Крестовый поход на Русь

Михаил Бредис, Елена Тянина

Крестовый поход на Русь

Uns ist in alten maeren

Wunders vil geseit:

Von helden lobebaeren,

von grôzer arebeit,

Von vröuden hôchgezīten

Von weinen und von klagen,

Von küener recken strīten

Muget ir nû wunder hoeren sagen.

(Полны чудес сказанья давно минувших дней

Про громкие деянья былых богатырей.

Про их пиры, забавы, несчастия и горе

И распри их кровавые услышите вы вскоре.)

Песнь о Нибелунгах

Предисловие

В предлагаемой вашему вниманию книге рассказано о том, как немецкие крестоносцы оказались на окраинах русских владений, и о том, как предки латышей, литовцев, эстонцев и русских боролись против их вторжения, заключали с рыцарями союзы, и снова воевали. В книге дан ряд портретов исторических лиц, участвовавших в балтийской драме той эпохи. Речь пойдет о магистрах ордена меченосцев Венно и Фольквине, епископе Альберте, земгальском князе Виестурсе, ливском князе Каупо и других. Авторы попытались восстановить картину крестоносной экспансии в Ливонии, в авангарде которой находился орден меченосцев, понять, что двигало немецкими рыцарями и епископами, русскими и балтийскими князьями и воеводами в бурных событиях того времени. Орден меченосцев просуществовал немногим более тридцати лет, но какое влияние оказал он на последующие события!

С этой точки зрения интересны источники, которыми пользовались авторы. Наряду с псковскими и новгородскими летописями, грамотами, документами ордена меченосцев и тевтонского ордена, папской курии – это Ливонская хроника Генриха Латвийского и орденская Ливонская рифмованная хроника, которая еще не переводилась, за исключением отдельных фрагментов, на русский язык. Эти хроники полны увлекательных, можно сказать, приключенческих сюжетов, показывающих нам происходящее глазами немецких рыцарей и священников. За глухими забралами рыцарских шлемов мы видим лица обычных людей, обуреваемых своими эмоциями, идеями и страстями. Хронисты скрупулезно повествуют о сражениях, о завоевании балтийских земель.

Несмотря на легкость изложения и некоторую степень художественности очерков, в книге присутствует определенная научная новизна. В частности, авторы ссылаются не только на работы российских или немецких историков, но также литовских и латвийских ученых. Кроме того, авторами высказывается ряд интересных гипотез, по-новому освещающих события первой половины XIII века. В приложениях к очеркам вниманию читателя предлагаются также не публиковавшиеся ранее фрагменты Ливонской рифмованной хроники, в авторском переводе. Очерки предназначены всем, кто интересуется историей.

Глава 1

Прибалтика до Прихода немцев

Sie haben abgote vil

Und trîben bôsheit âne zil.

(Там идолы у них во множестве стоят,

И без конца они там зло творят.)

Ливонская рифмованная хроника, ст. 0339 – 0340

Археологи не без основания считают, что и финно-угорские, и балтские народы издревле населяли берега Балтики. Ученые спорят о том, были ли племена, оставившие памятники каменного и бронзового веков, прямыми потомками сегодняшних народов Прибалтики. Но не вызывает сомнений, что Прибалтика в меньшей мере, чем другие районы Евразии, была затронута бурными процессами этнических миграций, смешений народов и языков. Не зря балтские языки считаются самыми архаичными из всех собратьев по индоевропейской языковой семье, а преемственность археологических культур в землях прибалтийских финнов прослеживается едва ли не с начала неолита. Так или иначе, но уже в начале нашей эры у берегов Балтийского моря проживали предки нынешних эстонцев, латышей и литовцев. Прибалтийские финны занимали северные области восточной Прибалтики, балты обосновались южнее. Народы очень тесно взаимодействовали между собой, особенно в приграничных землях, смешивались, воспринимали формы хозяйства, культуру и даже религиозные представления друг друга.

Получить знания о древнейшей истории финно-угров и балтов до развития таких наук, как археология и лингвистика, было невозможно. Письменности эти народы не имели, а представления восточных и античных цивилизаций об этом регионе не выходило за рамки фантастических описаний народов-монстров, вроде амазонок и псоглавцев, проживавших на краю Ойкумены. Но древнейшую историю Прибалтики все же удалось хотя бы частично оживить благодаря многолетним и обширным археологическим и лингвистическим исследованиям.

* * *

Прибалтийские финны, предки исторических ливов и эстов, «в древности и Средневековье заселяли западную часть огромного финно-угорского ареала – территорию, примыкавшую к Балтийскому морю». Их языки представляют собой отдельную группу в большой семье финно-угорских языков, уже в древности выделившуюся из нее. Кроме эстов и ливов к ней принадлежат финны, карелы, а также известные по средневековым источникам народы весь, водь и ижора, ныне ассимилированные русскими и утратившие свой язык.

Первые финно-угры появились в Прибалтике еще в начале неолита, принеся сюда типичную для всего финно-угорского мира керамику, благодаря орнаменту получившую название ямочно-гребенчатой. В местных языках остались и следы древнего языка мезолитического населения, заселявшего эту территорию прежде. Настоящую и прямую связь со средневековыми прибалтийско-финскими народами исследователи проводят от культуры текстильной керамики (II тыс. до н.э.), получившей свое название по характерным тканевым отпечаткам на поверхности сосудов. Носители этой культуры пришли на запад в результате второй волны финно-угорской миграции с востока, именно поэтому языки прибалтийских финнов до сих пор близки с угро-финскими языками Поволжья, хотя эти родственные народы отделяют значительные расстояния[1]. И археологи, и лингвисты сходятся во мнении, что своеобразие языка и культуры прибалтийских финнов сложилось благодаря проникновению на часть огромного ареала культур текстильной керамики восточных балтов[2]. Они оставили на значительной части поселений Эстонии, Финляндии, Сев. Латвии и Новгородской земли I тыс. до н.э. – I тыс. н.э. уже свою керамику, со штрихованной поверхностью, а в языке значительные заимствования, как отдельных слов и понятий, так и грамматических форм. Причем, среди языковых заимствований имеются понятия об общественных и родовых связях, что свидетельствует о смешанных браках, и слова, связанные с земледелием и скотоводством – формами хозяйства, принесенными с балтского юга в финно-угорскую среду охотников и рыболовов.

Лингвисты относят языки ливов и эстов к западной ветви прибалтийско-финских языков. Точно так же четко выделяется западный ареал прибалтийских финнов и археологами. В западной части (южное и западное побережье Финляндии, Эстония, Сев. Латвия) с VIII – VII вв. до н.э. население начинает хоронить умерших в каменных курганах, что было несвойственно остальному финно-угорскому миру. В основании этих курганов устраивалось один или несколько концентрических кругов из валунов. Внутри для захоронения строился каменный ящик, сверху засыпался камнями и землей. Традиция сооружать каменные курганы пришла из Скандинавии. Вместе с новым типом могил в языки этого населения проникает целый ряд северогерманских слов, в том числе и религиозных понятий, связанных с культом предков и представлениями о загробном мире[3]. В начале нашей эры из каменных курганов развиваются каменные могильники с оградками, известные повсеместно в Эстонии, Сев. Латвии и части Финляндии. Выложенное крупными валунами и плитами пространство заполнялось мелкими камнями, и в эту своеобразную гробницу ссыпались остатки сожженных тел умерших. Каждая оградка была родовой усыпальницей общины на протяжении нескольких столетий, а сами могильники использовались еще более длительное время – к оградке пристраивалась другая[4].

Эсты в середине I тыс. н.э. жили практически на тех же землях, где в нынешнее время существует Эстонская республика. И как единый народ они сформировались намного раньше латышей и литовцев. Археологические находки свидетельствуют, что культура эстов уже с V века отличалась единством. Хотя и русские летописи, и Генрих Латвийский выделяют в Эстонии несколько исторических областей, это деление было скорее административным, чем племенным. Даже эсты о. Сааремаа, именовавшие себя саамами, в материальной культуре мало чем отличались от континентальных соплеменников. А вот своим именем эсты обязаны соседям – балтам. Происходит оно от эпонима «айсты», «эстии». Так, начиная с римского историка Тацита (I в.) и кончая англосаксонским путешественником Вульфстаном (IX в.), называли балтские народы, жившие на побережье Балтийского моря и занимавшейся добычей янтаря, который в указанное время был одним из важнейших предметов прибалтийской торговли с южными странами. Описание области расселения и быта эстиев прямо указывает на то, что авторы имели в виду западных балтов, а не финно-угров. Но закрепилось это имя впоследствии именно за прибалтийско-финским народом, проживавшим к северу от эстиев Тацита и Вульфстана. Такое заимствование в ранней истории не редкость, если народы живут по соседству и тесно взаимодействуют. Возьмем хотя бы этноним «русь», восходящий к финно-угорскому названию шведов «ruotsi» (эстонцы и финны так называют шведов и по сей день) и первоначально не имевший ничего общего с восточными славянами.

Эсты уже в начале нашей эры были земледельческим народом, несмотря на суровую природу края и неплодородные почвы. Причем, уже с начала II тыс. н.э. в их хозяйстве преобладает паровое земледелие, а основное место среди выращиваемых культур занимает менее прихотливая рожь. В северной, центральной и западной Эстонии было развито и скотоводство. Селища, на которых жила основная масса населения, возникали в удобных для земледелия местах. Поселения состояли из нескольких отдельных домохозяйств, которые образовывали деревню. На подворьях археологи обнаруживали остатки зимних отапливаемых помещений с печами-каменками в углу, так и летних построек с открытым очагом. При возникновении опасности искали спасения как в природных убежищах – лесах, болотах, пещерах, островах, так и на укрепленных поселениях (городищах), первые из которых возникли еще в конце бронзового века. На севере, юге и востоке Эстонии преобладали городища с естественной защитой – на высоких холмах с крутыми склонами или узких мысах при слиянии рек. Таковы, например, известные немецким хронистам и русским летописцам крепости Отепя (Медвежья Голова), Вильянди, Рыуге. Жители Западной Эстонии и островов возводили свои укрепления в основном на небольших всхолмлениях, окружая их круговыми валами. Особенностью градостроительного искусства эстов было усиление оборонительных конструкций за счет сооружения не только земляных или песчаных, но и каменных валов. Причем на севере и западе края такие сооружения строились из плитняка по способу «сухой кладки», то есть без применения раствора[5]. Возможно, именно это обстоятельство послужило основой для помещенного в начальную часть Хроники Генриха Латвийского фантастического сообщения о том, как земгалы пытались свалить в Даугаву каменную башню замка Икшкиле, думая, что камни в ней не скреплены раствором. Кстати, именно по той же технологии была сооружена и открытая археологами древнейшая каменная крепость в Ладоге[6]. Наиболее крупные и удобно расположенные городища постепенно превращались в протогорода – торгово-ремесленные поселения, центры земель и округов. Возникновение таких территориальных объединений – кихелькондов – начинается уже в V – VIII вв. Они состояли из нескольких сельских общин, в которых происходило выделение знати. О последнем свидетельствует появление именно в этот период богатых погребений с оружием и украшениями, возникновение первых городищ-замков и появление кладов[7].

Материальная культура эстов еще до начала эпохи викингов развивалась в тесном взаимодействии с соседними народами, прежде всего с латгалами и земгалами. На территории Эстонии археологи находят латгальские и земгальские украшения и предметы вооружения, которые могли попасть туда как с развитием обмена, так и вследствие династических браков (к примеру, у балтов существовал обычай обмена оружием между женихом и отцом невесты при брачном сговоре). У эстов, живших на побережье Балтийского моря и на острове Сааремаа, были тесные связи с финнами и скандинавами.

Язычество

Языческие представления эстов сохраняются до сих пор в народных песнях, предметах народного искусства. Таковы магические урожайные песни, плачи, некоторые погребальные обряды, сказания, пословицы, загадки, элементы народного орнамента и др. По всей территории Эстонии сохранилось много жертвенных камней, остатки священных рощ, некоторые из которых почитаются до сих пор. Древние эстонские верования возможно восстановить и благодаря эпическим произведениям, в которых главное место занимает поэма Kalevipoeg (Калевипоэг). Это эпическое стихотворное произведение, состоящее из 20 песен, было составлено эстонским ученым Фридрихом Крейцвальдом наподобие финской Калевалы на основе народных сказаний. Оно повествует о легендарном национальном герое эстонцев Калевипоэге, сыне великана Калева, что покоится, по древним сказаниям, под таллиннским Вышгородом (Домбергом), насыпанным над ним из камней его женою Линдой. От имени Калева (Калевайнен) происходит древнее название Таллина – Колывань.

Жреческого сословия у эстов не было. Старший в роде или отец семейства был одновременно и жрецом, совершал обряды и приносил жертвы за себя и членов семьи, общинные жертвы приносили старейшины. Жертвы складывали в священных местах или в стволах деревьев. Жертвенными местами были, прежде всего, священные рощи (в основном – дубравы), а также холмы, камни, ручьи, деревья или другие священные места. Священная дубрава – это небольшой отдельно стоящий перелесок, где кроме основного священного дерева могли расти и другие деревья. В Хронике Генриха упомянута священная роща в Виронии, где, по преданию, родился верховный бог эстов Таара. В священной роще нельзя было рвать листья с дерева, подбирать что-либо с земли на расстоянии, куда доходила тень от деревьев. Собрать немного листьев или ягод можно было только для больного человека. Считалось, что они имеют лечебное свойство. В простых случаях было достаточно пожертвовать ленточку или шнурок. Во время болезни, чтобы скорее выздороветь, на священные деревья повязывали ленточку или ткань. Этот обычай, по всей видимости, относился еще ко времени финно-угорского единства. До сих пор он фиксируется у финно-угорских народов Поволжья – мари и мордвы. Часто местами жертвоприношений были ручьи и источники. У них также просили помощи во время болезней. Особенно помогали источники при болезни глаз, поэтому многие источники и назывались у эстонцев глазными источниками. Считалось, что вода из источника поможет только в том случае, если источнику пожертвовать немного серебра, соскобленного с серебряной брошки. Из источников воду возили к больным на большие расстояния.

Обычными жертвенными местами были камни, которые могли быть как жертвенником, так и собственно объектом поклонения. На камнях выкладывали пищу, другие дары или сжигали жертвенных животных. Особенно почитались крупные валуны, имевшие очертания человека или животного, а также камни-«следовики» и камни с естественными углублениями на внешней поверхности. Такие камни часто имели имена собственные. Культ камней у прибалтийских финнов, возможно, связан с распространенным у северных народов мифом о связи камней с появлением человека. По нему первая пара людей прыгала через камни, которые при этом превращались в их детей. У прибалтийских финнов известны и так называемые «идолы» – каменные антропоморфные статуи, хотя точно неизвестно, были ли они изображением богов, домовых или умерших предков (последнее зафиксировано у родственных эстам и ливам угро-финских народов Урала и Сибири).

Языческий пантеон эстов относит их язычество к формам «природной веры», то есть почитания и обожествления природных явлений. Основным отличием этой веры от книжных, монотеистических религий было не столько в многобожии, как часто считают, сколько в вере в сакральность (божественность) явного мира, любое проявление которого (природа, стихия, животный мир) могло стать проявлением Божества. Верховным божеством считался Jumala – божество неба. Но основным почитанием пользовался Бог-Громовержец Taara (Toro, Tarapit и т. п.). В культе этого божества, пожалуй, наиболее четко отразилось срединное положение эстов между скандинавским и балто-славянским мирами. Его имя схоже с именем скандинавского Тора, и возможно, было заимствовано у северных германцев еще в далекую эпоху вместе со строительством каменных курганов. Однако по своим функциям эстонский Таара ближе к балто-славянскому Перкуну-Перуну. Не зря другое из сохранившихся имен эстонского Громовержца – Персел. Он не только и не столько Бог войны, как у воинственных скандинавов, он управитель солнца, по-видимому, был хранителем пашен и подателем урожая. Известно и еще одно именование Тара – Укко, означавшее просто «дедушка». Такое обращение к Верховному Богу довольно распространено и у других народов. В нем почтительное обращение, связанное с почитанием старейших сочеталось с обычными запретами произношения вслух сакральных имен и языческими представлениями о несотворенном, а порожденном божественной силой мире. Поклонение Таара совершалось в священных рощах (дубравах), под звуки посвященного ему инструмента – Torapil, аналогичного волынке. По Хронике Генриха Латвийского известно, что у этого бога (в ней он назван Тарапита) было изображение – статуя, стоявшая на о. Сааремаа, которая была разрушена после покорения острова крестоносцами в 1228 г. Это единственное свидетельство о существовании у эстов статуй божеств. Хотя, быть может, на Сааремаа существовал единый культовый центр Таара, подобный балтской Ромове, и изображения было разрешено ставить только там. Отголоски почитания Таара сохранились в молитве эстонских крестьян, известной по источникам XVII века: «Дорогой Гром, мы жертвуем тебе рогатого быка и молим тебя о благополучии нашей пашни и нашего посева… Святой Гром, береги наши поля, чтобы они принесли добрый колос и доброе зерно»[8]. Как и положено порядочному языческому божеству, Таара имел семью и потомство, совместно с которым управлял миром. Среди них богиня Jutta – королева птиц. Известны и сыновья Укко – Kõu и его брат Pikker, также божества, связанные с громом и грозой.

А вот в почитании морской стихии эсты существенно отличались от восточных соседей. Море для населения побережья Балтики, и особенно для островной Эстонии, было одновременно и источником всех благ и богатств, и неизведанной грозной и опасной стихией, изначально чуждой человеческому миру. Потому Ahti, бог моря, богаче всех существ, но за богатый улов он требует себе в дань людей. Такие представления существовали практически у всех народов, тесно связанных с морем, так как разбушевавшаяся водная стихия действительно часто забирала людские жизни. Морское божество – единственное, кому достоверно приносились умилостивительные человеческие жертвы. Еще профессор В. Ф. Миллер видел в боге Ahti и финском эпическом герое и покровителе песен Ванемуйне прототипы наших былинных Садко и морского царя[9].

В Kalevipoeg встречаются следы почитания небесных светил, луны и солнца, наделенных божественной силой и постоянно сражающихся с силами тьмы. Известна и традиционная для всех народов богиня земли Maaema (Мать-земля). С земледельческим культом связаны и Rugutaja – божество ржи и женских работ, которого считают также богом ветров, впоследствии ставший покровителем города Нарвы и Peko – бог плодородия и пивоварения.

К богам хтоническим (темным, подземным) относятся Hämarik – богиня мрака, по мифу вступающая ежедневно в любовную связь с Койтом – богом зари, рождая смену дня и ночи. Бог леса Metsa isa, Metsik, имеющий власть над скотом, в честь которого весной совершались празднества с песнями и плясками. Его культ очень схож с культом восточнославянского Велеса, при этом последний особенно был распространен на землях, где славяне ассимилировали финские народы, и, видимо, является исконным как раз для них. Воззрения на загробную жизнь у эстов развиты сильнее, чем у финнов. Тела умерших сжигали вместе с сопутствующими вещами, реже практиковалось трупоположение. Похороны сопровождались плачами, причитаниями, пением погребальных песен. Воина, вождя, главу семьи или рода хоронили вместе с оружием и орудиями труда, а иногда вместе с рабами или слугами. По древнему верованию, души умерших покоились на месте их погребения. Загробный мир, по представлениям эстов, состоял из двух царств: небесного и земного. Небесное жилище находится в лоне Укко, куда попал герой эпоса Kalevipoeg, созерцая богов в вечной радости и счастье. Царство смерти, Manala или Tuonela – место, окруженное со всех сторон ужасной рекой, совершенно схожее с землей, с лесами, полями и горами, но лишь в страшном виде, заселенное хищными, дикими зверями. Владыка загробного мира – ни добрый, ни злой Tuoni. Эпос подробно описывает похождения Калевипоэга в царстве мрака. Но хуже всего стать после смерти блуждающей душой, не попадающий в мир мертвых. Так случалось с душами умерших, которым не совершили должного погребения. Последнее представление находит подтверждение в Хронике Генриха, как эсты, потеряв много убитых в битве с леттами, не побежали их догонять, а «много дней они в печали собирали трупы убитых лэттами и сжигали их в огне, справляя похороны по своему обычаю с плачем и пирами».

Доктор Ф. Р. Крейцвальд в свое время записал космогоническую сагу, в которой «дедушка», творец мира и героев Ванемуйне, Ильмаринена и Леммекюне, говорит, что он не может уничтожить зло, которое есть мера добра. С другой стороны, властитель загробного мира совершенно не касается злых существ. Вследствие этого древний эст не чувствовал своей зависимости от высших сил.

* * *

Территория южнее расселения эстов, долина р. Гауи, нижнее течение Даугавы и Северная Курземе еще в начале нашей эры была балто-финским пограничьем со смешанным населением. Только к X веку здесь сложилась яркая своеобразная археологическая культура дивов, испытавшая сильное влияние балтов.

Свое имя Ливония получила от довольно сильного и многочисленного народа ливов, населявших этот край. Автор Ливонской хроники, изданной в 1578 году, Бальтазар Русов подчеркивает, что ливы «от начала времен были старейшим народом и старейшими жителями этой земли и еще теперь считаются таковыми». Как народ ливы сумели на протяжении веков сохранить себя и свой язык, хотя и оказались к концу XX столетия на грани исчезновения.

Сами ливы называют себя «ливлист», «калами-ед» («рыбаки»), рандалист («береговые жители»). Ливский язык относится к южной ветви прибалтийско-финской группы финно-угорской языковой семьи. Ближайшие родственники ливам по языку – эстонцы. В эстонском языке ближе всего к ливскому находятся южные говоры. По мнению финских и эстонских исследователей, ливский язык одним из первых выделился из общего финского языка-основы примерно в первые столетия нашей эры. По данным Информационного центра финно-угорских народов, в наше время ливским языком как родным владеют в совершенстве менее 10 носителей, около 40 человек лишь с трудом могут на нем изъясняться. В общей сложности примерно 230 человек считают себя ливами.

По данным латвийской исследовательницы ливов Гундеги Блумберг, в 1998 году в Риге жило всего две женщины, которые выросли в ливской среде, с детства говорили на родном языке и с возрастом не утратили его[10]. К сожалению, сейчас их уже нет в живых. В настоящее время ливы в значительной степени ассимилированы латышским народом. Можно смело считать, что в жилах многих потомков рижских рыбаков течет кровь древних ливов. Соответственно, многие слова в современном латышском языке восходят к ливскому.

До прихода крестоносцев ливы населяли морское побережье Северной Курляндии и низовья Даугавы и живописную долину Гауи.

Ливы, жившие по Даугаве, поддерживали контакты со многими народами. Их земли находились как раз на большом торговом пути, из Балтики в Русские земли и далее. Река Ридзене, впадая в Даугаву возле поселения, образовала удобную гавань. Торговцы с Готланда, шведы, а затем немцы были нередкими гостями в краю ливов. Некоторые даже селились вместе с ливами возле Риги. Здесь задолго до основания немецкой крепости Риги существовало немецкое торговое поселение.

В описываемое время, то есть к концу XII столетия жизнь ливов была простой и суровой. Они жили деревнями, не зная каменного строения и зачастую не имея вообще никаких укреплений вокруг своих поселений. Ливы жили достаточно разобщенно, к концу XII века они так и не создали единой культуры. Курземские ливы довольно сильно отличались от гауйских или даугавских. Из источников известно, что земли ливов формально зависели от Полоцка. Русским племенной союз ливов был известен давно. В «Повести временных лет» автор записал: «А се суть инии языци иже дань даютъ Руси: чюдь, меря, весь, мурома, черемись, моръдва, пермь, печера, ямь, литва, зимигола, корсь, нерома, либь: си суть свой язык имуще, от колена Афетова, иже живуть въ странахъ полунощныхъ.» Под именем либь здесь фигурируют ливы.