Джейн Эйр

Когда я шла наверх, чтобы взять папку и карандаши, меня увидела миссис Фейрфакс. Она находилась в комнате, створчатая дверь которой была приоткрыта.

– Я полагаю, ваши утренние занятия закончились, – сказала она, тем самым как бы приглашая меня зайти. Я зашла в комнату. Это было большое и солидное помещение с пурпурными креслами и занавесками, турецким ковром, отделанными под орех стенами, одним, но огромным окном с цветными стеклами, высоким потолком с богатой лепниной. Миссис Фейрфакс протирала вазы из пурпурного шпата.

– Как здесь прекрасно! – обведя глазами комнату, воскликнула я, не видевшая ничего даже наполовину похожего на это великолепие.

– Да. Это столовая. Я только что открыла тут окна, чтобы впустить сюда немного солнца и свежего воздуха. Вы знаете, в помещениях, где никто не живет, вечно такая сырость! Здесь рядом гостиная, так там – прямо как в подвале.

И она показала на широкую арку в стиле окна и с такими же занавесками. Сейчас они не свисали, а были подобраны кверху. Поднявшись по двум широким ступеням, я заглянула в гостиную, и моему неопытному глазу показалось, что я вступила в яркий сказочный мир, хотя это была просто-напросто гостиная с будуаром, где на полу лежали белые ковры, устланные, казалось, красивыми цветочными гирляндами. Потолки были украшены лепными виноградными гроздьями, и с ними контрастировали ярко – красные кушетки и оттоманки. Камин был выполнен из бледного паросского мрамора с орнаментом из рубинового богемского стекла. Между окон стояли огромные зеркала, повторявшие смешение снега и огня в этом зале.

– Ах, в каком порядке вы содержите эти комнаты, миссис Фейрфакс! – восхитилась я. – Никаких чехлов! Разве что прохладно тут, а так вполне можно подумать, что здесь каждый день бывают люди.

– Что вы, мисс Эйр! Хотя мистер Рочестер наезжает сюда редко, но всякий раз неожиданно, и, как я заметила, его раздражает, когда он видит все в чехлах или когда при нем начинают срочно приводить дом в жилой вид. Поэтому я сочла за лучшее держать комнаты в постоянной готовности.

– А мистер Рочестер – придирчивый, привередливый?

– Не то чтобы да, но это джентльмен, у него соответствующие вкусы и привычки, и он хочет, чтобы и дом содержали в соответствии с ними.

– Он вам нравится? Вообще его любят?

– Да-да! Их семейство всегда уважали в этих местах. Здесь куда ни посмотришь – почти вся земля с незапамятных времен принадлежала Рочестерам.

– А если оставить в стороне его землю, то сам по себе он вам нравится? Как человек, он может нравиться?

– У меня нет причин не любить его. Он землевладелец, но арендаторы считают его человеком справедливым и либеральным в отношениях с ними. Но он никогда долго и не жил среди них.

– А есть у него какие-то особенности? Какой у него, вкратце, характер?

– О, характер у него, По-моему, безукоризненный. Он человек несколько необычный: все-таки по миру поездил много, много повидал, я думаю. Смею сказать, это человек умный, хотя я никогда подолгу не разговаривала с ним.

– А в чем его необычность?

– Не знаю, трудно сказать… В глаза ничто не бросается, но это чувствуется, когда он говорит с вами. Невозможно сказать точно, шутит он или всерьез, доволен или наоборот. Его нельзя до конца понять. Я, по крайней мере, не понимаю. Но это обходится для меня безо всяких последствий. Нет, хозяин он хороший.

Это все, что я услышала от миссис Фейрфакс о нашем работодателе. Есть люди, которые неспособны определить в нескольких словах характер, схватить отличительные черты человека, предмета, явления. Эта добрая леди, очевидно, принадлежала к такому сорту людей. Мои вопросы озадачивали ее, но оставались безответными. В ее глазах мистер Рочестер был мистер Рочестер – и достаточно. Джентльмен, землевладелец – и ничего больше. Дальше ее ничто не интересовало, она и не пыталась узнавать и выяснять, и, очевидно, ее удивляло, что мне нужна была какая-то еще информация о ее хозяине.

После того как мы покинули гостиную, миссис Фейрфакс предложила мне осмотреть весь дом. Я ходила за ней вверх и вниз, и все время восхищалась красотой дома и порядком в нем. Большие комнаты со стороны фасада были особенно великолепны. Комнаты третьего этажа, хотя и низковатые и темные, были интересны налетом старины. Видно было, что мебель, когда-то стоявшая на нижних этажах, постепенно перемещалась сюда с изменением моды, так что слабый свет, проникавший сквозь узкие окна, освещал не застеленные остовы кроватей столетней давности, сундуки из дуба или орехового дерева, своими резными изображениями пальмовых листьев и голов херувимов напоминающие те, в которых евреи держат в синагогах свою Тору, ряды старинных стульев, узких, с высокими спинками, еще более старые стулья, на подушках которых была едва заметная вышивка, сделанная пальцами, два поколения назад превратившимися в прах. Все эти реликвии придавали третьему этажу дома вид хранилища прошлого, раки воспоминаний. Днем эта тишина, мрак, причудливость обстановки могли нравиться, но я ни за что не рискнула бы провести здесь хотя бы ночь – на этих широких и тяжелых кроватях. Некоторые стояли в альковах с дубовыми дверями, другие были занавешены старыми английскими тяжелыми гардинами с изображениями непонятных цветов и непонятных птиц, и непонятных человеческих существ, которые все вместе будут выглядеть совсем мрачно в бледном свете луны.

– А прислуга здесь спит? – спросила я.

– Нет. Живут они все в задней части дома, спать здесь никто не спал. Можно сказать, что если в Торнфилд-холле есть призрак, то он живет здесь.

– Значит, здесь нет призрака?

– Нет. По крайней мере, я о таковом не слышала, – с улыбкой ответила миссис Фейрфакс.

– А есть какие-нибудь легенды про духов, связанные с домом?

– Думаю, что нет. Но поговаривают, что Рочестеры были в свое время скорее буйным семейством, чем спокойным. Может, поэтому они теперь так мирно покоятся в своих могилах.

– Да, «после жизни огневой их крепок сон», – пробурчала я про себя. – А сейчас куда вы путь держите, миссис Фейрфакс? – спросила я, видя, что она уходит.

– На крышу. Не хотите ли посмотреть вид с крыши?

Я последовала за ней по очень узкой лестнице на чердак, а оттуда по приставной лестнице и через маленькую дверцу – на крышу. Теперь я очутилась на одном уровне с колонией грачей. Я оперлась на зубчатую ограду крыши и стала рассматривать окрестности. Парк при доме предстал предо мной, словно карта. Вот яркая бархатная трава, окружающая серый дом. Вон поляна такой же ширины, как и парк, по наружной границе отмеченная пунктиром из старых колючих деревьев. А вон сквозь гущу деревьев протоптана дорожка, покрытая мхом, который зеленее листвы деревьев. Дальше – церковь за воротами, дорога, спокойные холмы, и все это мирно отдыхает под солнцем пригожего осеннего дня. Еще дальше – горизонт, смыкающийся с ласковым лазурным небом, местами покрытым мраморно-жемчужными облаками. Ничего в этом пейзаже не было необычного, но все радовало глаз.

Я повернулась и стала спускаться с крыши на чердак, но глаза ничего не видели, и я ногой нащупывала ступеньки приставной лестницы. На чердаке казалось черным-черно после долгого и приятного созерцания залитых солнечным светом зеленых холмов, рощ и лугов, посреди которых расположился Торнфилд-холл.

Миссис Фейрфакс немного задержалась, поскольку запирала дверцу на крышу, а я почти на ощупь нашла выход с чердака и стала спускаться по узкой лестнице и снова оказалась в длинном коридоре, отделявшем комнаты третьего этажа, что выходили окнами на фасад, от комнат задней части дома. Коридор был узкий, низкий, темный, с единственным окном в дальнем конце и выглядел со своими двумя рядами черных низких дверей, которые все до единой были заперты, как коридор в каком-нибудь замке Синей Бороды.

И в то время как я медленно продвигалась по коридору, я услышала звук, какой меньше всего ожидала услышать в этом тихом месте. Это был смех, резанувший ухо. Смех странный – внятный, но неестественный и не от веселья. Я замерла на месте. Смех затих, но лишь на мгновенье, и тут же возобновился, еще громче: вначале это был хоть и хорошо слышный, но низкий и тихий, а затем перешел в громкий и высокий, да такой, который, казалось, проник и отдался эхом в каждом уголке этих необитаемых комнат.

– Миссис Фейрфакс! – крикнула я, услышав как раз, что она спускается по лестнице в коридор. – Вы слышали этот громкий смех? Кто это?

– Кто-то из прислуги, скорее всего, – ответила она. – Грейс Пул, наверно.

– А вы слышали? – снова спросила я.

– Да, хорошо слышала. Я ее часто слышу: она шьет в одной из этих комнат. Иногда к ней приходит Ли, и тогда, бывает, шуму хоть отбавляй.

Смех повторился, низкий и отрывистый, затем перешел в странное бормотание.

– Грейс! – крикнула миссис Фейрфакс.

По правде говоря, я и не ожидала, что какая-то Грейс откликнется. Такого ужасного, сверхъестественного смеха я никогда не слышала. Хорошо, что был ясный полдень, что эти взрывы жутковатого смеха не сопровождались больше никакими сверхъестественными явлениями, что обстановка не располагала к страхам, иначе меня точно охватил бы суеверный страх. Однако это событие показало мне, что я оказалась слишком легкомысленной, не ожидая от этого дома никаких хотя бы сюрпризов.

Дверь рядом со мной отворилась, и в ней показалась женщина лет от тридцати до сорока – крепкая, невысокая, с угловатой фигурой, рыжая, с грубыми чертами лица – внешность менее романтичную и более похожую на привидение трудно было бы придумать.

– Слишком много шума, Грейс – выговорила ей миссис Фейрфакс. – Помните, что вам говорили!

Грейс сделала книксен и исчезла за дверью.

– Мы наняли ее шить и помогать Ли по дому, – пояснила миссис Фейрфакс. – Она не безукоризненна, но свою работу делает вполне хорошо. Кстати, как у вас прошли утренние занятия?

Таким образом разговор перешел на Адель и продолжался до того самого момента, когда мы спустились ниже и оказались в более светлой и приятной обстановке. В холле к нам подбежала Адель.

– Мадам! – воскликнула она, обращаясь к нам обеим. – Обед уже подан. И я очень проголодалась.

Действительно, в комнате миссис Фейрфакс уже был накрыт для нас стол.

Глава XII

Первые дни моей жизни в Торнфилде обещали мне здесь безоблачную жизнь и работу, и более продолжительное знакомство с Торнфилдом и его обитателями не развеяло этих надежд. Миссис Фейрфакс оставалась такой же, какой она предстала передо мной с самого начала – уравновешенной, доброй, вполне образованной и умной женщиной. Моя ученица оказалась живым ребенком, довольно-таки избалованным, а потому несколько капризным, но поскольку она была всецело поручена моим заботам, и никто не мешал мне и никак не вмешивался в мои дела, то девочка скоро оставила свои капризы и стала послушной, и заниматься с нею было одно удовольствие. Она не отличалась особыми талантами, исключительными достоинствами нрава, своеобразием в проявлении чувств или вкуса, что ставило бы ее над обычными детьми, но не было у нее и серьезных недостатков, которые опускали бы ее ниже их уровня. Она заметно прибавляла в учебе, испытывала ко мне теплые, хотя, возможно, не очень глубокие чувства. И ее простота, живость и желание угодить мне вдохновляли меня на ответную привязанность, так что мы были весьма довольны друг другом.

Те, отмечу в скобках, кто с самым серьезным видом исповедует теории насчет ангельской природы детей и считают долгом наставника относиться к ребенку с пылом идолопоклонника, сочтут мой язык здесь холодноватым. Но я пишу не для того, чтобы пощекотать родительский эгоизм, вторить ханжам или поддерживать всякий вздор – я просто говорю правду. Я все душой заботилась о благе и успехах Адель и питала тихую любовь к этому маленькому существу, так же как испытывала горячую благодарность к миссис Фейрфакс за ее доброту, за удовольствие находиться в ее обществе, за ее тихое уважение ко мне, за ее открытую душу и ровный нрав.

Пусть ругают меня, кто хочет, а я добавлю, что временами, когда я одна гуляла по парку или подходила к воротам и смотрела на дорогу, или, если Адель играла с няней, а миссис Фейрфакс возилась с вареньем в кладовой, поднималась на три лестничных пролета, дальше по приставной лестнице на крышу и смотрела вдаль, поверх пустынных полей и холмов, на туманный горизонт, – то в такие моменты я мечтала о способности видеть дальше зрительной границы, взглядом достигать других миров, городов и мест, которые живут активной жизнью и о которых я слышала, но никогда их не видела, или желала получить больше практического опыта, чем тот, которым я обладала, и иметь общение с такими, как я, с другим множеством разных людей и характеров, отличных от тех, что были рядом со мной. Я высоко ценила все то хорошее, что было в миссис Фейрфакс и Адель, но верила в существование другой, более деятельной доброты. И то, во что я верила, я и хотела увидеть.

Кто же ругает меня? Многие, несомненно. Будут говорить, что на меня не угодишь. И ничего не смогу возразить. Неугомонность – часть моей натуры, иногда я не находила себе места из-за нее. И тогда я находила облегчение в том, что шла в коридор третьего этажа и ходила там взад-вперед, в тишине и одиночестве давая волю воображению, которое рисовало яркие и заманчивые картины, и сердце мое взволнованно колотилось, наполненное неясной тревогой и жаждой новой жизни, или внутренним слухом я внимала бесконечной повести, рожденной моим воображением и обильно уснащенная всякого рода драматическими событиями и чувствами, о которых я только мечтала, но в жизни была обойдена ими.

Зря говорят, что спокойная жизнь должна радовать человека. Нет, ему нужна деятельность, а если он не сможет найти себе поле деятельности, то он создаст его сам. Миллионы людей обречены на куда более тихую жизнь, чем моя, и миллионы людей тихо восстают против такой жизни. Никто не знает, сколько таких бунтов против обыденности жизни – о политических бунтах мы не говорим – зреют в толще жизни. Женщины считаются существами в общем спокойными. Но у них есть такие же чувства, как у мужчин. Им требуется деятельность для развития их способностей и поле деятельности, как и их собратьям – мужчинам. Они страдают от жестких ограничений и косности точно так же, как мужчины. Это лишь самые узколобые из привилегированного пола утверждают, что удел женщины – печь пудинги да вязать чулки, играть на пианино да вышивать сумочки. Глупо осуждать женщин или смеяться над ними, если они стараются сделать или познать больше, чем установлено для их пола давними традициями и привычками…

Будучи одна в коридоре, я нередко слышала смех Грейс Пул, и звонкий, и низкий, и размеренные «ха-ха-ха», тот смех, который так поразил меня, когда я его услышала в первый раз. Слышала я и ее нервное бормотание, оно показалось мне еще более странным, чем смех. Бывали дни, когда ее вообще не было слышно, но бывали и другие, когда я вообще затруднялась понять характер звуков. Иногда она попадалась мне на глаза – то она выносила из комнаты таз, то тарелки, то поднос, быстро спускалась в кухню и тут же возвращалась, и, как правило (пусть читатель-романтик простит мне эту голую правду), с кружкой портера. Ее внешность – грубые черты вечно мрачного лица, не на чем остановить взгляд, – сразу гасила всякое любопытство, взбудораженное во мне ее голосовыми упражнениями. Я пробовала вовлечь ее в беседу, но она оказалась не из разговорчивых: ее односложные ответы пресекали все мои попытки разговорить ее.

Другие обитатели дома, а именно: Джон и его жена, горничная Ли и няня-француженка Софи – были приятными людьми, но ничем не примечательными. С Софи я порой разговаривала на французском языке, иногда задавала вопросы о ее родине, но она была лишена описательного и повествовательного дара и, как правило, давала такие куцые и путаные ответы, что отбивала всякую охоту к расспросам.

Миновали октябрь, ноябрь и декабрь. Как-то в январе миссис Фейрфакс попросила меня дать Адель отдохнуть от уроков во второй половине дня, так как девочка простудилась. Адель с таким жаром поддержала ее просьбу, что я сразу вспомнила, какую радость доставляли мне в моем детстве неожиданные выходные. Я согласилась, сочтя за добро проявить сговорчивость. День выдался ясный, тихий, хотя и очень морозный. Я устала от долгого сидения в библиотеке, где провела все утро, к тому же миссис Фейрфакс написала письмо, и его нужно было отправить, так что я надела шляпку и накидку и вызвалась сходить на почту в Хэй. Плохо ли – пройтись в погожий зимний день пару миль. Адель удобно устроилась у камина комнаты миссис Фейрфакс в своем маленьком кресле, я дала ей ее лучшую восковую куклу, которую я хранила в шкафу завернутой в серебряную бумагу, и книжку для разнообразия и ушла, ответив поцелуем на ее «Скорее возвращайтесь, моя добрая и дорогая мадмуазель Жанет».

Земля затвердела от мороза, воздух был неподвижен, дорога пустынна. Вначале я двигалась быстро, но потом мне стало жарко, и я замедлила ход. Я не торопясь шла и радовалась хорошему дню и природе. Когда я проходила мимо церкви, колокол как раз отбил на колокольне три часа. Близились сумерки, и в их приближении, в низко скользящем вдоль горизонта бледном солнце заключалась особая прелесть этого часа. Торнфилд остался в миле от меня, я шла по аллее, которая летом была хороша своим шиповником по обеим ее сторонам, осенью – орехами и ежевикой, и даже сейчас кое-где проглядывали коралловые сокровища в виде ягод шиповника и барбариса. Но главная ее зимняя прелесть состояла в пустынности и не нарушаемой даже шелестом деревьев тишине. Легкий ветерок не производил здесь никакого шума, так как голые кусты боярышника или орешника оставались безмолвны, как белые истертые камни, которыми была вымощена середина тропы. Ни впереди, ни по сторонам, где простирались поля, не было видно ни людей, ни пасущегося скота, а маленькие коричневые птички, суетившиеся на ветках, напоминали одинокие побуревшие листочки, забывшие опасть.

Дорога в Хэй все время шла в гору. Дойдя до середины, я присела на ступеньку перехода через забор. Поплотнее закутавшись в накидку и спрятав руки в муфту, я не ощущала холода, хотя мороз стоял крепкий. Об этом говорил и лед на дороге: несколько дней назад случилась быстрая оттепель и через дорогу перехлестнула вода, которая теперь замерзла. С моего места мне был виден в долине Торнфилд – деревья и черный грачевник, но прежде всего в глаза бросался серый дом с зубчатой крышей. Я сидела и смотрела, пока, солнце, красное и чистое, не спряталось за деревья. Затем я повернула голову на восток.

Прямо на горке, куда мне предстояло подниматься, сидела восходящая луна. Она еще была бледна, но набирала яркость. Луна осматривала сверху Хэй, наполовину спрятавшийся в деревьях и из немногих своих труб посылавший в небо серые облачка дыма. До деревни было с милю, но в тишине я явственно различала звуки жизни в поселке. Моего уха достигало и журчание воды. Я не могла сказать, из какой долины и с какого расстояния, но вокруг поселка было множество холмов и, несомненно, достаточно речушек и ручьев проторили себе дорогу между ними, а в такой тихий вечер до слуха доносилось как журчание ближайших, так и шум отдаленных потоков.

И вдруг в эти далекие и чистые звуки ворвался, заглушив их, грубый шум тяжелого топота и лязга металла. Вот так на картине массивная скала или ствол и сучья мощного дуба, написанные темными красками на переднем плане, застят дальние лазурные горы, солнечный горизонт и разноцветные облака.

Шум шел с дороги. Я поняла, что это лошадь. Ее еще не было видно, но она точно приближалась. Я уже вставала со ступеньки, но, поскольку тропа была неширокой, снова села, чтобы дать дорогу лошади. В те дни я была молода, и среди прочего хлама в голове у меня хранилась куча всяких историй и сказок, услышанных в детской комнате, и, когда они вновь всплывали в памяти, юность придавала им живость и выразительность, которые не могло дать детство. И пока эта лошадь приближалась, а я ждала, что она вот – вот покажется в сумеречном свете, мне вспомнились некоторые сказки Бесси, где говорилось о живущем в Северной Англии духе по имени Гитраш. В виде лошади, мула или огромной собаки он появлялся на пустынных дорогах, и иногда на него наталкивались запоздалые путники – как вот я сейчас на эту лошадь.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

– Это моя гувернантка? – Да, конечно.