Шестая жена короля Генриха VIII

Между тем казалось, будто не все придворные предались отдохновению и последовали примеру короля. По крайней мере, невдалеке от опочивальни королевской четы сквозь массивные штофные занавеси, спущенные в окнах, проникал слабый свет. Можно было догадаться, что свечи в этой комнате еще не затушены, а присмотревшись внимательнее, нетрудно было заметить, что от времени до времени на занавесях обрисовывалась человеческая тень. Обитатель этой комнаты, значит, еще не ложился спать, и, вероятно, тревожные думы заставляли его порою беспокойно бродить взад и вперед.

Эта комната принадлежала леди Джейн Дуглас, первой фрейлине королевы. Архиепископ винчестерский поддержал своим могущественным влиянием желание Екатерины иметь вблизи себя свою любимую подругу юности. Таким образом, сама того не подозревая, королева содействовала дальнейшему успеху планов лицемерного архиепископа, направленных против нее.

Действительно, Екатерина не знала, какие резкие перемены произошли в характере ее подруги в четыре года, в течение которых она не видела Джейн; королева не догадывалась, как пагубно отозвалось пребывание в строго католическом Дублине на впечатлительной душе подруги ее детских игр и как сильно изменился весь ее нрав.

Благодаря своему фанатизму и назиданиям священников Джейн Дуглас сделалась совершенной лицемеркой. Она могла улыбаться, затаив в сердце ненависть и замышляя мщение, она могла целовать в губы ту, в гибели которой, может быть, поклялась, могла сохранять невинную, кроткую личину, наблюдая в то же время за всем и следя за каждым вздохом, каждой улыбкой, каждым вздрагиванием век.

Джейн Дуглас была одна и, прохаживаясь взад и вперед по комнате, перебирала в уме события сегодняшнего дня. Так как теперь никто не наблюдал за нею, она сбросила кроткую, серьезную маску, которую все привыкли видеть у нее на лице. Черты девушки обнаруживали в быстрой смене все разнообразные чувства, волновавшие ее, печальные и веселые.

Она, единственной целью которой было до настоящего времени служить церкви, посвящая этому служению всю свою жизнь, она, чье сердце до сих пор было доступно только честолюбию и набожности, испытывала сегодня совершенно новые чувства, о которых не подозревала раньше! Новая мысль вторглась теперь в ее жизнь: в ней проснулась женщина, и ее сердце, закаленное и защищенное набожностью от греховных соблазнов, неудержимо било тревогу.

Девушка пыталась сосредоточиться на молитве и так наполнить свою душу мыслями о Боге и церкви, чтобы никакой земной помысел, никакое желание не могли найти в ней больше места. Но пред ее внутренним взором снова и снова всплывал благородный образ Генри Говарда, а в ушах все звучал его серьезный, мелодичный голос, словно волшебной гармонией заставлявший трепетать ее сердце.

Сначала леди Джейн противилась этим пленительным фантазиям, наводившим ее на такие странные, неведомые до сих пор мысли, но наконец женщина взяла в ней верх над фанатичной католичкой, и она, опустившись в кресло, предалась мечтам и грезам.

«Узнал ли он меня? – спрашивала она себя. – Помнит ли он, как мы год назад виделись в Дублине при дворе короля?.. Нет, нет, он и не думает о том! В то время он не замечал никого, кроме своей молодой жены, и был занят ею одной. Как это выходит, что, когда я хочу нравиться, на меня не обращают внимания? Почему те двое мужчин, которыми я интересовалась в жизни, никогда не отдавали мне предпочтения? Я чувствовала, что люблю Генри Говарда; но эта любовь была грехом, потому что граф Сэррей был женат. Я насильно оторвала от него свое сердце и посвятила его Богу, потому что единственный мужчина, которого я могла бы полюбить, оставался равнодушен ко мне. Но даже вера в Бога и набожность не в состоянии совершенно заполнить женское сердце. В моей груди оставалось еще место для честолюбия, и если я не была счастливой женщиной, то захотела по крайней мере сделаться могущественной королевой. О, у меня все было так хорошо рассчитано, так тонко продумано! Архиепископ уже говорил обо мне королю и успел склонить его к своему плану, но когда я спешила сюда из Дублина на его зов, вдруг явилась эта ничтожная Екатерина Парр, похитила у меня короля и разрушила все наши планы! Никогда не прощу я ей этого! Я сумею отмстить за себя. Я заставлю ее покинуть это место, которое принадлежит мне, и если для достижения моей цели не найдется иного средства, то она должна идти на эшафот, подобно Екатерине Говард. Я хочу сделаться королевой Англии, я хочу…»

Она внезапно прервала самое себя и прислушалась. Ей померещился осторожный стук в дверь ее комнаты.

Девушка не ошиблась; тихий стук повторился с своеобразными преднамеренными паузами. То был явно условный знак.

«Это – мой отец», – сказала себе леди Джейн и, снова приняв серьезную, кроткую мину, пошла отворять ему.

– Ах, значит, ты меня ожидала? – спросил лорд Арчибальд, целуя в лоб свою дочь.

– Да, я ожидала вас, батюшка, – с улыбкой ответила леди Джейн. – Я догадывалась, что вы придете, чтобы поделиться со мною впечатлениями сегодняшнего дня, а также для того, чтобы дать мне указания на будущее, как я должна вести себя.

Граф опустился на оттоманку и, посадив дочь с собою рядом, спросил:

– Никто не может подслушать нас здесь, не так ли?

– Никто, батюшка! Мои служанки спят в четвертой комнате, и я сама заперла двери, ведущие к ним. Что же касается прихожей, через которую вы пришли, то она, как вам известно, совершенно пуста; там негде спрятаться. Следовательно, остается еще запереть дверь, ведущую оттуда в коридор, чтобы мы были защищены от всякого внезапного вторжения. – Она побежала в прихожую, чтобы запереться изнутри, после чего, возвратясь и заняв свое прежнее место на оттоманке, сказала: – Теперь мы ограждены от шпионов.

– А стены, дитя мое? Уверена ли ты, что они надежны? Ты смотришь на меня удивленными глазами и с явным сомнением? О господи, какая ты все еще невинная и неопытная девочка! Разве я не повторял тебе всегда мудрого и великого правила: «Сомневайся во всем и не доверяй ничему, не исключая и того, что ты видишь воочию!» Не доверяйся ни людям, ни стенам, Джейн, потому что – говорю тебе – под их гладкой поверхностью скрываются предательские тайники. Однако на сегодня я согласен верить, что эти стены невинны и за ними не притаился никакой шпион. Я готов верить этому, так как хорошо знаю эту комнату. Я познакомился с ней в давнишние времена, когда переживал прекрасные, чарующие дни. В ту пору я был еще молод и красив, а сестра короля Генриха не была еще замужем за шотландским королем и мы горячо любили друг друга. Ах, я мог бы рассказать тебе удивительные истории о тех счастливых днях! Я мог бы…

– Но, дорогой батюшка, – перебила его леди Джейн, – конечно, вы пришли сюда так поздно ночью не с целью рассказывать мне о том, что я знаю уже давным давно? Вернее всего, вы пожелали поделиться со мною тем, что успел здесь подметить ваш проницательный, безошибочный взор.

– Ты права, – произнес печальным тоном лорд Дуглас. – Теперь на меня нападает иногда болтливость; это – верный признак, что я старею. Само собою разумеется, я пришел сюда говорить не о прошедшем, но о настоящем. Итак, потолкуем о нем! Ах, я много испытал сегодня, многое видел, многое подметил, и вот результат моих наблюдений: ты будешь седьмою супругой короля Генриха.

– Не может быть! – воскликнула леди Джейн, лицо которой невольно просияло радостью.

Отец заметил это.

– Дитя мое, – предостерег он ее, – обрати внимание на то, что ты все еще не привыкла удерживать в повиновении черты своего лица. Так, например, ты хотела казаться сейчас сдержанной и добродетельной, а между тем твое лицо приняло выражение гордой радости. Однако это между прочим! Самое главное то, что ты будешь седьмою супругою короля Генриха! Но, чтобы достичь этого, требуется большое внимание, основательное знакомство со здешними обстоятельствами, неусыпное наблюдение за всеми окружающими, непроницаемое искусство притворства и, наконец, точное и глубокое знание особы короля, истории его царствования и его характера. Обладаешь ли ты этим знанием? Известно ли тебе, что значит метить в седьмые супруги короля Генриха и как надо взяться за дело, чтобы достичь этой цели? Изучила ли ты характер Генриха?

– Немного, пожалуй, но, конечно, недостаточно! Ведь вы знаете, что все земное было не так близко моему сердцу, как святая церковь, служению которой я посвятила себя и ради которой охотно пожертвовала бы всем своим существом, за которую я положила бы всю свою душу, все сердце, если бы вы сами не решили иначе моей судьбы. Ах, батюшка, если бы мне было дозволено следовать своей склонности, то я удалилась бы в Шотландии в монастырь, чтобы проводить жизнь в тихом созерцании и в набожных смиренных трудах, ограждая свой слух от всякого шума светской суеты. Но мои желания не захотели уважить, и устами Своих достойных и святых служителей Господь Бог повелел мне оставаться в мире, чтобы принять на себя бремя величия и королевского блеска. Следовательно, если я помышляю о нем и стремлюсь стать королевой, то не потому, чтобы меня прельщали пустая пышность и блеск, но единственно из-за того, что через меня церковь снова нашла бы опору у слабого и непостоянного короля, а сам он вернулся бы опять к истинной вере.

– Отлично сыграно! – воскликнул ее отец, пристально и неотрывно смотревший ей в лицо, пока она говорила. – Честное слово, искусная игра! Все было в полнейшем согласии: жесты, выражение глаз, интонация голоса. Дочь моя, я беру назад свое порицание. Но поговорим о короле Генрихе. Разберем этого человека в его домашней, политической и религиозной жизни, чтобы уметь с ним обращаться на основании этих знаний. Итак, потолкуем сначала о его женах. Их жизнь и смерть представляют превосходные указания для тебя. Знаешь ли ты, у которой из этих женщин было больше всего мужества? У его первой жены, Екатерины Арагонской! Ей-богу, это была преумная женщина и прирожденная королева. При всей скупости Генрих с радостью пожертвовал бы лучшим драгоценным камнем из своей короны за возможность найти в ней какую-нибудь тень, малейший след супружеской неверности. Но, несмотря на все его старания, решительно не находилось никакого способа возвести эту женщину на эшафот, а чтобы устранить ее посредством яда, король был тогда еще слишком труслив и слишком добродетелен. Таким образом, он терпел постылую жену до тех пор, пока она превратилась в старуху с седеющими волосами и стала ему противна. И вот, после семнадцатилетнего супружества, на доброго, набожного короля внезапно напали религиозные сомнения; прочитав в Библии слова: «Ты не должен жениться на своей сестре», – великий и хитрый монарх почувствовал ужасные угрызения совести. Он простерся ниц, ударял себя в грудь и вопил: «Я совершил великий грех, потому что взял в супружество жену моего брата, следовательно, свою сестру. Но я исправлю это. Я расторгну преступный брак!» Знаешь ли ты, дитя, почему хотел он расторгнуть его?

– Потому что полюбил леди Анну Болейн, – улыбаясь, ответила Джейн.

– Совершенно верно! Екатерина постарела, а король все еще был молодым человеком, и кровь стремительно текла по его жилам огненным потоком. Но он был еще немножко добродетелен и робок, а главное свойство его натуры пока не развилось. Он не был пока кровожадным, потому что еще не отведал крови. Итак, Анна Болейн должна была сделаться его супругой, чтобы он мог любить ее. А чтобы достичь этого, он бросил вызов целому свету, сделался врагом папы и открыто восстал против верховного главы церкви. Так как святой отец не давал ему развода, король Генрих отпал от истинной веры и сделался богоотступником. Он провозгласил самого себя верховным главою всей церкви и в силу такого сана объявил свой брак с Екатериной Арагонской недействительным. По его словам, он внутренне не давал согласия на это супружество, и потому оно, в сущности, совсем не было совершено. Правда, Екатерина имела в лице принцессы Марии живое доказательство своего совершившегося брака. Но что было за дело до того влюбленному и упрямому королю! Принцесса Мария была объявлена незаконнорожденной, а королева должна была с этих пор стать не более как вдовою принца Уэльского. Всем было строжайше запрещено применять королевский титул к женщине, которая в продолжение семнадцати лет называлась королевою Англии и пользовалась почетом и всеми преимуществами, связанными с этим высоким саном, а также воздавать ей почести, подобающие королеве.

– О, батюшка, как это жестоко! – воскликнула леди Джейн.

– Да, жестоко, но это я всегда считал самым умным и ловким деянием нашего короля, который обнаружил во всей этой истории с разводом удивительную последовательность и решительность. Однако все это произошло благодаря тому, что он был раздражен сопротивлением. Заметь это хорошенько, дитя мое, потому что именно с этой целью я так подробно останавливался на всех вышеприведенных обстоятельствах, заметь же хорошенько: король Генрих совершенно неспособен выносить какое-либо противоречие или подчиняться принуждению. Поэтому притворяйся недоступной и равнодушной; это раззадорит короля. Не лови никогда его взглядов; тогда он пожелает встречаться с твоими взорами; когда же наконец он полюбит тебя, толкуй до тех пор о своей добродетели и неподкупной совести, пока Генрих для ее успокоения не отправит на эшафот этой несносной Екатерины Парр или пока он не поступит с нею, как с Екатериной Арагонской, и не заявит, что внутренне он не давал согласия на этот брак и, следовательно, Екатерина не королева, а только вдова лорда Невилля.

– Но что же было дальше, после удаления первой королевы? – спросила леди Джейн.

– Второю супругою Генриха сделалась прекрасная Анна Болейн. Я часто видал ее и скажу тебе, Джейн, что она обладала дивной красотой. Когда Анна подарила своему супругу принцессу Елизавету, я слышал, как он сказал, что стоит теперь на вершине своего счастья, у цели своих желаний, потому что королева Анна родила ему дочь и через это доставила его трону прямую и законную наследницу. Но безоблачное счастье продолжалось лишь короткое время!

В один прекрасный день король убедился, что Анна Болейн – не самая красивая женщина в мире, как он думал, но что при его дворе есть особы еще красивее ее, которые, следовательно, еще более достойны носить сан английской королевы. Он увидал Джейн Сеймур, а Джейн бесспорно превосходила красотою Анну Болейн, потому что не была еще супругой короля и потому что на пути к обладанию ею вставало препятствие в лице королевы Анны Болейн.

Эту помеху следовало устранить.

В силу своей верховной власти Генрих снова мог бы развестись со своей супругой, но он не хотел повторяться, он желал быть всегда оригинальным, и никто не должен был осмелиться сказать, будто его разводы с женами служат только прикрытием для малодушной любовной похоти.

С Екатериной Арагонской он развелся, вняв голосу возмущенной совести, поэтому для Анны Болейн нужно было придумать иное средство.

Простейшим способом отделаться от нее был эшафот. Почему бы Анне не взойти на него, если столько других предшествовали ей на этом пути? Ведь в жизни короля наступил новый момент: тигр лизнул крови! Леди Рошфор, тетка Джейн Сеймур, нашла нескольких мужчин, которым приписывала любовную связь с Анной Болейн. Ей, как первой статс-даме королевы, могло быть все известно, и король поверил ее клевете. Он поверил ей, хотя четверо мнимых любовников королевы, которых приговорили к смертной казни за их преступление, за исключением одного, поклялись на эшафоте, что Анна Болейн невиновна и что они никогда не находились даже вблизи от нее. Единственный, кто обвинил королеву в любовной связи с собою, был Джеймс Смитон, музыкант. Но ему обещали подарить жизнь за это признание. Между тем нашли неудобным сдержать это обещание из боязни, что у обвиняемого не хватит духа подтвердить свое показание на очной ставке с королевой. Однако, чтобы избежать упрека в неблагодарности за его полезное признание, ему оказали милость, приговорив этого несчастного вместо обезглавления к более приятной и легкой смерти на виселице.

Итак, прекрасная и пленительная Анна Болейн была принуждена положить голову на плаху. В день ее казни король распорядился устроить большую охоту, и рано утром мы выехали в Эппинг-Форест. Сначала король был необыкновенно весел и шутлив; он смеялся моим едким замечаниям, и чем больше я злословил, тем веселее было ему. Наконец мы остановились; король так много говорил и смеялся, что невольно почувствовал голод. Поэтому он расположился под дубом и, окруженный своей свитой и охотничьими собаками, принялся с большим аппетитом завтракать; однако он стал теперь несколько тише и молчаливее, а от времени до времени с явной тревогой и страхом обращал лицо в сторону Лондона. Вдруг оттуда донесся пушечный выстрел. Все мы знали, что это – сигнал, который должен был возвестить королю, что голова Анны Болейн пала. Все мы знали это, и жуткий трепет пробежал у нас по телу. Один король улыбался и, встав с земли и приняв от меня ружье, произнес с веселым лицом: «Свершилось! Дело кончено. Спустите собак и поскачем травить кабана». Да, это, – печально заключил лорд Дуглас, – было надгробным словом короля Генриха его прелестной и невинной супруге.

– Вы жалеете ее, батюшка? – с удивлением спросила Джейн. – Но ведь Анна Болейн, если не ошибаюсь, была врагом нашей церкви, последовательницей богопротивного и проклятого нового учения!

Старый вельможа, почти презрительно пожав плечами, возразил:

– Это не мешало леди Анне принадлежать к числу красивейших и прелестнейших женщин Старой Англии. Вдобавок при всей своей приверженности к новой вере она оказала нам существенную услугу, потому что на нее падает вина в смерти Томаса Моруса. За то, что он не одобрил ее брака с королем, Анна Болейн ненавидела его, как и ее супруг, который не мог простить Морусу его отказ присягнуть королевскому главенству. Генрих между тем все-таки пощадил бы его, потому что в то время он питал еще некоторое уважение к учености и добродетели, а Томас Морус был таким знаменитым ученым, что король невольно пасовал пред ним. Но королева требовала его смерти, и ученому пришлось идти на казнь. О, поверь мне, Джейн, то был великий и печальный час для всей Англии, когда Томас Морус положил голову на плаху. Одни мы, люди в Уайтхоле, приятно проводили время как ни в чем не бывало. Мы исполняли новый род танца под музыку, сочиненную самим королем, а когда натанцевались до усталости, сели за карты. И вот, как раз когда я обыграл его королевское величество на несколько гиней, является комендант Тауэра с докладом о совершившейся казни. Он описал нам вкратце последние минуты великого ученого. Король бросил карты и, метнув на Анну Болейн гневный взор, произнес дрогнувшим голосом: «Ты виновна в смерти этого человека!» С этими словами он встал и удалился в свои покои, куда никто не смел следовать за ним, даже сама королева.

Итак, ты видишь, что Анна Болейн имеет право на нашу благодарность, потому что смерть Томаса Моруса избавила Старую Англию от другой великой опасности. Меланхтон и Буцер, а с ними некоторые из знаменитейших проповедников Германии собрались в путь, чтобы прибыть в Лондон и в качестве послов от германских государей протестантского вероисповедания провозгласить короля Генриха главою их союза. Но ужасная весть о казни их друга напугала депутатов и заставила их вернуться обратно с полдороги.

Итак, мир праху несчастной Анны Болейн, которая, однако, была отмщена в свою очередь, отмщена в лице ее преемницы и соперницы, ради которой ей пришлось взойти на эшафот, в лице Джейн Сеймур.

– Но ведь та была любимой супругою короля, – подхватила леди Джейн, – и, когда она скончалась, король горевал о ней два года.

– Горевал! – презрительным тоном воскликнул лорд Дуглас. – Он горевал по всем своим женам. Он и по Анне Болейн наложил на себя траур и появлялся всюду только в белом траурном одеянии. Наружная скорбь – что она значит? Ведь горевала и Анна Болейн о Екатерине Арагонской, которую сама столкнула с королевского трона. Восемь недель видели ее в желтом траурном одеянии по первой жене Генриха, но Анна Болейн была женщина умная и отлично знала, что желтый цвет ей к лицу.

– Однако, – возразила леди Джейн, – король горевал не только наружно, напоказ, но и внутренне, потому что лишь два года спустя решился вступить в новый брак.

Граф Дуглас расхохотался:

– Однако в эти два года вдовства он утешался с очень красивой возлюбленной, французской маркизою Монтрейль, и женился бы на ней, если бы умная красавица не предпочла вернуться обратно во Францию, найдя чересчур опасным вступать в супружество с Генрихом, над женами которого тяготеет какой-то злой рок, потому что ни одна из них не сошла с трона естественным образом.

– Однако, батюшка! Джейн Сеймур сделала это вполне естественно: она умерла после родов.

– Ну да, конечно, после родов, но все же не естественной смертью, потому что она могла быть спасена. Но Генрих не захотел спасти ее. Любовь государя уже остыла, и, когда во время трудных родов врачи спросили его, кого им спасать: мать или ребенка, он не колеблясь ответил: «Спасайте ребенка, пусть мать умирает. Жен я могу иметь еще довольно». Ах, дочь моя, я не желаю тебе умереть такой естественной смертью, какая постигла несчастную Джейн Сеймур, которую, как ты говоришь, король оплакивал целых два года.

Но вот по истечении этого срока с ним случилось нечто новое, необычайное! Он влюбился в картину и, будучи в своем царственном самомнении уверен, что прекрасный портрет, написанный с него Гольбейном, нисколько не льстит ему, но воспроизводит его природные черты совершенно верно, не допускал и мысли, чтобы кисть Гольбейна могла польстить принцессе Анне Клевской и прикрасить ее наружность. Таким образом, Генрих опрометчиво влюбился в ее портрет и, недолго думая, отправил в Германию своих послов за оригиналом этого портрета, чтобы привезти оттуда в Англию новую избранницу его сердца. Сам он поехал ей навстречу к месту высадки, в Рочестер.

Ах, дитя мое, много странного и смешного перевидел я на своем веку, богатом приключениями, однако сцена в Рочестере принадлежит к самым пикантным из моих воспоминаний. Король был воодушевлен, точно поэт, влюблен, как двадцатилетний юноша, и в таком настроении началось наше романтическое свадебное путешествие, в котором Генрих принимал участие переодетый, под именем моего кузена Тейля. На меня, как на тогдашнего шталмейстера короля, было возложено лестное поручение передать молодой королеве приветствия от ее пылкого супруга и просить принять рыцаря, который должен вручить ей королевский подарок. Она исполнила мою просьбу, противно ухмыляясь широким ртом и выставляя напоказ ужасный ряд желтых зубов. Я распахнул двери и пригласил короля войти. Ах, если бы ты видела эту сцену! То был единственный комический эпизод в кровавой трагедии брачной жизни Генриха. Если бы ты видела, с каким порывистым нетерпением бросился король в комнату, а потом, при виде принцессы, внезапно отшатнулся и уставился на нее выпученными глазами. Немного опомнившись, он медленно попятился назад и молча сунул мне в руку драгоценный подарок, метнув в то же время горевший гневом взор на архиепископа Кромвеля, который привез ему портрет принцессы и склонил его к этому браку. Романтический, пламенный любовник исчез при этом первом взгляде на возлюбленную. Генрих снова приблизился к принцессе, но на этот раз уже не в качестве кавалера; в суровых, поспешных словах объявил он ей, что она видит пред собою самого короля. Генрих наскоро поздоровался с нею и удостоил ее холодного формального лобзания. После того он схватил меня за руку и увлек вон, подав знак остальным следовать за собою. Когда же мы покинули эту злополучную и безобразную принцессу и удалились от нее на порядочное расстояние, то взбешенный король сказал Кромвелю: «Так это, по-вашему, красавица? Она – фландрская кобыла, а не принцесса!»

Генрих тотчас объявил, что только наружно, а не по внутреннему убеждению и по совести согласился на этот брак, который ужасает его теперь, потому что в сущности он был бы не чем иным, как супружеской изменой, клятвопреступлением и двумужеством. Ведь отец Анны некогда обручил ее с сыном герцога Лотарингского и обязался торжественною клятвою, по достижении дочерью совершеннолетия, сочетать их браком; они уже обменялись кольцами и брачный договор был давно составлен. Таким образом, Анна Клевская была, собственно, замужнею, и Генрих при своей чуткой совести не мог вступить в супружество с чужою женою. Поэтому он делал ее своей сестрою и предлагал ей для жительства дворец в Ричмонде, если бы принцесса пожелала остаться в Англии. Она приняла эти условия и осталась в английских пределах.

Анна Клевская была отвергнута за безобразие, и тогда король Генрих выбрал себе пятой супругой Екатерину Говард за ее красоту. Она была замечательно красива, и сердце пожилого короля воспламенилось вновь юношеской любовью. Он любил ее так горячо, как ни одну из своих жен, был так счастлив в этом браке, что, преклонив колена в храме, всенародно и во всеуслышание благодарил Бога за счастье, которым дарила его прекрасная молодая королева. Но оно продолжалось недолго. На другое же утро после его благодарственной молитвы Екатерина попала в тюрьму по обвинению в супружеской измене и бесстыдном прелюбодеянии. Свыше семи любовников предшествовало ее царственному возлюбленному и некоторые из них сопутствовали ей даже во время триумфальной поездки по Йоркширу, которую она совершала вместе с королем. Несмотря на свой гнев, Генрих все-таки любил ее, и, когда ему доставили неопровержимые доказательства виновности королевы, он залился слезами, как ребенок. Но так как он не мог уже быть ее любовником, то захотел превратиться в ее палача. И он привел в исполнение свою волю. Екатерине пришлось положить на плаху свою прекрасную голову, как сделала это раньше ее Анна Болейн.