Девушка на качелях

Издали Борис Николаевич Морозов, отец Агнии, казался совсем молодым, несмотря на значительно поседевшую шевелюру. Стать, движения, четкая и чуть развязная походка были свойственны скорее тридцатилетнему, чем мужчине пятидесяти девяти лет. Отец даже в самые лютые холода не носил головных уборов, полушубков, тяжелых сапог, утепленных мехом. Только демисезонное пальто из черного кашемира, длинное, на шелковой подкладке, пошитое в Италии, всегда нараспашку, со свободно висящими полами. Осенние туфли. Символическое кашне еще – дорогое, стильное. Отец – пижон и мачо!

Отец был сильным человеком и окружавших его людей хотел видеть тоже сильными, собранными. Он бесился, когда дочь плакала, поэтому Агния при нем старалась не раскисать.

Через пять минут хлопнула входная дверь.

– Агуша, ты здесь? – весело и бодро закричал отец. – Я пришел!

Агния постаралась успокоиться, но у нее ничего не получилось – слезы так и текли из глаз.

– Агуша, ты привезла мой ноутбук? Его починили? Ты проверила? – Отец вошел на кухню. – А, вот ты где… Я, кстати, ужинать не буду, мы с Полиной идем в ресторан. В театр, а потом в ресторан, – уточнил он и насторожился: – Э, да что с тобой?

Быстрым шагом Борис Николаевич приблизился к дочери, заглянул ей в лицо:

– Ты чего ревешь?

– Папа… Папа, случилась ужасная вещь… Вот! – Агния перекинула оставшиеся волосы вперед, себе на грудь.

– Что? Что ты мне показываешь? – с недоумением, настороженно спросил отец.

– Мне в метро отрезали волосы! – скороговоркой выдавила из себя Агния и с новой силой залилась слезами.

– Да-а?! – Отец помолчал. – Охренеть. Кто?

– Я не знаю…

– Как – не знаю?

– Я не видела! Это было на эскалаторе… Я даже ничего не почувствовала… Только дома увидела!

– Тебе отрезали волосы, а ты ничего не почувствовала? – отчетливо произнес отец, глядя дочери в глаза. – Ты что, под наркозом была?

– Нет. Но… Так, как будто задели случайно… я привыкла, что цепляюсь за все волосами, думала, что и сейчас ничего особенного, а пришла домой, и…

У отца было то самое выражение лица, которого Агния боялась больше всего, – гневное. В бешенстве отец был страшен – орал так, что стены тряслись. На дочь он никогда не поднимал руку, но Агния несколько раз видела, как отец ввязывался в драку.

Чаще всего мордобой начинался во время дорожных происшествий. Отец прекрасно водил машину и люто ненавидел «тупых чайников». Вот «чайникам» и доставалось – когда они на дороге создавали аварийную ситуацию. Тогда отец коршуном выскакивал из машины, выдергивал из-за руля нерадивого водителя, валтузил его, таскал за волосы…

Еще был случай – отец вцепился в какого-то малолетнего хулигана, демонстративно бросившего обертку от мороженого посреди улицы. Не бил, но ткнул того лицом в грязь под ногами – знай, мол, щенок, как гадить в общественном месте. Особенно же Агнии запомнился эпизод с молодым человеком, вздумавшим оскорбить Полину. Тогда дело чуть не дошло до травмпункта… К счастью, юноша сообразил вовремя извиниться.

Отец нападал на своих противников с такой яростью, так стремительно, с таким праведным гневом в глазах (как будто даже смерть не могла отвратить его от расправы с очередным «уродом»), что всегда выходил из потасовки победителем. К тому же внешний вид отца – лощеный и холеный – навевал мысли, что он, верно, из тех, кому закон не писан. Это было ошибочное впечатление – отцу, юристу по образованию, закон как раз и был писан…

Но таков уж был у Бориса Николаевича темперамент… Правда, на работе, общаясь с клиентами, он оставался безупречно вежлив. Но это с клиентами…

Поэтому Агния боялась лишний раз вызвать гнев отца. Да, он никогда не бил ее, а вдруг сейчас ударит? Или нет, не ударит даже, а убьет, доведенный до последней черты тупостью Агнии…

– Агния, ты спятила? – процедил отец. – Тебе косу пилили, а ты что – так ничего и не поняла? Что за бред?!

– У меня не коса была… У меня хвост… «греческий»… ты его еще связкой сарделек называешь! Ножницами, наверное, щелкнули – и… Я только дома заметила! – икая и всхлипывая, с трудом прошептала Агния.

– Уроды… – тихим и страшным голосом произнес Борис Николаевич. – И что, ничего никто не заметил? Люди ж вокруг…

– Нет. Никто. Ничего.

– Одевайся. Пойдем. Быстро, я сказал!

– Куда? – совсем ошалела Агния.

– В милицию, куда. Заявление напишешь. Пусть ищут гада.

– Папа… Папа, нет! – в ужасе закричала Агния. – Я никуда не пойду! Все равно же не найдут!

– Если не искать, то и не найдут!!! Я сказал – одевайся, пошли!

Выносить свое горе на люди Агнии совершенно не хотелось. Не то чтобы она не верила в справедливость… Она не верила в то, что ей станет легче, даже если виновного найдут и накажут. Она не хотела свидетелей своего несчастья. Не хотела расспросов, не хотела внимания к своей персоне… Проще было умереть, чем куда-то пойти, кому-то пожаловаться – чужому, циничному, равнодушному.

– Папа!

Глаза отца стали совсем белыми от гнева. И в этот момент спасительной трелью прозвучал звонок домофона. Секунда, другая… Выражение лица Бориса Николаевича вновь стало нормальным. Он стремительно, впечатывая каблуки в кафель, вышел с кухни.

Агния перевела дыхание. Насколько отец был вспыльчивым, настолько же и легко после этого отходил.

– Да, – услышала его голос Агния. – Нет. Нет, хрен с ней, с этой Лидией Трофимовной… Пошли ее, Эдик, куда подальше. Без ее подписи обойдемся. Да, вот что… зайди. Нет, не поэтому… Зайди. Все, жду.

Скорее всего, отец сейчас говорил с Эдуардом Ореховым, который жил в соседнем подъезде. Отец с Эдуардом в последнее время часто пересекались, поскольку Борис Николаевич не так давно был выбран старшим по дому. И с того же времени жильцы дома разделились на два враждебных лагеря – тех, кто жаждал сделать автостоянку вместо двора, и тех, кто был против этого. Кроме того, отец с Эдуардом лоббировали установку автоматических ворот возле дома, чтобы никто из посторонних в их двор не ходил и на своих авто не заезжал – машино-места жильцов не занимал. Лагерь противников автостоянки и ворот был неизмеримо меньше.

Эдуард Орехов был майором милиции – замначальника ОВД их района. Отец его очень уважал – за то, что Эдуард мыслил совершенно так же, как и он, Борис Николаевич Морозов, владелец частной нотариальной конторы: люди по большей части не соображают, что делают, и таких (для их же блага!) надо постоянно держать под контролем.

…А что, если отец сейчас потребует помощи от Орехова? Дескать, Эдик, помоги, на дочку напали в метро, изуродовали…

Так оно и вышло.

Минут через пять на кухне появились отец с Ореховым. Сегодня Эдуард был в гражданском – джинсы, «аляска» с меховым капюшоном, на ногах берцы… С серьезным, мрачным видом Орехов уставился на Агнию, стоявшую у окна.

– Здравствуйте, Агния Борисовна.

– Здравствуйте, – шепотом ответила Агния.

– Вот, посмотри на нее… Агния, повернись. Я сказал, повернись! – От голоса отца Агния дернулась, словно от удара плетки, и повернулась – так, чтобы Эдуард мог увидеть то, что осталось от ее косы. – Видел? Вот что гады делают…

– Агния Борисовна, это с вами в метро произошло? – спокойно спросил Орехов. – Мы можем вычислить злоумышленника, ведь в метро есть камеры наблюдения…

– Не надо, – просипела Агния. – Ничего не надо!

– Блин, – сквозь зубы произнес отец. – Эдик, поговори с ней ты, у меня уже сил нет…

Борис Николаевич стремительно вышел из кухни. Агния осталась один на один с Ореховым.

– Можно? – Он указал на стул.

– Да, конечно, садитесь… Хотите кофе? – тихо, с тоской спросила Агния.

– Не откажусь.

Эдуард сидел, чуть развалясь, в кресле и серьезно наблюдал за тем, как она снует у плиты.

– Агния Борисовна, у вас есть враги?

– У меня? Нет.

– Вы уверены? – мягко спросил Орехов.

– Абсолютно.

Пауза. Кофе, пенясь, медленно начал приподниматься в турке… Агния выключила газ, налила кофе в чашку, поставила ее перед гостем.

– Спасибо. Садитесь, я не могу, когда вы стоите…

Агния, опустив глаза, села напротив Орехова.

– Вы мне не верите, Эдуард?

– Верю. У вас действительно не может быть врагов. Вы – Агния. Овечка. Кроткая и беззащитная… Агнец божий. Вкусный кофе. – Эдуард поставил чашку на стол, в упор посмотрел на Агнию.

Она физически ощутила тяжесть его взгляда и сникла еще больше. Эдуард вдруг протянул руку, поднял ее лицо за подбородок. Этот жест не мог быть истолкован как фамильярный, грубый или как попытка флирта… Нет. Просто Эдуард Орехов хотел понять ее, Агнию, не давал ей спрятаться в раковину. Этот жест толковался однозначно и просто – «смотри на меня».

«Ну и буду смотреть!» – едва не заплакав снова, подумала Агния. И уставилась прямо в глаза Орехову.

У Эдуарда Орехова были серые, мрачные, колючие, словно февральское небо, глаза. Четко очерченные брови. Нос – не большой, не маленький, а… какой-то типично мужской, с легким, едва заметным изгибом переносицы – наверное, был когда-то сломан. Твердые, плотно сомкнутые губы с морщинками по углам рта. Хорошо выбритые щеки. Кожа лица ровная, но какая-то вся задубелая, жесткая – словно у моряка, просолившегося в долгих плаваниях. Сеточка мелких морщин у глаз. Белесый шрам на лбу, у волос. Сами волосы – густые, мягкие, русые – зачесаны назад, лишь одна упрямая прядь все время съезжала к бровям.

Орехов не был великаном – среднего роста, чуть плотноват (заматерелость взрослого мужчины), но сейчас, сидя в этой куртке, в этих агрессивных сапогах, он показался Агнии таким огромным, страшным, чужим…

Он не был злым, он не представлял для Агнии никакой опасности (как-никак приятель отца, майор милиции, давний сосед по дому), но в нем, именно в нем – таком, каким он был, – и заключалась почему-то угроза.

Эдуард Орехов был типичным представителем мира мужчин. Настоящих мужчин – без слабостей, сомнений, страхов.

Не то чтобы Агнии нравились слабаки и хлюпики – нет… Но в Эдуарде настолько все было мужским, маскулинным – без подтекста, без сложности, без тонкости, без лишних толкований, – что они с Агнией находились на разных полюсах мира.

Невозможно было представить, чтобы они – Агния и Эдуард – когда-нибудь сошлись бы, хоть на один вечер, заинтересовавшись друг другом. Они изначально были чужими (наверное, Эдуард сейчас чувствовал то же самое). Слишком сильный мужчина и слишком слабая женщина. Нет, на вечер, может быть, и сошлись бы, но потом стали бы противны друг другу до тошноты…

Эдуард своим присутствием буквально давил Агнию.

Она вдруг вспомнила, что он всего лишь на шесть лет старше ее. Да, на шесть! Орехову сейчас должно быть около сорока. Не такая уж и большая разница. Но на самом деле между ними лежит вечность. Чужой. Страшный. Нет никаких точек соприкосновения, нет вероятности того, что они сойдутся, и даже если сойдутся – у них не окажется будущего, не возникнет понимания…

«О чем говорить с таким? – продолжала думать Агния. – Как принимать его любовь, его ласку? Это все равно что приручить тигра, хищника… Ведь придется играть только по его правилам. Иначе он раздавит, растерзает, сожрет. С ним, например, бесполезно разговаривать на отвлеченные темы – не поймет».

– Агния Борисовна, почему вы молчите? Вы не хотите найти преступника? – прервал ее размышления требовательный голос Орехова.

Агния машинально провела рукой по волосам.

– Нет. Разве это возможно?

– Возможно… Все возможно, если захотеть.

– Я не хочу.

«Почему я так думаю о нем? Что за глупости… Он был два или три раза женат. Сейчас, кажется, свободен. Ну и что? Я его боюсь. И я ему не нравлюсь…»

– Эдуард… – Агния напрягла память. – Эдуард Викторович, со мной все в порядке. Вы… вы, пожалуйста, скажите папе, что… что это происшествие нельзя распутать, и все такое… И он успокоится! Вы же можете на него повлиять, да? Пожалуйста!

Орехов встал (в серых глазах его мгновенно потух, выключился всякий интерес к Агнии) и ответил равнодушно:

– Дело ваше…

Через секунду он вышел из кухни.

После его ухода Агнии не стало легче. Она и раньше никогда не общалась особо с Ореховым, так – «здрасте-до свидания», даже в детстве они были в разных компаниях, два разных поколения… Но тяжесть сегодняшнего общения с ним, наверное, еще не скоро исчезнет. Вроде и не говорил ничего такого, и не делал – а вот хоть на стену лезь после его ухода!

Агния осталась сидеть на кухне. Потом услышала, как хлопнула входная дверь. На кухню зашел отец, недовольно сморщился:

– Все ревешь?

– Нет, папа, я успокоилась.

– Зря ты от помощи Эдика отказалась.

– Мне не нужна помощь, – робко произнесла Агния.

– Глупая. Глупая ты! – с досадой воскликнул Борис Николаевич. – Глупая жаба-а́га! Могла бы пофлиртовать с ним. Э, даже на это мозгов не хватает!

Отец с досадой махнул рукой и снова вышел.

Агния взяла швабру и принялась протирать пол – на нем остались следы от ботинок Орехова.

Протерла пол в кухне, потом выбралась в коридор, стала тереть паркет там.

Дверь в гостиную была распахнута.

Отец перед зеркалом поправлял пиджак.

– Ага, запонки помоги вдеть, – не отрывая глаз от зеркала, бросил отец.

Ага. Именно А́га – от жабы-аги. Отец дразнил дочь то Агушей, то жабой-агой – существовала в природе такая лягушка…

– Да, папа.

От отца пахло мужскими духами. Серебристо-перламутровые пряди седых волос, нежнейшее, матовое мерцание ткани его костюма, свечение отполированной кожи дорогих ботинок… Бриллиантовые сполохи запонок… Отец был весь словно столб света. Он тихонько напевал что-то себе под нос. А если напевал – значит, уже был в прекрасном настроении. Удивительно, как легко Борис Николаевич отстранялся от всего плохого, грустного! Агния так не могла – она днями и неделями переживала насчет какой-нибудь мелочи, и переживания эти, словно ржавчина, разъедали ее душу…

– Куда вы идете с Полиной?

– На мюзикл.

– Да? – обрадовалась непонятно чему Агния.

– Да уж не на твой любимый, не надейся… Твой у меня – уже вот где! – Отец провел ребром ладони по горлу. – Плечи почисть.

Агния аккуратно, специальной щеткой, прошлась по костюму – ни одной соринки, ни одной пылинки.

– Благодарю.

Агния вышла из гостиной. Снова взялась за швабру.

Отец говорил по мобильному:

– Алло, Полина… Ты как? Да, уже выхожу, через полчаса заеду. Послушай, у меня к тебе просьба – ты своей матери намекни, что мы…

Отец вдруг замолк. Оглянулся, увидел Агнию. И, не меняя выражения лица, захлопнул дверь в гостиную.

Не то чтобы этот жест обидел Агнию. Но… Она вдруг поняла, что отцу было совершенно безразлично то, что она думает, чувствует сейчас, после происшествия в метро. Конечно, отец по-своему любил дочь, переживал за нее (вон чуть в милицию ее не потащил, заявление писать, Эдуарда Орехова даже призвал для помощи). Но Борису Николаевичу и в голову не пришло ее пожалеть. Сказать какие-то добрые слова…

«Хотя это все глупости, – мрачно подумала Агния. – Он мужчина. Он не обязан сюсюкаться. Вот если бы была жива мама…»

Агния, убравшись, ушла к себе в комнату.

…Мама умерла восемнадцать лет назад, когда Агнии, соответственно, едва исполнилось шестнадцать. Это случилось внезапно – раз, и все… Сердце.

Самым горьким было то, что Агния в этот момент находилась в летнем лагере под Геленджиком и ничего не знала. Агнии не позвонили, не вызвали в Москву телеграммой – ничего… Она вернулась в конце августа – веселая, загорелая, с чемоданом, набитым галькой, ракушками и дешевыми сувенирами, – открыла дверь в квартиру и…

Из гостиной вышел отец:

– Агния, мужайся. Мамы нет.

– Как – нет? А где она?

– Она умерла.

Агния тогда так и рухнула возле дверей. Отец говорил и говорил… Не сразу Агния поняла, что мама умерла уже довольно давно, три недели назад. Маму схоронили, дочери ничего не сообщили.

– Но почему?! Я бы… я бы с ней простилась! – растерянно пробормотала тогда Агния (даже в страшном горе она не могла в открытую спорить с отцом).

– А смысл? Что, это бы вернуло маму к жизни? – жестко возразил отец. – Тебе стало бы легче от этого прощания? А мне каково? Я и так тут весь на нервах, тебя еще утешать! А так лишних три недели покоя… Я тебе три недели нормальной жизни подарил! Господи, как ты не понимаешь… Ты маму мертвой не видела, ты весь этот тягомотный кошмар с похоронами не знала! Ты мне спасибо должна сказать!

В словах отца имелась своя логика. А и правда – выдержала бы она, Агния, все эти испытания, если бы была тут?

С тех самых пор Агния автоматически стала хозяйкой дома – на нее перешли все домашние обязанности мамы. Ну не мог же, в самом деле, отец заниматься бытовыми проблемами?

Несколько раз нанимали приходящую домработницу, но чужого человека ни отец, ни Агния не могли вынести. Агния тушевалась, а отец гневался – его раздражали «тупые клуши». Так и договорились в конце концов – дом будет на Агнии.

Новую жену Борис Николаевич так и не привел. Были, конечно, пассии, и много – но все ненадолго.

Последний год отец встречался с Полиной – девушкой, на пять лет младше Агнии.

Знакомых это не удивляло – отец был настолько моложав, жив, блистателен, что было бы странно, если бы он выбрал себе в подруги какую-то замшелую тетку. Ну а что касается Агнии…

Агния отца не осуждала. Да, немного неприятно, что мачеха моложе падчерицы… Но кого это сейчас волнует? Все свободны, все можно. Условностей нет. Агния – не ханжа. Пусть отец живет, как хочет.

– Агуша, я ушел, – крикнул из коридора отец. – Пока! Буду поздно. А может, и вовсе не буду… Да, ты на работу завтра не ходи. Можешь дома отдохнуть денек.

Хлопнула дверь.

Агния посидела еще немного в кресле, потом протянула руку к пульту. Вспыхнул экран телевизора. Еще несколько раз пощелкала кнопками, и на широком плазменном экране появилась знакомая картинка (диск из DVD-проигрывателя Агния практически не вынимала). Итак, ее любимое кино. Ее мюзикл.

На темном фоне замерцала свеча.

Каждый раз, когда Агния видела эту короткую заставку, сердце ее сжималось – от надвигающегося волшебства, от грядущего наслаждения… О, когда в жизни женщины нет ничего – только романтическая история может ее утешить, наполнить существование смыслом. Впрочем, даже самым счастливым женщинам и тем, наверное, трудно жить без красивой мелодрамы – воплощенной в фильме ли, в книге… Не важно. «Над вымыслом слезами обольюсь…»

Тайна. Роковые страсти. Приключения. Месть. Ревность. Самопожертвование. Печаль. Радость…

Ничего этого не было в жизни Агнии и, как она справедливо подозревала (все-таки не совсем дурочкой являлась), уже никогда не будет. Потому что она не героиня романа, она – Агния, кроткая, безответная овца, в принципе не способная высекать бурные чувства из сердца мужчины. Яркие страсти бывают только у ярких людей, всем остальным, таким, как Агния, – достаются лишь вялотекущие будни семейной жизни (это в лучшем случае), в худшем – полное одиночество.

Первые кадры фильма – черно-белые. Так режиссер фильма Джоэль Шумахер выделил 1919 год, начало истории. В настоящем престарелый виконт Рауль де Шаньи, сидя в инвалидной коляске, присутствует на аукционе, где распродают имущество когда-то известного и блистательного театра – Опера Популер. На продажу выставлена забавная игрушка – обезьянка с тамбуринами, которую недавно нашли на развалинах театра. В хорошем состоянии. На аукционе присутствует и старуха – они с виконтом обмениваются холодными кивками. Когда Агния смотрела этот фильм в первый раз, она не поняла, кто этот старик, кто старуха – пока не досмотрела историю до конца…

Но теперь она знала, что старуха – это мадам Жири, которая когда-то приглядывала за хористками в Опере. Мадам Жири – воспитательница Кристины. Кто такая Кристина, кто она виконту? Но о Кристине позже…

А пока, в черно-белом, холодном, бесприютном настоящем, – престарелый виконт торгуется за игрушку.

Зачем ему эта игрушка? Что там было, в прошлом виконта, что творилось в стенах полуразрушенной ныне Оперы?.. Неужели прошлое нельзя вернуть, неужели воспоминания лишь сон?

Нет!

Джоэль Шумахер, силой, данной ему продюсерами, с помощью компьютерной графики, под необыкновенную музыку Эндрю Ллойда Уэббера, поворачивает жизнь назад, воскрешает прошлое, возвращает молодость виконту и всем участникам той истории…

Опера Популер на глазах зрителя расцветает красками, Шумахер сдувает пыль, стирает морщины…

И в ярких цветах, в ослепительном свете газовых рожков вспыхивает прошлое многолетней давности. Тысяча восемьсот семидесятый год. На сцене поет Карлотта, примадонна. Смешная, капризная, вздорная. Вечный сюжет – примадонна взбрыкивает из-за какой-то ерунды и отказывается петь. Тогда отчаявшиеся владельцы театра, от полной безнадежности, соглашаются прослушать молоденькую и никому не известную хористку Кристину Дайе.

Вот она, Кристина. Робко выходя к рампе, она поет так, что у всех сносит крышу… Браво, новая примадонна! И юный, пылкий Рауль, один из покровителей Оперы, узнает в Кристине девочку, в которую был влюблен в детстве. Да и вообще он никогда не переставал ее любить. О, эта бессмертная, единственная страсть Рауля, виконта де Шаньи, – красавца, нежного, отважного, пылкого… Любовь на всю жизнь. Любовь – и на после смерти. Вечная.

…Заливаясь слезами, Агния следила за тем, что происходило на экране, среди роскошных декораций: в театре – на фоне миллиона свечей или на кладбище, где теснились надгробия в стиле поп-барокко, над которыми стелился туман, и на белом снегу пылали розы… Агния смотрела этот фильм не меньше чем в сто двадцать пятый раз, он ей не мог надоесть. Даже больше, мюзикл Шумахера – Уэббера стал ее утешением, ее любовью. Он, фильм, сейчас успокаивал ее, а вовсе не отец.

(Тут необходимо заметить, что у Агнии был еще один любимый фильм – «Титаник» с Леонардо Ди Каприо и Кейт Уинслет. Она тоже любила его пересматривать, но «Титаник» заканчивался трагично, так что этот фильм тяжело было смотреть слишком часто.)

Итак, Рауль и Кристина – счастливы вместе. Но тут появляется он. Он – Призрак Оперы!!! Страшный урод, прячущийся в подвалах театра, гениальный и зловещий Призрак.

Призрак тоже до безумия любит Кристину, но его любовь темна, опасна, жестока. Он утягивает Кристину в подземелья, и тогда звучит главная тема, главная мелодия мюзикла. Необыкновенно красивая – от которой у Агнии всегда холодели руки, замирало сердце и мурашки бежали по спине, – «In sleep he sang to me…».

Сколько раз Агния смотрела свой обожаемый мюзикл, столько раз пыталась понять, кто ей нравится больше – Рауль или Призрак. И тот, и другой были по-своему хороши. Свет и тьма. Кажется, очевидно – надо выбрать свет, но разве устоишь перед силой чувств Призрака… Да и как не пожалеть его, бедного, вынужденного скрываться от людей? Но Рауль такой милый, такой красивый, отважный…

Господи, да кого же из них выбрать?! Кому отдать сердце – окончательно и бесповоротно?..

Раулю?.. Или Призраку Оперы?..

* * *

Мужчина, играющий с маленькой дочерью в сквере, Леночка Голикова, ноутбук, метро. Эскалатор – словно глотка чудовища, засасывающего в себя толпы людей…

Агния открыла глаза. И вспомнила.

Волосы!

Что теперь делать? Как жить?

Она скосила глаза на часы – начало десятого утра. Протянула руку за мобильным.

– Алло! – бойко отозвалась Инга. – Агнет, привет!

– Ты на работе?

– А где мне еще быть?..

– Я боялась – вдруг разбужу. Инга, у тебя есть знакомая парикмахерша? Хорошая парикмахерша?

– Конечно, есть, – снисходительно-приветливо ответила подруга. – А ты для кого просишь?

– Для себя.

– Для себя?! Ты решила подстричься?!

– Не спрашивай, лучше дай телефон. Мне срочно! – простонала Агния. – Я сейчас не в том состоянии, чтобы объяснять…

– Но ты мне расскажешь?!

– Обязательно. Но потом.

– Ладно, – напористо произнесла Инга. – Я тебе даю телефон и адрес, а вечером мы с тобой встречаемся. Нет, можно даже не вечером, я после обеда могу освободиться. Да что там… Я сбегу с работы, лишь бы на тебя посмотреть! Пиши: мастера зовут Наташа, салон на Садовом, неподалеку от Красных Ворот…

Агния после разговора с Ингой сразу же позвонила в салон – к счастью, Наташа сегодня работала, и утро у парикмахерши тоже было незанятым.

Агния быстро умылась, оделась и, накинув на голову капюшон, вышла из квартиры. Причем, прежде чем открыть дверь, она долго прислушивалась к тому, что происходит в подъезде, – не ходит ли кто из соседей по лестничной клетке, свободен ли лифт… Ей ни с кем не хотелось встречаться.

Во дворе было пусто. Серые высокие сугробы на газоне, голые ветви кустов. Это были кусты сирени. В мае они дивно цвели, а сейчас выглядели так уныло, так мрачно…