Три женских страха

– Здорово, детишки, – произнес тот, что моложе, подходя к нам. В другой момент я бы посмеялась – Слава был на три головы выше, намного шире в плечах и явно сильнее, а по возрасту не особенно моложе.

– Что надо? – не очень приветливо поинтересовался брат, на всякий случай становясь впереди меня и закрывая весь обзор.

– Куда братишку-то запрятали? Думаете – не найдем? Найдем, только хуже будет.

– Я не понял… – Слава смотрел то на одного, то на другого, а я осторожно выглядывала из-за его спины.

– Что ты, в натуре, не понял? Куда шкета своего сныкали, спрашиваю? – уже без улыбочки спросил молодой. – Все равно найдем, весь город перевернем, но отыщем и башку в задницу засунем.

Слава больше не стал слушать. Коротко размахнувшись, он ударил молодого снизу в челюсть с такой силой, что тот упал и перевернулся через голову. Второй выхватил из кармана нож и, перебрасывая его из руки в руку, чуть согнул колени:

– Ну, давай, фраерок, иди сюда! Посмотрим, как кровь клещовского выродка выглядит!

Я завизжала, но Слава не отвлекся. Весь подобравшись, он внимательно следил глазами за тем, как летает из руки в руку нож. Внезапно парень сделал резкий бросок вперед, и на левом плече Славы появилась ярко-красная полоса. Я завизжала еще громче, присела на корточки и закрыла руками лицо. В школьном дворе было полно народа, но никто и не думал прийти на помощь. Только какая-то пожилая женщина, пряча за себя мальчика с ранцем на спине, с безопасного расстояния крикнула: «Нашли место драку устраивать! Хулиганье!» – и тут же поспешила скрыться за школьной дверью.

Рана не помешала Славе поймать момент и ударить противника в правую скулу. Тот выронил нож и кинулся на Славу, и в тот же момент я оказалась в руках очнувшегося после удара второго нападавшего. Он крепко схватил меня и приставил к горлу нож:

– Давай, фраерок, трепыхайся – сейчас соплюхе вашей кочан отверну! Говори, куда меньшого спрятали, ну?!

Слава не растерялся – улучив момент, он ударил своего противника в висок, и тот рухнул ему под ноги, а брат рванулся в нашу сторону. Рука державшего меня парня чуть дрогнула, я почувствовала страшную острую боль в шее слева, по коже потекло что-то теплое. Державшие меня руки разжались, и я упала на землю, а Слава и похожий на крысу парень сцепились намертво. Мой брат был физически намного сильнее, занимался боксом и довольно быстро одолел противника. Он сразу кинулся ко мне, подхватил на руки:

– Саша, Сашенька, больно? Потерпи, сейчас… – Он торопливо полез в карман и, достав платок, приложил его к моей шее.

Кто-то из родителей, кажется, догадался вызвать милицию, потому что к нам из вылетевшего из-за угла школы «уазика» спешили двое в форме.

– Что случилось? – Слава не обращал внимания, пытаясь остановить кровь, струйками стекавшую за воротник моей школьной формы.

Я же чувствовала какую-то странную усталость, даже плакать от боли и страха было трудно. Глаза закрывались, хотелось спать, а голоса звучали так глухо, словно уши заткнуты ватой.

– Да помогите же! – доносился голос брата. – Он ей горло порезал! Вызовите врача!

Дальнейшее я помню плохо, только низкий потолок машины «Скорой помощи» и закушенную Славкину губу. Он держал меня за руку, его левое плечо украшала повязка, а на скуле наливался синяк.

Когда же я в следующий раз открыла глаза, то увидела сидящую рядом со мной тетю Сару. На ней был белый халат и неизменный платок, только на сей раз почему-то черный. Я хотела пить, попробовала повернуть голову и не могла – шея обмотана повязкой, а каждое движение причиняло боль. Тетка заметила мои попытки, встрепенулась:

– Сашенька, деточка, очнулась? Где болит?

– Пить… дай мне пить… – с трудом попросила я, и тетка принялась поить меня с ложечки.

Стало немного легче. Почему так болит шея? Я протянула руку и попробовала снять повязку, но тетя Сара не разрешила:

– Не надо, Сашенька, доктор сказал – не трогать.

– Почему больно?

– Порез там большой, швы наложили. Много крови ты потеряла, я уж думала – не увижу тебя больше, – тетка зарыдала. Глядя на нее, заплакала и я.

Тогда я вспомнила, как противный парень, похожий на крысу, держал нож у моего горла и как мне вдруг стало очень больно и потекло что-то липкое и горячее.

Тетка не отходила от меня, читала книжки, рассказывала что-то, а однажды вдруг шепотом сказала, что скоро приедет мой отец. Это сообщение меня взбудоражило – отец, которого я совсем не помнила, скоро приедет! И я начала одолевать тетку вопросами:

– А когда меня выпишут?

– А я успею попасть домой до приезда папы?

– А мне можно уже будет ходить?

– А ты заплетешь мне косички теми синими ленточками, что купила недавно? – и все в таком духе.

Тетя Сара уже не рада была, что сказала:

– Да умолкни ты хоть на секунду, помело! Вот прицепилась! Будешь столько болтать – не выпишут, – пригрозила она, и я прикусила язык.

Я провела в больнице почти месяц, а потом еще два – дома. Ко мне приходила учительница – не Алевтина Аркадьевна, другая – молодая и улыбчивая. Она занималась со мной, а я лежала в постели и не могла повернуть голову влево – не разрешали. Во время моей болезни произошло еще несколько событий.

Во-первых, нашелся Семен. Пришел сам, грязный, похудевший, но по-прежнему улыбающийся. Получив отменную взбучку от Славы, а потом от тетки, он только мне рассказал, где находился все это время. Оказалось, скрывался на заброшенном кирпичном заводе на окраине города, жил в комнатушке, обставленной мебелью с ближайшей помойки, разгружал вагоны на станции, чтобы заработать на хлеб и дешевые консервы. Вернулся же потому, что со дня на день должен был появиться отец, да и похолодало. Когда увидел шрам на моей шее, кулаки его сжались, а глаза налились злобой:

– Твареныши! Это из-за меня, Санька… Ничего – я их по одному выловлю.

– Они тебя убьют, у них ножи есть, – я не знала, что напавших на нас со Славой парней в тот же день забрали в милицию, и сейчас они ждали суда, а моя тетка ходила к следователю.

– Да хоть по десять! – запальчиво выкрикнул Семен.

Мы так увлеклись разговором, что не услышали звонка в дверь и тихого вскрика тети Сары, а когда поняли, что дома что-то происходит, на пороге моей комнаты уже стоял невысокий лысый мужчина с горбатым носом, большими черными глазами в пушистых ресницах и намечающимся брюшком, обтянутым спортивной кофтой.

– Папа! – заорал Семен и рванулся с кровати к мужчине, едва не сбив его с ног.

Мужчина молча обнял его, похлопал по плечу, оглядел фиолетовый синяк под правым глазом – результат воспитательной работы старшего брата – и отстранил от себя:

– Позже разговор будет. Иди к себе.

Семен вроде как стал меньше ростом, ссутулился и обреченно побрел из комнаты, а мужчина приблизился к моей кровати, сел на край и взял мою руку. На его пальцах я увидела синие рисунки и испугалась, но он заговорил ласково, часто-часто моргая глазами:

– Сашенька, какая большая стала… что с тобой случилось, Кнопка? Кто тебя обидел?

Я только сейчас поняла, что ведь это мой папа – папа, которого я почти не помнила. И только голос… Голос, который я ни с чьим не перепутала бы – потому что помнила, кто читал мне сказки на ночь.

– Папа… – Я заплакала, с трудом села и прижалась к нему.

От него странно пахло, и этот запах почему-то внушал мне страх. В памяти сохранился другой запах – хвойный, лесной. Спокойствие. Сейчас же от него пахло злобой и жестокостью.

Отец осторожно гладил меня по голове, целовал в макушку и что-то бормотал:

– Ну, все, Кнопка, я вернулся. Теперь все будет хорошо.

Вечером мы впервые оказались за столом всей семьей. Ради такого случая тетя Сара разрешила мне нарушить постельный режим. Я во все глаза смотрела на папу. Он переоделся в новые треники и майку. Он оглядел сидевших по обе стороны от него Семена и Славу, хмыкнул и проговорил:

– Хороши-и-и!

Это относилось к расквашенным губам и скулам братьев – они и в самом деле выглядели ужасно.

– Больше никаких драк, понятно? Занимайтесь своими делами, у вас их предостаточно. А с тобой, – отец повернулся к Семену, и тот сжался на стуле под его взглядом, – будем разговаривать чуть позже. Отдохну, отлежусь – и в подробностях.

Мне было странно и страшно слышать это. Отец, которого мы так долго ждали, говорил нечто ужасное, что заставляло Семена бояться.

– А с тобой, Кнопка, мы придумаем, чем свободное время занять, – подмигнул папа мне, и я улыбнулась.

В отличие от мамы, папа, похоже, меня любил.

Он не выходил из своей комнаты два дня, зато к нему постоянно приезжали какие-то люди, и тетя Сара не успевала открывать и закрывать дверь. Кто эти люди – тетка не знала, а если и знала, то говорить не собиралась. Зато сам отец через два дня явился ко мне в комнату совершенно непохожим на то, каким я его увидела. Одетый в красивый костюм, гладко выбрит, от него теперь пахло так, как раньше, – одеколоном с хвойным ароматом. И это был мой папа – такой, каким я его запомнила, хоть и была совсем маленькой.

– Ну, как? – с улыбкой спросил он.

– Красиво, – искренне ответила я, с восхищением глядя на преобразившегося отца.

– Ну и отлично. Сейчас по делам съезжу – и буду с тобой. Хочешь, книжек куплю в магазине, почитаем? Или игру какую-нибудь?

– Не знаю…

– Хорошо, разберемся, – снова улыбнулся отец и вышел.

Я услышала, как он зовет Семена, как тот откликается из своей комнаты, потом шаги по квартире – и все стихло. Я какое-то время почитала книгу, потом выпила бульон с пирожком, принесенный тетей Сарой, и задремала.

Назавтра за столом я увидела совершенно другого Семена. Он был бледен, глаза красные, руки подрагивают. Он невпопад отвечал на вопросы тети Сары, а отец невозмутимо пил крепкий чай и то и дело подмигивал мне. Слава с Семеном ушли – один в школу, другой в институт, тетя Сара принялась убирать посуду, а отец бережно поднял меня на руки и понес в мою комнату.

– Фима, ты едешь куда-то? – спросила тетка, не отрываясь от посуды.

– Нет. Сегодня я дома, с Сашкой.

Я крепко обняла его за шею и прошептала на ухо:

– Я тебя люблю.

– И я люблю тебя, Кнопка.

Мы весь день провели в моей комнате, играли, читали, потом обедали – тетя Сара принесла нам обед прямо туда. Мое сердце от счастья готово было выпрыгнуть из груди – папа посвящал все свое время только мне, мне одной. Он расспрашивал о том, с кем я дружила в детском саду, что я люблю больше – мороженое или торт «Птичье молоко», какой мультфильм мне нравится – «Винни-Пух» или «Ну, погоди!» – словом, его интересовали любые подробности моей еще такой недлинной жизни. Он вытаскивал откуда-то длинные сосательные конфеты-«карандаши» с кисло-сладким вкусом и ел их вместе со мной, соревнуясь, у кого кончик конфеты станет более тонким. Он рисовал мне смешных чертиков и красивых принцесс в пышных платьях. Рассказывал детские сказки, которые я давно знала наизусть, но при этом превращался то в Колобка, то в Лису, то в Медведя, и я без удержу смеялась.

– Папа, еще! – просила я, и он в очередной раз принимался лицедействовать.

Мама никогда – ни разу – не проводила в моей комнате столько времени и не разговаривала со мной подолгу…

Меня только удивила одна маленькая деталька. Впервые за все время ко мне не пришел Семен, хотя я слышала, что он вернулся. Это было странно.

– Папа, почему Сема не заходит? – спросила я, уцепившись за его пальцы.

– Я запретил.

– Почему?!

– Потому… – чуть запнулся папа. – Потому что он наказан.

– Но за что? Что он сделал? – никак не могла взять в толк я.

– Вырастешь – поймешь, Кнопка.

Меня это объяснение не устроило, и ночью я пошла в комнату Семена. Тот не спал и очень испугался, увидев меня на пороге в ночной рубашке и босиком:

– Ты зачем встала, Сашура?!

– За что папа тебя наказал? Что ты сделал? – требовательно спросила я, но Семен меня не слышал – подхватил на руки и понес обратно, в мою комнату.

– Сашура, никогда не спрашивай меня об этом.

О том, что произошло в тот день с Семеном, я узнала намного позже, когда мне исполнилось шестнадцать, а отношения с братом стали напоминать отношения с подружкой. Я почему-то вспомнила тот день, когда отец сначала увез Семена куда-то, а потом запретил приходить ко мне и свято соблюдал этот запрет целый год, и спросила брата – а почему, действительно? Разговор происходил в квартире Семы, расположенной на одной из центральных улиц города в хорошем доме, с высокими потолками и прекрасным застекленным балконом-лоджией – там мы и чаевничали после похода по магазинам – тогда в них уже можно было купить все, что хочется.

– Зачем ты к этому вернулась? – скривился брат, как от зубной боли. – Столько лет прошло.

– Раз спросила, значит, мне важно. – Я потянулась к его пачке и взяла сигарету – вот уже полгода, как я могла закурить при отце и не бояться получить оплеуху.

Семен вздохнул, его глаза стали грустными. Он смотрел в пол лоджии, выложенный изумрудно-зеленой кафельной плиткой. Я вдруг заметила тонкое кольцо на безымянном пальце правой руки и маленькую бриллиантовую серьгу-гвоздик в ухе. Раньше их не было.

– Ладно, Сашка, ты взрослая и не по годам умная выросла. Я тебе расскажу – но обещай, что никогда не скажешь отцу. А как относиться ко мне – дело твое.

Это было интересно – такое вот предисловие, и я, чуть подавшись вперед и превратившись в слух, приготовилась узнать какую-то очень важную для брата тайну.

– Может, ты и не помнишь, но тогда, первого сентября, в кафе к нам с тобой двое подошли… – Я нетерпеливо кивнула – как я могла забыть те мерзкие рожи и золотые зубы? – За неделю до этого я с парнями в парке гулял, и к нам толпа подвалила, стали деньги вымогать. А какие у нас деньги? Трешка на девятерых. Отец всегда учил – свое не отдавай. Ну, я кастет вынул – отцовский, нашел на антресолях, с собой всегда таскал, вроде как для форса – ну и… Так получилось, что я одного крепко стукнул, череп пробил. И оказался этот парень, как назло, сыном папиного конкурента. Но на нем же не было написано. Ну вот, ко мне с разборками папашки его подручные и подкатились. Я тогда здорово струхнул, в бега кинулся, не подумал, что они тебя видели, а значит, могут и Славку найти, и тетку. Ну, вот и нашли… – Семен вздохнул, придавил окурок в пепельнице, налил себе еще чашку чаю. – Я когда узнал, что тебя порезали, чуть с ума не сошел от страха. Да, испугался – отец должен был вот-вот вернуться, сама понимаешь – два косяка один за другим. Ну, вот… И он вернулся. Ты же помнишь, как он меня встретил. А потом, когда ему рассказали про мои разборки с сыном Вити Меченого, он решил, что я сам должен все развести, как заварил. Он того парня, что тебя… ну, в общем, он его из тюрьмы как-то сумел вытащить, привез меня на пустырь за город – туда, где свалка, знаешь? – Я снова кивнула. – Привез, а там уже Башка, Гамаюн, Бесо – да полно народу, вся его кодла. Стоят кольцом, а на земле этот тип валяется. Ну, отец меня в круг впихнул, пистолет достал и мне протягивает – мол, вот тебе, сынок, шанс смыть позор. Этот урод сестренку твою маленькую ножом по горлу шваркнул – так отомсти ему.

Я задохнулась от ужаса, вцепилась пальцами в столешницу, а второй рукой машинально закрыла то место на шее, где под глухим горлом ярко-красной водолазки нестерпимо зачесался безобразный шрам.

– И ты?..

– А у меня не было выхода, Сашенька. Не было – это ведь позор на всю жизнь, отец бы меня уважать перестал. Я зажмурился и спустил курок. Но ты знаешь – я до сих пор помню выражение лица этого парня. Он готов был землю жрать, Сашка, только чтобы в живых оставили.

Мы замолчали. Свежий ветер ворвался на лоджию, раздул парусом прозрачные изумрудные занавески. Огромный шмель жужжал где-то в углу, атакуя искусственную белую лилию в декоративном горшке. Я взяла новую сигарету и решилась нарушить молчание:

– Сема, а почему потом он запретил тебе ко мне подходить? Ведь ты же сделал то, что он хотел.

Семен глотнул из чашки:

– Он мне сказал – ты едва ее на тот свет не отправил, держись подальше, иначе я за себя не ручаюсь.

– Ты что… разве папа… он не мог!

– Мог, Сашка. Мог. И сделал бы, если бы я нарушил запрет. Это уж потом он оттаял, обмяк, простил.

Тут в дверь позвонили. Семен пошел открывать, а я, докурив, откинулась на спинку кресла. Брата все не было, и я решила посмотреть, кто пришел. В коридоре слышались два голоса – один принадлежал Семену, а второй – незнакомому мужчине. Но о чем они говорили… Мне в первый момент показалось, что я схожу с ума.

– Ты не понимаешь – у меня в гостях сестра, сейчас не время! – говорил Семен виновато, а в ответ ему неслось:

– Саймон, но мы ведь договаривались! Ты обещал! Мы не виделись неделю, я скучал! Как ты не понимаешь – я не могу в одиночестве!

– Максим, я прошу тебя, без сцен! Я не хочу, чтобы Саша…

– Саша?! Так это не сестра?! Саймон, как ты можешь?! Ты скрываешь меня от всех, а теперь выясняется, что у тебя другой!

– Да нет же, дурашка, Саша – моя сестра, – оправдывался Семен, а меня уже вовсю тошнило: я догадалась.

– Сестра?! Точно?!

Я вышла в коридор. На пороге стоял худощавый миловидный парень лет двадцати, голубоглазый, стройный, с аккуратной прической, в белоснежной майке и голубых обтягивающих джинсах. Губы его дрожали, а глаза были полны слез.

– Я действительно сестра, – проговорила я, борясь с тошнотой.

На Семена в этот момент было больно смотреть. Мой старший брат, моя опора, защита и лучший друг, выглядел сейчас пионером, застигнутым в туалете с журналом «Плейбой»…

– Саша… ты все не так…

– Не оправдывайся! – процедила я. – Или не делай, или не оправдывайся потом! – и кинулась в ванную, зажав рот.

Когда я вышла, смыв с лица косметику и чувствуя себя немного лучше, парня уже не было, а Семен лежал на диване лицом в подушку, и плечи его содрогались от плача. В тот момент я не могла понять, какое чувство во мне сильнее – жалость или отвращение.

– Сема… никогда не оправдывайся за любовь. Кому какое дело…

– Уйди отсюда! – пробормотал он.

– Я уйду… ты не бойся, я никому не скажу…

Я хорошо понимала, что о таком говорить отцу нельзя – он или Семку убьет, или сам свалится с инфарктом, а вернее всего – сначала то, потом другое.

Так и уехала одна, поймав такси. С Семеном мы довольно долго не общались, а когда снова встретились, то вели себя как ни в чем не бывало.

Двухтысячные

К отцу меня не пустили, как я ни орала в коридоре. Пожилая медсестра перегородила вход в отделение реанимации, и мне пришлось отступить. Выйдя на улицу, я закурила и достала телефон. Первым набрала Семена. Мобильный отключен, дома трубку долго не брали, я начала терять терпение, но вот наконец раздался тонкий мужской голос:

– Внимательно!

– Семен дома? – опустив процедуру приветствия, спросила я.

– А кто это?

– Не твое петушиное дело! – рявкнула я, проклиная Семкиного любовника Эдика. – Быстро трубку ему дал, пока я не приехала и не попортила прическу тебе, телка размалеванная!

– С-с-сучка! – пискнул Эдик, но трубку передал. Брат сразу выразил недовольство моим поведением:

– Саша, я просил тебя не обижать Эдика.

– Не сдохнет твой Эдик! – перебила я. – Будь добр, оторвись от амуров и приезжай в «бехтеревку».

– Куда? – не понял Семен.

– В больницу Бехтерева! – заорала я, швыряя окурок мимо урны. – Папа…

– Что?! – заорал в ответ Семен. – Что с ним? Убит?!

– Ты идиот?! Какого хрена я тогда тебя в больницу зову?! В морг звала бы! – огрызнулась я. – Я тебя умоляю – приезжай, мне тут одной страшно.

– Да-да, Сашенька, успокойся, сейчас…

Отключившись, я вынула новую сигарету. Предстоял еще один звонок – Славке. Неизвестно, трезв ли он, в состоянии ли приехать. Уроды…

Старшему брату я не дозвонилась, следовательно, подозрения оправдались – наверняка набрались с Юлькой еще с утра, лежат теперь невменяемые. Да и черт с ними, мы с Семкой сами разберемся.

Уже стемнело, а я продолжала стоять на крыльце, набросив поверх пальто длинный белый палантин, привезенный Семеном из поездки во Францию, куда он катался в прошлом месяце на романтик со своим Эдиком. Нетрадиционная ориентация брата меня не смущала – в конце концов, это его личное дело. Бесил только выбор возлюбленного. Эдик был на редкость мерзостным типом, с вечно бегающими глазками, дрожащими от кокаина пальцами и писклявым голосом, который еще и нарочно старался изменить. Если бы папа узнал… Но я умела хранить тайны брата, и он всегда был уверен, что от меня никакая информация не просочится. На семейные посиделки Семен приезжал один, а на вопросы о женитьбе только отшучивался – мол, такой, как Санька, нет, а на сестре жениться – инцест. Знал ли о пристрастии брата Славка, я понять не могла – при встречах тот вел себя невозмутимо и спокойно. А, может, беспробудное пьянство сделало Славу безразличным ко всему происходящему.

В воротах больницы показался наконец темно-синий Семкин «Туарег», и я почувствовала облегчение. Все-таки теперь я не одна. Однако настроение мое резко ухудшилось, когда я увидела восседающего на первом сиденье Эдика в ярко-желтой лаковой куртке. Ну какого хрена, а?!

Семен в распахнутой кожанке, наброшенной на синюю майку, выскочил из джипа и кинулся ко мне:

– Ты говорила с врачами?

– Ты какого хрена сюда это пугало припер?! – зашипела я вместо ответа, с неприязнью глядя, как Эдик, открыв дверку, закуривает тонкую сигарету и отставляет мизинец.

– Саша, перестань, – попросил Семен тихо. – Прошу тебя – уважай мой выбор.

– Да уважаю я! Но и ты бы мог уважать то, что отец при смерти, и не тащить сюда этого…

– Так что с отцом-то? – попытался перевести разговор Семен с опасной темы на актуальную, но я еще не все сказала по поводу Эдика, а потому продолжила:

– Мы с тобой договаривались – я не трогаю твоих любовников, а ты взамен не выставляешь напоказ свои пристрастия, так? Скажи, было такое?

– Ну, было. Саша, давай сейчас не об этом, а о папе…

– О папе?! Интересно, папа сильно обрадовался бы, узнав о тебе правду, Семочка? Или тебе привычнее Саймон, а?

Я знала, что пинаю в больное место, заставляю старшего брата оправдываться за любовь к людям своего пола, использую информацию, которую для меня собрал частный детектив. Но появление раскрашенного уродца в такой момент рядом с нами я считала просто неприличным, а потому в выражениях не стеснялась. Семен молчал, понуро опустив голову. Поток обвинений прервал телефонный звонок – это оказался мой муж.

– Аленька, как ты? Как дела? – Родной голос и мягкое имя, придуманное специально для меня мужем, чтобы отличалось от его собственного, успокоили почти сразу, я выдохнула и пожаловалась:

– Плохо, Саша. Совсем плохо. Папа в больнице.

– Что случилось? – сразу напрягся он.

– Пока точно не знаю, но у него ожоги. Не могу найти никого, ни водителя, ни охрану – все молчат, ни один телефон не работает.

– Включи радио, если ты на машине! – приказал муж, и я выругала себя за несообразительность – если что-то случилось, то об этом уже трубят.

– Господи, какой ты умный, – пробормотала я, отмахиваясь от руки Семена, который пытался удержать меня на крыльце больницы, и направляясь к машине. – Когда ты вернешься? Я очень соскучилась…

– Если я тебе нужен, то хоть сегодня ночью.

– Что за привычка задавать дурацкие вопросы?! – возмутилась я. – Когда это ты был мне не нужен?!

– Я повторяю – если нужен, приеду так быстро, как смогу.

Когда он говорил таким тоном, у меня по спине бежали мурашки. Только муж и отец способны вызвать во мне подобные эмоции. Но если папе нужно порой еще и что-то объяснять, то Саше хватало взгляда, чтобы заставить меня подчиниться, согласиться с его мнением или просто разделить его точку зрения. Семен часто подтрунивал над этим: попалась, мол, строптивая коза на веревку. Но дело не в веревке – я очень любила мужа и доверяла ему.

– Приезжай. Мне тяжело и страшно…

Трубка зашипела и замолчала, я испугалась, что связь прервалась, стала снова набирать номер, но телефон мужа оказался уже отключен – значит, собирается, выключил, чтобы не отвлекали.

– Акела звонил? – Семен постучал пальцем в окно машины, и я кивнула:

– Садись, сейчас новости будут.

Выкрутив ручку громкости приемника почти на всю катушку, я закуталась в палантин плотнее и приготовилась ждать. Семен на заднем сиденье постукивал пальцами по подголовнику:

– Что Акела сказал?

– Сегодня ночью вернется.

Случайно переведя взгляд в зеркало заднего вида, я вдруг увидела на лице брата странную злобную гримасу, мгновенно сменившуюся равнодушием.

– Что-то не так? – высовываясь между спинок сидений, поинтересовалась я, но Семен покачал головой: