Свидание с небесным покровителем

– Придется? – хмыкнул Базиль. – Да ты сам, поди, вызвался…

– Ну да, сам, – не стал спорить Смирнов. – Совмещу полезное с приятным! Но сначала труп доставлю на тот берег, ребят туда же отвезу, а уж потом в «Эдельвейс». Мне все равно туда надо. А так – и катер заодно верну, да еще и прокачусь с ветерком, молодость лихую вспомню! – И он, запрыгнув на борт, стал с интересом рассматривать приборную доску.

Пока Леха изучал устройство катера, Базиль заварил чай и прикидывал, что делать дальше. Варианта было три. Первый: остаться на острове и вернуться к рыбной ловле. Второй: прокатиться вместе со Смирновым до «Эдельвейса» на катере. И третий: отправиться по реке на своей резиновой лодке, чтобы поискать место, где человек в плащ-палатке причалил к берегу. Перебрав в уме все эти варианты и сделав вывод, что лучшим будет – начальный, а промежуточный – приемлемым, Базиль все же остановился на последнем.

– Леха, чай готов! – крикнул он Смирнову. – Зови ребят, пусть тоже попьют!

– Они не будут, – ответил за судмедэксперта и фотографа Леха. – Ротшильд в антисанитарных условиях пищу не употребляет. Он предпочитает по соседству с покойничком ее вкушать. Сидит сейчас в каюте, чаи гоняет – там и чайник, и заварка есть…

– А фотограф где?

– Зарубин убежал лягушек фотографировать. У него своя страничка в Интернете, он там свои работы выкладывает…

Про Интернет Базиль не знал практически ничего, поэтому, как там можно выложить работы, представить не мог. Он отлично разбирался в технике. Сам ее чинил. Если надо, и собирал (из старых запчастей), но вот компьютеры так и остались для него загадочными ящиками, к которым не знаешь, с какой стороны подойти. Митя, к слову сказать, в этом пошел в отца. Единственное, на что он был способен, так это набрать в «Ворде» отчет. А вот Марго с компьютерами легко управлялась. Даже могла сама почистить диск от вирусов или систему переустановить, что вызывало у Митрофана и его отца чувство глубокого уважения и легкой зависти.

– Чаек знатный, – похвалил Леха приготовленный Базилем напиток. – Спасибо… – Он поставил опустевшую кружку. – Теперь лаврушечки хотел бы попросить, да собираться будем…

– Секунду! – Базиль порылся в пакете с провиантом и отыскал пачку лаврового листа. – Бери все, если хочешь, у меня еще есть…

– Да куда мне всю? – Леха достал один листик и сунул его в рот. – А вы чем займетесь?

– А я порыбачу немного… С лодки. На удочку.

– Неугомонный вы, Василь Дмитрич, – восхитился Леха. – Все утро туда-сюда нас возили, и опять в лодку! Отдохнули бы…

– На том свете отдохну, – отмахнулся Базиль. Затем поднялся с корточек и стал готовить снасти. Удочку все равно надо было взять. Хотя бы для отвода глаз.

Габриель

За приездом милиции Габриель наблюдал из окна столовой. Он видел, как к корпусу подкатил «уазик» и из него выбрались двое: высокий полноватый мужчина и мускулистый черноволосый паренек. Какой-нибудь следователь да младший опер. «Всего двое, отлично! – подумал он. – Значит, все путем. У милиции нет сомнений в том, что покойный совершил самоубийство, а не умер насильственной смертью…»

Габриель хотел продолжить наблюдение за прибывшей в «Эдельвейс» парочкой, но тут его отвлекла одна из официанток, и он был вынужден оторвать взгляд от окна. Перекинувшись с ней парой фраз, Габриель уже собрался вернуться к прерванному занятию, как услышал знакомый дискант и обернулся на голос.

– Вы в курсах, че случилось? Нет? Да вы че, тут такое… – разорялся прыщавый студент, стоя у входа в обеденный зал и обращаясь к кучке отдыхающих, намеревавшихся пройти к своим столикам. – Чувак один вены себе вскрыл! Прикиньте? Вот так взял и ушел из этой поганой жизни…

Люди смотрели на него с недоумением. Им было непонятно, почему парня охватило такое радостное возбуждение. По всеобщему мнению, сообщать такую трагическую новость надо было совсем другим тоном. Но паренек продолжал захлебываться эмоциями и все твердил одно: «Ну, молодец чувак! Уважаю!»

«Спасибо тебе, крысенок, – мысленно усмехнулся Габриель. – Твоя теперешняя реакция будет лучшим доказательством твоего добровольного ухода из жизни… И уйдешь ты, милый мой, совсем скоро… – Он засунул руку в карман и нащупал овальную таблеточку, которая должна, кроме веревки и мыла, помочь ему в этом деле. – Так что поганая жизнь тебе надоесть не успеет… Чувак!»

Паренек все разорялся, но долго слушать его визгливый голос Габриель не мог, поэтому отключил сознание, а вместе с ним и все органы чувств, и погрузился в безмятежность. Это был его большой талант – уметь «выключаться». Габриель мог часами сидеть ни о чем не думая, не двигаясь, не видя, не слыша, не обоняя, но готовый в любой момент «ожить» и начать функционировать. Как какой-нибудь компьютер, поставленный в режим ожидания. Не во все периоды жизни у него это получалось, но в последние годы он легко очищал свое сознание. А уж в детстве ему это удавалось без усилий…

Город, из которого был родом Габриель, находился в Западной Украине. Он был небольшим, старинным и отдаленным от остальных населенных пунктов. Основной его достопримечательностью была древняя крепость. Во время войны в ней располагался штаб абвера, и в ее огромных сырых подвалах содержались сотни заключенных. Казнили их во дворе, а хоронили на пустыре за монастырскими стенами. Вырывали огромную яму и сваливали в нее трупы. Когда яма заполнялась, ее закапывали, а заключенных гнали рыть другую.

Земля в их городке была пропитана трупным ядом. А стервятников было столько же, сколько в других населенных пунктах галок или голубей. Весной, когда цвели фруктовые деревья, никому не приходило в голову восторгаться прекрасным зрелищем, потому что на всех ветках сидели эти мерзкие птицы.

Габриель рос очень болезненным и странным мальчиком. Родился он недоношенным, слабым, плохо реагирующим на внешние раздражители. Врачи сначала сомневались в его жизнеспособности, а чуть позже в полноценности. Но ребенка выходили, и он оказался вполне нормальным. Разве что немного отставал в развитии и очень плохо ел. А еще совсем не плакал.

Ходить Габриель начал в полтора года. Говорить в три. Но, научившись этим детским премудростям, в отличие от других ребятишек не носился как угорелый и не болтал без умолку. Как правило, он сидел на подоконнике и смотрел вдаль, а в разговоры вступал лишь в тех случаях, когда кивком головы или жестом нельзя было ничего объяснить. Эдакий маленький сфинкс: неподвижный и молчаливый. Оживал Габриель только тогда, когда отец приносил в дом забитых кур. Обезглавленные птицы, сваленные в углу кухни, вызывали у мальчика небывалый интерес. Он спрыгивал с подоконника и крутился возле них, трогая окровавленные шеи маленькими ручонками, и все спрашивал у отца, долго ли они умирали и было ли им больно.

Друзей у Габриеля не водилось. Он был абсолютно одиноким. Причем по своей воле. В детский садик он не ходил по причине слабого здоровья, так что с ровесниками общаться мог только вечерами, но вечерами он на улицу выходить боялся. А все из-за стервятников. Однажды мама, заметив, с каким интересом пятилетний Габриель наблюдает за тем, как переодевается его старшая сестра, взяла его за руку, отвела на пустырь и строго сказала: «Будешь пялиться, я тебя тут оставлю, чтобы стервятники выклевали тебе глаза!» Впечатлительный мальчик сразу же представил, как это произойдет, а потом – как он будет жить слепцом, и так испугался, что стервятник стал постоянным участником его кошмаров.

А вот сама крепость его совсем не пугала. Она его завораживала! Другие дети играли на развалинах, бесцеремонно выламывали камни из стен, писали на них матерные слова. Те, кто постарше, наведывались в крепость, чтобы, скрывшись от глаз взрослых, заняться сексом. Естественно, и игруны, и хулиганы, и малолетние любовники там же справляли нужду, разводили костры и мусорили. И только Габриель никогда не позволял себе ничего подобного. Когда он попадал на развалины (его приводила туда сестра: девушку заставляли сидеть с братом, а ей хотелось позаниматься сексом с кем-нибудь из парней), то находил укромное местечко, садился на прохладные камни и все ждал, когда же с ним заговорят души давно умерших узников…

Про души узников он часто слышал от матери. Она считала, что они живут в проклятом месте, поэтому часто молилась, чтобы скверна не прилипла к ней и ее детям. Часами она просиживала перед иконой, беззвучно шевеля губами и крестясь. Но все равно чувствовала, что ее молитвы не помогают. У дочери на уме один блуд, а что на уме у сына – одному богу известно… Или дьяволу! В городе, где сжили со свету такое огромное количество людей, балом точно правит сатана.

В школу Габриель пошел в восемь лет. Он отлично писал, читал и считал, однако учился слабо. Поведение у него также хромало. Хотя он не был ни хулиганом, ни непоседой, ни грубияном, но мог посредине урока подняться из-за парты и выйти из класса, не обращая внимания на окрики учителя. А еще он часто притаскивал в школу дохлых птиц или животных. Укладывал их на парту и рассматривал, что приводило в ужас и одноклассников, и педагогов.

Отучившись в восьмилетке, Габриель пошел работать. Отец устроил его к себе в коровник (он трудился там наладчиком дойных аппаратов, а сына взяли на должность скотника), рассудив, что из парня все равно толку не выйдет, а тут хоть деньги будет в дом приносить. Габриель отработал лето, но осенью вернулся в школу. За два месяца, проведенные на скотном дворе, парень твердо уяснил, что хочет для себя совсем другой жизни, а для этого нужно учиться. И учиться не просто хорошо, а блестяще, чтобы поступить в вуз какого-нибудь крупного, а главное, далекого-далекого города.

Желание уехать из «проклятого места» до того лета как-то не возникало. Габриель всю жизнь провел в родном городке и слабо представлял, каков мир за его пределами. Конечно, в журналах и по телевизору он видел другие места: и дальние страны, и близкие союзные республики; и столицы, и маленькие поселки. Там все было другое и казалось ненастоящим. Будто не документальные кадры смотришь, а постановочное кино. И вот когда Габриель проработал в коровнике месяц, отец «выбил» для сына бесплатную путевку в Киев. Парень не очень-то хотел куда-то ехать, исторические и культурные ценности украинской столицы его не прельщали, но из дома вырваться хотя бы на пять дней мечтал давно. И дело было в матери. С возрастом она стала невыносимой, а ее религиозность маниакальной. Если кто-то из домашних поступал непотребно, она принималась вразумлять грешника не словами, а делом. Сколько раз она кидалась на подвыпившего отца! А дочь-блудницу запирала в погребе, чтобы не дать ей распутничать. Габриелю тоже доставалось. Хотя за ним явных грехов не водилось, мать видела в его скрытности, молчаливости, странноватом поведении нечистые помыслы и, стоило ему погрузиться в привычное задумчивое состояние, била его по лицу.

В общем, Габриель поехал. На автобусе до районного центра, потом электричкой до областного, а там – поездом до столицы. Едва сев в него, уставший Габриель уснул, проснулся уже в Киеве. Разбуженный попутчиком, открыл глаза, выглянул в окно и…

Глазам не поверил. Высокие, необыкновенной красоты здания, мосты, храмы, лабиринты улиц, потоки машин, толпы людей, сочная зелень обширных скверов… И на деревьях ни одного стервятника! Ну просто другой мир! Другой, но настоящий…

Четыре дня пролетели как один миг. Габриель наслаждался всем, а особенно походами по музеям. В нем проснулся интерес к истории, архитектуре, искусству. Это в «проклятом месте» его нечем было разбудить, одна достопримечательность – старая крепость, да и та разрушенная и загаженная, а тут куда ни глянь – исторические ценности, шедевры архитектуры, произведения искусства.

В родной городишко Габриель вернулся другим человеком. Никто, правда, этого не заметил, и желание парня вновь взяться за учебу расценили как придурь не вполне нормального человека. Да только ему было на это плевать.

За два года из троечника Габриель превратился в лучшего ученика и окончил школу с медалью. Но надо заметить, что блестяще он успевал только по гуманитарным наукам, а пятерки по точным ему ставили скорее за усидчивость. Получив аттестат и корочку золотого медалиста, Габриель начал готовиться к поступлению в институт. Отец не мог нарадоваться, он всегда мечтал, чтоб кто-нибудь из его детей получил высшее образование и стал, к примеру, агрономом. А лучше врачом. Однако Габриель его разочаровал, он выбрал совершенно неподходящую специальность, а именно: искусствоведение (врачом Габриель стать не отказался бы, а лучше патологоанатомом, но он понимал, что ни за что не сдаст математику). Отец недоумевал: зачем мужчине иметь диплом искусствоведа? Куда он с ним устроится по окончании вуза? В музей, что ли? Так в их городке таковых не имеется…

Тогда отец Габриеля еще не знал, что его сын не вернется на свою малую родину. Более того, он даже не приедет навестить своих родных. И писем им писать не будет. И не узнает, что его мать в порыве религиозной экзальтации забьет блудницу-дочь до смерти, отца доведет этим до сердечного приступа, а сама закончит свои дни в сумасшедшем доме…

Марго

Распрощавшись с мужем, Марго вернулась в бунгало, включила телевизор и прилегла на диван. Вообще-то она дала себе зарок сразу после еды не принимать горизонтального положения (врач-гинеколог ругал ее за стремительный набор веса и велел худеть), но постоянно его нарушала. Дома еще как-то держалась, находя себе занятия: посуду помыть, пыль протереть, Митины вещи аккуратно сложить, но в «Эдельвейсе» все бытовые проблемы решались без ее участия, и Марго разленилась. И главное, как быстро – за какие-то сутки!

По телевизору шел фильм «Забытая мелодия для флейты». Марго любила его и с удовольствием стала смотреть. Однако не прошло и пятнадцати минут, как ее сморило. Марго выронила пульт, засунула ладони под подушку и погрузилась в сон.

Прошло два часа. Марго просмотрела много интересных снов, а пробудилась от какого-то неприятного ощущения. Открыв глаза, она не сразу поняла, что именно не так, пока не почувствовала зуд в затылке. Причем зудело будто изнутри, и от этого было не по себе. Марго почесала затылок. Затем повернулась с боку на спину и потерлась головой о подушку. Зуд не проходил. Прислушавшись к своим ощущениям, Марго поняла, что уже испытывала такое раньше. Когда она была карлицей, то являлась объектом пристального людского внимания. На нее пялились на улице, в магазинах, в транспорте (пока она не купила свою первую машину, вынуждена была ездить на автобусах и трамваях), и эти взгляды Марго ощущала затылком…

Как сейчас!

Резко обернувшись, Марго посмотрела в окно. Шторы на нем были задернуты, но не до конца, и она увидела ветку росшего за окном декоративного шиповника. Ветка качалась. Но не от ветра, как хотелось бы думать, а от того, что секунду назад ее задел тот, кто стоял у окна и сверлил спящую девушку взглядом…

«Как пить дать Макс, – раздраженно подумала Марго. – Зря я не дала ему твердый отпор! Надо было сказать открытым текстом, что со мной ему ловить нечего…»

Марго поднялась с дивана, подошла к окну, отдернула штору, выглянула на улицу. Никого! Распахнув створки, Марго высунулась из окна по пояс. Но и теперь не увидела ни одной живой души. Макс (точно Макс, больше некому!), наверное, успел ретироваться.

Захлопнув окно, Марго пошла в ванную, умылась. Затем сменила помявшиеся блузку и брюки на спортивный костюм. А оставшееся время до обеда гладила жеваные вещи, решив побыть в вертикальном положении хотя бы с трехчасовым опозданием.

Закончив, Марго вновь переоделась и отправилась в столовую.

Она только вошла в обеденный зал и не успела еще даже найти глазами свой столик, как на нее налетела Катерина, схватила за руку и свистящим шепотом выдала:

– Петя повесился!

Смысл фразы до Марго дошел не сразу. В первые секунды она не могла понять, о ком речь, а когда поняла, то еще какое-то время соображала, что именно случилось с юношей. Наконец Марго стало ясно, что он повесился, и это привело ее в ужас.

– Как? Когда? Зачем? – почти прокричала она.

– Как, как? Просто… На веревке, что натянута на балконе. Снял ее, привязал к кронштейну для портьер, сделал петлю и…

Слова иссякли, и Катя, испустив тяжкий вздох, замолчала.

– Какой ужас, – проговорила Марго. – Просто в голове не укладывается: за завтраком еще жив был, а теперь его уже нет…

– Сразу после завтрака, судя по всему, он и повесился, – сказала Катя.

– Неужто на него такое впечатление произвело известие о самоубийстве Сидорова?

– Скорее всего… Помните, что он кричал утром? «Уважаю того чувака, что осмелился…» Ну и так далее…

– Милицию вызвали?

– Да, сразу же, как его обнаружили…

– А кто обнаружил?

– Человек из обслуги.

– Горничная, наверное, – сделала предположение Марго.

– Нет, не горничная. То ли слесарь, то ли электрик. Пришел что-то чинить в его номер, а Петя на веревке болтается… – Она передернулась. – Я как раз по коридору шла… Гляжу, из Петиного номера просто-таки вываливается этот то ли слесарь, то ли электрик, лицо белое, глаза по пятаку… Я спрашиваю: что случилось? Думала, приступ у него или давление резко упало, а он – парень повесился!

– Вы в комнату не заходили?

– Боже меня упаси! – замахала руками Катя. – Я сразу побежала в наш номер, чтобы супругу рассказать о случившемся, а мужчина, что Петю обнаружил, кинулся к директору «Эдельвейса» – милицию вызывать…

– Кстати, где Сережа? – поинтересовалась Марго, привыкшая к тому, что супруги в столовую всегда приходят вместе.

– Никак его найти не могу! В номере его не оказалось, на причале тоже. Думала, в столовой найду, но и тут его нет… – Она выудила из кармана похожего на домашний халат сарафана мобильник последней модели и, нажав на одну из кнопок, поднесла трубку к уху. – Ну вот, опять «абонент, не абонент», – с досадой произнесла она, дав отбой. – И где он шляется?

– Тут я, – послышалось сбоку. Когда женщины синхронно повернулись на голос, то увидели запыхавшегося Сергея. – А телефон я, как всегда, зарядить забыл…

– Где ты был? – потребовала отчета Катя.

– В бильярдной, – ответил муж, направляясь к столику, на котором уже стояли холодные закуски. – А потом с Иваном разговаривал.

– С каким таким Иваном?

– Как с каким? С тем самым, который Петю в петле обнаружил…

– То ли слесарь, то электрик?

– Вообще-то он плотник. Пришел в номер починить шкаф – Петя еще вчера жаловался горничной на то, что дверца болтается на одной петле…

За разговором они проследовали к столику, расселись. Схватив с тарелки бутерброд с красной икрой и затолкав его в рот, Сергей продолжил:

– Иван мне рашшшкажал…

– Прожуй сначала, – наставительно сказала Катя. – А то ни черта не понятно, что ты говоришь…

Супруг послушно заработал челюстями, а когда пища была проглочена, заговорил, на сей раз внятно:

– Так вот, Иван мне рассказал, что мальчишка уже холодный был. Он подошел к нему, чтобы убедиться в том, что тот мертв, дотронулся до руки, а она ледяная…

Катя охнула и отложила надкушенный бутерброд.

– Ивану тоже не по себе стало… Поэтому он поспешил из номера убраться. Однако когда уходил, краем глаза заметил на тумбочке лист стандартного формата, на котором от руки было что-то написано…

– Он не прочитал что? – полюбопытствовала Катя.

– Я ж тебе говорю, не по себе Ивану стало, поспешил убраться…

– Это предсмертная записка была – факт!

– Скорее всего, – кивнул Сергей. – Иван сказал, что почерк подростковый был….

– Это как же он определил, интересно? Чем, скажите на милость, подростковый почерк от других отличается?

– Корявостью. Молодежь нынешняя от руки писать разучилась… Все на компьютере шлепает, вот навык и растеряла…

– Да этого плотника не Иваном назвать надо было, а Шерлоком, – фыркнула Катя.

– Может, Иван и не Холмс, а мужик не глупый… Вон, кстати, и он! – Сергей ткнул концом вилки в направлении арочного проема, ведущего в соседний зал (там обычно столовался обслуживающий персонал, только не в то время, когда отдыхающие, а позже). – Перекусить прибежал, пока милиция не подъехала…

Марго посмотрела в указанном направлении и увидела худощавого мужчину в униформе. У него были большие залысины, зато волосы на затылке Иван отрастил такой длины, что собирал их в хвост.

– Что за нелепая прическа, – не удержалась от комментария Катя. – В сорок лет и при такой плеши хвост носить…

– Да он из бывших металлистов, наверное, – предположил Сергей. – Постоянно с плеером ходит и тяжелый рок слушает.

Уши Ивана действительно закрывали огромные наушники допотопного кассетного плеера. С такими уже никто не ходит. Даже Базиль, игнорирующий большинство технических изобретений, и тот купил себе DVD-проигрыватель, чтобы не таскать на рыбалку кучу кассет, а брать всего пару дисков. Но Ивану, возможно, не хватало на такое приобретение денег. Зарплата у него наверняка была небольшая и, судя по одутловатому лицу, вся уходила на выпивку.

– Ну, что он алкаш, сразу видно, – точно прочитав мысли Марго, заявила Катя.

– Вот тут ты ошибаешься, – не согласился с ней супруг. – Иван сейчас не пьет. Здесь с этим строго, а он не хочет работу терять…

– Но когда-то пил?

– Когда-то пил. Но это давно было… Теперь же исключительно здоровый образ жизни ведет. Спортом занимается. Витамины принимает. Даже мяса не ест…

– Мяса, может, и не ест, а водку жрет точно, – не дала себя переубедить Катя. – А вообще хватит о нем, надоело! Тоже мне, знаменитость местного масштаба!

Марго также хотелось сменить тему. Причем кардинально, поскольку во время трапезы она предпочла бы разговаривать о чем-нибудь приятном. Например, о погоде. А что, чем не тема для беседы за столом? Тем более что дни стояли на удивление теплые и ясные, и этому хотелось бы сообща порадоваться…

– Ой, смотрите, – встрепенулся Сергей, – менты приехали!

– Те же, что утром, – заметила Катя, глянув через зал в фойе. – Я помню этого лысого бугая… Он у них главный!

Марго обернулась и увидела Митрофана, пересекшего фойе и ставшего в арочном проеме. Не было никаких сомнений, что он высматривает жену.

– Извините, я на минутку, – сказала Марго, вставая из-за стола.

И направилась к супругу. Тот, увидев ее, хмуро кивнул в сторону выхода из столовой и двинулся к нему. Марго последовала за ним.

Когда супруги Голушко оказались на улице, Митрофан сказал:

– Я понимаю, что тебе тут нравится. Знаю, что ты чувствуешь себя прекрасно. Догадываюсь, что в «Эдельвейсе» гораздо веселее, чем дома, и, уж конечно, кормят во сто крат лучше… – Он шумно выдохнул в усы. – Но, несмотря на все это, ты должна уехать!

– Опять начинаешь?

– Рита, у нас еще один труп!

То, что он назвал ее Ритой (а не Сусликом, Малышом, Маргариткой и, как последний вариант, Маргаритой Андреевной), говорило о высшей степени недовольства женой. Митрофан знал, что она терпеть не может, когда к ней так обращаются, и старался этого не делать. Но когда злился, Марго неизменно становилась Ритой или гражданкой Голушко.

– Еще один самоубийца, насколько я знаю, – спокойно сказала она. – Парень с неустойчивой психикой, на которого добровольный уход из жизни Сидорова произвел такое впечатление, что он решил последовать его примеру…

– Гражданка Голушко, не делайте поспешных выводов!

– А вы, гражданин Голушко, не давите на меня!

– Я давлю? Да я самый демократичный супруг в мире! Другой бы с тобой даже разговаривать не стал, взвалил на плечо, впихнул бы в машину и увез домой!

– Я б с таким ни дня не прожила, – парировала Марго. – Теперь займись, пожалуйста, своей работой, а я пойду доедать свой обед!

И она, развернувшись, зашагала к дверям столовой.

Митрофан

Митрофан беспомощно смотрел жене вслед и тяжко вздыхал. У Марго был отличный характер, очень уживчивый, и упрямилась она редко, но уж если упрямилась, то стояла на своем до конца. Когда такое случалось, Базиль любил повторять поговорку: «Хоть писай в глаза, все божья роса» – и с невесткой не связывался. А вот Митрофан не терял надежды на то, что здравый смысл победит и Марго признает свою неправоту…

Не стоит и говорить, что его надежды еще ни разу не оправдались.

– Митрофан Васильевич, – услышал Голушко голос стажера и, обернувшись на оклик, увидел и самого Славика, трусящего к столовой со стороны ворот. – Митрофан Васильевич, там ваш отец!

– Где? – не понял тот.

– На проходной. Он хочет попасть на территорию, а его не пускают! Сходили бы вы, попросили, чтоб разрешили ему пройти, а то меня охранники не слушают…

Митрофан беззвучно выругался. Мало ему с женой проблем, так еще отец пожаловал! И, главное, для чего? Что ему тут нужно? Нос свой совать куда не следует? Или сыну, проработавшему в органах двадцать лет, советы давать?