Бриллиантовая пуля

Николай Леонов, Алексей Макеев

Бриллиантовая пуля

Гуров телевидение не любил, да и телевизионщиков, за редким исключением, – тоже. Если у него выдавалась свободная минута, а случалось это очень редко, он предпочитал проводить ее в кресле с книгой, благо родители, уезжая на Украину, оставили библиотеку ему. Причем с книгой не электронной, а самой настоящей, с пожелтевшими от времени страницами, потрепанным коленкоровым переплетом и очень специфическим запахом. Так что телевизор Гуров смотрел только в силу крайней – понимай, служебной – необходимости. А вот слушать его Льву Ивановичу в последнее время невольно приходилось каждое утро.

Дело в том, что его жена Мария Строева, между прочим, народная артистка России, с некоторых пор взяла за правило вставать раньше его, а сам он поднимался в шесть часов утра. То ли заклятые подруги ей посоветовали, то ли начиталась модных нынче глянцевых журналов, пестрящих советами, как удержать мужа, но она решила, что Гуров ни в коем случае не должен видеть ее неприбранной, вот и встречала его по утрам на кухне не только завтраком, но и свежим макияжем вкупе с уложенной прической. И, сколько ни говорил ей Гуров, чтобы она не истязала себя, а лучше поспала лишний часок, а то и два, что он ее любит и непричесанной, и ненакрашенной, она продолжала издеваться над собой, а заодно и над ним, потому что, как входила в кухню, так тут же включала телевизор. И работал он вроде бы негромко, но его постоянное бубнение здорово действовало на нервы. Утренние, якобы развлекательные, передачи, перемежавшиеся новостными выпусками, никакого удовольствия Льву Ивановичу не доставляли, но он их вынужденно терпел – должна же получать Мария хоть какое-то удовольствие от своего идиотского подвижничества.

Вот и сегодня, занимаясь утренней гимнастикой, Гуров автоматически слушал телевизор, но вдруг насторожился, резко бросил отжиматься от пола и быстро вошел в кухню. Его настроение, и так далеко не лучезарное, испортилось еще больше, потому что диктор сообщил, что сегодня днем было совершено покушение на жизнь губернатора Новоленской области Михаила Михайловича Косолапова. Ну, днем – это по их местному времени. И находился сейчас губернатор в больнице, где был уже прооперирован, и его состояние оценивалось как критическое. От каких-либо прогнозов врачи воздерживались, что переводилось на русский язык однозначно: «надежд на выздоровление нет».

– Маша, а собери-ка ты мне сумку с учетом их погоды, – попросил Лев Иванович.

– Думаешь, без тебя не обойдется? – погрустнела она.

– Это вряд ли.

– Так я с некоторых пор постоянно держу ее наготове. Мне только теплые вещи туда доложить.

Лев Иванович пошел в ванную, и, пока стоял под душем, туда заглянула жена и сказала:

– Лева! Там Петр!

Генерал-майор Петр Николаевич Орлов был не только непосредственным начальником Гурова, но и его давним другом, так что можно было не церемониться.

– Маша! Скажи, что я ему перезвоню, – попросил Лев Иванович.

– Лева, ты не понял – он уже у нас, – объяснила Мария.

– Тогда он не «там», а здесь, – поправил ее Гуров, поняв, что «земля уже горит под ногами». – Скажи, что я сейчас выйду.

В авральном порядке приведя себя в порядок, он вышел из ванной и прошел в кухню, где, судя по голосам, и был Орлов.

– Я все правильно понял? – вместо приветствия спросил его Лев Иванович.

– Если ты слышал экстренное сообщение, то да, – кивнул тот.

– Надо посмотреть хоть, где это, – направился в зал Гуров, чтобы включить компьютер.

– Не стоит, я тебе и так могу сказать, что это Якутия.

– Ну, спасибо, Петр! – поклонился ему Лев Иванович.

– Кушай на здоровье, причем в буквальном смысле, – невозмутимо ответил Орлов и объяснил: – Времени у тебя только на чашку чая и бутерброд, а потом кое-куда поедем.

– Как я понимаю, не на работу, – ерническим тоном заметил Гуров.

– Потрясен твоей догадливостью. В темпе, Лева, в темпе! Начальство ждать не любит!

– Маша! Посмотри в Интернете, что там с Якутией, – крикнул в сторону зала Гуров и, наскоро сжевав бутерброд, запил его остывшим кофе из ее чашки.

Выйдя в зал, он увидел, что дорожная сумка уже стоит на столе, а рядом с ней высится гора из шерстяных носков, свитеров и прочих теплых вещей, включая даже пакет с новым термобельем, которое Маша совершенно непонятно зачем ему купила, но поскольку он никогда в жизни ничего подобного не носил, то оно так и валялось в шкафу.

– Лева, ты сам отбери, что тебе укладывать, – попросила, не оборачиваясь, сидевшая за компьютером жена.

– Только не это, – ткнул пальцем в сторону термобелья Гуров.

– Даже не думай! – решительно заявила Мария, поняв, что он имел в виду. – Между прочим, у них уже за тридцать, и обещают дальнейшее понижение температуры! Это у нас тут не декабрь, а не пойми что, а там – Сибирь! И морозы соответствующие!

– Ну, а носки шерстяные я как носить буду? Я же в них все равно в сапоги не влезу.

– В гостинице походишь, не думаю, что там будет очень уж тепло, – не унималась она. – И дубленку наденешь! Даже не спорь!

Дубленка Гурова добила. Неизвестно, чем руководствовалась Маша, покупая ее, но это чудо, а точнее, чудовище канадского производства, мало того, что было на отнюдь не маленького роста Льве Ивановиче по самые щиколотки, так еще и толщину имело такую, что он выглядел в ней, как вставший на задние лапы медведь-гризли. О том, чтобы водить в ней машину, и речи быть не могло, а пешком Гуров передвигался по Москве крайне редко, да и погода совсем не способствовала ее эксплуатации, вот и пылилась дубленка в шкафу.

– Маша права, – поддержал ее Орлов. – Климат там далеко не ласковый, так что не ерепенься, а то отморозишь себе все, что только возможно.

– Черт с вами! – сдаваясь, пробурчал Гуров.

– Да собирайся ты, в конце концов! Нас уже ждут! – поторопил его Петр.

– Ну, и где нас ждут? На работе? Или уже в аэропорту?

– Вам забронированы билеты на шестнадцатичасовой рейс на Якутск, а там пересядете на местный самолет. Вылет из Домодедова. Так что еще успеешь и за вещами заехать, и пообедать перед дорогой.

– Так с какого перепуга эта порка-гонка? – удивился Гуров.

– Рыбовод нас у себя дома ждет, – объяснил Петр.

А вот это уже что-то новенькое! Рыбовод, а в миру Андрей Сергеевич, был заместителем министра, и отношения у них с ним складывались не самые теплые, особенно у Орлова, потому что разносы он получал с завидной регулярностью, но и до Льва Ивановича доносились их отзвуки. А Рыбоводом они его называли за глаза потому, что тот не так давно завел у себя в кабинете очень большой аквариум с самыми разнообразными рыбками, за которыми трепетно ухаживал.

Гуров удивленно уставился на друга, и тот ему подтверждающе покивал:

– Именно так! Он меня с постели поднял. Причем я в отличие от тебя даже бутерброд слопать не успел. А вот подробности, как говорится, письмом.

– Значит, прижало его под самое под не могу, – хмыкнул Гуров. – Ну, а ты по нисходящей уже за нас взялся!

– Скажи спасибо, что хоть немного поспать тебе дал, Стаса-то я еще раньше разбудил и взбодрил, – обиженно заявил Орлов и усмехнулся: – Ну, куда же вы друг без друга?

– И где он?

– Вот он-то как раз и будет тебя в аэропорту ждать, а пока на дачу за тулупом поехал.

Станислав Васильевич Крячко был, как и Гуров, полковником-важняком и их третьим другом, стаж этой дружбы исчислялся не одним десятком лет.

В коридоре Мария сунула им наспех сделанные бутерброды и сказала:

– Левушка! Я тебе сумку соберу, но только очень прошу ничего из нее не выкладывать.

– Да уж понял я, что ты мне туда положишь.

– У меня днем репетиция, а вечером спектакль, так что давай сейчас попрощаемся. К Новому году хотя бы вернешься?

– Да если бы я это сам знал! – пожал плечами Лев Иванович.

В результате этих препирательств-прощаний вышли они из дома довольно скоро. Дорога много времени не заняла, и, к удивлению Гурова, оказалось, что Рыбовод жил в самом обыкновенном доме в районе Новых Черемушек. Лет двадцать, а то и больше, назад он, несомненно, относился к категории элитных, но теперь, на фоне новостроек, таковым уже не являлся. Открыл им сам хозяин, причем в тренировочном костюме, и с ходу предложил:

– Пойдемте на кухню.

Там хозяйничала, судя по возрасту, его жена, причем зареванная до такой степени, что лицо опухло, а от глаз остались только щелочки.

– Ну, хватит уже, Лиза, – попросил ее Рыбовод. – Бог даст, обойдется!

– Вы садитесь и покушайте, – рыдающим голосом предложила она гостям. – Андрей же вас спозаранок поднял, наверное, и кофе даже попить не дал. Я тут наспех кое-что скулемала, так что не обессудьте. Вы уж его извините – горе у нас!

– Ну, все, Лиза! Иди! Дай нам поговорить! – выпроводил ее муж, и она, хлюпая носом, ушла.

– Садитесь и не стесняйтесь, – показал им на накрытый стол Рыбовод, – а я пока объясню, что к чему.

– А вы? – удивился Орлов. – Разве вы с нами не поедите? А то неудобно как-то получается!

– А мне, Петр Николаевич, кусок в горло не лезет! – Хозяин дома отошел к окну и, приоткрыв его, закурил, выпуская дым на улицу. – Так что ешьте и не обращайте на меня внимания, а если какие вопросы появятся, то спрашивайте.

Орлов с Гуровым присели к столу, на котором никаких разносолов не наблюдалось, а были обыкновенные оладушки, а в отдельных вазочках лежали мед и сметана.

– Вы мед берите, он дикий, сибирский. Говорят, самый полезный, – предложил им Рыбовод.

– Когда пристав говорит – садись, как-то неудобно стоять, – процитировал шепотом Гуров, и они с Орловым начали есть оладушки с медом, причем и то, и другое оказалось необыкновенно вкусным.

– Короче, ты, Гуров, все равно на месте все узнаешь, так уж лучше я сам тебе скажу, – приступил к разговору Андрей Сергеевич. – Косолапов – мой зять, муж моей родной старшей сестры Татьяны.

– Простите, что перебиваю, Андрей Сергеевич, но это он вам звонил по поводу Савельева? – спросил Гуров.

– Он, – кивнул тот. – У него в области их отделение есть. А теперь, когда с Мишкой такое случилось, мне уже Татьяна позвонила и попросила направить туда именно тебя, потому что ты лучший из лучших. – Гуров мгновенно вскинулся и хотел было сказать, что он не слесарь, чтобы по вызову являться, но Андрей Сергеевич не дал ему и рта открыть: – Ты мне свой характер не показывай! Я его и так хорошо знаю! И то, что ты меня не любишь, тоже. Так что считай, что я тебя просто прошу помочь как человек, чей родственник попал в беду. Очень прошу! И довериться в этой ситуации я могу только тебе, причем из-за твоего же характера, потому что ты никаких авторитетов не признаешь и до сути докопаешься, несмотря ни на что. Такой расклад тебя устраивает?

Лев Иванович, соглашаясь, кивнул. Он увидел, что замминистра, который, едва затушив одну сигарету, тут же закурил другую, изо всех сил старается держать себя в руках, а на самом деле здорово нервничает. И было это не только из-за того, что случилось с его зятем, но и потому, что просить подчиненных о чем-то он явно не привык – раньше-то только приказывал.

– Может, тебе это и не пригодится, но ты просто должен знать, с какими людьми придется дело иметь и чего от них ждать, потому что сибиряки – народ особый, – продолжил Андрей Сергеевич.

Рассказанная Рыбоводом история была сугубо домашней, не для посторонних ушей, но она прояснила ситуацию, заодно в корне изменив отношение Орлова и Гурова к этому человеку, которого они, мягко говоря, недолюбливали.

Итак, родители Андрея и Татьяны были врачами, в черт знает каком поколении, и работали в Кремлевке, хоть и на рядовых должностях, но ведь в Кремлевке же! Совершенно естественно, что Татьяна пошла по их стопам и училась в Первом «меде», планируя стать, как отец, хирургом. И вот после пятого курса она поехала врачом со стройотрядом и познакомилась со служившим в стройбате недалеко от их общежития восемнадцатилетним парнем-сибиряком, это и был Косолапов, а образование у него тогда было всего восемь классов. Что она в нем нашла, неизвестно, но влюбилась насмерть, а он в нее – еще сильнее, несмотря на то что она была старше его, красавицей отнюдь не являлась и к тому же имела баскетбольный рост – 185 сантиметров, так что ее с детства дразнили «дылдой».

Понимая, что родители ни в коем случае не одобрят ее выбор, Татьяна изо всех сил скрывала и свои чувства, и свою с ним переписку. А поскольку Андрей был в то время по уши влюблен в девочку из параллельного класса, то понимал ее, как никто, и хранил письма Михаила в своем столе среди старых учебников. Он вообще очень любил свою сестру, которая, будучи на десять лет старше, его и вырастила, потому что мать, поступив в заочную аспирантуру, решила писать диссертацию, и тут выяснилось, что она беременна. Отец и Татьяна уговорили ее оставить ребенка, который в тот момент был ей совсем не ко времени, и она сдалась, но поставила условие, что они будут ей всячески помогать. Отец, конечно, обещал, но в результате все заботы о малыше легли на плечи Татьяны. Диссертацию, кстати, мать так и не написала.

Окончив интернатуру, Татьяна стала полноправным хирургом. Родители никак не могли понять, почему она изо всех сил отбивалась и отбилась от ординатуры, а объяснение было простое – в ординатуре учатся два года, а в интернатуре – один год, вот она и подгадала так, чтобы к моменту, как Михаил демобилизуется, уже высшее образование получить. Наступил час Х – Михаил пришел к родителям Татьяны знакомиться.

– Впечатление было незабываемым, – вспоминал Андрей Сергеевич. – Ростом под два метра, белобрысый, голубоглазый, а главное, абсолютно невозмутимый и уверенный в себе на двести процентов. Как там у О’Генри? «Свеж, как молодой редис, и незатейлив, как грабли». Родители были в шоке! А когда они узнали, что у него даже полного среднего образования нет, да он еще родом из глухого таежного поселка, мама забыла о том, что она интеллигентная женщина, и скандалила, как базарная баба. Самыми приличными выражениями были: «лапоть деревенский» и «валенок сибирский», а уж о том, что он не по себе дерево рубит и все остальное в этом духе, я вообще молчу. А Мишка был непробиваемо спокоен и только повторял: «Мамаша! Не волнуйтесь вы так! Я вашу дочку люблю и всю жизнь любить буду! Я ее никогда ничем не обижу! Я в жизни всего достигну, чтобы она мной гордиться могла!» Мама на это огрызнулась, что медведица из леса ему мамаша, а не она. Надо заметить, что отец себя посдержаннее вел, но тоже за словом в карман не лез. А потом мама поставила вопрос ребром: Татьяна, если окончательно с ума сошла, может уезжать с этим мужланом, но тогда пусть забудет о том, что у нее есть родители, а уж порог их дома она никогда в жизни больше не переступит. Михаил совершенно спокойно повернулся к сестре и спросил: «Что скажешь, Танюша?» А она в ответ улыбнулась ему: «Куда муж, туда и жена». Потом повернулась к родителям и сообщила: «Вообще-то мы уже зарегистрировались». Ну, это они еще как-то пережили, потому что разводы законом не запрещены, но папа предупредил, что Миша пропишется в их квартире только через их, родительские, трупы, не раньше! А мама добавила, что только сибирской родни в тулупах и валенках с мешками и баулами им в доме и не хватало. Татьяна же неожиданно заявила, что это она из квартиры уже выписалась, потому что отказалась от распределения в Москву и отправляется по направлению в распоряжение Новоленского облздравотдела. Как в этот момент родителей удар не хватил, до сих пор не пойму – они ведь столько сил приложили, чтобы организовать ей целевое распределение к ним в Кремлевку, кланялись, унижались, чтобы персональный запрос на нее организовать. И вдруг все это прахом пошло! Причем из-за какого-то деревенского увальня из глухого сибирского медвежьего угла! Этого мама выдержать уже не смогла! Белая стала как мел, а потом металлическим голосом произнесла: «Делай что хочешь, но запомни, что дочери у нас больше нет!», ушла в спальню и дверью хлопнула, а отец – за ней. А Мишка на это сказал: «Танюша! Я тебе своей жизнью клянусь, что ты никогда об этом не пожалеешь!» В общем, собрала сестра свои вещи, что потеплее, шепнула мне, что будет писать на Главпочтамт, до востребования, а родителям ничего говорить не надо, если сами не спросят, и ушли они. Наверное, родители все-таки надеялись, что этого не случится, потому что, когда я за Татьяной и Михаилом дверь захлопнул, оба из спальни выскочили и, увидев, что ни дочери, ни нежеланного зятя в квартире нет, так на диван и рухнули. «Чтобы я больше имени Татьяны в этом доме не слышала!» – только и прошептала мама.

– И долго продолжалось это молчание? – спросил Орлов.

– Семь лет. Но, как потом оказалось, имя Татьяны не произносилось только при мне, а вот между собой родители о ней частенько говорили. А тогда я через день на Главпочтамт бегал – все письма ждал. Первое не скоро пришло, я уже волноваться начал. Сестра писала, что побывали они в Мишкиной деревне и тут же в Новоленск уехали. Мишка на завод пошел и в вечерний техникум поступил, который, между прочим, за два года окончил, Таня по специальности работала, а жили они в общежитии. Это уже потом мы узнали, что не больно-то ласково ее Мишкина родня приняла, а в Танькиных письмах все было просто чудо как хорошо. Я их в том же тайнике держал, где раньше Мишкины письма хранил – она их с собой забрала. Потом у них Мишутка родился – точная копия отца, и она с ним дома сидела, денег, естественно, меньше стало. Она мне об этом не писала, но я ведь и сам все понимал, поэтому стал им деньги посылать. Мне родители на буфет школьный давали, а я из дома бутерброд захвачу и сыт. На кино и все такое деньги возьму, а сам никуда не хожу. А как поднакоплю немного, так сразу Тане отправляю. Ругалась она, конечно, но, видно, нелишними они у них были, потому что обратно ни разу не отослала. Фотографии частенько вместе с письмом присылала, и их с Мишкой, и детей – они у них подряд идут: Степан, Емельян и наконец Наташка, на этом решили остановиться. Мишка – и как он умудрялся? – еще и учиться успевал, потому что после техникума на заочный в институт поступил. Я к тому времени уже на юридическом учился и теперь отправлял им свою стипендию.

– А почему вы в медицинский не пошли? – поинтересовался Гуров.

– Из духа противоречия. Родители решили на мне отыграться, раз уж из Таньки великого врача не получилось, к тому же школу я окончил с золотой медалью. А потом Танька написала, что не надо больше деньги посылать, потому что Мишка стал начальником цеха и им на жизнь хватает. И это при том, что он в тот момент еще институт не закончил! Кстати, он и там всего четыре года учился, большинство предметов экстерном сдавал. Как-то я с занятий возвращался и вдруг вижу, от нашего подъезда «Скорая» отъезжает. Непонятно почему, но я сразу понял, что она у нас была. Взлетел по лестнице, в квартиру ворвался и услышал голоса родителей из спальни. Мама рыдала и все повторяла: «Ну, как она может быть такой бессердечной? Ну, хоть бы телеграмму прислала с одним-единственным словом «Жива»! Нам бы и этого хватило! Ведь нет больше сил в неизвестности жить!», а папа ее утешал, говорил, что, если бы с ней что-то случилось, то Михаил обязательно нам сообщил бы, что не похож он на подлеца, и все в этом духе. Ну, тут уж я не выдержал, вошел и сказал, что все у Таньки нормально, что четверо детей уже у них, что она мне регулярно пишет и фотографии присылает. Что тут началось! – Рыбовод даже головой покрутил.

– Представляю! Крайним стали вы! – усмехнулся Гуров.

– Кто же еще? Оказалось, что я не сын, а выродок и исчадие ада! Что решил родителей в гроб вогнать! Что мог бы и раньше сказать, что у сестры все в порядке, а не заставлять отца с матерью ночами в подушку рыдать. Я заикнулся было, что мама сама запретила имя сестры в доме произносить, а потом махнул рукой, принес им все Танькины письма и фотографии, на кровать бросил и ушел от греха подальше. Потом до самого вечера слышал, как они там внуками восхищались, письма читали и перечитывали, удивлялись, что Михаил смог таких высот всего за несколько лет достичь, и все в этом духе. Затем полночи письмо Татьяне писали – телефона у них тогда еще не было, его поставили, когда Мишка директором завода стал. И после всего этого родители начали требовать, чтобы Татьяна со всем семейством погостить приехала. Но тут ведь нужно было подгадать, чтобы и отпуска у нее с мужем совпали, и дети старшие на каникулах были, так что приехали они только через два года, как раз под Новый год, когда Мишку уже главным инженером назначили. Родители к их приезду готовились, как к приему коронованных особ: квартиру до блеска отдраили, продуктов закупили, детям билеты на Кремлевскую елку достали, а Таньке с Мишкой – на самые новомодные спектакли. Свою спальню решили им отдать, сами в мою комнату перебрались, меня на раскладушку выселили, а детей решили разместить на диване в зале, благо тот раскладывался до неимоверных размеров. В общем, дурдом был настоящий. Поехали мы их в аэропорт встречать на двух машинах: на нашей и еще такси заказали. Они наконец появились: на Таньке – шуба до земли из непонятного меха и шапка соболья, на Мишке – дубленка, что тогда редкостью было, и шапка-ушанка тоже из соболя, да и дети одеты соответственно. А уж багажа-то! Мама стоит, плачет и не знает, к кому первому бросаться: то ли к дочери, которая тоже слезами заливается, то ли к внукам, а потом начала от одних к другим метаться. Постепенно все немного успокоились, и папа спросил, показывая на Танькину шубу: «Это что?», а Наташка, она тогда еще не очень хорошо говорила, ему ответила: «Это лысь! Папа настлелял! А теперь соболя бьет маме на субу!» Танька и объяснила, что зима в Москве не то что у них, вот она и надела, что полегче, а на морозы у нее волчья, потеплее. А уж как домой приехали и они стали гостинцы доставать, так отец с мамой сели возле стола и молча провожали глазами каждую банку и сверток, потому что слов подходящих подобрать не могли. Одна трехлитровая банка красной икры чего стоила! Да и все остальное ей под стать было. Мы такого даже в продуктовых наборах, что родителям к праздникам выдавали, не видели. Среди прочего они достали кедровые орехи, а мы их в глаза не видели и не знали, что с ними делать. А Мишутка солидно так нам объяснил, что они очень полезные и что они нам их сейчас почистят. Сели вчетвером вокруг журнального столика и, как проворные белки, целую тарелку нашелушили, причем Наташка тоже изо всех сил старалась. А когда уже за столом сидели, мама, расплакавшись, начала у Мишки прощения просить за все те гадости, что ему тогда наговорила, что ей нужно бы получше в людях разбираться, что должна была сразу понять, какой он серьезный человек. Он ее слушал-слушал, а потом заявил: «Бросьте вы, мамаша! Я же еще тогда сказал, что всего достигну, чтобы Танюша мной гордиться могла. Чего ж вы на меня удивляетесь? Вы лучше сыну своему удивляйтесь, который много лет все деньги, что скопить мог, нам отправлял. И за это ему наша великая благодарность и скромный подарок». И Мишка достал настоящий японский видеомагнитофон – по тем временам редкость необычайная, у спекулянтов он стоил столько, что за эти деньги можно было и «восьмерку» подержанную купить. Родители у меня были советской властью пуганные и тут же всполошились – откуда, мол? А Мишка объяснил, что был в командировке в Японии по вопросам закупки оборудования, вот там-то мне подарок и купил.

– В общем, Михаил положил ваших родителей на обе лопатки, – констатировал Орлов.

– Это была только присказка, потому что на следующий день родители, встав пораньше, чтобы завтрак на всю ораву приготовить, застали Михаила уже на кухне, где он мясо через мясорубку прокручивал, а племянники мои вокруг крутились и очень деятельно ему помогали: Мишутка мясо резал, Степан, обливаясь слезами, лук чистил, Емельян муку просеивал, а Наташка с самым серьезным и сосредоточенным видом ему помогала, из-за чего половина муки была на полу, а вторая – на ней. Ну, Мишка и объяснил, что решил настоящих сибирских пельменей налепить. Мама в ступор впала, а папа только растерянно спросил: «А Таня что же?» А Наташка ему серьезно так: «Мама у нас хилулк. В ее луках зизнь теловека, поэтому ей ничего луками делать незя!» А тут и сама сестрица появилась в японском кимоно и тапочках каких-то затейливых с помпонами, заспанная и довольная, как кошка. Мишка увидел ее и, глядя на детей, только укоризненно головой покачал: «Ну вот! Разбудили маму!» А она подошла к мужу, прижалась, потерлась об него щекой и в ванную поплыла. Посмотрел на все это отец и ехидно так маме сказал, ее же передразнивая: «Ох, пропадет наша дочка в Сибири! Ох пропадет!» А Мишка им на это добродушно так: «Да бросьте вы! Что нам, трудно, что ли?» Тут мама вконец растерялась: «Мишенька! А кто же готовил, стирал, убирал, пока детишки маленькие были, а ты учился?» Он в ответ расхохотался: «Угадайте с трех раз!» Вот такой у меня зять! Но это он только с Танькой и детьми такой добрый, а на самом деле – кремень! У него вся область по одной доске ходит!