Ледяное сердце не болит

– Ай! – вскрикнула Юля отчаянно, а потом вдруг словно обмякла и повалилась вперед, в объятия юноши. Он едва успел ее ухватить, а не то она свалилась бы на пол.

Девушка почти ничего не весила, и все ее мышцы были расслабленны. Дима подхватил ее на руки и отнес в ту самую постель, что предназначалась им в качестве брачного ложа. Уложил, укрыл одеялом, заботливо его подоткнул. Глаза Юли были закрыты. «Ей нужна нянька, а не муж, – подумал он одновременно и со злостью, и с состраданием. – Где, интересно, пропадают ее родители? У нее, похоже, истерика – если не что-нибудь похуже…»

Юлю под одеялом стала бить дрожь.

– Сейчас я принесу тебе чаю, – ровным голосом сказал Полуянов. Достал из шкафа еще одно одеяло, навалил на девушку сверху. Досадливо затушил восточные благовония. Отправился на кухню, поставил на плиту чайник. На сковородке засохли жареные пельмени из пакетика. Очевидно, то было праздничное блюдо, которым юная хозяйка собиралась его удивить.

Чайник вскипел, Дима налил в кружку некрепкой заварки, положил в напиток четыре столовые ложки меда. Вернулся в спальню. Юля лежала без движения, с закрытыми глазами. Однако по тому, как напряженно вытянулось ее тело, Полуянов понял, что она не спит.

– Ну, давай выпей чайку, – миролюбиво сказал он.

– Уходи, – протянула она глухо, не открывая глаз. – Немедленно уходи.

Дима поставил чай на прикроватную тумбочку.

– Он горячий и очень сладкий. Как раз такой тебе сейчас нужен.

– Убирайся, – проговорила Юля, не пошевелившись. – Я не желаю тебя больше видеть. Никогда.

– У тебя все будет хорошо, – сказал Дима. Его затопила жалость к ней. И досада на самого себя: как он мог с такой связаться!

– Уходи, – еще раз повторила она. – И забудь мой адрес, и телефон, и дорогу ко мне. Я тебя ненавижу!

– Хорошо.

Полуянов вышел из комнаты, обулся в прихожей. Посмотрел на себя в зеркало. Глаза ошалевшие, на рукаве рубашки кровь. Непроизвольно подумалось: «Связался черт с младенцем. Вот только если, по большому счету, разбираться, то непонятно: кто из нас двоих – черт, а кто – младенец?»

Он захлопнул дверь в квартиру, сбежал по ступенькам. В те годы Полуянов зачитывался Фрейдом, Юнгом, Леонгардом. Поэтому он без труда поставил Юле «диагноз»: «Демонстративно-застревающий тип личности. Когда нет зрителей, она, сто процентов, не станет повторять попытки суицида…»

После всех психологических испытаний ему потребовалось немедленно выпить. Выскочив из подъезда, Дима направился в сторону ДАСа, где ему наверняка удастся найти собутыльников – среди тех иногородних сокурсников, кто, как и он, оттрубил сегодня военные сборы…

…Однако точку в той истории, как оказалось, ставить было рано. Через три дня на домашний адрес Полуяновых пришло письмо – в конверте, подписанном знакомым почерком, красными чернилами. Дима, не читая, порвал его и выбросил обрывки в мусоропровод. Спустя два дня пришло еще одно послание. Той же рукой, опять же в багровых тонах, был выведен адрес. Змей-искуситель подтолкнул Полуянова под локоть: открой! Дима распечатал конверт, пробежал послание глазами:

«Я встретила Его вчера в баре «Гиннесс». Он высокий, красивый, мускулистый. У Него очень красивые руки и плечи (не то что у тебя, Дима!) и чувственные губы. Его глаза манили меня, возбуждали, призывали. Между нами без единого слова установилась незримая связь, едва только я вошла в бар. Не успела я выпить свой кофе по-ирландски, как Он склонился над моим столиком…»

«Какая мерзость!» – подумал Дмитрий. Его взгляд против воли выхватил еще несколько строк из середины письма: «…Его губы оказались теплыми и мягкими. Раньше я никогда не знала столь восхитительных, столь нежных губ! Он медленно целовал меня, и я одновременно возбуждалась и расслаблялась…» А потом еще ниже: «…Это был взрыв сверхновой, звездопад, огненный дождь. Кажется, я кричала, не помню что, и извивалась под Его губами… Ни с одним мужчиной в мире я не испытывала никогда такого наслаждения, как с Ним!..»

Читать дальше Диме не хотелось. «Неважно, правда ли это. Скорее всего, вымысел. Случай так называемого вранья. Она пытается задеть меня, уязвить, вывести из себя. Не бывать этому!»

Распечатанное письмо постигла та же участь, что и первое, – порванное на клочки, оно улетело в дыру мусоропровода.

Мама, Евгения Станиславовна, не подзывала Диму ни на чьи телефонные звонки. Мобильника тогда у него еще не было.

Вскоре он должен был уезжать в университетский турлагерь «Буревестник» под Туапсе.

В день отъезда в их квартире в десятом часу утра раздался звонок. Он разбудил Полуянова. Мама, слава богу, работала в первую смену. Встрепанный небритый, Дима, едва успев накинуть халат, отворил дверь.

В полусумраке лестничной площадки он различил сухопарую женскую фигуру. На пороге стояла дама лет сорока с пышной прической.

– Вы – Дмитрий Полуянов, – утвердительно произнесла она с брезгливостью в голосе.

– Я самый, – пробормотал студент.

– Вы позволите мне войти, – столь же безапелляционно проговорила дама, делая шаг в прихожую. Не проснувшемуся окончательно Полуянову оставалось лишь посторониться.

– Я – мама Юлии, – представилась дама, и голос ее прозвучал величественно, словно говорила королева в изгнании.

Дама оказалась модно одета, правда, всего в ней было чересчур: слишком эффектный красный костюм, под ним – не сочетающаяся по цвету малиновая водолазка, излишне высокие каблуки, а также чрезмерно короткая (для ее возраста) юбка, открывающая неожиданно полноватые ножки. На пальцах женщины блистало несколько бриллиантовых колец, рубиновое колье полыхало поверх водолазки, а из ушей свисали безмерно тяжелые золотые серьги. С ее воцарением в тесной прихожей Полуяновых словно заполыхал пожар.

– Чем обязан? – пробормотал Дима, не ожидая от явления Юлиной маман ровным счетом ничего хорошего.

– Он еще спрашивает! – аффектированно, хорошо поставленным голосом проговорила дама. – Он соблазняет мою дочь, морочит ей голову, обещает на ней жениться, и он! – меня! – еще спрашивает!..

– Я не несу никакой ответственности, – пожал плечами Полуянов, – за все то, что нафантазировала себе ваша дочь.

– Нафантазировала?! Да ты самый настоящий негодяй! Как жаль, что я не мужчина!.. Я бы вызвала тебя на дуэль!.. На пистолетах!.. Или хотя бы на драку на кулаках! Я бы научила тебя, как положено обращаться с девушками!..

«Еще одна истеричка», – подумал Полуянов и устало спросил:

– Чего вы от меня хотите?

– Ничего! Ровным счетом ничего мне от тебя не нужно! Разве что – взглянуть в твои молодые, но уже такие бесстыжие глаза!

– Взглянули? – кротко поинтересовался студент, потихоньку напирая на дамочку – так, чтобы при первой возможности выдворить ее из квартиры.

– Негодяй! – воскликнула маман. – Ты должен вернуть мне письма, написанные моей дочерью! Я не позволю, чтобы их перелистывала чужая и равнодушная рука!

– Пожалуйста, никаких проблем, – пожал плечами Полуянов. – Я их верну. Только без двух последних, где ваша дочь расписывала мне прелести секса с другими мужчинами. Их я порвал.

– Каков мерзавец! – словно апеллируя к полному залу зрителей, промолвила дама. – Он оскорбил мою дочь, а теперь пытается унизить и меня!

«Спокойствие, только спокойствие», – сказал самому себе Дима, покинул прихожую, а через минуту вернулся со стопкой писем от Юлии.

Видимо, того времени, что он отсутствовал в коридоре, даме хватило.

Спустя полгода, намывая пол в прихожей, Димина мама обнаружила под обувной тумбой иголку с почерневшим, прокаленным над огнем острием. Кроме как из рук оскорбленной матроны, заговоренному амулету в полуяновской квартире взяться было неоткуда. «Какая низость и какая дикость!» – печально прокомментировала тогда сей факт Димина мама, от которой он не стал таить историю с визитом «неудавшейся тещи» (по возможности окрашивая его в юмористические тона).

А тогда, летом, Полуянов сунул в руки матроны стопку писем:

– Получите, и до свидания.

– Н-да, а он быстр, – оскорбленным тоном произнесла маман. – Он очень скор на расправу!

Она повернулась к Диме спиной – студент открыл даме дверь.

– Прощайте! – величественно бросила дама, переходя на «вы». – Надеюсь, что никогда больше не увижу вас.

– А я – вас, – чистосердечно сказал Полуянов.

– А вы к тому же еще и хам, – изрекла напоследок дама – впрочем, студент последнюю реплику почти не расслышал, захлопнув за незваной гостьей дверь.

…Вся эта история оставила неприятный осадок. И хотя Полуянов, видит бог, не считал, что поступил тогда слишком уж дурно, – почему-то вспоминал ее с чувством вины. Но за двенадцать лет неприятное приключение почти забылось, стерлось из памяти, и вот только теперь, при получении двух страшных писем с отрубленным мизинцем и с изуродованным Надиным фото, оно вновь всплыло во всех подробностях из глубин памяти.

Почему первыми вдруг пришли в голову те две тетки – юная Юля и пожилая франтиха, ее мать?.. Потому что один из проделанных трюков – выжигание глаз на фото Нади – был вполне в духе матери, подсунувшей соблазнителю дочери закопченную иголку? Или оттого, что настолько личные (до неприличия!) письма он в последний раз получал именно от Юлии?

«Но давай разберемся в ситуации спокойно и непредвзято, – сказал сам себе Полуянов. – Выжигание глаз на фото счастливой соперницы было бы, пожалуй, для парочки истеричек актуально, когда бы со времени нашего разрыва с Юлией прошло две недели или месяц… Хотя бы – два… Но – двенадцать лет?! Да Юля с тех пор встретилась с десятком (а может, судя по ее темпераменту, и сотней) мужчин, девяносто девять раз испытала разочарование, а на сотый – нашла подходящую себе душу. И, наверно, из несчастного жилы тянет и вьет веревки. А тот, страдалец, подтыкает ей одеяло и чай приносит в постель… С какой вдруг стати ей вспоминать через двенадцать лет меня?!. Узнавать о существовании Нади, следить за ней, фотографировать ее?.. А палец?.. Неужели кто-то из этих двоих, мать или дочка, сам себе отрубил мизинец?.. Это вообще в голове не укладывается… К тому же в обоих жутких письмах чувствуется рука настоящего, конкретного психа. А если взять холодную статистику, то она говорит нам, что женщины сходят с ума примерно в три раза реже, чем мужчины».

Дима не помнил, откуда он почерпнул последний факт – где-то слышал или читал. Он, как и большинство журналистов, знал «немногое о многом». И не знал «многое о немногом». Или, как говорилось в редакции о том же самом, но в ироническом ключе, «знал все, но неточно».

Конечно, Юлия и ее мамашка – парочка еще та. (Как, кстати, звали маманю? Полуянов даже если и знал, то прочно забыл.) Но подозревать их… Спустя столько лет…

А с другой стороны, не зря же немедленно по получении письма с Надиной фотографией в его голове всплыла та самая история? Дима привык доверять своей интуиции и понимал, что, коль скоро ему вспомнились именно те две истерички, значит, их надо, по меньшей мере, проверить.

Что ж, посему хватит рефлексий. Пора действовать.

Дима за всю жизнь не выкинул ни единого своего блокнота. Значит, и тот, где записан телефон Юлии, живущей у Триумфальной арки, валяется где-то дома. В глубине стола, в секретере, на антресолях – где-нибудь.

Дима начал поиски, и, несмотря на полный бардак в собственных архивах, спустя всего полчаса они увенчались успехом. Вот она, адресная книжка, которую он вел в институте. Устроившись на полную ставку в «Молодежные вести», он приобрел себе новую. Лишь немногие счастливцы или счастливицы из прежней записнухи удостоились чести быть занесенными в следующий кондуит.

Итак, открываем страничку на букву Ю. И вот, пожалуйста, меж номерами журналов «Юность» и «Юный натуралист» (ныне практически умерших), как курица лапой, записано: «Юлия». И – телефон тот самый, домашний: 243-…

Та-ак… Ну, номер, наверное, сменился, а вот место жительства, возможно, что и нет. Шестикомнатную квартиру на Кутузовском проспекте без чрезвычайной нужды не разменивают.

Недолго думая, журналист взял телефон и набрал номер.

Сначала долго никто не отвечал, а потом вдруг раздался голос, удивительно похожий властными интонациями на голос Юлиной маман, каким Дима его помнил. Как там, бишь, ее звали?

– Здравствуйте, могу я поговорить с Юлией?

Голос на другом конце линии мгновенно стал настороженным. Даже нет, не настороженным, а, скорее, подозрительным:

– А кто ее спрашивает?

– Знакомый.

– Какой знакомый?!

– Старый знакомый, еще по институту.

– Как вас зовут, молодой человек?

Голос его собеседницы теперь звучал не просто подозрительно – в нем, можно сказать, появились панические нотки.

– Меня зовут Миша, – легко соврал Полуянов.

– Миша?! Это который Миша?

– Может быть, хватит меня допрашивать?! – вдруг неожиданно для самого себя рявкнул Дима. – Может, вам уже пора просто позвать Юлю?!

Мужской рык странным образом воздействовал на собеседницу. Ее тон неожиданно сменился с наступательно-параноидального на горький:

– Значит, вы ничего не знаете…

– Ничего, – подтвердил Дима. – А что случилось?

– Юли сейчас нет, – голос прозвучал трагически, разве что наречие «сейчас» вселяло толику оптимизма.

– А когда она будет?

– Понятия не имею.

– А где она? Как я могу с ней связаться?

– Можете считать, – раздался тяжелый вздох по ту сторону телефонной линии, – что Юля умерла.

И трубку немедленно повесили.

Глава 3

Маменька позвонила, как всегда, не вовремя.

У Юли как раз начинался в чате роман с американцем Крисом. Конечно, было крайне мало шансов, что Крис, как Ванечка, когда-нибудь приедет к ней и осуществит все ее фантазии в реале. Однако виртуальная любовь – тоже любовь. И даже секс в сети порой бывает ярче, чем в жизни.

Слава богу, Юлиного английского лексикона и литературного дара сполна хватало, чтобы разговаривать о любви с кем угодно из жителей нашей планеты. Обо всех сторонах любви, в том числе самых интимных.

Услышав телефонный звонок, она быстро набрала на клавиатуре по-английски: «Извини, мне надо отойти на пару минут» – и взяла трубку.

– Он звонил мне, – не поздоровавшись, с места в карьер, начала маменька высокопарным тоном. Местоимение «он» в ее исполнении прозвучало весьма значительно.

– Кто – «он»? – не поняла Юля.

– Твой Полуянов! Он спрашивал – тебя, представился каким-то дурацким Мишей, но я все равно сразу же его раскусила!..

– Ну и что, мама? – стараясь быть спокойной, проговорила Юля, однако сердце екнуло, кончики пальцев задрожали.

– Как это «что»?! – немедленно возвысила тон маменька. – Как это «что»?! Ведь с него, Полуянова, все началось! И твоя болезнь! И смерть отца! После встречи с ним все в нашей семье пошло наперекосяк!.. Я не понимаю, как ты, Юлия, можешь говорить о Полуянове так спокойно! И даже не пытаться!.. Даже пальцем не пошевелить, чтобы воздать ему за все его грехи!.. С твоими-то талантами!.. Твой Полуянов заслужил самой суровой кары!..

– Ему бог воздаст, мамочка.

– Бог?! Знаешь такую хорошую русскую поговорку: на бога надейся, а сам не плошай.

– Мамочка, ну что я могу сделать… – простонала Юля.

– Не «ты», а «мы»!.. Мы с тобой! Мы вдвоем очень даже многое можем сделать! И должны!..

– Ох, мамочка…

Если Юле болезнь ударила в ноги, то мамуле – явно в голову. Она всерьез вообразила себя – не больше не меньше – экстрасенсом, черным магом, ведьмой.

И Юлина болезнь произошла не просто так. Это божья мета. Знак того, что она избрана богом. И потому – должна помогать матери.

– И я уже начала, – продолжила та, – да, начала работать против него.

– Ох, мамуля, избавь меня, пожалуйста, от подробностей.

– Вот ты всегда такая! Чистоплюйка!..

С мамой становилось все тяжелее и тяжелее. И хотя они жили теперь в том же доме, что и раньше, только в двух отдельных квартирах (трех– и двухкомнатной), Юле приходилось тщательно дозировать свое общение с матерью. И запрещать ей являться без предварительного звонка, и не брать телефонную трубку. Она уже пожалела, что откликнулась на звонок сейчас. Ее ждал, манил, звал к себе экран компьютера. Там Крис уже два раза напечатал: «Где ты, Джулия?.. Ну, где же ты?!.»

После того как она побыла в Сети и мулаткой из Таиланда, и кисейной барышней пятнадцати лет из русского города Верхнетурьинска, она однажды нечаянно и с удивлением заметила: мужики гораздо активней клюют на правду. Надо только не вываливать ее на них немедленно. После того как первое знакомство завяжется, вполне можно упомянуть, что она – девушка-инвалид из российской столицы. Когда Юля начала говорить правду, она стала получать гораздо больше предложений выйти замуж, встретиться, познакомиться и завязать серьезные отношения – а уж о виртуальном сексе и говорить нечего: каждый второй собеседник почти немедленно предлагал ей удалиться в «приватную комнату».

Жизнь, считала Юлия, – это приключения души, а не тела. И благодаря Интернету ее жизнь продолжала оставаться бурной и полной событий. В ней хватало места ярким чувствам: любви, ревности, нежности, соперничеству, мести.

* * *

Полуянов еще раз набрал проклятый номер – старый, давно забытый Юлькин телефон. Теперь он был вглухую занят.

Дима залез в холодильник. В наличии имелся лишь засохший плавленый сырок, три сырых яйца и полшоколадки.

Журналист выпил еще чашечку несладкого кофе с шоколадом. От ударной дозы глюкозы и кофеина настроение повысилось, но что делать дальше, по-прежнему было непонятно.

Он снова набрал старый телефон Юли. Короткие гудки сменились безответными длинными. Что это значит? Вздорная мамаша поговорила с кем-то и тут же убежала? Насчитав двадцать пять долгих сигналов, Дима повесил трубку.

«Может, сумасшедшая мамахен берет трубку, только если звонят свои? После какого-нибудь обусловленного, зашифрованного сигнала?» – подумалось Диме.

Он набрал номер, выждал три гудка – положил трубку. Затем позвонил снова – никакого отзыва.

В следующий раз Полуянов оборвал соединение после четвертого «бипа». Опять набрал номер – ничего.

Уже потеряв надежду поговорить с Юлиной мамашей (как, бишь, ее звали?), он выслушал пять гудков, отбился, снова позвонил… Бесполезно…

И как прикажете понимать последнюю фразу полубезумной мамашки: «Можете считать, что Юля умерла…» Не: «Юля умерла…» И не: «Для вас Юля умерла…» А: «Можете считать».

Что это значит? Юля уехала за границу? Сидит в тюрьме? В безнадежном состоянии находится в больнице?

Гадать можно бесконечно. Информации явно недостаточно для того, чтобы сделать тот или иной вывод.

Что теперь ему делать? Ехать туда, на Кутузовский? Разбираться лично с придурочной несостоявшейся тещей?

Или снова попросить помощи у майора Савельева?

Предъявить ему второй конверт, попросить, чтобы эксперты выдали заключение: один и тот же гражданин посылал оба пакета или нет? Узнать у опера то, о чем он, Дима, не удосужился спросить вчера: случались в последнее время в Москве исчезновения женщин? Проходили по сводкам женские трупы с отрубленным мизинцем?

Надо что-то делать, и поскорей. Уже первый час, а он сегодня еще обещал встретить Надю после работы. И уж подстраховать, защитить свою девушку он должен обязательно, кровь из носу.

* * *

И опять Кристинка первой кинулась к телефону, и опять у нее случился облом. Прошипела:

– Надька, тебя!

И пока Надежда шла к трубке по проходу меж полок со словарями и энциклопедиями, сослуживица ехидно пропела:

– А ты у нас, Митрофанова, зве-езда-а! Все тебе мужики звонят. И все ра-азные!..

– Слушаю, – сухо произнесла Надя в телефон. По реакции Кристи можно догадаться, что звонит не Дима, а раз это не он, ей ровным счетом нет никаких резонов быть любезной.

В трубке раздался приятный мужской баритон:

– Смотрите, милая моя проснулась! В.Шекспир, «Отелло», акт 2, сцена 3. (Перевод А. Радловой.)

– Кто это? – нахмурилась Надя.

– Ваш вчерашний знакомый, Георгий.

– Как вы узнали мой телефон?

Заминка на том конце линии. Надежда переспросила – резко, наступательно:

– Вы – что? Следили за мной?!

Кристина, ушки на макушке, делала вид, что раскладывает читательские требования, при этом внимательнейшим образом подслушивала их диалог – точнее, реплики Митрофановой. Надя досадливо повернулась к сослуживице спиной и постаралась говорить тише.

– Что вы! Я ни в коем случае не следил за вами! – воскликнул в трубке приставала. – Консьержка сама мне о вас все рассказала.

– Зачем вы звоните? Что вам от меня надо?

– Хочу предупредить вас.

– О чем?!

– О грозящей вам опасности.

– Опасности?! Мне?

– Да, именно так, дорогая Надежда. И еще – человеку, которого вы называете своим мужем и который на самом деле является всего лишь вашим сожителем. Я имею в виду Дмитрия Полуянова.

– Что вы несете?!

– Это достоверный факт, – внушительно проговорил бархатный баритон.

Что происходит?! И Дима только что звонил, взволнованный… Говорил, что ему и ей что-то угрожает…

– Хотите, – продолжал невидимый собеседник, – я расскажу вам все подробности: кто, что, почему?

– Ну, валяйте.

– Только не по телефону. Давайте встретимся.

«Никаких встреч!» – хотела было отрезать Надя – тем паче что Дима предупреждал, что ей не следует никуда выходить из библиотеки и ни с кем видеться. Наверное, у самого близкого ей человека есть основания для опасений… Но потом Надя подумала: а что, если незнакомец и вправду сообщит ей что-то важное?

– Ну же, Надя, – поторопил голос в трубке. – Я не сделаю вам ничего плохого.

– Хорошо, – выдохнула она. – Приезжайте.

– Куда?

– Ко мне на работу. Я думаю, вы прошпионили, где находится моя библиотека.

Телефонный собеседник только хохотнул.

– Но не раньше конца рабочего дня – четырех, – предупредила Надя.

«Дима обещал меня встретить после работы. Что ж, я сведу мужиков вместе. Натравлю своего Полуянова на этого Георгия. Пусть Дима сам с ним разбирается».

– О, спасибо вам, Надя! Я непременно приеду к четырем.

– Ждите меня у входа в библиотеку, на улице. Вы на какой машине будете?

Странно, но простой Надин вопрос привел собеседника в замешательство.

– Ни на какой, – наконец выдавил он. – Я приду пешком.

– Отлично, – сказала девушка и повесила трубку.

Теперь она немедленно свяжется по мобильному с Димой и расскажет ему о странных домогательствах.

Надо только в курилку или в туалет уйти – а то Кристя от любопытства скоро из штанов выпрыгнет.

* * *

– А теперь – смотри в камеру. Представь, что там будто бы находится твой папочка. И обращайся к нему. Скажешь все, как мы договорились. Ну, начали?

Она кивнула.

– Поехали!

Пауза. Девушка растерянно смотрела на видеокамеру, лежащую на столе. Разбитые губки дрожали.

– Ну?! Что ты молчишь?!

От резкого голоса она дернулась, как от удара. Чтобы не расплакаться, глубоко вдохнула воздух.

– Давай по новой. Не волнуйся. Все будет хорошо.

Пришлось подойти к камере, перемотать пленку, снова нажать «play».

– Поехали! Дубль два!

– Дорогой папуля, – прошептала девушка, глядя в сторону объектива. – Пожалуйста, не волнуйся за меня. Я вернусь к тебе. Только не надо меня искать или обращаться в милицию. Пожалуйста, никому не рассказывай, что я… Что меня – похитили… Просто собери десять тысяч долларов. Для тебя это небольшие деньги, я знаю. Как их передать, тебе расскажут потом. И я очень прошу: не обращайся в милицию или к частным детективам… Если ты это сделаешь, меня убьют. Пожалуйста, собери деньги – и не делай больше ничего…

– Стоп! Все! Закончили! Ты молодец!..

* * *

Дима позвонил майору Савельеву – из своей квартиры, но по сотовому: специально, чтобы милиционера в расход не вводить. Тот был с ним не слишком любезен.

– Ну, что еще там у тебя случилось, кр-рыс-пондент?

Полуянову захотелось ответить в оперском стиле – грубовато, однако он смирил себя и, стараясь быть кротким и кратким, рассказал о новом письме, о фотографии Нади с выжженными глазами.

– Да? – без всякого энтузиазма откликнулся майор. – Ну, подвози эту свою улику. Покумекаем, что можно сделать. Только не сейчас, у меня дел до черта. Лучше завтра, с утра.

– В одиннадцать в управлении? – предложил Полуянов.

– Лучше в десять. И с предварительным созвоном, чтоб я на месте был.

– А ты, кстати, не проверял: случались в последнее время в Москве похищения женщин?

– В органы с заявами по данному поводу никто не обращался.

– А трупы неопознанные, невостребованные?

– Дотошный ты, Полуянов!.. И прилипчивый!.. Ответ – отрицательный. Во всяком случае, ни одной такой, чтобы при жизни маникюр себе делала.