Шестой иерусалимский дневник (сборник)

по жизни сроду не бывало.

559

Я с женским хором был знаком,

хористки так меня любили,

что часто виделись тайком —

в любви они солистки были.

560

Мои на мудрость посягательства,

мои высокие печали

не пережили наплевательства,

сбежали вон и одичали.

561

Свой лук Амур печально опустил,

застыв, как тихий ангел над могилой;

напрасно ты, приятель, загрустил,

ещё мы поохотимся, мой милый.

562

Забавны выплески любви

на фоне тягостных событий:

меня сейчас друзья мои

сильнее любят и открытей.

563

Певучий сок раблезианский

добыл я личными трудами,

колодец мой артезианский

в себе я сам копал годами.

564

Всегда приходит Новый Год,

неся подарки дорогие —

освобожденье от невзгод

и их замену на другие.

565

Я слишком щедро облучён

и до сих пор ещё болею;

рак безусловно обречён,

а я, быть может, уцелею.

566

Когда-то даже в пору повзросления

мы духом были – мелкие клопы,

забуду ли я муки вылупления

из дьявольски уютной скорлупы?

567

Нас давит жизнь густой нагрузкой,

однако дней тяжёлых между

мы все на выпивку с закуской

имеем право и надежду.

568

К себе забавно присмотреться,

поскольку с миром наши трения

то затевает ум, то сердце,

а то – разлад пищеварения.

569

Не просто я утратил пиетет

к ума и интеллекта обаянию,

а странный ощутил иммунитет

к любому постороннему влиянию.

570

В организме поближе ко дну —

разных гадостей дремлет немало,

начинаешь лечить хоть одну —

просыпается всё, что дремало.

571

Я наслажусь ещё не раз

гулящей мысли выкрутасами,

жизнь хороша и без прикрас,

но обаятельна – прикрасами.

572

Хотя исход у всех – летальный

и не бывает исключений,

однако этот путь фатальный

прекрасен массой приключений.

573

Легко и по книгам надёргать цитаты,

и всюду истории устные:

мечты и надежды – легки и крылаты,

а сбывшись – хромые и грустные.

574

Среди крутого мироздания

так рад я личному присутствию,

что к людям полон сострадания,

а сам себе я не сочувствую.

575

На грешный рай земных утех

ещё кошу я светлы очи,

а вон у этих и вон тех

на даже глянуть нету мочи.

576

К Богу я не лезу с панибратством,

а играть с Ним – дело не простое:

чтобы заниматься святотатством,

надо тонко чувствовать святое.

577

Если вдруг пошла потеха,

плавя лёд и ржавя сталь,

возраст людям – не помеха,

а досадная деталь.

578

Гибкость, лёгкость и живучесть

лжи, растёкшейся в повсюдную,

обещает миру участь

огорчительно паскудную.

579

Зная дело вдумчиво и туго,

правку исповедуя дальнейшую,

я совсем не чувствую испуга,

если написал херню полнейшую.

580

Учти, Господь: я не оратор

и ни к чему не призывал,

я лишь убогий литератор

и стих мой личный завывал.

581

Нет, я не о Толстом сейчас толкую,

со многими случалось это так:

великие несли хуйню такую,

которой постеснялся бы мудак.

582

В истории ничто уже не внове,

а было столько лжи и столько фальши,

что слышится в любом высоком слове

звучание запачкавшихся раньше.

583

Российские евреи жили сочно,

как будто долго спали и проснулись,

копалась ими умственная почва,

а к пахотной – они не прикоснулись.

584

Исконным занимаясь женским делом

и полные законной женской гордости,

девицы всех мастей торгуют телом,

жалея, что товар – со сроком годности.

585

История животна и растительна,

копируя бездушную природу,

однако же злопамятна и мстительна —

в подобие двуногому уроду.

586

Моё живое существо

уйдёт из жизни утолённой

и обратится в вещество

породы неодушевлённой.

587

Забавно остывает голова,

когда она работала весь день:

кипят ещё какие-то слова,

но смыслы заволакивает тень.

588

Мне если кто и ненавистен,

то проповедник заводной:

мне прописных высоких истин

уже не надо ни одной.

589

Что-то я из рюмочного текста

вышел в непонятное теперь:

то ли среди мудрых жажду места,

то ли мне в склероз открылась дверь.

590

Нам ещё охота свиристеть,

бравыми прикинувшись парнями:

крона продолжает шелестеть

над уже усохшими корнями.

591

Моё глухое беспокойство,

когда на девок я гляжу, —

весьма сомнительного свойства,

и я в руках себя держу.

592

Обидно, что с огранкой мастерства,

когда уже всё выделкой покрылось,

уходит легковейность естества,

которое шампанским пузырилось.

593

Легко реальность подменив,

тактично, гибко и сердечно

в картину мира входит миф

и поселяется навечно.

594

Мне многое сегодня очевидно,

целебный опыт жизни мной добыт:

ведь нас лягают больно и обидно —

всего лишь обладатели копыт.

595

Забавно, что былое нам открыто

не настежь и отнюдь не поминутно:

всё то, что совершалось шито-крыто,

и помнится сегодня крайне смутно.

596

Ещё о преимуществах лежания:

покой теперь надёжен и упрочен,

а в мысли стало больше содержания,

поскольку лёжа взгляд сосредоточен.

597

Когда всё хрупко, слякотно и зыбко,

и ждать чего угодно можно вдруг,

случайного попутчика улыбка —

отменно упрочняет мир вокруг.

598

Я не умею обижаться,

но все попытки усмиряю:

своей судьбой распоряжаться

я и судьбе не доверяю.

599

Когда бежишь – горят подмётки,

и плещет алчности волна,

то бедной совести ошмётки

болят, как целая она.

600

Всюду мудрецов сейчас – несметно,

я хоть не завистник, но обидно:

лично я умнею незаметно,

и пока что этого не видно.

601

К любой судьбе готовы смолоду,

в совсем негожую погоду

мы с решетом ходили по воду —

и приносили эту воду.

602

Слиянья полного не ищет

моё с евреями единство,

и я в духовной даже пище

люблю умеренное свинство.

603

Я давно простился с лицемерием

и печалюсь, глядя в небосклон:

к Богу мы относимся с доверием,

большим, чем заслуживает Он.

604

Создатель, дух даря творению

и научая глину жить,

способность нашу к озверению

навряд ли мог предположить.

605

Одну мыслишку изреку,

мне поделиться больше нечем:

не ставьте рюмку дураку,

он вам испортит целый вечер

606

Науку вольно жить в неволе

мы самодельно проходили,

довольно часто ветра в поле

искали мы – и находили.

607

Я не питаю подозрения

насчёт размеров дарования,

мои пустые умозрения —

души угрюмой пирования.

608

Меня постигло озарение,

зачем лежу я так помногу:

лень – это чистое смирение,

и этим я любезен Богу.

609

Был озарён я где-то в тридцать

высоким чувством непорочным,

что нежелание трудиться

бывает пламенным и прочным.

610

За то ещё ценю свою свободу,

что вижу без полемики и прений

желудочно-кишечную природу

у множества духовных воспарений.

611

Ничтожный островок в сухой пустыне

евреи превратить сумели в сад,

и чудо это всажено отныне

в арабский гордый ум, как шило – в зад.

612

Едва лишь я умру – с кем не бывало? —

душа метнётся в небо прямиком,

а сброшенное ею покрывало

окажется дурацким колпаком.

613

Еврейской мысли ход текучий

ввиду высокой вероятности

всегда учитывает случай

большой внезапной неприятности.

614

Однажды гуси Рим спасли

от чужеземного коварства,

за что их жарить отнесли

на пир во славу государства.

615

Полон я глубокого почтения

к автору, навязанному мне:

книга изумительна для чтения,

третий день я плаваю в гавне.

616

И я, слабея в час дурной,

писал серьёзнейшую скуку,

но чувство жанра, правя мной,

немедля сковывало руку.

617

Я чувствую ко всем благоволение,

и умного хвалю, и дурака,

и только вызывает изумление,

что крылышки не чешутся пока.

618

Обязан если прихоти Творца

распущенностью духа моего,

не должен я до смертного конца

обуздывать и сдерживать его.

619

Хотя мой ум весьма ничтожен,

но в нём шумит разноголосица:

туда словарь какой-то вложен,

и много слов на волю просится.

620

Всегда в конце удавшейся пирушки

мы чувствуем, рассудку вопреки,

что мы – не у судьбы в руках игрушки,

а сами – удалые игроки.

621

Не стану глупо отпираться я —

да, страх ползёт, как нервный зуд,

меня страшит не операция,

а то, что там они найдут.

622

Вот мистики простейшие уроки:

душа зовёт в минутную отлучку,

и полностью законченные строки

текут через меня под авторучку.

623

Уже мы как бы чуть издалека

следим, как вырастают наши внуки,

а если посмотреть на облака,

то думаешь о странности разлуки.

624

Мне жалко всех, кто ближе к ночи

и за ночным уже пределом

себя тоской угрюмо точит,

что в жизни что-то недоделал.

625

Догадка иногда во мне сквозит,

что жизненный азарт —

весьма игральный,

и весь вокруг житейский реквизит —

не наш совсем, а вовсе театральный.

626

За то, что плохо всё предвидим,

такие бедственные мы:

кого сегодня мы обидим,

тот завтра всем даёт взаймы.

627

Я счастлив тем, чем я богат,

моё богатство – пантомима,

и вздев улыбку напрокат,

хожу скотов различных мимо.

628

Приятно думать про возможность,

что к Богу явится простак,

осмелясь на неосторожность

Его спросить: за что нас так?

629

Всего скорей, что по наитию —

мой ум не ладит с вычислением —

готов я вечером к распитию

с любым народонаселением.

630

Мучительное творческое свойство

(у всех оно мучительностью разно) —

самим собой святое недовольство

Сальери утолил своеобразно.

631

Я так самим собой напичкан

и чушь такую горожу,

что разве что к небесным птичкам

по чик-чирику подхожу.

632

Мы прочные пустили корешки

повсюду в почву, начисто не нашу —

не Бог ли обжигал нам те горшки,

в которых мы свою варили кашу?

633

Шестым каким-то, тёмным чувством

я к мысли вдруг ловлю толчок,

что станет сукой и прокрустом

вот этот милый мужичок.

634

У жизни всюду есть звучание —

при свете, ночью и во мгле,

наступит если вдруг молчание,

нас дикий страх пригнёт к земле.

635

Ход жизни рвёт порой плотина,

прервав течение и бег,

и тут беснуется скотина,

и каменеет человек.

636

В печальных признаках мельчания

и мысли свежеоскоплённой

видны приметы одичания

души, желудком усыплённой.

637

Достойных духом в райских кущах —

согласны все, кого ни спрашивал —

из поколений предыдущих

гораздо больше, чем из нашего.

638

Он даже в юные года

настолько малый был не промах,

что успевал туда-сюда

резвее многих насекомых.

639

А пока пасёмся мы на воле,

Бог нас видит овцами типичными,

ибо зеленеющее поле —

минами усеяно различными.

640

Я помню ясно и вполне,

как выживал, давимый прессом,

и что тюрьма теперь во мне,

я наблюдаю с интересом.

641

Заметил я, что даже хвори

присущи слабости мучительства:

так у неё весьма в фаворе

часы пустого сочинительства.

642

Творить посильную гулянку

нам по любому надо случаю,

покуда каждому – подлянку

судьба готовит неминучую.

643

В моём любом воспоминании —

к чему в былом ни прикоснусь —

я вечно жил в непонимании,

что есть повсюду мразь и гнусь.

644

Клянусь, пишу не ради рифмы,

а наблюдая каждый случай:

у разных дней различны ритмы —

бегущий, скачущий, текучий.

645

Есть мысли – только что набухли,

уже распустятся вот-вот,

но вдруг увяли и пожухли,

как будто порча в них живёт.

646

С ума сошли бы наши предки

и закричали: «Боже, Боже!» —

пересчитав мои таблетки,

которым я не верю тоже.

647

Мне думать о былом сегодня нравится,

пускай былое в памяти продлится,

мы были все красавцы и красавицы —

наивность озаряла наши лица.

648

И разве что не в мелкий микроскоп

исследован я был, каков я есть,

и дьявольский прибор – колоноскоп —

совали мне, куда зазорно лезть.

649

Со мной у докторов пошла игра,

и каждый изгалялся по способности,

что тема для высокого пера,

поскольку очень низменны подробности.

650

Мне скорее страшно, чем забавно,

как растёт в порыве чрезвычайном

то, что нам казалось лишь недавно

мелким и едва ли не случайным.

651

Лишь ненадолго стоит лечь —

и стих журчит, уже кристален, —

должно быть, есть какая течь

во мне, когда горизонтален.

652

Время не течёт, а испаряется,

и возможно, где-то вдалеке

есть оно сгущённое, как яйца,

сваренные круто в кипятке.

653

Природы я давно боюсь:

когда б я ни был на природе,

я чистой свежестью травлюсь

и задыхаюсь в кислороде.

654

Чтоб выдать замуж дочерей

и чтобы внуки голосили,

готов зятьёв кормить еврей

вплоть до пришествия Мессии.

655

Когда бы нас оповещали

про жизни скорое лишение,

то мы бы только учащали

своё пустое мельтешение.

656

Смотря в былое взором мысленным,

я часто радуюсь тайком,

каким я был широколиственным

и полным соков мудаком.

657

Сейчас борьба добра со злом

идёт во мне, но я не вхож,

и в этой битве перелом

содеет нож.

658

Я не мог получиться священником,

и врачом бы, наверно, не мог,

а случиться отпетым мошенником —

очень мог бы, но миловал Бог.

659

В себе копаясь как-то на досуге,

подумал я про тягостный хомут —

о глупостях, содеянных в испуге,

что иначе неправильно поймут.

660

Сперва уколов тонкие укусы,

а далее – в сознании провал...

Я знал давно,

что все мужчины – трусы,

но что настолько – не подозревал.

661

Ночью мне приснилось очень ясно —

дёрнулись от ужаса зрачки —

что хирург зашил меня напрасно,

что внутри меня забыл очки.

662

У смерти очень длинная рука,

и часто нас костлявая паскуда

свободно достаёт издалека,

внезапно и как будто ниоткуда.

663

Хотя врачи метут пургу

и врут о зле спиртном,

я столько пользы не могу

найти ни в чём ином.

664

Туда летит моё волнение,

где без огреха и греха

верша умелое глумление,

мне ловко вскроют потроха.

665

Я выдаю для отсечения

хотя и малый, но вершок —

поскольку жажду излечения

своих единственных кишок.

666

Лишь ради текста гну я спину,

мила неволя мне моя,

и если я перо откину,

то и коньки откину я.

667

На выпивке в недавнишние дни

я верные слова друзьям нашёл:

чтоб жили так же счастливо они,

как нам бывало вместе хорошо.

668

В душе мы очень сиротливы,

темны по мироощущению,

а то, что дико похотливы, —

мы просто тянемся к общению.

669

Пришла мне в голову вчера

мыслишка дьявольски простая:

от воцарения добра

пошла бы жизнь совсем пустая.

670

О многом бы ещё подумать надо,

готовясь к долгой встрече с тишиной,

поскольку одряхления прохлада

изрядно уже чувствуется мной.

671

Есть идея – в ней отравно обаяние,

а звучит она – донельзя обаятельно:

если ждёт нас после смерти воздаяние,

то живым его творить не обязательно.

672

Мышление моё и примитивно,

и нежно, как овечка на лугу,

и если что-то сильно мне противно,

то я об этом думать не могу.

673

Вмиг с исчезновением опаски

завязи плода в игре интимной

ебля стала просто формой ласки,

признаком симпатии взаимной.

674

Я буду и внутри, и духом чист,

укроет боль и страх наркоза плёнка,

и тут, суров очами и плечист,

хирург меня разрежет, как цыплёнка.

675

Навряд ли, что отделаюсь я дёшево;

не веря утешительному блуду,

ничуть и ничего не жду хорошего,

зато разочарован я не буду.

676

Чего грустить, пока дышу

и кровь податлива бурлению?

А дрянь, которую ношу, —

полезна позднему взрослению.

677

Важно для науки лишь начать, и —

всё пойдёт с надёжностью будильника:

нынче даже семя для зачатия

попросту берут из холодильника.

678

Отрадны мне покой и одинокость,

больничный не томит меня уют,

печальна только грубая жестокость

пословицы – «лежачие не пьют».

679

Капли у меня сомнений нет,

этого и жду я суеверно:

сызнова увидя белый свет,

я ему обрадуюсь безмерно.

680

В больничной сумрачной палате

решил я так: мой дух ничтожен,

и к райской Божьей благодати

ещё никак не расположен.

681

Перспективы душу нежат,

ем лекарства, как халву,

если завтра не зарежут —

послезавтра оживу.

682

Мне предстоит на склоне лет

с ножом интимное свидание,

забавно мне, что страха нет,

хоть очень давит ожидание.

683

В еде – кромешный перерыв,

я пью слабительную гадость,

чтобы хирург, меня раскрыв,

мог испытать живую радость.

684

Не видел я – экая жалость,

лежал на спектакле чужом:

впервые в меня погружалась

рука человека с ножом.

685

Слегка дышу, глаза смежив,

тяну цепочку первых фраз:

на этот раз остался жив,

посмотрим следующий раз.

686

Придя в себя после наркоза,

я тихо теплил чувство честное,

что мне милее жизни проза,

чем песнопение небесное.

687

Тюрьмы, где провёл я много дней,

помнятся мне ярко и пронзительно —

светлые места судьбы моей

выглядели крайне омерзительно.

688

Я мыт, постригся, гладко выбрит —

готов, как юный пионер,

из жизни я на время выбит,

но я и так пенсионер.

689

Уже в петле зловещего витка,

навязанного мне фортуной хваткой, —

о чём томлюсь? О прелести глотка

спиртного, раздобытого украдкой.

690

Судьба права, но не вполне:

я тих от завтрака до ужина,

перчатка, брошенная мне,

была не шибко мной заслужена.

691

Куда-нибудь въехать на белом коне —

вот радость и сердцу, и глазу,

и жалко, что эта мечта не по мне,

поскольку не ездил ни разу.

692

В нашей маленькой, но солнечной стране

каждый житель так умён и так толков,

что не может оставаться в стороне

от дискуссий оголтелых мудаков.

693

Мы в театре жизни в полном праве

на любой актёрский реквизит,

но к чужой приклеиваться славе

может лишь заядлый паразит.

694

Ночные всюдные огни

творят нам ночь такой воскресной,

что освещают даже дни

с их безнадёжной мглой окрестной.

695

Довольно издевательски судьбой

на время я премирован отныне:

я всюду свой сортир ношу с собой,

красиво это только на латыни.

696

Тиха вечерняя больница,

я завтра буду глух и нем,

а нынче ночью мне приснится,

что я под пиво раков ем.

697

Сейчас бы капельку хлебнуть —

и стихнет мелкий бес,

налил бы рюмку кто-нибудь,

но в мире нет чудес.

698

Течёт неспешная беседа

без ни единого секрета —

я разбудил в себе соседа,

горит ночная сигарета.

699

Теперь к удачам ветер дует,

уже пора вести им счёт:

и рак во мне не зазимует,

и виски снова потечёт.

700

В немом покорстве жду рассвета,

по жизни мыслями мечусь,

в пространстве крутится планета,

а на кровати – я верчусь.

701

Целительна больничная кровать,

и в тянущейся смутности ночей

на ней заметно легче уповать

на опыт и умение врачей.

702

Я очень рад вести дневник,

внося любой пустяк невзрачный,

а рядом бедный мой двойник

лежит – разрезанный и мрачный.

703

Портновской блажью все грешили,

кто рядом жил и кто живёт:

в России дело мне пришили,

тут – перешили весь живот.

704

Кончается последняя страница,

пора идти за лаврами и нам,

так курица, снеся яйцо, гордится

и смотрит свысока по сторонам.

705

Всё стало проще и скудней:

ничком валяюсь на тахте,

царит покой в душе моей,

пока нет болей в животе.

706

Пусты фантомы ожиданий,

они безжалостно подводят,

а я мечтал: следы страданий

моё лицо облагородят.

707

Прогнозы мрачны и зловещи,

а страх – у всех из-за всего;

безумный мир бессильно плещет

о стены дома моего.

708

Судьба являет мудрую сноровку,

с годами украшая голый срам:

в тюрьме я наколол татуировку,

теперь имею мужественный шрам.

709

Туники, тоги, кимоно —

футляром выглядят наряды,

в которых всё своё кино

таскают юные наяды.

710

Годы утекли, как облака,

возраст мой угрюм и осторожен,

старость – вроде знамени полка:

тяжко воздымать, но честь дороже.

711

Хожу я плохо: ноги ватные,

и нет упругости у чресел,

и ощущенья неприятные

где врач кишки мои подвесил.

712

Наш дух – погрешность достоверности,

ибо лишён материальности

гибрид летучей эфемерности

и ощутительной реальности.

713

Все мышечные силы будто скисли,

диван меня зовёт, как дом – солдата,

и хочется прилечь уже от мысли,

что надо на минуту встать куда-то.

714

Хотя ещё не стал я пнём застылым,

но силами – уже из неимущих:

на лестнице немедля жмусь к перилам

и нервничаю, глядя на бегущих.

715

Ужасно это жалко и обидно,

что разум, интеллект и юмор мой —

гнездились, как отныне очевидно,

в отрезанной кишке моей прямой.

716

С утра сегодня думал целый день

о пагубе иных земных растений:

живя, еврей отбрасывает тень,

а людям мало солнца из-за тени.

717

Ещё я доживу до лучшей доли,

откину медицинскую клюку,

пока же я из этой подлой боли

печалистую рифму извлеку.

718

Ходил и свежим воздухом дышал,

и радовался листьев колыханию,

и дым от сигареты не мешал,

а всячески способствовал дыханию.

719

Пора поставить Богу три свечи:

я крепкий новый сборник залудил,

болезнь мою затрахали врачи,

а я себя немного победил.

720

В итоге уцелеет белый свет,