Ритуальные услуги

Виктор Пронин

Ритуальные услуги

Зима оказалась на удивление снежной и мягкой. Оттепели шли одна за другой, потом опять валил снег, через несколько дней снова таял, превращаясь в жидкое месиво. Водители озоровали вполне в духе времени: разогнавшись, прижимались к самой обочине, с удовольствием обдавая прохожих снежной грязью. А те отвечали тоже в духе времени: матерились на чем свет стоит, грозили кулаками, записывали номера машин, хотя прекрасно понимали, что ничего, ну совершенно ничего не смогут сделать этим стервецам.

Но не все матерились. Некоторые ребята взяли за обыкновение носить камни за пазухой в самом полном и прямом смысле слова. Разве что только не за пазухой, а в сумке. И стоило самонадеянному «Мерседесу» неосторожно или, наоборот, расчетливо приблизиться к обочине и окатить грязью беспомощных и занюханных вроде ребятишек, как вслед ему неслись булыжники, разбивая вдребезги стекла, фонари, оставляя вмятины, каждая из которых оборачивалась сотнями тысяч убытков. Машина тут же останавливалась, из нее выскакивал взбешенный водитель в кожаной куртке и зеленых штанах. Но, увидев перед собой молчаливые лица ребят, которые смотрели на него выжидающе и даже как бы поощрительно: дескать, давай, дорогой, подходи поближе, тут же линял. Бессильно матерился, усаживался в оскверненную, обесчещенную машину и отбывал восвояси. Уже стараясь держаться поближе к середине дороги. Но и до драк доходило, до крови, до травматологических услуг.

Бывшие музыканты, окончательно обнищавшие и отощавшие, сбивались в оркестрики и, расположившись в подземных переходах, играли о том, как утомленное солнце нежно с морем прощалось, играли «Прощание славянки», «Вставай, страна огромная». Надо же, пришли времена, когда эта мелодия перестала восприниматься как напоминание о давней войне, теперь это был призыв к бунту, к топору. Люди останавливались в полутемных переходах с выбитыми, выкрученными лампочками, вывороченными патронами и, не выпуская из рук сумок, чемоданов, портфелей, насупленно слушали. Они уже были готовы, они созрели. «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой, с торговой силой темною, с проклятою ордой…»

– Ну что, батя? – спросил веселенький, поддавший музыкант, вытирая губы от слюней и отставляя свою трубу. – Молодость вспомнил?

– Вспомнил.

– Давай, батя, на заказ исполним… Концерт по заявкам… Ну? Чего хочешь услышать?

– Это… Сработайте еще раз…

– Не понял! Что сработать?

– Ну, эту… Страна огромная…

– Не надоело? – удивился трубач.

– Просит ведь человек, – поддержал старика парень в затертом свитере.

Музыканты переглянулись, но не удивились, привыкли, что эту мелодию им приходилось играть по нескольку раз подряд. Перед ними стояла консервная банка из-под немецкой несъедобной тушенки, и именно под эту песню наполнялась она быстрее всего, правда, мелочью, в основном сотнями, двухсотками. И снова темный переход наполнился будоражащими звуками. Люди останавливались, ставили к стенке свои узлы и оцепенело смотрели не то в прошлое, не то в будущее. Что-то бередила музыка в душах, набатом звучала, напоминала о полузабытых, отвергнутых истинах, о временах, которые поторопились проклясть, о делах, от которых поторопились отречься. Начинали понимать – от самих себя отреклись.

– Ничего, ребята, – вполголоса бормотал старик. – Ничего… Авось…

– Грозишься? – спросил его сосед.

– Авось, – повторил старик.

Пафнутьев тоже постоял в сторонке, не смог пробежать легко и бездумно, хотя торопился, не имел права терять ни минуты. Сутуло постоял у выхода, засунув руки в карманы куртки и исподлобья глядя на людей, окруживших музыкантов. А когда осознал, что мелодия затянулась, что музыканты явно пошли на третий круг, медленно и тяжело поднялся по ступенькам. Он бы еще постоял, послушал, но не мог. Павел Николаевич Пафнутьев торопился, пятнадцать минут назад в квартале отсюда прогремела длинная автоматная очередь. Милиция уже была там, на месте, «Скорая помощь» тоже примчалась, теперь вот и он добирался пешком, хотя мог и отвертеться, но позвонил Шаланда.

– Подошел бы, Паша, – сказал он.

– А что там?

– Круто, Паша. Очень круто. Подходи.

– Буду, – сказал Пафнутьев и положил трубку.

Андрея с машиной под рукой не оказалось, и он отправился пешком, тем более что идти было недалеко – не то два, не то три квартала. Валил мокрый снег, ветер дул прямо в лицо, но не холодный, почти плюсовой ветер. Пафнутьев был даже рад выйти из прокуратуры на свежий воздух и шел, откровенно наслаждаясь и погодой, и этим вот липким снегом, и тем, что случившееся больше касалось Шаланды, чем его, Пафнутьева. Пусть Шаланда вертится там, пусть пластается, а если хочет услышать утешительные, подбадривающие слова, он их услышит. «За словами дело не станет», – усмехнулся Пафнутьев. Мы так насобачились произносить слова по разным поводам и без всякого повода, что каждого второго можно смело отправлять дипломатом в любую страну – справится. Увертки, недоговорки, невинное умалчивание и готовность с пеной у рта отстаивать полуправду, увиливание и от ответа, и от вопроса. Да, это тоже мастерство – увильнуть от вопроса, не услышать того, на что не можешь ответить.

* * *

Пафнутьев издали увидел место происшествия: возле ресторана стояла плотная темная толпа, уже припорошенная снегом, вертелась в снегопаде синяя милицейская мигалка, издали был виден красный крест на машине «Скорой помощи». Подойдя ближе, Пафнутьев увидел, что громадные витринные стекла ресторана выбиты, они осыпались и горками битого стекла лежали вдоль стены. Раньше это был универмаг, занимавший первый этаж, но повеяли новые ветры, и ресторан показался более прибыльным. Новый владелец вложил деньги в благоустройство, и теперь у входа стояли искусственные елочки с маленькими, круглосуточно горящими лампочками, полыхало неоновое зарево, над входом соорудили козырек с колоннами, к стеклянным дверям прикрепили бронзовые ручки. Все призвано было подготовить посетителя к большим тратам.

Окинув взглядом пустые провалы в здании, Пафнутьев прямо через выбитое окно шагнул в ресторан. Длинные золотистые шторы бились на ветру, под ногами хрустело стекло, в глубине зала суматошно мелькали человеческие фигуры. У стены санитары неспешно и деловито укладывали кого-то на носилки, вдоль окон уже намело снега, и он тут же таял. Человек вскрикивал, матерился, в руках его была судорожно сжата скатерть, видимо, падая, он схватился за нее и сдернул вместе с посудой. Скатерть была залита кровью, у стола валялись разбитые бутылки, фужеры, и Пафнутьев с болезненной четкостью слышал, как ломко кололись осколки хрусталя под ногами санитаров.

Подойдя поближе, он остановился. Что-то его насторожило, что-то в происходящем было неправильным, неестественным.

Санитары.

Окровавленный человек, судорожно вцепившийся в скатерть.

Нестерпимый хруст стекла под ногами…

Полыхающие на ветру шторы.

Шум улицы, доносящийся сквозь выбитые окна…

И вдруг Пафнутьев понял – человек, которого укладывали на носилки! Вот где была несуразность. Он смотрел на Пафнутьева ясным настороженным взглядом и извивался на полу гораздо сильнее, чем это могло быть при сильной боли. Не столько от боли он корчился, сколько по другой причине.

Пафнутьев зашел с другой стороны, боком присел к столу, закинув ногу на ногу, и только в таком положении увидел, в чем дело, понял, чем объясняется странное поведение раненого, – тот ногой пытался затолкнуть под ковер плоский черный кошелек. Пафнутьеву ничего не оставалось, как поднять кошелек. Вернувшись, он опять сел боком к столу, чтобы видеть и возню с раненым, и ресторан, и толпу людей за выбитыми стеклами.

Решительно подошел тяжеловатый Шаланда, резко отодвинул стул, плотно сел, поставив локти на скатерть. На Пафнутьева он смотрел требовательно и недовольно, будто тот был виноват в происшедшем.

– Что скажешь?

– Надо бы у хозяина кофе попросить, – ответил Пафнутьев.

– Знаешь, сколько здесь стоит чашка кофе?

– Мы на службе… Платить не надо.

– Да? – удивился Шаланда не столько словам Пафнутьева, сколько тому, что ему самому не пришла в голову такая простая мысль. – Думаешь, даст?

– С радостью, – усмехнулся Пафнутьев. – И будет счастлив. А если обед закажем с шампанским и трепангами, то он вообще решит, что это лучший день в его жизни. Все изменилось, Шаланда, все изменилось. Эти «новые» просто с восторгом готовы оказывать услуги, угождать, дарить, поить, кормить… Ты когда последний раз был на Канарских островах?

Шаланда сверлил Пафнутьева маленькими острыми глазками, спешно прикидывая, оскорбление стоит за этими словами или что-то другое? Обидеться немедленно или подождать?

– Вчера вернулся, – наконец произнес он, пересилив себя.

– Врешь. Не был ты на Канарских островах. И никогда не будешь. Но возможность есть.

– Ну?

– Если попросишь хозяина ресторана, просто попросишь… Впрочем, и просить не надо… Достаточно намекнуть – мечтаю, дескать, с детства… И этого будет достаточно. Единственный вопрос, который он задаст… Знаешь какой?

– Ну? – Шаланда наклонил голову.

– Спросит, когда у тебя отпуск.

– И что дальше?

– За две недели до отпуска вручит авиабилеты туда и обратно, паспорт с визой, небольшой конверт… На карманные расходы. На Канарских островах, между прочим, удивительно быстро уходят деньги.

– Откуда ты знаешь?

– Мне так кажется. Представляешь, Шаланда, красавицы любого цвета кожи будут почитать за счастье распить с тобой бутылку шампанского, провести с тобой ночь, сумасшедшую ночь на берегу теплого океана…

– Я женат, – хмуро перебил Шаланда.

– Там ты об этом забудешь. Но если так решительно отрекаешься от красавиц… Можешь захватить с собой и свою половину… – усмехнулся Пафнутьев. – Только предупреди заранее… Хочу, дескать, любимой жене Канары показать…

– И что от меня потребуется?

– Ничего.

– Совсем ничего?!

– Да, Шаланда, да! Ну вот совершенно ничего! Разве что хорошее отношение… Чтоб здоровался ты с хозяином, заходил иногда, трепался бы с ним о том о сем… Представляешь, какие времена настали? – Обернувшись в зал, Пафнутьев увидел хозяина ресторана. – Леонард! – крикнул и поманил того пальцем.

* * *

Да, это был Анцыферов, бывший городской прокурор. Как всегда нарядный, стремительный в движениях, легкий, правда, седина – седина у него появилась довольно заметная. Но что делать, испытания, которые ему пришлось перенести, у кого угодно вызовут седину. Хоть и недолгими были его страдания за колючей проволокой, но перенес он их болезненно. Видно, слишком большой оказался перепад между прежним его положением и ролью заключенного. Но оправился быстро, надо отдать должное. Уже через два месяца приобрел ресторан, месяц ушел на ремонт, благоустройство, и вот нате вам – Леонард Леонидович Анцыферов принимает самых влиятельных людей города.

– Здравствуй, Паша! – произнес Леонард с такой искренней радостью, что Пафнутьев просто вынужден был подняться и пожать холодную узкую ладонь Анцыферова. – Редко заходишь!

– Прохладно у тебя здесь… Дует.

– Не всегда, Паша, не всегда. – Анцыферов почтительно присел не у самого стола, а чуть в отдалении.

– Да, прошлый раз окна остались целы, – пробормотал Шаланда.

– Нас всех подстерегает случай, – со вздохом процитировал Анцыферов.

– Над нами сумрак неминучий? – спросил Пафнутьев, давая понять, что и он не лыком шит, и он по части стихов не последний человек. – Кофейку бы, а, Леонард?

– А может, чего покрепче? – живо спросил Анцыферов.

– Для этого мы придем как-нибудь вечерком, да, Шаланда? Кстати, Леонард… Представляешь, наш друг Шаланда ни разу не был на Канарских островах… А мечтает! Жена просто затылок ему прогрызла с этими островами… Помоги!

– У тебя когда отпуск? – спросил Анцыферов у Шаланды, и тот в полной беспомощности посмотрел на Пафнутьева, прося помощи и защиты.

– Летом у него отпуск, летом, – весело сказал Пафнутьев. – Но недельку-вторую ему и сейчас могут дать. Зимой. За хорошую работу по защите граждан.

– Заметано! – сказал Анцыферов и, вскочив, унесся отдавать указания. Внешне он не изменился после того, как покинул кабинет городского прокурора. Та же тройка, галстук, блестящие туфли…

Пафнутьев с улыбкой наблюдал за суетой Анцыферова в глубине зала и понимал, все-таки изменился Анцыферов. Легче стал, проще. Складывалось впечатление, что нашел человек себя, нашел дело, в котором уверен, спокоен, и нет у него никакой надобности с кем-то советоваться, искать чьего бы то ни было одобрения. Уже не нужно было тужиться, что-то там изображать надсадно и бестолково, подыскивать слова, которые бы ни к чему не обязывали. Теперь слова сами слетали с его уст, простые, естественные, уместные. Несмотря на печальное происшествие в ресторане, Анцыферов был оживлен, вездесущ и как-то радостно возбужден. Он знал, как себя вести, что ответить на вопросы Пафнутьева и Шаланды, о чем умолчать, чтобы его роль в случившемся была чиста и печальна. И неуязвима.

– Быстро перестроился, – пробормотал Шаланда.

– А он и не перестраивался. Не было надобности. Он всегда был на изготовку. Раньше приговоры подавал на блюде, сейчас вот кофе. Быстро, четко, умело… Ты и оглянуться не успеешь, как однажды утром обнаружишь на собственном столе конверт с авиабилетами на Канарские острова.

– Ты что? Умом тронулся?

– Кто? Я? – удивился Пафнутьев так искренне, что Шаланда даже не заподозрил розыгрыша. – Ладно. – Пафнутьев повернулся наконец лицом к столу. – Что тут случилось?

Шаланда не успел ответить, из подсобных помещений к ним быстро приближался официант в белом кителе с золотыми пуговицами, сверкавшими, как у солдата на первом году службы. Он огибал столы с такой скоростью, что даже наклонялся на поворотах, как самолет на спуске.

– Прошу вас. – Официант поставил на стол поднос с двумя чашками кофе и двумя маленькими, граммов по пятьдесят, бутылочками коньяка. – У нас сегодня немного прохладно, может быть, это окажется и кстати.

– Окажется, – кивнул Пафнутьев, и официант удалился с таким гордым видом, будто исполнил опасный номер. С некоторых пор Анцыферов хорошо знал, что вручить даже такую невинную взятку, как сто граммов коньяка, действительно опасно. Но знал он и то, что Пафнутьев мелочиться не станет.

Увидев в глубине зала Анцыферова, наблюдавшего за ними с напряженным вниманием, Пафнутьев встал и церемонно поклонился. Благодарю, дескать, премного доволен. И Анцыферов склонился в поклоне, прижав руку к груди. Открыв микроскопическую бутылочку, Пафнутьев вылил коньяк в кофе, бутылочку спрятал в карман.

– Следы преступления надо уничтожить, – пояснил он Шаланде, который никак не мог решить, что ему делать со своим коньяком. Поколебавшись, он последовал примеру Пафнутьева и так же, как и тот, сунул бутылку в карман. Заметив на столе оставшиеся алюминиевые пробки, он их тоже сунул в карман. Теперь уже никто не мог заподозрить его в противоправных действиях.

– Представляешь, до сих пор не могу избавиться от ощущения, что он прокурор города, – проговорил Шаланда с виноватой улыбкой.

– Это пройдет, – невозмутимо ответил Пафнутьев.

– Значит, так… – Выпив кофе двумя глотками и отставив чашку, Шаланда приступил к делу. – Полчаса назад… подкатывает к ресторану на мотоцикле…

– Один?

– Да, свидетели говорят, что он был один. Одежда обычная – черная куртка, шлем, очки… Достает автомат, короткий какой-то… Вроде «калашников», но укороченный…

– Знаю, – кивнул Пафнутьев.

– Не торопясь передергивает затвор и дает длинную очередь по окнам. Некоторые утверждают, что была и вторая очередь… Гильзы мы подобрали. Половину обоймы выпустил. Потом развернулся, свернул в переулок и был таков.

– Жертвы?

– Есть… Один умер на месте. Его увезли до того, как ты пришел.

– Могли бы и не торопиться.

– Увезли, Паша. Если захочешь посмотреть, знаешь, где его можно найти. Теперь не убежит. Второго ты видел. Должен выжить. Я не силен в медицине, но по части огнестрельных ранений за последние два года получил неплохой опыт…

– Понял. А остальные посетители? Уцелели? Выжили?

– Видишь ли, Паша, ресторан был пуст. Время раннее. Анцыферов тебе расскажет подробнее. В это время здесь вообще никого не бывает. Только вон в том углу сидели четыре человека. Беседовали. Общались.

– Куда же они делись?

– А двоих ты знаешь…

– А остальные?

– Ушли, Паша.

– Как ушли?! – не понял Пафнутьев. – Как могли уйти, если двое из друзей валяются в кровищи?

– Ушли черным ходом.

– Так… Значит, один убит, второй ранен… А двое скрылись? Правильно?

– Все именно так, Паша. – Шаланда склонил голову, как бы преклоняясь перед проницательностью Пафнутьева. – Тот мужик на мотоцикле с автоматом… Он, похоже, знал, кто именно сидит за столиком у окна. Не просто по окнам, он по ним полоснул. Это была разборка, Паша.

– Меня удивляет, почему тот хмырь на мотоцикле не бросил в окно еще и пару гранат.

– Да, так было бы гораздо надежнее, – согласился Шаланда.

– Что-нибудь знаешь о тех двоих?

– Об этом лучше поговорить с твоим другом Леонардом.

– Тоже верно.

– Наверняка рыло в пуху.

– Конечно. Поэтому он тебя и об отпуске спросил.

– Если он сунется ко мне с этими авиабилетами, – медленно проговорил Шаланда, шаря глазами по залу в поисках Анцыферова, – я не отпущу его, пока он их не съест без остатка.

– Крутой ты мужик, Шаланда, – проговорил Пафнутьев и придвинул к себе плоский кожаный кошелек. Внутри оказались несколько стодолларовых бумажек, блокнотик с телефонными номерами. – Кажется, все, – проговорил Пафнутьев и, сложив кошелек, легонько похлопал им по ладони. Что-то насторожило его, кошелек вел себя не так, как положено вести себя пустому кошельку из тонкой кожи. Пафнутьев снова заглянул во все отделения и потайные кармашки. Отогнув очередной отворот, он сунул туда палец и, вскрикнув, отдернул его. На пальце показалась капелька крови – в кошельке было что-то чрезвычайно острое. Теперь уже с большей осторожностью Пафнутьев вынул круглую жестяную крышку от консервной банки.

– Вопросы есть? – спросил он.

– Боже! – прошептал Шаланда. – Неужели он?

– Куда ты отправил раненого?

– «Скорая» увезла… К Овсову, конечно.

– Там надежно?

– Пока обходилось, – ответил Шаланда, бросив опасливый взгляд на Пафнутьева. Убеждался не один раз, если спрашивает Пафнутьев о надежности, то не зря, жди беды.

– Подбиваем бабки. – Пафнутьев окинул взглядом разбитые витрины ресторана. Лицо его, освещенное холодным белесым светом зимнего дня, изредка вспыхивало синеватыми бликами от милицейской мигалки. – Подбиваем бабки, – повторил он, но Шаланда перебил его:

– А чего их подбивать? Один убитый, второй при смерти, двое сбежали. Вот и все. Никого не осталось.

– Анцыферов остался, – негромко проговорил Пафнутьев.

– Ты думаешь…

– Конечно. Значит, так… Не теряя ни минуты, дуй к Овсову. У него там неплохо налажено, а ты удвой, понял? Утрой охрану. Похоже, мы схватили за хвост такого зверя, – он постучал пальцем по тонкому кошельку, лежавшему на столе, – такого зверя, что не знаю даже, мы его схватили или сами заглотнули крючок. Похоже, отстрел идет, Шаланда. Большая охота началась. Когда ушел Байрамов, город начали делить заново. А сейчас, видишь… Вовчик Неклясов засветился.

– Будут трупы?

– А как же, – усмехнулся Пафнутьев. – На то он и Неклясов.

– Слышал, Листьина хлопнули?

– Три дня по всем программам мне об этом докладывали. Все боялись, что не проникнусь, не так подумаю, не те выводы сделаю.

– Хороший был парень, – вздохнул Шаланда.

– Бедняков не убивают, сказал классик. Могу добавить: телеведущих тоже не убивают.

– Кого же убили?

– Крупного бизнесмена убрали. Мафиози… Хотя ему это слово, возможно, и не понравилось бы…

– В какую степь поскачем?

– Видел крышку от консервной банки? Все дела, где она мелькает, собираем в одну кучу. Ведь кое-кто и жив остался, есть свидетели. Они не очень хорошо выглядят, но живы…

– Пока, – сказал Шаланда, поднимаясь. И непонятно было, то ли он попрощался с Пафнутьевым, то ли поправил: хотя, дескать, свидетели и живы, но ненадолго, пока живы.

– Пока, – ответил Пафнутьев. И в его голосе тоже прозвучала двусмысленность.

* * *

Кабинет Анцыферова, затаившийся в подсобных глубинах ресторана, выдавал и хорошие доходы заведения, и хорошее представление хозяина о самом себе. Черная мебель, шторы с золотыми искорками, японский телефон, показывающий и продолжительность разговора, и время, и даже номер, с которого в данный момент кто-то решился звонить господину Анцыферову. Напротив письменного стола стоял шкаф, и в него на высоте человеческого роста были втиснуты три небольших телевизора. Один показывал вход в ресторан со стороны улицы, и в данный момент на нем можно было увидеть разгромленные окна, машину милиции, толпу любопытных. Едва войдя в кабинет, Пафнутьев увидел на экране Шаланду – тот тяжело шагал к своей машине. На втором экране можно было наблюдать за тем, что происходит в зале. Сейчас в зале было пустынно, шторы колыхались на снежном ветру, официанты в белых кителях сгребали и выносили битое стекло. Третий экран показывал кухню. Видимо, Анцыферов хотел твердо удостовериться в том, что продукты у него не воруют, посторонние люди на кухню не заглядывают, в рот и в карманы ничего не суют. А кроме того, повара и поваренки, зная, что в данный момент за ними придирчиво наблюдает хозяин, были более усердны и старательны.

За черным столом сидел Анцыферов. Лицо его было скорбным, но приветливым. Всем своим видом он выражал готовность помочь правосудию всеми своими силами и возможностями.

– Садись, Паша, – сказал он, показывая на черный стул с никелированными подлокотниками. – Выпить хочешь?

– Если спрашиваешь, то нет.

– Виноват… Сейчас дам команду.

– Не надо, Леонард. У нас еще будет повод… Похоже, мы с тобой надолго породнились.

– Не понял? – Анцыферов вскинул брови так высоко, что даже рот его приоткрылся, и выражение лица получилось изумленно-радостным, будто для него и в самом деле было большим счастьем видеться с Пафнутьевым ежедневно.

Пафнутьев сел в кресло, которое могло поворачиваться на мощной металлической штанге. И он, конечно же, не упустил такой возможности – повернулся вместе с креслом вокруг оси, внимательно осмотрев весь кабинет.

– А здесь не хуже, – наконец сказал он.

– Я тоже так думаю, – холодновато ответил Анцыферов, он не любил, когда ему напоминали о прежней деятельности. То ли считал, что много потерял, то ли был уверен в обратном – многовато приобрел, оказавшись во главе преуспевающего предприятия. – Слушаю тебя, Паша.

Пафнутьев сделал еще один оборот, задержался взглядом на мелькающих экранах, получив полное представление о том, что делается на улице, в ресторане, на кухне…

– Дорого обошлось? – спросил он, кивнув на экраны.

– Спонсоры помогли.

– А что, они еще живы?

– Мои живы, Паша, – улыбнулся Анцыферов.

– Я не имел в виду твоих или чужих… Я хотел спросить… Разве еще существуют на белом свете спонсоры, меценаты, благодетели?

– Иногда я тоже в этом сомневаюсь.

– Ну, ладно, – вздохнул Пафнутьев, с сожалением оставляя приятную тему. – Когда это произошло? – Он кивнул на экран, на котором у разбитых окон возились официанты, подбирая осколки стекол, подметая мусор, сгребая в кучи грязные скатерти.

– Примерно час назад… Около одиннадцати. Мы только успели открыться.

– Зал был пуст? – невинно спросил Пафнутьев, чувствуя, как сердце его легонько дрогнуло, – вопрос был со вторым дном. Анцыферов подвоха не уловил, по простоте душевной полагая, что бестолковый разговор ни о чем и обо всем одновременно продолжается. Простоват все-таки был Анцыферов, простоват. Если раньше он упивался детскими пистолетами и железной дорогой, доводя до изнеможения собственного сына, то теперь забавлялся мелькающими экранчиками.

– Да, – кивнул Анцыферов. – Кроме этих посетителей, в зале никого и не было.

– А что, бывают и столь ранние посетители?

– Бывают, – снисходительно улыбнулся Анцыферов.

– Я понимаю, когда люди вечером спускают хорошие деньги – вино, женщины, впереди долгая ночь, полная музыки, шампанского, песен и плясок… Действительно, ничего не пожалеешь… Но утром, спозаранку и в такой дорогой ресторан… Как понимать?

– Есть люди, Паша, для которых деньги – не самое главное, – с горделивой назидательностью произнес Анцыферов, давая понять, что его клиенты денег не считают.

– Да? – удивился Пафнутьев. – Это сколько ж надо иметь денег, чтобы они перестали быть главным в жизни?

– Это зависит от многих причин… Воспитание, масштаб личности, цели, которые человек ставит перед собой. – Анцыферов все еще трепался бездумно и легковесно.