Кольцо князя-оборотня

– Долго еще? – Злость и обида вспыхнули с новой силой. В результате той проклятой игры Николаша остался в Петербурге, а ему, Федору, придется влачить жалкое существование на болотах. Несправедлив мир!

– Не, ваш сиясьва, – залопотал мужик, стягивая шапку с головы, – недалече ужо.

Абориген, чего с него взять. «Ваш сиясьва» – это, надо думать, «ваше сиятельство». Федор брезгливо поморщился, проводник казался ему живым воплощением болота – такой же серый, неухоженный, дремучий и счастливый в своей дремучести. А еще воняет, точно год не мылся. И Федору, последнему представителю древнего и славного рода Луковских, предстоит доживать свой век в окружении подобных существ?! А все Николаша с его картами да глупыми шуточками, что Амур удачливых любит, а Федор, выходит, неудачлив.

Ох и жалел же он потом о бесшабашной своей веселости, когда кредиторы объявились и пришлось выбирать между смертью и полным разорением. Тогда Федор всерьез о смерти подумывал, даже пистолет отцовский к виску приставлял, но убоялся. Жить захотелось немилосердно, вот и пришлось продать все, что на продажу годилось, одно это поместье, матушкиной теткой завещанное, осталось, да и то потому, что деньги за него совсем уж смешные предлагали.

Пригодилось старухино наследство. Чтобы в столице жить, деньги надобны, а если ты беден, то никому, невзирая на былые заслуги, не нужен. Федор первое время удивлялся, отчего ж все про него забыли, а как получил письмо от любезной Елизаветы Петровны, враз все на свои места встало.

Ох, Лизонька, ангел белокурый, Юнона, благородная Диана-охотница, ожившая мечта, которой Федор посвящал стихи, и даже о женитьбе подумывал… В письме своем в выражениях изысканно-вежливых, подобающих воспитанной девице, Елизавета Петровна просила боле не докучать ей вниманием.

Конь сочувственно всхрапнул, и Федор похлопал благородное животное по шее. Нерон да угодья на болотах – вот и все его состояние, и то Нерона Николаша «подарил» перед отъездом.

От мрачных мыслей графа отвлекло черное пятно, выплывшее из тумана. По мере приближения пятно росло, ширилось, пока не превратилось в темную лохматую стену леса.

– Что это, милейший? – Федор не знал, как следует обращаться к крестьянам, которые так отличались от привычной городской прислуги. Мужик вздрогнул и потянулся за шапкой – ох уж эти провинциальные привычки.

– Отвечай!

– Ведьмин лес! – Проводник согнулся в поклоне и едва не свалился с лошади. Коняшка у него была не чета Нерону – низенькая, грязная, с провисшей спиной и выпирающими ребрами, но шустрая. И болот не боялась, привыкла, видать.

– Сам вижу, что лес.

– Нехорошее место, ваш сиясьва! Ведьмино, как есть ведьмино! – Мужик перекрестился и веско добавил: – Гиблое!

Федор посмотрел на лес с интересом. Они подъехали достаточно близко, и черная стена распалась на сотни угрюмых высоченных елей с тяжелыми темно-зелеными лапами и хрупкими, утопающими в низких облаках верхушками. По спине пробежал холодок, от леса явственно тянуло злом, злом древним, сильным и знающим свою силу. Пожалуй, если ведьмы существуют, то данный лес – их вотчина. Нерон заржал, нервно, тоненько, испуганно, словно стригунок, впервые почуявший запах волка. Что это с ним? Федор на всякий случай подобрал поводья.

– Гиблое место! – настойчиво повторил мужик. – Ехать надобно, а то к темноте не поспеем.

Федор пришпорил Нерона и, только когда лес остался позади, вздохнул с облегчением. Действительно, гиблое место.

– А зверье там водится?

– Волки только, прям напасть, летом воют так, что скотина со страху дохнет, а случается, из лесу выходят и под самые хаты. Той зимой троих насмерть заели!

Что ж, по крайней мере, одно развлечение ему обеспечено.

– А травили волков?

– Так каждый год и стреляем, и ямы роем, да только без толку все.

– Это почему же?

– Вожак у них, ваш сиясьва, заговоренный. Волколак! По ночам он зверем лютым, до крови людской охочим, рыщет, а как запоют петухи, так он шкуру свою сбрасывает и человеком оборачивается.

– Любопытно. – Против ожидания история, рассказанная проводником, не напугала, а развеселила. Это ж надо было такое придумать – оборотень, человек-волк, только дремучая, увязшая в глупых поверьях чернь способна верить в подобные сказки. И Федор хорош, лес ему странным показался, зло привиделось, и он еще считает себя образованным человеком. Решено, по первому же снегу Федор на волков облаву устроит. Мужик, по-своему расценив молчание барина, продолжил:

– Страшен волколак. Ростом с корову, и шерсть у него черная, точно сажа печная, глаза огнем горят, а во рту зубы в три ряда посажены. И не берут его ни нож, ни пуля, потому как зачарованный он, ведьминым словом защищенный ото всякой напасти.

– И чем же его убить?

Мужик почесал седую клочковатую бороду и важно промолвил:

– Надобно пули из серебра, в церкви освященного, отлить, да отчитать над нею «Отче наш» трижды по три раза.

– Чушь какая! – пробормотал Федор.

Внезапно, словно специально, чтобы разрушить хрупкое душевное равновесие заезжего аристократа, по-над равниной прокатился тоскливый вой. Серая шкура болота, заслышав его, вздрогнула и отозвалась низким утробным рыком, земля затряслась, а вместе с ней затряслись и деревца, и мертвый камыш, и люди. Вой нарастал, подобно катящемуся с горы снежному шару. Плач, словно проклятье, выворачивал душу наизнанку, и Федору вдруг показалось, что еще немного, и шар накроет их с головой, раздавит, точно докучливую мошкару, и не спрячешься, не убежишь, не улетишь… Луковский не сразу воспринял наступившую тишину. А сообразив, что непонятный и неприятный звук исчез, едва не расплакался от облегчения.

– Что это было?

Мужичок, нервно озираясь по сторонам, прошептал:

– Ведьмин рог. Зовет его…

– Кого?

– Волколака. Всякий раз, как ведьма в свой рог подует, болото трясется, а стая на охоту выходит. Спешить надобно, пока не стемнело.

– Ну так показывай дорогу! – заорал Федор, проклиная и ведьму, и оборотня, и не в меру говорливого крестьянина, и Николашу с картами, и свой собственный глубинный страх, который заставляет нестись вперед по узкой тропе, прижимаясь к мокрой от пота и пены лошадиной шее.

До темноты. Откуда-то Луковский знал, что добраться до поместья нужно до наступления темноты, иначе…

Успели.

За высокой, в два человеческих роста, оградой Федор позволил себе перевести дух и оглядеться. Небо догорало закатом, туман, поднявшийся с болота, казался неестественно белым и липким, он вползал во двор вместе с темнотой и вонью.

Определенно, жить здесь невозможно. Дом возвышался мрачной каменной горой, холодной и неуютной, как ноябрь, как сами Урганские топи…

– Приехали, стало быть.

Федор обернулся. Глупо, должно быть, он выглядит, стоит посередь двора, точно провинциал на Петербургском вокзале.

– Давайте знакомиться, я Алексей, а вы, должно быть, Федор Андреевич Луковский, наш долгожданный наследник. Долго же вы к нам добирались.

Из-за тумана и темноты Алексей представлялся некой смутной фигурой.

– Что, недосуг было?

– Недосуг, – сознался Федор.

– Ну, что ж вы посреди двора стоите, – хохотнул Алексей, – точно не у себя дома. Проходите уж, коли приехали.

Ага, знать бы куда идти.

– Прошу. – Фигура махнула рукой в туман. – А мы уж, честно говоря, и не думали. К нам если кто и приезжает, то рано, чтобы до темноты успеть, сами понимаете, кому охота кормом для волков становиться.

– Так все серьезно? – Федор пробирался сквозь туман, который густел прямо на глазах.

– Куда уж боле, сами небось слышали…

– Ведьмин рог?

– Он самый. Препоганая, я вам скажу, штука. Завтра всенепременно жаловаться придут.

– На кого?

– На волков.

Туман вдруг разошелся, и Федор едва не упал, зацепившись ногой за ступеньку.

– Осторожно! – последовало запоздалое предупреждение. – У кого овец порежут, у кого корову, а бывало, что и человека…

Ступеньки в количестве пяти штук привели к двери, которую Алексей любезно распахнул перед новым хозяином. Похоже, о дворецких в этой глуши и не слышали.

– Прошу.

Дом встретил Федора теплом и блаженным полумраком. Свечей в зале было немного, похоже, нынешние обитатели пытались экономить. Похвальное стремление, особенно с учетом того, что у самого Федора за душой ни копейки.

– Нравится? – поинтересовался Алексей, Федор лишь пожал плечами. Прежде чем судить, следовало осмотреть весь дом. Здесь же сразу бросалась в глаза старая мебель, грубая, тяжелая, украшенная нелепой резьбой, и темный, не то от недостатка света, не то от времени и грязи, пол.

– Здесь, конечно, не столица… – Алексей рассматривал нового хозяина с неприкрытым интересом. Такая откровенная наглость поставила Федора в тупик, этот тип либо не слышал о правилах хорошего тона, либо намеренно их игнорировал. Хотя, вероятно, здесь подобная манера поведения является нормой. Вообще, донельзя странная личность. Высокий, худой, но широкий в плечах, лицо костистое, с выпирающими треугольными скулами и глубоко запавшими глазами непонятного цвета.

– Ну, как, довольны? Матушка называет меня варваром. – Алексей усмехнулся, демонстрируя неровные, неестественно белые зубы.

– Никогда прежде не доводилось бывать на болотах. – Федор и сам не понял, извинялся он или оправдывался, но Алексей понимающе кивнул и заверил:

– Привыкнете со временем. Сначала хочется сбежать отсюда куда глаза глядят, лишь бы подальше, лишь бы не видеть, а потом… Куда бы ты ни поехал, где бы ни жил, а тянет вернуться. Топи умеют привязывать к себе. Поэтому мой вам совет, Федор Андреевич, уезжайте к себе, в столицы…

– Иначе что? – Луковский начал злиться, не для того он тащился в эту глушь, чтобы на следующий же день сбежать отсюда, поджав хвост. Он хозяин, и он не позволит собой командовать.

– Ничего. – Алексей перестал улыбаться. – Позвольте проводить вас в залу, там небось уже все собрались. Кстати, вы к нам налегке или багаж позже прибудет?

– Завтра.

– Понятно. Нам сюда.

– А наверху что?

Лестница с узкими, утопающими во мраке ступенями казалась бесконечной.

– Ваши покои, матушкины, Ядвиги и Элге. Слуги – еще выше, правда, их всего трое, но нам хватает. Часть комнат закрыта, в гости к нам особо не стремятся. – Алексей споро шагал по узкому темному коридору, и Федору, чтобы поспеть за ним, пришлось почти бежать. Нет, определенно, этот варвар ему не нравился.

– Сюда.

Луковский почти влетел в залу, получилось смешно и некрасиво, а чертов дикарь даже не позволил дух перевести.

– Матушка, сестры, позвольте представить, Луковский Федор Андреевич. Федор Андреевич, это моя любимая матушка, Эльжбета Францевна. – Седовласая дама в желтом, уже давно вышедшем из моды наряде дружелюбно улыбнулась, протягивая Федору руку. Руку Федор поцеловал, пускай видят, что он, несмотря на недавнее недоразумение, человек цивилизованный.

– Это Ядвига и Элге.

Девушки присели в реверансе, а Федор почувствовал себя полным идиотом. Приехал поздно и явился знакомиться, не потрудившись сменить костюм, от него, должно быть, воняет болотной сыростью и конским потом… Затянувшееся молчание делало ситуацию еще более неловкой. Следовало бы откланяться и, извинившись за доставленные неудобства, проследовать в свои покои, но беда в том, что Федор совершенно не представлял, где они.

– Рады видеть вас. – Голос у Эльжбеты Францевны оказался мягким и приятным.

– О, мы и надеяться не смели, что вы все-таки при-едете! – подхватила светловолосая девица в голубом наряде. Ядвига или Элге? Какие странные имена. А она хороша, очаровательно наивна, словно полевой цветок, у второй же волосы черны, точно Неронова шкура, и кожа смугла, как у цыганки. Совершенно на сестру не похожа. Так кто из них Ядвига, а кто Элге?

– Вы, должно быть, устали с дороги? Удивительно, как вы вообще решились ехать через топи в столь поздний час. – Эльжбета Францевна укоризненно покачала головой, точно сожалела о неразумном поведении нового хозяина дома. – Элге, девочка моя, вели подавать ужин.

Черноволосая поспешно выскользнула из комнаты, значит, она и есть Элге. А имя ей подходит, чувствуется в нем нечто злое, темное.

– Мы, как получили ваше письмо, обрадовались! – защебетала Ядвига. – Но Алексей сказал, что сегодня вы уже точно не приедете, потому как поздно и Ведьмин рог трубил, а вы все-таки приехали. Вы такой храбрый?

Скорее глупый, подумал Федор, но разочаровывать золотоволосую прелестницу не стал, лишь извинился за то, что не имеет возможности переодеться в костюм, более подходящий к ужину в столь изысканной компании. Багаж прибудет только завтра, а сегодня, увы…

Дамы объяснения приняли, а Алексей лишь презрительно фыркнул. Дикарь и невежда.

Охотник

Ноябрь

Шантажист перезвонил, когда Егор почти потерял надежду. Он пытался набирать номер, записанный Аллочкой, но механический голос вежливо сообщал, что «аппарат абонента выключен». Служба охраны выяснила, что телефон зарегистрирован на старуху, которая и имени своего не помнит, не то что человека, воспользовавшегося ее паспортом. Егор с самого начала подозревал, что искать шантажиста по номеру телефона бесполезно, он даже испугался, что тип, узнав о попытках Альдова, разозлится и не перезвонит. Но тот был жаден и самоуверен и назначил встречу.

Сегодня.

В восемь часов вечера. По адресу улица Цветочная, дом сорок семь, квартира двадцать три. Егор прибыл на указанное место на полчаса раньше, прибыл без охраны, милиции и «вольных стрелков» – он не мог позволить себе рисковать здоровьем дочери. Взял с собой только пистолет, да и то скорее для уверенности. Потом, когда Юленька окажется дома, Альдов подумает, как рассчитаться с похитителями.

На улице Цветочной цветы не росли, зато тянулись к небу серые скалы домов с мутными, точно глаза алкоголика, окнами и щербатыми ступенями. Двадцать третья квартира находилась на третьем этаже. Удивительно, но в подъезде было почти чисто, окурки и сплющенная в лепешку банка не в счет. Егор минут пять топтался перед дверью. Странно, ехал сюда с мыслью ворваться и вытрясти душу из подонка, посмевшего угрожать его дочери, а приехал, и запал ярости куда-то исчез. Зато появился страх – а вдруг обманут? Ладно, деньги, деньги – пустяк, он еще заработает, но Юленька…

Звонок разразился соловьиной трелью, и дверь открылась. Его ждали, несмотря на то, что Альдов при-ехал раньше, его все равно ждали.

– Егор Мстиславович?

– Я. – Егор с удивлением рассматривал хозяина квартиры, тот не внушал опасений, скорее наоборот, человечек выглядел почти забавно – мелковатый, жирноватый, с блеклыми волосами и ранней лысиной.

– А я Андрей. – Мужичок посторонился. – Вы заходите, не стесняйтесь, только разуйтесь, пожалуйста.

Егор разулся, а заодно и огляделся. Интересная квартира, глаза говорят одно, а инстинкты другое. Чистый ковер, косметика перед зеркалом, женская туфелька, забытая под табуретом, рукав куртки, придавленный дверцей шкафа, – словно молчаливые свидетели жизни, этакий своеобразный след хозяйки, которая отлучилась по некой своей, чисто женской надобности, но обязательно вернется. И вместе с тем пахло запустением. Егор сам не мог понять, откуда возникло устойчивое чувство заброшенности, он просто понял, что неизвестная женщина уехала надолго. Возможно, она вообще не знает ни про Егора, ни про Юльку, ни про толстого мужика, угрожавшего Альдову окончательной потерей дочери.

– Ну, Егор Мстиславович, что вы там застряли. Небось высматриваете, вынюхиваете… Бесполезно. Смею вас заверить, совершенно бесполезно. Данное помещение ровным счетом не имеет никакого отношения к вашей дочери. Дубленочку, кстати, тоже снимите. Надеюсь, у вас хватило ума не тащить с собой оружие? Я проверю! – предупредил Андрей, демонстрируя портативный металлоискатель. Егор пожал плечами. Пускай толстяк делает что хочет – проверяет, перепроверяет, обыскивает, лишь бы Юльку вернул. Пистолет, захваченный просто на всякий случай, Альдов сам положил на стол в прихожей. Андрей довольно кивнул.

– Ну, теперь и поговорить можно. Приятно иметь дело с умным человеком. Итак, Егор Мстиславович, вы думали над моим вопросом?

– Каким? – Альдова не отпускало ощущение нереальности происходящего. Это из-за комнаты, решил он, если в коридоре еще теплились следы чужой жизни, то комната была давно и непоправимо мертва. Здесь все было не так: сухие цветы в ярких горшочках, плотные шторы – молчаливые стражи сумрака, медвежонок, одинокий и потерянный, мужская рубашка на спинке кресла… И Андрей, с задумчивым видом грызущий сигарету. Бросает курить, решил Егор. Он тоже когда-то так пытался – держать во рту, но не зажигать.

– Да вы садитесь. – Толстяк широким жестом обвел комнату. – Итак, что вы надумали?

– Я дам столько, сколько скажете.

– А если я попрошу все?

– Как все? – Альдов сперва решил, что этот урод шутит, но тот спрашивал совершенно серьезно.

– Все – это значит все. Квартира, точнее, квартиры, дача, авто, фирма.

– Зачем вам все?

– А зачем вам дочь?

– А как же я… – К такому повороту Егор был не готов.

Андрей усмехнулся.

– Ну, в принципе, вы можете встать и уйти. Я не стану вас задерживать и в чем-то убеждать, вы – здоровый молодой мужчина, заведете себе других детей… А фирма – она ведь одна, родная, единственная, кровью и потом построенная…

Этот ублюдок читал мысли, он вторил мерзкому голоску, который уговаривал Альдова не спешить. Не нужно отдавать все, нужно схватить подонка за горло и вытрясти информацию. Это же просто. И бесплатно. И избавит от необходимости выбирать. Зачем выбирать, когда можно получить все?

– Ну, так как, Егор Мстиславович? Мне передать Юле, что фирма для вас дороже дочери?

– Я согласен. – Не дороже. Ничто не может быть важнее Юленьки, и, если нужно отдать все, он отдаст. Андрей кое в чем прав – Альдов в самом деле молодой и сильный, он создаст другую фирму. И купит другую квартиру. Ему будет за кого сражаться. – Вы подготовили бумаги? Думаю, подготовили. Давайте. Я подпишу.

– Бумаги, бумаги, бумаги… Вы только и думаете что о бумагах. Впрочем, не стану врать, ибо ложь – это грех, я действительно их подготовил… Вижу, у вас вопрос имеется?

– Вы не боитесь, что я вас потом найду?

Андрей перестал улыбаться и сразу растерял половину фальшивой доброты.

– Я? Нет, не боюсь. Все в руках Божьих. Кроме того, господин Альдов, вам, чтобы отыскать нас, придется приложить немало усилий, а вот нам, чтобы найти вас… – он выразительно замолчал. Понятно. Намекает, что если Егор начнет копать, то Юлька исчезнет во второй раз и навсегда.

– Я понял.

– Великолепно! Я уже говорил, что приятно иметь дело с разумным человеком? Говорил. Ну, повторюсь, невелика беда. Вот бумаги – можете убедиться, все оформлено по закону, не хватает сущего пустяка – вашей подписи.

Альдов бумаги прочел просто по привычке – он всегда читал документы, прежде чем их подписывать. Действительно, все в полном порядке, законно и красиво: один росчерк пера – и ООО «Агидель» переходит в собственность ОАО «Корсунь-инвест», еще один – и благотворительное общество «Роза милосердия» получает в дар трехкомнатную квартиру в Санкт-Петербурге, двухкомнатную в Екатеринбурге и пятикомнатную в Москве. Они действительно хотели все.

– Что ж вы, Егор Мстиславович, никак передумали?

– Нет. – Альдов подписал бумаги той самой ручкой, которой подписал и самый первый серьезный контракт. Десять лет прошло. Или одиннадцать, а он все таскает ее с собой. Подумав, Егор положил ручку на бумаги – пускай действительно будет все.

Ведьма

Сентябрь

– Город – суть вместилище пороков. – Андрей смотрел в окно.

Я знала, что там, за грязным стеклом, живет своей собственной жизнью город, шумный, своевольный и жестокий, похожий на стареющую куртизанку, которая с помощью белил, румян и искусственного полумрака пытается обмануть время.

Теперь мы встречались у меня. Андрей, надо отдать ему должное, словно не замечал, что с квартирой что-то не так. Он вытаскивал меня из могилы потихоньку, день за днем, час за часом, он говорил о Боге, о людях, о грехах и Царстве Покоя, где меня ждут. Постепенно я не только привыкла к его постоянному присутствию, но уже и не могла обходиться без этих бесед.

– Даже доныне терпим голод, и жажду, и наготу, и побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками[3]. Придет время, и каждому из нас Господь задаст один-единственный вопрос: «А что ты сделал, чтобы заслужить Царствие мое?» Вот, Анастасия, что ты сделала, дабы заслужить милость небес?

Молчу.

– Сейчас ты думаешь, что Господь не сделал ничего такого, за что ты должна быть ему благодарна. Я прав?

Конечно, он прав. Каким-то непостижимым образом Андрей читал мои мысли. Значит, я должна любить Бога, а Он, извечный и всемогущий, разве Он меня любит?

– Подобные вопросы – начало пути к Диаволу. Бог любит тебя. Меня. Каждого из нас. Любит уже потому, что ты появилась на этом свете, жила, радовалась. Разве за всю свою жизнь не было такого момента, когда тебе хотелось кричать и плакать от переполнявшего душу счастья? Разве эти минуты не суть доказательство любви Божьей?

– Но почему тогда… – Я прижала к себе Валюшкиного медвежонка, точно возвела плюшевую стену между собой и Андреем.

– Ради тебя, – ответил он.

– Мне больно.

– Боль очищает. Вспомни, как ты жила, в темноте, грехе и грязи, твоя душа умирала, и у Господа не было иного пути помочь тебе. Сейчас ты страдаешь, но слово Его уже отыскало путь к твоему сердцу, а значит, есть надежда, что после смерти ты вернешься к Нему. Вечное счастье стоит нескольких мгновений боли. Ибо сказано: если же рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и брось от себя: лучше тебе войти в жизнь без руки или без ноги, нежели с двумя руками и с двумя ногами быть ввержену в огонь вечный[4]! Горе твое подобно пламени очистительному… Есть ли у тебя еще родственники?

– Нет.

– Ни родителей, ни сестер, ни братьев?

– Нет.

– А у мужа твоего?

– Есть. Кажется. Где-то за границей. В Израиле. Он рассорился со своей семьей, когда отказался переезжать. Они даже на свадьбу не прилетели… А зачем ты о родственниках спрашиваешь?

– Просто удивляюсь, что не нашлось человека, способного поддержать тебя в горе твоем. Теперь понятно. Иудеи… Они заменили истину Божию ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца, Который благословен вовеки[5]… Значит, муж твой иудеем был?

Я кивнула, не в силах отвести взгляд от Андрея, чей гнев обрушился на меня, подобно урагану, что родился внезапно, внезапно ударил и столь же внезапно умер.

– Великий грех на тебе, Анастасья, – произнес мой спаситель, – нелегко будет заслужить прощение, кровь проклятая текла в жилах ребенка твоего, ибо для иудеев закрыто Царствие Божие. Ад – вот воздаяние за грехи прадедов, что в неверии своем распяли Сына Божьего.

– И что мне делать? – В тот момент я почти физически ощутила, как Небо отвергает душу моей Валеньки только потому, что Толик… Что я…

– Молиться. Душой и телом служить Господу – в этом твое спасение, в этом и предназначение – жизнью праведной заслужить спасение для дочери.

– Ты поможешь?

– Обязательно. – Андрей по-отечески обнял меня. – Мы все тебе поможем!

Охотник

Ноябрь

– Эй, мужик, просыпайся! Слышишь? – В бок ткнулось что-то твердое, Егор попытался отмахнуться, но не сумел поднять руку.

– Во нализался, – раздраженно пробормотал тот же голос. – Ну че, Колян, вызывай, не оставлять же его здесь. Нажрутся, скоты, а нам потом возись с ними…

Альдов хотел сказать, что с ним возиться не нужно, что его нужно оставить в покое, что голос может спокойно идти по своим делам, а Егор еще полежит немного и тоже пойдет. Куда? Он не помнил, но ему обязательно нужно было куда-то идти. Обязательно.

– А с виду приличный, – продолжал распрягаться голос, – вона какая дубленка дорогая. И ботинки тоже. Эй, просыпайся! Лежит тут, а жена, наверное, с ума сходит, вот моя Юлька, если задерживаюсь…