Полная версия
Виктор Пронин
Будет немножко больно
* * *
Наверное, каждый время от времени стремится к какой-нибудь берлоге в стороне от больших дорог и суматошных городов, к берлоге, в которой можно спрятаться, зализать раны. А раны приходится зализывать всем – большой ты человек или совсем тебя не видать из-под куста. И только после того, как затянутся швы, окрепнет молодая кожа, срастутся мышцы на теле, на душе, в памяти, в отношениях с кем-то, после того, как мир снова сделается понятным и доступным, можно осторожно выбраться из укрытия, опасливо оглядеться и медленно двинуться к людям.
Была такая берлога и у Андрея. Он, правда, не знал еще, что это берлога, не мог называть ее берлогой, потому что не приходилось ему до сих пор прятаться от людей и зализывать раны. Пройдет немало времени, прежде чем до него дойдет – это Берлога. С большой буквы, потому что значение ее в жизни человека велико и постоянно. Конечно, он придет к этой истине, но лишь в том случае, если уцелеет, если подарит ему судьба годы, предназначенные для прозрения. А может, и не подарит.
Он приехал со Светой на мотоцикле в маленький домик на окраине деревни уже под вечер, когда садилось солнце, где-то за лесом мычали коровы, когда в воздухе разлилась благодать, тепло и мягкий свет, какой бывает разве что на иконах. Но вот-вот должен был начаться дождь – тучи шли за ними до самого города. Избушку оставил ему дядька, уехав в Москву искать счастья и удачи. Дом поначалу решил продать, но предложили такую смехотворную цену, что, обидевшись, он не стал продавать вовсе. Подарил племяннику, то бишь Андрею. И ни разу об этом не пожалел. Теперь сам иногда наезжал сюда, вспоминал детские свои годы и это… Зализывал раны. Был дядька уже в том возрасте, когда понимают – это не просто избушка, это Берлога. Никто не знал, что она есть у него, и никто бы никогда не нашел его, заберись он сюда, спасаясь от закона, от начальства, от молодой жены, подозрительной и тщеславной.
Дом был небольшой, но сделан добротно. Была в нем одна комнатка с бревенчатыми стенами, кухонька, русская печь, терраска и хозяйственный двор, в котором когда-то водилась живность, а ныне свалены дрова, сено и тот инвентарь, без которого в деревне делать нечего, – косы, лопаты, топоры. И был еще запущенный яблоневый сад. И небольшая речка в ста метрах. И большак, недавно покрытый асфальтом. Проходил он в трех километрах от деревеньки, и водители, проносясь мимо, даже не подозревали, какие сказочные места начинаются за гривкой леса. Если свернуть вовремя, попасть на незаметную для чужого глаза тропинку, выключить мотор, то можно бесшумно скатиться под уклон в самую деревню, к избушке, во двор.
Вот так, выключив мотор, скатились на мотоцикле под уклон Андрей со Светой часа полтора назад и, сев у окна, смотрели на стену дождя, шелестящую на расстоянии вытянутой руки. В стороне начинался лес, у речки покорно мокло небольшое коровье стадо. В доме пахло сырыми бревнами и старым сеном, сваленным на чердаке. Там постоянно шуршало, шла какая-то жизнь, выяснение отношений…
– Сегодня Заварзин намекнул, что пора подумать о возвращении долга, – сказал Андрей. – Как видишь, наши опасения потихоньку сбываются.
– А что он имел в виду?
– Я тоже спросил… Сколько, мол, я тебе должен. Речь не о деньгах, говорит. Что касается денег, то как раз я тебе должен, зарплату, дескать, пора выдавать. Речь о другом.
– О чем же?
– Мы, говорит, тебя выручили, теперь твоя очередь.
– Так и будете без конца друг друга выручать? Опять кого-то напугать потребовалось? – Света встревоженно посмотрела на Андрея.
– Ой, Светка! Боюсь, что к этому идет… Но теперь, наверно, он может все называть своими именами. Надо, дескать, кого-то пришить или, как они говорят, завалить.
– Андрюша, послушай глупую бабу… Сматываться тебе надо. И весь разговор.
– Они меня продадут.
– Никогда! – воскликнула Света. – Ведь они сами замараны. Да, стрелял ты, да, главная вина твоя! Да, самого сурового наказания заслуживаешь ты. Но ведь им всем тоже светит кое-что… Кто вел мотоцикл, кто увозил вас на грузовике, кто отмывал машину после операции?.. Кто организовал это дурацкое пугание? Заварзин организовал. Они что, все согласны сесть на пять лет только для того, чтобы тебя посадили на пятнадцать? Нет же! Что тебя держит?
– Ты держишь… Мать.
– Значит, полная безнадега?
– Не торопи… Подожду немного. Ни на какие дела не пойду, но время потяну. Знаешь, хочу забраться в квартиру к Заварзину и там устроить хороший шмон.
– А если он тебя накроет?
– Чего мне бояться? Самое страшное позади. – Андрей усмехнулся невесело, запустил пальцы в ее светло-рыжие волосы. – Я даже знаю как. И ты мне поможешь.
– Слушай, я боюсь!
– Ты будешь делать только то, что умеешь. И ничего больше.
– А что я умею? – Во влажных сумерках вечера ее глаза сверкнули любопытством. – Ну, отвечай! – потребовала она, заметив, что он колеблется.
– Целоваться.
– И это все?
– Думаешь, это мало? Да это сила, которая движет миром! Светка! Ты себя недооцениваешь! Если ты перестанешь меня целовать… Если ты не перестанешь меня целовать, я их всех в порошок сотру! Всех!
– Хорошо… Считай, что их уже нет. Один порошок остался. Теперь скажи – что ты задумал?
– Шиш с маслом! Ничего не скажу! Только в последний момент. А то будешь думать, переживать, маяться… Не надо. Потом. А сейчас… – Он вскочил, обежал вокруг небольшого стола, накрытого старой льняной шторой, и, взяв Свету на руки, отнес в угол, где стояла большая деревянная кровать с необъятной периной и множеством подушек. – Света, послушай, что я тебе скажу… Я тебе такое скажу, такое скажу, что просто обалдеешь! Их всех не существует! Их нет. Это мы их придумали, потому что пошел дождь, потому что небо затянуло тучами, скрылось солнце и мы не смогли пойти за грибами, поняла? Дура, ты дура! Они нам придумались только потому, что у нас плохое настроение. А будет хорошее настроение, и мы придумаем других людей – веселых, щедрых! Придумаем другой город, море придумаем, пляж и киоск с мороженым! А вот сию секунду, прямо не сходя с места, я придумаю рыжие твои волосы, руки, губы, которыми ты собиралась меня целовать, и все остальное, о чем я даже подумать боюсь, но все-таки думаю, каждый день думаю и каждую минуту! Но для всего этого придется сделать одну вещь, – проговорил он с неожиданной грустью.
– Какую? – Она в полумраке попыталась рассмотреть его лицо.
– Слушай, на тебе столько всего понадето, столько понапялено… Как ты только передвигаешься?
– Несчастный! Думаешь, на тебе меньше?! Да ты же весь в ремнях, в железных пуговицах, кнопках, «молниях»!
– Рокер потому что, – серьезно ответил Андрей. – Положено.
– Сейчас я покажу, что положено, а что не положено… Знаем мы вашего брата рокера, – и Света сосредоточенно принялась расстегивать на его рубашке одну пуговицу за другой. – Сам чего без дела лежишь? Видишь, не могу до своей «молнии» дотянуться…
– Слышишь, как дождь шумит?
– Это не дождь… Это ш-шепот хорош-шенькой рыж-женькой девуш-шки, – прошептала Света на ухо Андрею.
«Мерседес» мягко вполз в распахнутые ворота и остановился посредине двора. Андрей с Махначом перебирали мотор, Феклисов, покряхтывая, зачищал жигулевское крыло перед покраской, Подгайцев, поглядывая на них из окна конторки, трепался по телефону, получая от этого какое-то больное наслаждение. Он полулежал на кушетке, закинув ногу на ногу, в руке дымилась сигаретка, говорил медленно, с придыханиями. Его узко поставленные глазки время от времени закрывались, словно бы от сладкой истомы, а когда он открывал их, то с преувеличенным вниманием рассматривал носок стоптанной туфли, пепел, готовый вот-вот сорваться с сигареты, телефонный диск, который давно бы не мешало протереть.
– Кончай трепаться, – сказал Заварзин, входя. Он взял у Подгайцева трубку и положил ее на рычаги.
– Что ты сделал?! – вскричал Подгайцев. – Важный разговор, не видишь!
– Важные разговоры не ведут лежа. Важные разговоры не могут продолжаться больше минуты. Важные разговоры нельзя вести, засыпая и просыпаясь. Заткнись, Михей. Я пять минут стоял за дверью и слушал твой маразм. Впрочем, иногда он мне напоминал оргазм.
– Я говорил с женщиной, Саша!
– Стонать по телефону – это извращение. В постели стонать надо, даже если тебе этого и не хочется. А по телефону с женщиной можно обсуждать только три вопроса – где, когда и сколько. Где ты ее оседлаешь, когда это произойдет и сколько она за это запросит.
– С женщиной о деньгах, Саша, – это так пошло! – Подгайцев все еще обижался.
– Ты кретин, Михей! Разве я что-нибудь сказал о деньгах? Сколько – это количество алых роз, которые ты ей вручишь. Сколько бутылок шампанского вам понадобится на ночь. Сколько аметистов в ожерелье, которое ты для нее уже купил. Не спорь, Михей. Ты в этом слаб. В чем-то другом ты, возможно, сильнее, но здесь… Собирай своих охламонов, буду зарплату выдавать.
– Это другое дело! Так бы и сказал! – Подгайцев так шустро мотанулся по коридору, что его длинные волосы некоторое время развевались, не успевая упасть на плечи. – Орлы! – заорал Подгайцев во дворе. – Кончай работу! Начальство деньги выдавать будет!
Наскоро ополоснув руки, все собрались в конторке. Сам Заварзин светлым праздничным пятном возвышался за столом, который Подгайцев успел застелить старой газетой.
– Ну что, мастера… Славно поработали, славно заработали. – Заварзин вынул из бокового кармана пиджака новую пачку тысячерублевок, развернул ведомость, положил на нее шариковую ручку. – Начнем! Андрей, подходи! – Заварзин отсчитал пять бумажек, сдвинул их на край стола.
Андрей взял деньги и положил их в карман. Расписался. В ведомости стояло около десятка фамилий, хотя их всех вместе с Заварзиным и Подгайцевым было вдвое меньше.
– Что-то многовато нас здесь, – проговорил он удивленно.
– Так надо, – негромко ответил Заварзин.
– А я что… Я ничего. Тебе виднее. Мое дело маленькое. – Он сделал над собой усилие и посмотрел Заварзину в глаза. До этого Андрей все отводил взгляд, не находя в себе сил взглянуть прямо, в упор. Ожидал наткнуться на злобу, ненависть, боялся, что не справится с собой, но нет, все обошлось. В глазах Заварзина он увидел лишь улыбчивое ожидание. Ну-ну, дескать, что ты еще скажешь, что там у тебя еще приготовлено. Андрей отошел за спины ребят и сел в углу, считая разговор исчерпанным. Но Заварзин, увидев непокорность, сомнения в его действиях, решил продолжить.
– Ты прав, Андрей, мне виднее. Прав и в том, что твое дело маленькое. И совать нос, куда не положено, просто не стоит. Себе же в убыток.
– Все понял.
– А что касается ведомости, которая тебя так взволновала, то тут придется просто смириться… Так надо. У нас есть снабженцы, транспортники, слесаря. Мы должны их поощрять, правильно? Кроме того, есть и мертвые души. Как и в любой другой бухгалтерии нашей необъятной родины. Ты знаешь, что такое мертвые души?
– Догадываюсь.
– Не надо догадываться, Андрюша. Или ты что-то знаешь твердо и до конца, или совершенно не знаешь. Нарушение этого святого правила тебя уже однажды подвело. Подвело?
– Похоже на то, – уклончиво ответил Андрей.
– Не похоже, Андрюша, а так и есть. А мертвые души – это несуществующие работники. Наличие их в ведомости позволяет руководству, в данном случае мне, утаивать от государства заработанные деньги и уберегать их от налогов.
Феклисов захохотал, звонко хлопнув себя по обильным ляжкам, Махнач, как всегда, смотрел на Заварзина серьезно и настороженно, Подгайцев хмыкнул, поерзал на табуретке, хотел что-то добавить, но промолчал.
– Ладно, проехали, – сказал Андрей.
– Нет, еще не проехали. Дело в том, Андрюша, что все мы слегка мертвые души. Да-да. Про нас нельзя сказать наверняка – живые мы или уже нет. До каких пор живые, с каких пор нет… Подумай как-нибудь над этим в нерабочее время. Вопросы есть?
– Нет и не будет.
– Вот теперь вижу, что ты все понял, – удовлетворенно кивнул Заварзин, но чувствовалось, что его задели последние слова Андрея. Покорности в них было больше, чем требовалось. А излишек был уже вызовом. – Ты вот деньги получил, а ребята еще нет… Дуй к «мерсу» и неси сюда все, что найдешь в багажнике. – Заварзин вынул из кармана пиджака связку ключей. – Вот этот от машины.
Андрей вышел, ощущая нервную дрожь. Свернув в коридор, он только там решился рассмотреть ключи. Единственное, о чем пожалел, – не было под рукой пластилина, чтобы сделать оттиски. Он медленно брел по коридору, оглядываясь по сторонам, не подвернется ли чего, не окажется ли рядом хотя бы банки с солидолом. Хотел было пробежать в гараж, но в этот момент из распахнутого окна раздался голос Заварзина:
– Быстрей, Андрюха! Мы тебя ждем!
И ему ничего не оставалось, как направиться к машине. Открыв багажник, он увидел две большие дорожные сумки. Вынул одну, вторую, захлопнул багажник и, оставив ключи в замке, понес сумки в контору. Но едва вошел, Заварзин протянул руку.
– Давай, – сказал он.
– Что?
– Ключи.
– А… Они в багажнике остались… Сейчас.
И эта его хитрость не удалась. Но Андрей все-таки был доволен – он подержал ключи в руках, успел рассмотреть, некоторые сможет узнать. Заварзин водрузил на стол сумку, со звоном вспорол «молнию», победно осмотрел всех и, запустив обе руки внутрь, вынул сразу две бутылки водки.
– О! – завизжал Феклисов. – Живем!
Заварзин тем временем вынул еще две бутылки.
– Хватит для начала?
– Для начала хватит, – кивнул Подгайцев без улыбки.
– Еще останется, – пробормотал Андрей в полном смятении, он знал, что выпито будет все, оставлять недопитое в компании было не принято.
– Посмотрим, – беззаботно ответил Заварзин. И поставил на стол еще две бутылки. Посмотрел испытующе на Андрея. Тот посрамленно молчал. Но про себя подумал: «Грядет что-то страшное». Из другой сумки Заварзин выложил копченый окорок, две буханки хлеба, пакет с помидорами, несколько бутылок минеральной воды, алюминиевые тарелочки из ресторана – там лежали отбивные с картошкой.
– Хорошо, что у тебя не оказалось третьей сумки, – подавленно сказал Махнач.
– Третьей? – удивился Заварзин. – Как не оказалось… А где же она? А, понял! Держи! – Он протянул Махначу связку ключей. – Мотанись к машине, там на заднем сиденье еще кое-что дожидается. А то ишь, говорят… Нет, ребята, вы еще не знаете, с кем связались, вы еще узнаете, – бормотал Заварзин, но Андрей заметил – поглядывает, все-таки поглядывает в окно, где у машины возился Махнач. Значит, он с нее глаз не спускает и никому здесь не доверяет. А то, что дает ключи то одному, то другому, – это игра. Если не провокация. Но в любом случае – проверка. Дверь распахнулась, и в комнату ввалился Махнач с ящиком пива. Не в силах удерживать его на весу, он с грохотом поставил ящик в угол. Бутылки глухо звякнули, Заварзин победно осмотрел всех.
– Каково?
– Нет слов, Саша, нет слов! – восхищенно покрутил головой Подгайцев. – Неужели все это еще можно достать? Неужели где-то еще имеется в наличии?
– Кончай, Михей, причитать! Главное, чтобы все это имелось в наличии здесь. Сейчас. У нас. Остальные пусть разбираются сами. Мы никому не докучаем своими слезами. Пусть и к нам не лезут! – сказал Заварзин с веселой злостью. – Ребята, хочу перед вами повиниться… Вы получили по пять штук. А расписался каждый за пять с гаком. Все эти мелкие излишки я на свой страх и риск бросил на стол. Надеюсь, вы не в обиде, а? Жирный, ты как?
– Какая обида, Саша! За такой стол не жалко никаких денег!
Поглядывая на Заварзина, Андрей видел, что тому не терпится побыстрее сорвать алюминиевые пробки с бутылок и разлить водку по стаканам. Он даже мог сказать, сколько нальет Заварзин в каждый стакан – не менее половины. И произнесет какой-то пустой тост, и первым выпьет, и посидит некоторое время, закрыв глаза. Андрей уже знал – Заварзин время от времени напивался. То ли это было невнятное томление души, то ли за очередным запоем стояли более простые и будничные вещи. Во всяком случае, Заварзин мог месяцами появляться трезвым, щеголять с теннисной ракеткой, и не просто щеголять, а доводить себя до изнеможения на корте. Иногда Заварзин при самой соблазнительной пьянке оставался трезвым, попивая минеральную воду, посмеиваясь и глядя, как пьянеют и теряют разум его приятели. То вдруг сам прикатывал с водкой и, не обращая внимания на слабое сопротивление своих подчиненных, закатывал такую жестокую пьянку, что все потом три дня еще чувствовали в себе ее отголоски, хандрили и сочиняли способы выздоровления – от томатного сока и кефира до похмелки, которая могла оказаться куда более суровой, чем сама пьянка.
Сегодня предполагалось нечто похожее. И отказываться от выпивки было нельзя. За этим виделось не только пренебрежение, но даже предательство, к такому человеку все начинали присматриваться и недолюбливать. Это был закон – если напиваться, то вместе.
Все еще чувствуя себя отторгнутым после накачки, Андрей пристроился к столу сбоку, но Заварзин подтащил к себе стул и хлопнул по сиденью, присаживайся, дескать. Андрею ничего не оставалось, как подчиниться. Однако чувство отторгнутости не исчезло, остальные участники застолья оставались чем-то объединенными, что-то сплачивало их за столом, уставленным чудовищным количеством водки.
– Ну, – Заварзин осмотрел всех. – Надо выпить, я полагаю. Мы просто обязаны… Иначе нам не простится.
– Ничего, Саша, – сказал Подгайцев, глядя на вздрагивающую поверхность водки. – Ничего. Это всех укрепит и сплотит. Другого выхода просто не было. И пусть никого из нас не постигнет подобное.
– Ну что ж, – и Заварзин судорожно выпил до дна свою водку. Все последовали его примеру.
Андрей выпил только половину и так поставил свой стакан между тарелками, чтобы его не было видно. Хитрость удалась. Разливая вторую бутылку, Заварзин лишь немного долил в его стакан, уравняв с остальными. Он быстро захмелел, глаза его подернулись пленкой, в движениях появилась размашистость. Но лицо осталось непривычно печальным.
Поставив локти на стол, Заварзин уставился невидящим взглядом в колбасу, нарезанную как-то рвано, с торчащими красноватыми ломтями. Остальные набросились на закуску, торопясь набить рот до того, как Заварзину придет в голову разлить по стаканам третью бутылку. Андрей ощутил волнение – подворачивался шанс, которого он ждал так долго. Появилось чувство, что он, неузнанный, находится среди врагов и ему предстоит нечто важное. Он покосился на пьянеющего Заварзина, бросил быстрый взгляд через стол – Махнач и Феклисов уминали отбивные, стараясь придать своим лицам выражение задумчивое и скорбное.
Андрей понял, что повод для сегодняшней пьянки скорее печальный, чем радостный. В окне виднелся «Мерседес», залитый лучами закатного солнца. В этом освещении он выглядел как никогда роскошным, но больше всего Андрея интересовали ключи, которые Феклисов оставил в дверце. Выволакивая ящик пива с заднего сиденья, он забыл ключи в дверце, и Заварзин о них пока не вспомнил.
– Я сейчас, – сказал Андрей, поднимаясь.
– Один уже готов, – хмыкнул Феклисов.
– Не задерживайся, – пьяно приказал Заварзин и погрозил пальцем.
Выйдя в коридор, Андрей остановился. За ним никто не шел. Донеслись слова Заварзина: «А парень был неплохой… Жаль, что так получилось…» В конце коридора Андрей оглянулся. Проход был пуст. Он вошел в комнатку, где стоял телефон. Быстро набрал номер.
– Света? Слушай внимательно. Не перебивай, только слушай. Где твой мотоцикл?
– Во дворе.
– На ходу?
– Заправиться надо.
– Срочно заправляйся. Сейчас половина восьмого. В десять ты должна стоять напротив нас в пролете завода.
– Какого завода?
– Стены напротив нашего гаража знаешь? Вот там. Маскируйся и жди. Час, два, сколько потребуется. Поняла? Все.
И Андрей положил трубку. Когда он вернулся в приемную, Заварзин разливал третью бутылку. Пьянка шла с ускорением.
– Что-то вы, ребята, маленько не в себе…
– А потому мы, Андрюша, маленько не в себе, – врастяжку проговорил Заварзин, – что повод у нас сегодня не больно веселый. Человек погиб, понял? Надежный, между прочим, человек… Зря в общем-то.
– Шефу виднее, – обронил Подгайцев.
– Ни фига ему не виднее! – вдруг закричал Заварзин. – В штаны наделал шеф, вот и все. Перетрухал! И мы тоже хороши…
– Мы сделали то, что от нас требовалось, – тихо, но твердо сказал Подгайцев. – А этот надежный парень раскололся перед поганым следователем, как… Как последнее дерьмо.
– Все правильно, – кивнул Феклисов. – Все путем, ребята.
– От нас он не ожидал такого, – хмыкнул Махнач. – Все понял, только когда я кружку с водкой поднес… Ну, ничего, ему не было больно. Когда столько выпьешь – уж ничего не помнишь.
– Мир праху его, – сказал Заварзин, в очередной раз поднимая стакан.
– Дай бог, чтоб и за наш упокой кто-нибудь выпил, – проговорил Подгайцев каким-то смазанным, пьяным голосом.
– Выпьем, – кивнул Заварзин. – Не переживай, Михей… Это я тебе обещаю.
Подгайцев быстро взглянул на него, но без страха, с ухмылкой, как бы зная что-то про себя, что-то уже прикидывая.
Андрей потерял ощущение времени. Вся его забота сводилась к тому, чтобы меньше выпить. Он прикидывался опьяневшим, неловко опрокинул свой стакан, тут же наполнил его водкой, что-то говорил и время от времени остро поглядывал за окно – ключи все еще висели на дверце «Мерседеса». После четвертой бутылки он окончательно убедился, что Заварзин не решится сегодня сесть за руль, заночует здесь. Пьянка продолжалась, и только темнеющее небо отмечало проходящие часы. Выйдя во двор, Андрей взглянул в сторону завода – ему показалось, что в провале стены полыхнули фары. Но, сколько он после этого ни всматривался, ничего не увидел. То ли Света затаилась, то ли еще не приехала.
Когда он вошел в комнату, Подгайцев разливал по стаканам пиво – значит, сейчас все пойдет еще круче. Пиво к хмелю прибавит дури, тяжести, сонливости. Андрей разлил две бутылки пива по стаканам, хотя видел, что в них оставалась и водка. Этого никто не заметил. Первым взял свой стакан, пригубил, но тут его качнуло, он с трудом выровнялся и прислонился к стене.
– Держись, парень! – хохотнул Заварзин. – Держись, Андрюха! Тебя еще ждут кое-какие испытания. Жизнь продолжается!
– Какие испытания?
– О! – протянул Заварзин, подняв вверх указательный палец. – Очень ответственные! Очень! Ну, просто невероятно ответственные. Но мы в тебя верим. С некоторых пор мы верим в него, правда, ребята? Теперь он наш. – Положив тяжелую руку на плечо, Заварзин сочно поцеловал Андрея в щеку. – Куда ему, бедному, теперь податься… Кругом одни враги, опасности, следователи шныряют по следам… Но мы с ними разберемся, правда, Андрей? Со всеми расквитаемся.
И опять Андрей расчетливо долил водку в стаканы, в которых еще были остатки пива. Эта смесь наверняка свалит самых крепких. Феклисов, уставившись перед собой, жевал, бездумно запихивая в рот кусок за куском. У Махнача взгляд остановился и глаза сошлись к переносице, к тому же он весь сотрясался и вздрагивал – началась икота. Подгайцев склонился над столом, и волосы его лежали среди тарелок. Заварзин, неопределенно улыбаясь чему-то, сидел со стаканом в руке и чуть кивал, как бы разговаривая с собой.
– Значит, так, ребята, – вдруг проговорил он ясным голосом. – Завтра утром мы должны навсегда забыть и эту пьянку, и повод. Ясно? И пьянку, и повод. Ничего не было. Никаких трогательных воспоминаний. Все. Я пошел спать. Хотя на посошок еще можно бы, а, Михей?
– Даже нужно. – Подгайцев неловко сковырнул ножом пробку с горлышка бутылки. Но разлил уверенно, поровну. – Андрей, поставь пиво на место. Пусть на утро останется, а то не выживем. Саша, тебе слово.
– Ребята… Значит, так… Мы будем живы и здоровы до тех пор, пока будем держаться друг за друга. Как только кто дрогнет, так сразу каюк. Поэтому предупреждаю… Если замечу, – он с пьяной пристальностью посмотрел на Андрея, пытаясь собрать его расползающийся образ, – если замечу, что кто-то дрогнул… Тому будет первый каюк. Это должен знать каждый. Чтоб потом не обижаться. Один вот дрогнул, и что же… Не пережил ближайшей ночи. Не надо отрекаться, ребята. Нам уже нельзя… Самый чистый из нас – и тот тянет. – Он снова посмотрел на Андрея. – Если не на расстрел, то на десяток лет уж точно, а то и на полтора. Через пятнадцать лет никто не возвращается. Поверьте мне… Я видел некоторых… Это уже другие люди… Они немного похожи на прежних, даже могут узнать своих прежних друзей, но это другие люди. Он говорит мне: Саша, ты меня не узнаешь? Я же Ваня! Смотрю – это не Ваня. Он когда-то был Ваней… А сейчас он Ваней только притворяется. Слушайте меня… Все летят на бабах, на жадности и на водке. Ну, как мог Олег струхнуть перед этим недоделанным следователем! Как он мог выболтать…
