Версаль на двоих. Книга о галантной любви Короля-Солнца и прекрасных дамах Версаля

Ги Бретон

Версаль на двоих

Анна Австрийская и кардинал Мазарини

Поразительно, до каких глупостей могут дойти мужчина и женщина, если им приходится таиться.

Андре Фабр

20 апреля 1643 года Людовик XIII, чувствуя близкую кончину, призвал к себе членов парламента и зачитал им, в присутствии Анны Австрийской, свою последнюю волю, весьма оскорбительную для королевы:

– Пока мой сын не достигнет совершеннолетия, королевством будет управлять регентский совет, а не регентша. В этом совете королева будет обладать правом одного голоса, и все решения будут приниматься большинством голосов.

Анна Австрийская смертельно побледнела, а в комнате установилось тягостное молчание.

Уже давно всем было известно, что Людовик XIII не доверяет своей супруге; но никто и помыслить не мог, что она подвергнется подобному публичному унижению. Однако этим дело не кончилось. Король вновь заговорил и, обращаясь к членам парламента, слабым голосом произнес, «что королева все испортит, если станет регентшей, как покойная королева-мать».

На этот раз Анна Австрийская в слезах бросилась к изголовью мужа. Однако Людовик XIII приказал ей подняться, ибо он хорошо ее знал и испытывал к ней презрение.

Общее смущение еще более усилилось.

Чтобы действовать наверняка, монарх потребовал от Анны поставить свою подпись под только что прочитанным завещанием. Сам же он еще прежде начертал собственноручное примечание: «Изложенное выше есть моя последняя твердая воля, которую всем надлежит исполнять».

Королева подписала, рассудив, что в подобный момент спорить не следует; но на следующий же день после смерти короля, случившейся 15 мая, она явилась в парламент и, добившись отмены королевского завещания, получила «право свободно и полновластно распоряжаться делами королевства» на время малолетства Людовика XIV, «призывая на свой совет особ безупречной честности и обладающих опытом, число коих она сама определит… но при этом никоим образом не будет обязана следовать решению, принятому большинством голосов».

Это был настоящий государственный переворот.

Сразу же ко двору стали во множестве стекаться те, кто был изгнан Людовиком XIII. Все они нашли королеву преобразившейся. Всего за несколько дней легкомысленная и ветреная женщина обрела подлинно королевское величие.

Впрочем, она вовсе не жаждала власти и, отменяя королевское завещание, преследовала только одну цель: поставить во главе государства своего любовника. Первым министром стал Мазарини.

Весь Париж был потрясен до глубины души. Никто не ведал, с помощью каких пружин удалось удержаться кардиналу, который открыто признавался, что хочет вернуться в Италию. Когда же стали известными «Мемуары» Ла Порта, камердинера Анны Австрийской, то все поняли, что королева и Мазарини с первой же минуты действовали заодно. С тех пор начались весьма нелестные толки относительно привязанности королевы к этому министру, обладавшему очень красивой наружностью.

Всегда вольные в речах, парижане стали без стеснения говорить, что «каждый раз, когда Мазарини пускает в ход свою «пипку», он потрясает устои государства».

Король Людовик XIII

В самом деле, все были убеждены, что эту женщину сорока двух лет и этого итальянца, который был на год младше, связывают самые нежные узы. Над любовниками потешались в открытую, а школяры, дерзкие и непочтительные во все времена, именовали регентшу «шлюхой кардинала». Вскоре это прозвище вышло за пределы Латинского квартала и было подхвачено кумушками на рынке, а также мелкими торговцами. Тогда мадемуазель де От-фор решилась намекнуть ее величеству, что в городе ходят дурные слухи.

Анна Австрийская была умна. Она ответила, улыбаясь:

– Все эти толки не имеют под собой никаких оснований. По той простой причине, что кардинал не выносит женщин. Он родом из страны, где у мужчин совсем другие наклонности.

Из чего следует, что регентша, дабы отвести от себя подозрения, готова была обвинить любовника в содомском грехе.

Однако никого это не обмануло, и Ла Порт, а затем мадам де Бриен также сочли своим долгом уведомить Анну о том, что в народе продолжает ходить худая молва о ее связи с кардиналом. Но если первого постигла такая же неудача, как и мадемуазель де Отфор, то второй, напротив, удалось добиться некоторой откровенности.

– Признаюсь тебе, что люблю его, – сказала королева, покраснев до ушей, – даже больше того: люблю пылко, но чувства мои не затронуты; это мой разум пленился возвышенной красотой его ума.

И она поклялась на образке, что отныне прервет любую беседу с Мазарини, если тот позволит себе завести разговор на темы, не связанные с государственными делами.

Однако поздним вечером она вновь впустила в свою спальню кардинала, который, как и в прошлые ночи, утолил все ее желания.

Вспомнила ли она о своем обещании, пока любовник «наполнял ей корзинку», как изящно выражались в те времена?

Такое трудно предположить…

* * *

В одно октябрьское утро 1643 года парижане узнали, что Мазарини выиграл в пикет дворец Тюбеф.

Мгновенно из уст в уста начали передаваться шутки, весьма нелестные для регентши.

Когда же стало известно, что первый министр собирается переехать из Клевского дворца, что стоял рядом с Лувром, на улицу Тюбеф, простонародье шумно возликовало.

– Семейка-то развалилась, – судачили кумушки, прыская со смеху. – Королева и кардинал расстаются.

Радость оказалась недолгой. 11 октября Анна Австрийская, которой не терпелось вернуть приятное соседство, покинула Лувр и обосновалась в Пале Кардинал, подаренный королю герцогом де Ришелье: теперь, чтобы попасть к регентше, Мазаринн нужно было всего лишь пройти через сад. Министр приказал пробить потайную дверь в стене, окружавшей сад, и ничто отныне не препятствовало ему каждую ночь «задавать корм» вдове Людовика XIII.

Бедная женщина, давно лишенная мужской ласки, ждала этого момента с нетерпением, которого не могла скрыть. Прижавшись лбом к стеклу, она неотрывно глядела в сад и бледнела, едва заслышав шуршание сухих листьев под шагами Мазарини.

Однажды он не пришел. Не помня себя от тревоги, регентша послала на улицу Тюбеф верного Ла Порта. Камердинер вернулся с ужасной вестью: кардинал заболел желтухой.

В народе эта новость вызвала веселое оживление, и вновь стали распространяться язвительные шутки по адресу Анны Австрийской.

– Без причины никто не желтеет, – говорили тогда.

Но и на этот раз королеве удалось пресечь досужие разговоры.

Проявив изумительную отвагу, она заявила 19 ноября в присутствии всех членов совета, что «ввиду недомогания господина кардинала, ввиду того, что ему тяжело каждый день проходить через сад, дабы попасть в Пале Рояль, и учитывая, что ежечасно происходят события, о которых ему следует докладывать, она считает необходимым предоставить ему апартаменты в Пале-Рояль, дабы иметь возможность должным образом обсуждать означенные дела».

Решение королевы было одобрено под рукоплескания господ министров.

Министры имели полное право аплодировать, ибо на сей раз влюбленные соединились под одной крышей.

Кардиналу отвели покои во дворе, который выходит на улицу Бонзанфан; отныне счастливому любовнику, чтобы попасть к королеве, нужно было лишь подняться по потайной лестнице.

Необыкновенная отвага со стороны женщины, которая еще два месяца назад краснела при одном упоминании Мазарини и стремилась всеми средствами – вплоть до самых экстравагантных – скрыть свою связь с ним, настолько удивила публику, что вскоре в городе стали шептаться, что любовники вступили в тайный брак.

Так впервые было высказано предположение, над разгадкой которого будут биться многие поколения историков.

Прежде чем мы в свою очередь займемся им, предоставим слово современникам.

Автор «Гражданского прошения», вышедшего в свет в 1649 году, пишет, например, о королеве и кардинале следующее: «Если правда, что они тайно поженились и что отец Венсан утвердил брачный контракт, они вправе делать то, что все видят, и много больше того, что всем известно».

Автор брошюры «Следствие умолчания на кончике пальца», также появившейся в 1649 году, вторит предыдущему: «К чему порицать королеву за любовь к кардиналу? Это ее обязанность, если правду говорят, что они поженились и что отец Венсан утвердил их брак, полностью его одобрив».

И уж совсем категорична принцесса Пфальцская. В своих «Мемуарах» она без тени колебаний утверждает: «Королева-мать, вдова Людовика XIII, не только была любовницей кардинала Мазарини, но и вступила с ним в брак; он не был священником и не давал обета безбрачия, а потому ничто не мешало ему жениться. В Пале Рояле до сих пор можно видеть потайную лестницу, по которой он каждый вечер отправлялся в покои королевы. Об этом тайном браке знала старуха Бове, главная камеристка регентши, и королеве приходилось сносить все прихоти своей наперсницы».

Итак, Мазарини и Анна Австрийская, судя по всему, состояли в тайном браке. Впрочем, дополнительным подтверждением может служить поведение священнослужителей и монахинь.

Анна Австрийская отличалась набожностью и регулярно навещала монастырь в Валь де Грае. Однако совершенно немыслимо представить, чтобы святые сестры так долго терпели связь, о которой не могли не знать и которую, конечно, сочли бы преступной.

Следовательно, в силу того, что с королевой не порывал будущий святой Венсан де Поль и что сама она продолжала с должным благочестием исполнять все предписанные обряды, есть все основания полагать, что сожительство двух прославленных любовников было введено в надлежащие рамки.

Королева Анна Австрийская

Остается выяснить, отчего союз этот пребывал под покровом тайны, хотя оглашение его пресекло бы все пересуды, оскорбительные для репутации королевы. Ибо никаких формальных препятствий не существовало: Мазарини был светским кардиналом и не давал обета безбрачия. Граф де Сен-Олер вкладывает в уста сторонников брака аргумент, не лишенный оснований: «Сохранение тайны преследовало политические цели: избежать в сто раз худшего скандала, ибо к любовной связи народ отнесся бы гораздо снисходительней, нежели к замужеству королевы; избежать толков, которые привели бы публику в еще большую ярость, что нерушимость брачных уз означает несменяемость министра…»

Итак?

Видимо, можно почти наверняка утверждать, что королева, обращаясь к Мазарини, имела полное право называть его Жюль, супруг мой или же монсеньер…

Два любовных письма и план убийства Мазарини

Переворот в сердце женщины почти всегда предвещает переворот в делах.

М. Тома

Пока Анна Австрийская и кардинал устремлялись к небесному блаженству путями, не вполне согласными с учением катехизиса, несколько красивых женщин с успехом превращали двор в подобие осиного гнезда.

Франция находилась тогда в состоянии анархии, но к сражениям примешивались шутки, а мятежи напоминали водевиль. Всем тогда заправляли женщины. В ту эпоху они были проникнуты фракционным духом, отнюдь не чуждым, как обыкновенно полагают, их природе. Одни обладали способностью затевать интригу, другие присоединялись к ней. Каждая строила козни и конспирировала в соответствии со своими интересами и склонностями. Все заговоры составлялись по ночам, а душой их была женщина, лежавшая в постели или раскинувшаяся в креслах. Самые значительные события происходили вследствие тайных слабостей. Пружиной всех интриг была любовь.

Подтверждением этому служит необыкновенная драма, разразившаяся в конце 1643 года.

Самыми красивыми женщинами при Дворе считались в то время мадам де Лонгвиль и мадам де Монбазон. Трудно было бы найти большее различие во внешности: первая походила на белокурого ангела с бирюзовыми глазами, а вторая была брюнеткой с пышными формами, громким голосом и заливистым смехом. К физическому несходству добавлялась разительная противоположность семейных связей, вкусов и политических пристрастий. Мадам де Лонгвиль была дочерью принца Конде и сестрой герцога Энгиенского (будущего Великого Конде). В силу этого она пользовалась безусловным расположением регентши и Мазарини.

Напротив, мадам де Монбазон стала очень молодой свекровью неисправимой герцогини де Шеврез, которая уже начала конспирировать против кардинала. Итак, она принадлежала к знаменитой группе «важных особ», намеревавшихся изгнать – или даже убить – Мазарини, что вызывало справедливые опасения королевы.

Наконец, вражда обеих женщин покоилась и на любовных связях: белокурая герцогиня, отказавшись стать женой герцога де Бофора, по приказу отца вышла замуж за старого герцога де Лонгвиля, тридцатью годами старше ее. Между тем темноволосая мадам де Монбазон, сочетавшая вулканический темперамент с крайним легкомыслием, была любовницей одновременно герцога де Бофора, отвергнутого воздыхателя мадам де Лонгвиль, и самого герцога де Лонгвиля…

Естественно, обе дамы люто ненавидели друг друга, хотя мадам де Лонгвиль относилась к похождениям своего супруга с полным безразличием. Она никогда по любила старика, с которым вынуждена была делить ложе, и даже радовалась, что он обзавелся любовницей, ибо теперь ничто не мешало ей наслаждаться нежной идиллией с Морисом де Колиньи…

Ситуация была несколько запутанной, но все это продолжалось довольно значительное время, как вдруг на приеме у мадам де Монбазон одна из ее придворных дам заметила на ковре два письма, оброненных по оплошности кем-то из гостей. Едва развернув их, она поняла, что это любовные послания, и тут же передала письма герцогине, которая забавы ради стала читать их вслух. Присутствующие дружно смеялись, а затем на смену веселью пришло любопытство, на смену любопытству – подозрение, переросшее почти в уверенность, что записочки выпали из кармана недавно ушедшего Колиньи, который, если верить слухам, был страстно влюблен в мадам де Лонгвиль.

В одно мгновение мадам де Монбазон составила план, достойный Макиавелли, намереваясь одним ударом очернить репутацию соперницы и уязвить гордых Конде, соперничавших с «важными особами».

Вот эти письма:

«Я гораздо меньше сожалела бы о том, что вы переменились ко мне, если бы полагала, что не ответила должным образом на вашу любовь. Признаюсь вам, она казалась мне искренней и сильной, вы же получили все, что могло бы удовлетворить самые страстные ваши желания. Но теперь не ждите от меня ничего, кроме уважения, к которому обязывает меня ваша скромность. Я слишком горда, чтобы делить с кем бы то ни было любовь, в которой вы мне столько раз клялись, и наказанием за ваше пренебрежение будет лишь мой полный отказ от чувства к вам. Прошу вас не приходить более ко мне, поскольку я лишилась права приказать вам это».

К записочке, декларирующей разрыв отношений, было приложено второе послание, написанное тем же почерком:

«На что вы надеялись после столь долгого молчания? Разве вы не знаете, что гордость, заставившая меня ценить ваше былое чувство, ныне запрещает мне страдать от его ложной видимости? Вы говорите, что мои подозрения и непостоянство делают вас несчастнейшим человеком в мире. Позвольте сказать вам, что совершенно в это не верю, хотя и не могу отрицать, что вы действительно пылко меня любили, равно как и вы должны признать, что были должным образом вознаграждены. Будем справедливы по отношению друг к другу, и я сохраню доброе чувство к вам, если ваше поведение не нанесет ущерба моей чести. Мои доводы показались бы вам более убедительными, если бы вы спросили свое сердце; теперь же ваша страсть пробуждается из за невозможности увидеться со мной. Я страдаю от недостатка любви, а вы от излишней пылкости. Нам следует все переменить, и я сумею исполнить свой долг, тогда как вы не должны пренебрегать своим. Это не означает, что я забыла, каким образом вы провели со мной эту зиму, и я говорю с вами столь же откровенно, как и в былые времена. Надеюсь, это пойдет вам на пользу, а мне самой не придется впоследствии сожалеть, что была побеждена моя решимость более не возвращаться к прежнему. Квартиру я оставляю за собой, но буду появляться там только по вечерам; вам известно, чем это вызвано…»

Эти любовные письма могут показаться вполне невинными, если сравнить их со страстными и откровенными посланиями королевы Марго…

Но не следует обманываться на сей счет. Возникшая в то время изумительная непринужденность в обращении с французским языком позволяла выразить все, сохраняя внешнюю благопристойность. И люди того времени прекрасно умели возвращать словам их подлинный смысл. Фраза «я не забыла, каким образом вы провели со мной зиму» означала для них весьма откровенное признание: «я с наслаждением вспоминаю о ночах, полных неги, проведенных нами в одной постели…».

Мадам де Монбазон в совершенстве владела подобным языком, и по письмам любой счел бы ее святой женщиной, помышлявшей лишь о платонической любви, тогда как в действительности она вела себя, как настоящая потаскуха. Одного примера будет достаточно. Однажды на балу в ее доме на улице Барбет придворная дама обратила внимание на странно колыхавшиеся бархатные занавески. Вообразив, что там спрятался шпион, нанятый Мазарини, она призвала на помощь герцога де Гиза.

Тот, обнажив шпагу, резко раздвинул портьеры.

А потом не знал, куда деваться от смущения.

Ибо за занавесками находилась мадам де Монбазон в компании с неким дворянином, и оба исступленно занимались любовью в амбразуре окна.

Итак, для соперницы мадам де Лонгвиль не составляло труда перевести на общепонятный язык письма, и мадам де Монбазон проделала это с присущим ей злобным остроумием. На следующий день весь Париж со смехом повторял, что белокурая герцогиня – любовница Мориса де Колиньи.

Принцесса Конде с большим неудовольствием узнала, что мадам де Монбазон распространяет клеветнические слухи о ее дочери, и обратилась за защитой к регентше. Двор тут же разделился на две враждебные партии: «важные особы» поддерживали мадам де Монбазои, а противостояли им друзья Мазарини.

Анна Австрийская, ощущая неловкость от того, что приходится вмешиваться в любовную историю, приказала все же выяснить все обстоятельства дела. Обнаружилось, что послания, написанные вовсе не мадам де Лонгвиль, а мадам де Фукроль, были адресованы графу де Молеврье.

Под давлением всего семейства Конде королева объявила, что мадам де Монбазон должна принести публичные извинения принцессе.

«Важные особы» расценили это решение как чрезвычайно несправедливое, оскорбительное для Вандомов и Гизов. В результате был составлен заговор с целью убийства Мазарини…

Последствия могли быть сокрушительными для всего королевства. Таким образом, трон едва не рухнул из-за двух любовных писем…

* * *

В назначенный королевой день мадам де Монбазон, «роскошно одетая», водрузив на голову плюмаж из красных перьев, унизав пальцы драгоценными перстнями и скривив рот в презрительной улыбке, явилась во дворец Конде.

Едва завидев ее, обрадованные лакеи поняли, что дело добром не кончится, и поторопились занять лучшие места, дабы ничего не упустить из предстоящего зрелища.

Мадам де Монбазон провели в гостиную, где в окружении многочисленных друзей ее ожидала принцесса. Герцогиня вошла с полной непринужденностью. Смерив высокомерным взором мать своей соперницы и не сочтя нужным поклониться, она стала зачитывать извинение с листка, приколотого к вееру. Она вела себя чрезвычайно надменно, и на самом лице ее, казалось, было написано: «Все эти жалкие слова я не ставлю ни в грош».

Дойдя до фразы «заклинаю поверить мне, что всегда буду с должным уважением относиться к вам, равно как и к мадам де Лонгвиль, чьи добродетели и достоинства общеизвестны», она громко фыркнула, и это привело присутствующих в негодование.

Взбешенная принцесса Конде, скрипя зубами, произнесла несколько любезных ответных фраз, подсказанных ей регентшей, и в гостиной установилось тяжелое молчание. Мадам де Монбазон насмешливо улыбнулась и, не простившись, удалилась.

После этой сцены принцесса Конде, раздосадованная наглым поведением герцогини, попросила избавить ее от общества мадам де Монбазон. Однако через какое-то время мадам де Шеврез затеяла небольшой пикник в саду Ренара, примыкавшем к Тюильри: там обосновалась кондитерская лавка, и придворные щеголи частенько захаживали сюда, чтобы съесть пирожное и послушать серенады, исполняемые на испанский манер. Королева очень любила этот уголок. Она с удовольствием приняла приглашение мадам де Шеврез и попросила принцессу Конде сопровождать ее.

– Будет ли там мадам де Монбазон?

– Нет, – ответила королева, которая была в курсе всех событий, – у нее несварение желудка, и она принимала слабительное сегодня утром.

Мадам де Монбазон

Разумеется, никакое слабительное не помешало мадам де Монбазон появиться в саду: всюду слышались раскаты ее громкого голоса и звонкий смех. Принцесса хотела уйти потихоньку, чтобы не портить праздник, однако королева, которой пришла в голову необычная мысль, удержала ее. Подозвав одну из своих придворных дам, она сказала:

– Будьте любезны передать мадам де Монбазон мою просьбу почувствовать себя плохо, дабы она могла удалиться отсюда без ущерба для своей репутации.

Получив этот странный приказ, герцогиня расхохоталась, а затем, надувшись, отпустила несколько грубых шуточек по адресу принцессы Конде и отказалась покинуть сад.

Разгневанная Анна Австрийская немедленно вернулась во дворец в сопровождении своей подруги.

На следующий день мадам де Монбазон было велено оставить Париж и без промедления отправиться в Рошфор, где у нее был дом…

* * *

Это изгнание привело в ярость «важных особ», которые словно сорвались с цепи. Они сочли себя униженными и оскорбленными и помышляли только о мести. Герцог де Бофор, чье самолюбие было жестоко уязвлено, неистовствовал: в этом конфликте страдала не только его репутация, но и любовь. В Вандомском дворце уже давно обсуждались самые крайние меры, но теперь решено было перейти к действиям, и был составлен план убийства Мазарини.

На сей раз «важные особы» приступили к исполнению своего плана незамедлительно.

Однажды вечером Мазарини был приглашен ужинать в Мезон, к Рене де Лонгею. На дороге были расставлены убийцы, получившие соответствующие инструкции. Вандомы, Гизы и мадам де Шеврез, пользуясь тем, что двор разделился из-за путаного дела с любовными письмами, желали одним ударом избавиться от Мазарини, припугнуть регентшу и обрести прежнее влияние, сделав своего друга Шатонефа первым министром.

Итак, они с удовольствием смотрели, как кардинал садится в карету. Все шло, как было задумано. Но в тот момент, когда слуга собирался закрыть дверцу кареты, на пороге появился принц Гастон Орлеанский – оживленный и радостный, ибо дом Рене де Лонгея славился своими поварами.

– Минуточку, – воскликнул Гастон Орлеанский, смеясь, – я поеду с вами в Мезон. Хороший ужин превыше всего.

И он сел в карету рядом с кардиналом. «Важные особы», следившие за отъездом, были сражены наповал. Едва карета скрылась из виду, как они послали к убийцам всадника с приказом ничего не предпринимать.

Нельзя же было, в самом деле, рисковать жизнью герцога Орлеанского, первого принца крови. Так Мазарини избежал смерти благодаря чревоугодию герцога Орлеанского…

На следующий день некоторые из убийц изливали свою досаду столь громко и откровенно, что привлекли внимание полиции кардинала. Мазарини, извещенный о заговоре, предпринял все необходимые меры, согласовав их с регентшей: герцог де Бофор был арестован.

Вандомам было предложено удалиться из Парижа; мадам де Шеврез была отправлена в изгнание сначала в Дампьер, а затем в Анжу, Шатонеф – в Турень, епископ Потье – в Бове. Одним словом, группа «важных особ» прекратила свое существование, и мадемуазель де Монпансье сообщает нам, что «при дворе в самое короткое время все разительно переменилось; эта решительная расправа очень укрепила власть кардинала Мазарини».

А через некоторое время в Париже стало известно о любовном приключении мадам де Монбазон в ее рошфорском заточении. История наделала много шума и выставила в самом смешном виде нимфу Эгерию, вдохновлявшую своими советами «важных особ».

Однажды герцогиня принимала у себя любовника, когда ее муж, занимавший спальню этажом ниже, поднялся к ней и отворил дверь.

– Мне послышался какой-то шорох, – сказал он, – наверное, это была крыса?

– В самом деле, – ответила мадам де Монбазон, – но не волнуйтесь, я ее уже держу.