коляска заехала за доктором.
И Карачеев побежал сам в конюшню.
Между тем Саломея, припав лицом к шитой подушке дивана, судорожно вздрагивала, и взволнованная грудь ее издавала глухой стон.
Вдруг раздался в зале голос Софьи Васильевны и болезненное восклицание сестры.
Саломея вскочила с ужасом, бросилась к двери, но как будто полымя обожгло ее, и она, окинув испуганным блуждающим взором комнату, выпрыгнула в открытое окно, под навес крыльца, и сбежала на дорожку будущей аллеи, которую покуда заменяли тумбы и зеленые столбики огородки тротуаров. Удаляясь от гуляющих в сторону, она скоро очутилась около пруда и, утомленная, бросилась на скамью.
Осмотревшись кругом с боязнию и не видя никого, она свободно перевела дыхание.
За деревьями вдруг послышались голоса. Саломея вздрогнула, хотела снова бежать; но это были двое молодых людей. Она успокоилась и склонила голову на руку.
– Уединение от печали, – сказал один из них, проходя мимо ее.
– Нет, это, кажется, печаль от уединения, – сказал другой. – Ступай, пожалуйста, убирайся от меня.
– Ну полно, оставь; это что-то порядочное.
– Тем лучше; мне и хочется чего-нибудь comme il faut[239]. Ступай, ступай, mon cher.
– Дудки, любезный! – сказал первый, удаляясь. Оставшийся молодой человек, очень приятной наружности, но с плутовскими глазами, подсел к Саломее.
– Как приятно уединение, – сказал он, вздохнув, – ах, как приятно!
Саломея приподняла голову, взглянула на молодого человека, и дух ее замер.
– Георгий! – проговорила она; но без звуку, так тихо, что, казалось, только дыхание ее разрешилось этим именем.
– Но совершенное уединение – несчастие, – сказал молодой человек, как будто сам себе, бросив на Саломею страстный взор.
– Георгий! – повторила Саломея столь же тихо, – «и это он!»
– Вы позволите мне разделить с вами здесь уединение? – спросил молодой человек, обращаясь к ней.
«О, какие скверные мужчины, даже в эти лета! и это он!» – подумала Саломея, удаляясь.
– Куда вы бежите от меня? Чего вы испугались? Саломея пошла по дорожке, выходящей на шоссе. Молодой человек следовал за ней.
– Барыня, а барыня! подавать, что ли? – крикнул с шоссе извозчик Ванька, приостановив свою клячу. – Ась? извольте садиться!
Кровь закипела в Саломее.
– Боже, – проговорила она сама себе, – что мне делать! куда я пойду!
– Что ж, барыня? – повторил извозчик, – подавать, что ль? Саломея остановилась в отчаянии.
– Вы, кажется, заблудились? – сказал молодой человек, подходя к ней, – позвольте вас проводить?
– Georges! – вскричала Саломея вне себя. Молодой человек вспыхнул, оробел от недоумения. «Кто это такая? – подумал он, – она меня знает!»
– Georges!.. – повторила Саломея смягченным голосом, откинув вуаль, – не стыдно ли тебе!
– Это вы, вы! – вскричал молодой человек, бросаясь к ней.
– Это я… Какая встреча!.. Как ты переменился!.. – сказала взволнованная Саломея. И она забылась, обняла юношу, того самого Георгия, которого хотела образовать в пример всем мужчинам.
«О милый друг! Теперь с тобою радость;А я один – и мой печален путь…» –раздался голос товарища из-за куста.
– Ах, пусти! – проговорила Саломея, отталкивая от себя Георгия.
– Не бойтесь, это мой товарищ.
– Мне все равно; бог знает, что подумает он обо мне!.. Но… «Что мне делать?» – подумала Саломея. – Послушай, друг мой Георгий… ты сам, бог знает, за кого меня принял… Дай мне руку… я не знаю, где я найду теперь мужа…
– Вы замужем?…
– Замужем, – произнесла Саломея, – но, боже мой, найдет ли меня муж?… У нас сломался экипаж, лошади понесли… во мне замерло сердце, и я не помню… не знаю, как очутилась здесь одна… Георгий, ты меня проводишь?.
– Как угодно. Ах, как вы переменились, как вы похорошели!
– Я утомилась, пойдем, сядем. Покуда разъедутся все и покуда смеркнется… мне совестно идти пешком с тобой.
– Как можно пешком такую даль, надо взять извозчика.
– Это страшно!.. Погодим… Расскажи мне, каким образом очутился ты здесь.
– История не долга. Батюшка прислал меня сюда к одному знакомому на руки, с тем чтоб он озаботился приготовить меня к университетскому экзамену для поступления на службу. Вот я и готовлюсь; но толку будет мало: я чувствую в себе призвание к музыке. Душа просит гармонических звуков, чтоб высказать чувства свои, отвечать голосу природы! Вы открыли во мне это призвание…
– О Георгий! как ты хорош! Я предвидела в тебе страстную душу, для которой нет иных выражений.
– А вы? скажите мне, куда вы исчезли вдруг? Это по сию пору тайна для всех нас. Батюшка стал еще угрюмее, привязчивее, скупее: только и знает, что считает деньги да жалуется, что скоро принужден будет идти по миру… Мне не высылает даже на необходимое, и я живу на чужой счет…
– Бедный!
– Право, мне совестно, я наделал кучу долгов… Скажите же, куда вы пропали?
– Мне невозможно было оставаться… А тебя это огорчило?
– Ах, если б вы знали!
– Бедный Георгий, мне только тебя одного и было жаль!
Георгий схватил руку Саломеи.
– Вы любили меня?
– О, любила!
– А теперь?
– Теперь?…
– Обнимите меня, как прежде обнимали.
– Я тебя любила и обнимала, как сына.
– Ну, хоть как сына.
– Полно, Георгий, полно!
«О милый друг! Теперь с тобою радость;А я один – и мой печален путь…» –раздался снова напев товарища в кустах. Саломея оттолкнула от себя Георгия.
– Не бойтесь, это мой товарищ…
– Это все равно для меня!
– Quousque tandem abutere, о Catilina, patientia nostra![240] – крикнул Георгий.
– Mea res agitur, paries cum proximi ardet[241], – отвечал товарищ, уходя.
Между тем совершенно уже смерклось.
– Боже мой, уж темно, – сказала Саломея, – пойдем, ты должен меня проводить до дому… Ты знаешь Чарова?
– Нет.
– Как же мы отыщем его дом?
– Трудно узнать! – отвечал Георгий, взяв Саломею под руку.
И они вышли на шоссе.
За извозчиками дело не стало.
– Прикажете подавать, господа, что ли? – крикнул один. – Ах, поедем скорей. Я не знаю, что обо мне подумают. Что я скажу мужу?
– Что ж, господа, садитесь, довезу!
– Пошел ты, Ванька! – крикнул Георгий.
– Обознались! – отвечал извозчик.
– Как быть, пролеток нет; придется ехать на Ваньке.
– Ах, уж все равно, – отвечала Саломея.
– Эй! давай!
Георгий вскочил на калибер верхом.
– Подвинься, дурень.
– Да и то почти на хвосте у коня, – отвечал извозчик, прижавшись, как пласт, к передку.
С трудом усадил Георгий Саломею в ущелье между собой и Ванькой.
– О боже мой, я упаду! – вскрикнула она, когда извозчик хлыстнул вожжой по кляче.
Помчалась чалая к Тверской заставе.
– Держи меня, держи, Георгий, я упаду! – раздавалось и по шоссе и по мостовой.
IIIЧто делает Чаров?
Когда запрягли и подали коляску, Чаров вбежал в диванную комнату.
– Едем, ma ch?re!.. Где ж она?… Ты не видала, милая, куда вышла дама? – спросил он у проходившей горничной девушки.
– Не видала-с.
– Что за чудеса!.. Mon cher Карачеев!..
– Ах, извините, пожалуйста, что я вас оставил на минуту, – отозвался Карачеев, выходя в залу, – жене моей дурно.
– Да что дурно, – прервал Чаров, – я не знаю, куда девалась мадам Мильву а?
– Может быть, она в саду?
– Может быть. Они пошли в сад.
– Нет!.. Пропала! – повторял Чаров, обходив все дорожки небольшого сада.
– Кто видел, куда пошла дама? – допрашивал Карачеев у людей.
Никто не видал.
– Что за чудеса!
– Верно, она вышла в парк.
– Не может быть! – сказал Чаров.
Но после долгих поисков и расспросов он побежал в парк, околесил все дорожки, всматривался во все лица…
– Нет!
– Чаров, Чаров! – кричали встречные приятели, – куда ты?
– Ах, пошел, ска-а-тина! – отвечал он, толкая от себя и приятелей, и знакомых, и незнакомых.
– Кого ты ищешь?
– Не тебя, у-уфод! А Саломеи нет. Чаров в отчаянии.
– Ах, проклятая! – повторял он сначала, с трудом переводя дух от усталости; но скоро его взяло горе. Смерклось уже, а он ходил взад и вперед по всему парку, останавливался, и чуть завидит вдали какое-нибудь уединенное существо, торопится к нему и всматривается в лицо, как будто забыв и наружность и одежду Саломеи, и подозревая, не приняла ли она на себя чужой образ.
Гуляющая публика стала редеть, разъезжаться; истомленный Чаров, как опьянелый, возвратился на дачу Карачеева.
– Что? Здесь она?
– Нет.
Чаров свистнул и бросился на крыльце на стул.
– Вам не нужен уже экипаж? – спросил Карачеев, – мне необходимо послать скорее за доктором.
– Что такое? – спросил Чаров.
– Коляска вам нужна?
– Коляска? Черт ли мне в коляске, когда ее нет!
– Так я отправлю, – сказал Карачеев.
– Кабриолет мой уехал? – спросил вдруг Чаров.
– Давно.
– Ну, так! верно, она удрала в изломанном кабриолете!.. Нелепые женщины!.. Одолжите, пожалуйста, коляски, я поеду.
– Я коляску отправил за доктором, жена больна… и потому нельзя было ждать…
– Да что, кого ждать, – сказал Чаров, совершенно растерянный.
– Я пошлю за извозчиком.
– Да, да, в самом деле.
Карачееву было не до гостя. К счастию его, извозчика скоро нашли, Чаров вскочил на дрожки и велел гнать и в хвост и в голову.
– Приехала домой эта дама?
– Какая-с?
– Дурак! Какая! спрашивает!..
– Никак нет-с.
– Как нет-с?
– Никто еще не изволил приезжать.
– Вот тебе раз… Что теперь делать?
И Чаров в отчаянии ходил по комнатам, свистел, распевал, закуривал сигару, бросал снова, прислушивался к стуку экипажей, смотрел в окно; но на улицах все притихло.
– Пропала! – проговорил он наконец, – ну, черт с ней! Авось сама отыщется.
Но беспокойное чувство одолевало Чарова; он велел запрячь коляску, бранился за медленность и, наконец, вскочил в нее и крикнул: «В парк!»
Подъезжая уже к Тверским воротам, он как будто очнулся и потер голову.
– Куда ж меня черт несет?… Пошел к Аносову.
Поэт уже покоился крепким сном. Чаров поднял тревогу у ворот, перебудил весь дом, пробрался в спальню к поэту, крикнул:
– Ска-атина! спит! Вставай, у-у-урод! Испуганный поэт вскочил.
– Что такое? – вскричал он спросонок.
– Вставай, ска-атина! Читай какие-нибудь стихи! Ну!
– Ах, Чаров, это ты?…
Аносов встал, надел халат, а Чаров бросился на его постель, растянулся и – ни слова; а наконец захрапел.
* * *Часу в девятом утра по улице, на которой красовался дом Чарова, окрашенный модной краской, под цвет глины, ехала закрытая коляска. Не доезжая до дому, коляска остановилась.
– Прощай, мой Георгий! Боже мой, как я тебя люблю!
– Когда ж мы увидимся?
– Я тебя уведомлю.
– Прощай!
– Au revoir![242]
Молодой человек выскочил из коляски, поцеловал свои пальцы, сдунул поцелуй и исчез. Коляска продолжала путь к дому Чарова; из нее вышла Саломея.
Вскоре и Чаров возвратился домой. Он проспал до позднего утра у Аносова.
Как будто после тревожного сна, в котором он ловил за хвост счастье в виде очаровательного существа, и не поймал, Чарову тяжело зевалось.
– Барышня изволила приехать, – сказал ему швейцар.
– Какая барышня?
– Мамзель-то-с, или мадам то есть-с.
– Приехала? – вскричал Чаров, очнувшись от онемения чувств, – где она?
И он вбежал на лестницу, шагая против обыкновения через три ступеньки на четвертую.
– Эрнестина! – раздалось по всему дому. – Эрнестина! где ты была?
– Ах, оставьте меня! Дайте мне отдохнуть от всего, что я перенесла!
– Ну, отдохни, и я отдохну в ногах у тебя!
Чаров бросился на ковер, припал головой к коленям Саломеи.
– Истомился! Всю ночь проискал тебя по парку, – продолжал Чаров, – да скажи же, пожалуйста, где ты пропадала?
– Пропадала!.. Вы не понимаете, какому страму вы меня подвергали!.. Для вас честь женщины ничто!
– Да чем же я виноват, Эрнестина? Я виноват, что какой-то черт наехал дышлом на кабриолет?… Но ведь только маленький испуг… Но каково мне было, когда я хватился тебя, а тебя вдруг нет!.. Ищу, ищу, нет… Где ты была?
– Где? Я бежала оттуда; если бы вы слышали, что говорили про меня без вас в зале хозяева…
– Что?
– Странно! Вы спрашиваете!.. Я не могла перенести этого, я ушла… Я бежала не помня себя, не знаю куда… упала без памяти… подле какого-то дому, на дороге… К счастью, хозяйка дома приняла во мне участие… Иначе бог знает, что бы могло со мной случиться…
– Мерзавец этот Карачеев!..
– Он, кажется, женат… я слышала в зале женские голоса? – спросила Саломея.
– Женат на Брониной. Да! постой! надо приказать, чтоб никого не принимали… Я было с отчаяния поручил звать к себе всех приятелей… А лучше всего поедем сейчас же в деревню… нечего медлить! Правда, Эрнестина? – ты на меня не сердишься?
Саломея подала в знак примирения руку.
Несколько часов спустя у подъезда дома Чарова напрасно звонили и стучали в двери его приятели и знакомцы. Никто не отзывался, Чаров был уже в дороге.
В спокойной дорожной спальне Саломея, закрыв глаза, закинула голову в угол на подушку; а Чаров, приклонясь к ней, рассказывал историю про Петра Григорьевича Бронина.
Саломея безмолвно слушала, но часто содрогалось в ней сердце и судорожный вздох теснил грудь; особенно при рассказе про старшую дочь Бронина.
– Это, говорят, такой был зверь-девка, что ужас; с зубами родилась; у кормилицы отгрызла груди, а у няньки нос… je vous assure, ma ch?re!..[243] Говорят, ma ch?re, что мать ее в беременности испугалась бешеного волка… и это имело влияние на характер дочери. Она, говорят, не могла смотреть на людей без остервенения, так и скалила зубы, чтоб укусить.
– Какие пустяки вы рассказываете!
– Кроме шуток. Грызла, грызла отца и мать и, наконец, вышла замуж за какую-то собаку, переела мужу горло, да и бежала! Просто в лес ушла, и ни слуху ни духу… Я видел ее мужа: – пьянюга, таскается по улицам да просит то на родины, то на похороны жены.
– Ах, полноте, пожалуйста! Какие вы странные вещи рассказываете! – вскрикнула снова Саломея.
– Je vous assure, ma ch?re, вот еще недавно, докладывают мне, что пришел какой-то отставной офицер…
– Перестаньте! Я не могу слушать таких ужасов!
– Какая ты, ma ch?re, слабонервная, право!
Не нужно говорить, что Чаров не Дмитрицкий, несмотря на то, что точно так же, как Дмитрицкий, ехал в дормезе вдвоем с Саломеей. Дмитрицкий был счастлив в любви, а Чаров в картах, и это составляло их главную разницу; между тем как по свойствам страсти каждого надо бы было им поменяться счастьем.
Имение Чарова было верстах в полутораста от Москвы. В нем еще не так давно жил его старый отец, вдовцом. Построив себе дом со всеми удобствами для старческой неги, этот седой филин оставил по себе память. Главным его занятием и заботой были свадьбы. Он ужасно как любил свадьбы.
