Башня поэтов

Анвар Исмагилов

Башня поэтов. XXI

Сборник стихов, песен и прозы

Александру Виленовичу БРУНЬКО, научившему жить и работать

Мифословие пред…

В его невероятную биографию вместились бы десятки жизней; у него много лиц и имя, достойное русского поэта: Анвар Исмагилов.

Что за странная книга? То скоморошьи пляски летят со страниц и дразнятся лукавые частушки, то грустит задумчивая сонатина, а вот издалека раздаётся бравурный марш… и вдруг стихают звуки: «Заповедаю вам – да любите друг друга…».

…жил в Италии такой граф, любитель соловьиного пения. Бывалыча, выйдет июньской ночью, заслушается, а они, проклятые, пущают струю, трели отливают, что твоё серебро на монету.

И до того он возлюбил соловьёв, что когда прилетели большенькие птахи Божьи, скопом завились, вихорь создавая, да запели небесным хором песню, то граф возрыдал безутешно:

– Охти, Господи, почему же я так не умею? – И призвал мажордома, старшего по дому, кто за пропитанием и порядком следит, и повелел:

– Ты, грит, безыскусный человек, Феличио, а я проникся. Слышишь, как птицы поют?

– Да как не слыхать, уже все ветки скопом обсели да весь двор загадили, ажно в портике колоннов не видать из-за ихнего помёту.

– Эх ты, скотина мычащая, жалкий адамов огрызок, нечувственная душа! Ты вот что, как я проникся, так сполняй мой приказ. Там у нас мятежники сидят, кои супротив голодухи восставали, так ты прикажи виселицу снести. да не скаль зубы, знаю, что с ними заодно, так и норовишь копытом лягнуть. Так чтобы крайнего позора на них не было, вешать не будем, бунтовщиков хорошо накормить, а Луиджи пусть топор поострей наточит и головки им грешные отрубит. Без позору.

Феличио покивал да пошёл приказы сполнять. А вослед ему граф-то и кричит: а птиц этих пущай теперь учёные моей фамилией поименуют: СВИРИСТЕЛЛИ! Так и полетели они по белу свету, дудочки серебряные.

Любая поэтическая книга, пока её не откроешь, – убежище свиристелей, дремлющих на её страницах. Но стоит чуткому читателю позвать их, и фр-р-р-р! Зазвучат стихи, польется затейливая проза.

Читайте, не оставляйте птиц взаперти!

От автора башни поэтов – сооружения и книги

Что это за сооружение? Кто его строил и ЗАЧЕМ? На эти вопросы много ответов, но название говорит само за себя.

Народную стройку начала в Северном Причерноморье в середине 80-х годов XX века группа мужчин творческих профессий, как говорили в СССР, и их Прекрасных Дам. Была окончена она (вдвоём!) осенью 1986 года, когда автор этой книги вместе с директором музея-заповедника «Танаис» Валерием Чесноком всеми правдами и неправдами добывали последние кубометры камня и выкладывали зубцы на самом верху Башни.

Такова хронология. Хотя, по некоторым наблюдениям, во время строительства Башни происходили события, ставшие знаками общего распада и деградации советского общества. Весной 1986 года, когда автор прибыл с Севера Сахалина в Танаис, желая там навеки поселиться (и подлечиться – давал себя знать хронический бронхит, заработанный во время работы на «комсомольской стройке» – газопровод Даги – Оха – Комсомольск-на-Амуре), грянул первый гром: взорвалась Чернобыльская АЭС!

Вовсю бушевал антиалкогольный закон, обернувшийся массовыми отравлениями, гигантскими прибылями алкомафии, безудержным самогоноварением, что, впрочем, почти не замечалось обитателями Танаиса, при нужде умевшими раздобыть и мальвазию, и марсалу, и амброзию, дар небес. И было ощущение того, что внешний мир достигает Меотиды лишь полувнятным бульканием запретных радиоголосов. А ещё была комета Галлея, наводившая священный ужас на планету Земля своим вещим хвостом.

А на стройке всё шло по плану и чертежам, утверждённым завотделом античного мира Пушкинского музея Владимиром Толстиковым. Правда, Анвар Исмагилов, ездивший в Москву за документами, нарушил строгие предписания, протянул провода, подключился к свету, слушал «Радио Свобода», пил горячий чай и вообще начал жить сюзереном, пригласив на первый этаж своего вассала, Александра Брунько, цитату из книги которого мы приводим:

«…До ареста я жил в Танаисе, среди великой, неслыханной по красоте осени, на первом этаже невиданной башни, построенной археологами, музыкантами, художниками и просто энтузиастами – по образу и подобию древних сторожевых форпостов Танаиса. «БАШНЯ ПОЭТОВ» – так окрестил это немыслимое сооружение прекрасный поэт и певец Анвар Исмагилов, который занимал второй этаж. А рядом, на внезапном и крутом взгорье, рос огромный куст шиповника. Вот и запомнилось: тяжелая, нет – золотая сентябрьская синь – в темно-красных звёздах, качающихся на колючих ветках. Как-то, незадолго до моего ареста, одна из тамошних обитательниц-«танаитянок», прервав безмятежную беседу, вдруг – шутки ради – запела старую лагерную песню. От неожиданности сердце сжалось. Это было, повторяю, накануне моего, столь же внезапного ареста».

(«Поседевшая любовь», Ростов-на-Дону, 1990).

И вот мы с Сашей остались единственными представителями мужской части литературно-художественной банды, давно оседлавшей степное царство, но к тому времени по разным причинам оставившей привольные степи, поменяв их на затхлые коридоры и подвалы Ростова-на-Дону. Там, у Башни, под звёздным небом, мы вели долгие разговоры обо всём на свете, а на сто вёрст, кроме нас двоих, не было ни одного из тех, кто сейчас называет себя «заозёрщиками» – будто блатную кликуху себе дали! А Гена, Виталик и Игорь ушли в город, выйдя из резонанса с Чесноком – бывало и такое, что уж скрывать. Мы держались…

«Житьишко было само последно, ни постлать, ни окутаться, однако пензию получали – одну копейку в месяц», как говорил Борис Шергин. Нас посещали Музы… Мы были почти всегда (кроме дней посещений) голодны… и невиданно счастливы! Писали и читали друг другу стихи, цитировали самиздатовскую прозу, я писал и пел песни, одну из которых посвятили мы с Сашей его Музе на день рождения. По утрам я тренировался по старой привычке на тыльной стороне БП: залезал на пальцах снизу до зубцов, и однажды так увлёкся, что не услышал, как подошла группа пионэров. Один из них заорал: «Гля, дяхан по стенке лезет, сичас звезданётся! Маргарита Трофимовна, отойдите, он на вас попадёт!». Заботливый, вишь ты…

А потом я поехал в Москву с концертами, а Саша заартачился: мол, машина экспедиции АН СССР идёт как раз на Москву, я лучше на ней поеду. И поехал. До ближайшей милиции: идёт по Ростову-на-Дону человек с бородкой, закутанный в одеяло, а подмышкой несёт рукопись. Его тормозят. У него, как ни странно, был даже паспорт с пропиской. Но когда менты прочли стихотворение «Через клизму», то один другому говорит: «Это не наш клиент, а соседней конторы». И сдали его в КГБ. Допросы, запугивания – ГОД тюрьмы! За нарушение паспортного режима!

Так закончилось наше недолгое поэтическое счастье. Я прожил тяжелейшую зиму в Танаисе, снега завалили все ходы-выходы. И была экспедиция, Дом Анвара, пиратский флаг на мачте с блоком, новые песни и стихи, а Саша, о котором я узнал только через несколько месяцев, сам находясь ПОД КОЛПАКОМ, в это время писал невиданную в русской литературе книгу – «на третьей шконке», как он сам мне говорил. Там была и «Античная баллада» – стихи, ставшие песней, а точнее, гимном свободе и любви, красоте и мужеству и всей нашей путаной, мутной, как воды Ганга, и столь же священной жизни.

Анвар Исмагилов, Тюмень, 19 августа 2012 года.

Стихи 1982-1989

Сибирские гекзаметры

Жану Жигулину из Чернигова

I.Друг мой! Как я обещал, полыхает сибирская осень.Щедрой рукой сентября награждён коммунхозовский двор.Лает собачка вдали, предвещая конурные страсти.Пусто в сухих небесах, и река все бледнее и гуще.Превозмогая печаль, нужно плыть, не мечтая о сне,нужно на пристань пойти, где скрипит костяком дебаркадер,где навигаторы бьют молотками по летним гробам.Там капитанит зима, теплоходы сгоняя в затон,там керосинит подвахта, бутылки спуская в диван(полны его закрома, как запасники русских музеев) —будет что сдать по весне, молочка прикупив на колпит!II.Мост через реку Ладья, что зовут дилетантски ТУРА,руку свою протянул, свою узкую спину подставил,чтобы, веселья ища, двухэтажно-бревенчатый городв тесных вонючих такси на Пески, трепеща, устремлялся:чтоб на воде не гадать, там цыгане водярой торгуют.– Памятник ставим Горбу, – говорят они, мзду собираяза неумеренный пыл тех, кто пил, но доклады творил.Синие с белым дворцы, просиявшие сквозь лихолетья,грустно взирают на мир с правого брега Туры.Левый заречный народ, прозябающий в микрорайонах,башнями небо затмил и глотает машинного змея.Змей, изрыгая дымы, рассекает пространство полей.Тысячеглавый ревёт, и притихли суровые избы,головы в плечи вобрав, выдыхая печные дымы.Так проигравший войну, нахлобучив бессмертную кепку,молча на танки глядит, на которых гогочут бойцы.III.Грустно тайге в берегах своего бессловесного моря.Порчу и мор наведя, город воду протухшую пьет.Летом горят небеса, ужасая последних животных,в зиму дымят небеса, оскверняя доверчивый снег.Осень сибирская, плачь, размазывай грязные слезыпо площадям, по щекам занесённых тобой городов.Нищая телом страна богатела дурацкою думкой,байки сменялись халвой, или просто халвы называньем.Вечная осень во всем, вековечная плесень-тоска!Эх, если б нам да кабы! – и топор завораживал блеском.Дьявольская карусель однородно-пехотного шага.Строем районы стоят, пришибеевский фрунт сохраняя.Трудно в родимой стране быть двоюродным полутворцом.IV.Осень сибирская, лей скупердяйского золота Солнца!Осень сибирская, жаль, коротка ты, как жизнь или смерть.Синий последний денёк, синевою последней блистай!Грозно пойдут облака, выжимая прижатое небо,грянет смертельная стынь, примиряя со льдом Океан.Что предвещает зима, что готовит Судьба-прохиндейка?Новый народов раздор или вздор магазинных делёжек?Будут ли снова стрелять или просто кого-то посадят?Как ведь волков ни корми – у слонов очень толстые ноги.Заднею лапою кот чешет брюхо в период простоя,бурный народ-стрекоза красным летом воюет с собой,крепкий запор у дорог, и пурген заряжают в патроны.V.Друг мой! Как я обещал, мы стоим на пороге прогресса.Только вот наши грехи не пускают на этот порог.Так и торчим посреди перекопанных нами просторов,мимо плывут журавли в разрешённую нынче страну,ветер гудит золотой, выдувая в трубу наши недра.Осень везде и во всем. Золотая пора умиранья.Хмурый осенний народ полудохлых считает цыплят.

Октябрь 1989 года,

Тюмень, улица Пароходская

К покупке абхазского вина «Лыхны»

Пройду голгофу очереди рванойвозьму вина в разверстом магазиневстряхну бутыль и поднесу к глазами ахну:Лыхны! Лыхны!Боже мой!Так вот когда назначено свиданьевот где и как напомнила онаблаженная Абхазия мояо море Бзыби и священном дубеИ далее по тексту от Исайипо ерику по Ездрам по Брунькучитай о путешествиях в пространственезамещённых минералах водпривычное изгойство отторгайа в общем пребывай в непостоянствеВот так всегда захочется скакатьно конь охрип иль конюх непогодитна крыше серый некопчёный язьразит на белый свет описторхозоми выплывают из лесов клещис кусачими как лица хоботкамиПлыви плыви кормилец первородныйпо мутным водам Дании в бредувеликий свод великая прорехасияет синим гневом над тобойприпавши к музыкальному приветуглотай последний в Сирии озонна улице встречая непогодувсей грудью непробитой до сих порпиликаешь на скрипке колыбельнойизрядно донимая слух больныхИтак вперёд по виа Виардо!Наперебор наперекор борщубессонной жизни годы раздаваяна паперти в ладони лошадейи маленьких котов с руками женщини цепких и вонзающих и нежныхбросай не на спор годы просто такраздаривай пехотным капитанампропившим деньги взмыленных солдатбог им простит а леший не прокуситпричаливай у каждого столбапод каждый кустик поднимая ногуЗДЕСЬ ВСЕ ТВОЕ НЕ БОЙСЯ И НЕ ЛГИ!Оставь другим блаженные заботыо стенах крышах детях и долгаха сам ступай в невнятные просторыгде бродит полудиккенсовский дождьв его тенях еще блуждает летоТебе же нужен листолёт осеннийизбушечный печной речной уютсвечной Олимп с улыбчивым котоммашинописный рай с огнём в стаканетвой филиал Абхазии блаженнойгде фимиам воскуренный во славунаполнит влагой тёмные глазагде ты умрёшь от счастья и ненастьяи возродишься под летящим клёномосенним утром в солнечном саду…

Монолог мусоргского

Модест Великий умер в больнице под видом денщика доктора Бертенсона

Деревьями процеженное небоструится по земле, сквозит и тает.Ты Музыка, я композитор твой, —я исполнитель дней твоих и таин.О, как ты унизительна, Россия!Как жить под этим небом необъятным?!Как петь хотя бы день о полном счастье,где места нет пусть солнечным, но пятнам?Перед твоими, Мать, городовыми,перед селёдкой иваси на сдобу,при виде угорелых от дерябыя даже не испытываю злобы!Ты потчуешь нас розгами-долгами,ты охраняешь мысли от свежатин —то липа, то берёзовая каша,на третье палконосные сержанты.Невпрок идёт кровавая забаваи рыскаем по курсу влево-вправо.Ты Музыка, я композитор твой.Душа твоей пропитана отравой.Ведь даже с чемоданом на граните,имея в перспективе дождь и слякоть,с озябшими от пития мозгамине проклянёшь ни купол твой, ни лапоть!Возможно, существует Ференц Лист,придирчивая пенная Европа?Кто в доме гений – я или Направник?Хотя в зерцале не лицо, а рожа!Есть химики упорного труда —они свои высиживают формулыи набивают на заду мозоль.А я своих не предсказую фортелей!И знаю – будет некий А. Брунько,кто даже не рискует протрезвиться, —вся жизнь, как перевёрнутый стакан,такие же беспутные ресницы.Все потому, что не умрёт со мнойбездонная отвага умиранья.Разлитый по закусочным таланткуётся в круглосуточной нирване.Пока в России осень и веснасменяются, бушуют, возрождают,пока звук полицейского свисткасвободы от побега ограждает,пока цари ступают за царямии водка свой не поменяла цвет, —лишь цену с девятнадцатого века —Талант горчайший оставляет след.Наумов, потерпи ещё, голубчик:«Хованщина», Арсений, поясница,и нет ключа от дома, Дома нет…Но что-нибудь до смерти прояснится.Люблю я этих стасовских любимцевза пышный вид и право исправлять:макай меня в немецкую тарелку,учи во фрунт гармонию равнять!Прислушаюсь – какие ветры, Боже!А черт за русской печью корчит рожи…Арсений Голенищев есть поэт!А песню смерти мне поют рогожи.Кудлата голова моей Музыки,сквозь волосы просвечивает небо,и вспомоществованья ниоткуда.Жил налегке… И ухожу нелепо…Оплачь, Поэт, громадный этот храм!Я был здесь архитектор и строитель,и каменщик, и витражист, и служка.Он был мне дом, любовь и вытрезвитель.Безумцы одиноки. Их семья —поэты, музы, дервиши, юроды,художники, деревья, берега.И крылья неосознанной Свободы!

Тюмень, декабрь 1989 года

Черная ночь

Да, все длится и длится позорная чёрная ночь!И привставшая с пухлых колен непутёвая дочь,ободранка-поэзия попкой виляет набитойи варганит для мамочки-жизни побаски блатные,и глотает взахлёб кратковременный воздух-напиток,где блуждают нейтроны Свободы, введённой отныне.Нет, позвольте мне в шабаш потентов не лезть и за гривну!Я киваю налево-направо с покорнейшей просьбой:не тяните меня, я и так от морозов охрипну.Лучше прежний шалаш, даровой, подзаборный, подзвёздный,чем участие в гонке талантов на приз Хлебодачи,чем на новую партию граждан несытых батрачить!Мои пальцы протёрты до дыр непокорной струной,мои губы истерзаны ветром и женской любовью.Я лечу над пропитой дотла подбугорной страной,изумляясь привычке делить и охоте к разбою.И все длится и длится почти предрассветная ночь!Но Афина-Паллада забыла, как видно, дорогу,и бездумная клака готова скандалу помочь,если наш прима-бас поскользнётся на горсти гороху.Скажем, спросят меня, что я делал, когда кто-то строил?Отвечаю: не строил и сам я недорого стоил.Руки дёшевы были, а ум продавался навынос,а от этих страстей и душа потеряла невинность.Так скажите на милость: куда мы плывём и зачем?Тонет пьяный корабль, и все громче кричит казначей.На подмоченной куче бумаги портреты и цифры,и все гуще потёмки, на картах лишь кляксы и шифры.Но ласкает глаза многозначный зелёный бугор.Ветер в небе полощет берёзу и шепчет в укор:«Простодушная белая дева, ликуй невпопад!Ты забыла, что августы смертны, и ждёт снегопад.Так зачем ты купаешься в небе и облаке снежном?Только горе бессмертно, а радость оплатишь листвой.К ноябрю наготой затрепещешь в предзимье кромешном,а что было в осеннем пиру – было, но не с тобой».Так и я с перекатной отвагой лечу по России.Небеса затмевают пожары гражданской войны.Но за что б ни тянули к ответу и чем ни грозили —я не буду двойным!

Тюмень, декабрь 1989 года

Второе посвящение Александру Брунько

Это весело, коротко, ясно

Александр Виленыч Брунько!

Это даже посмертно опасно

для Халупских и для Чесноков.[1]

То отчаянный, то одичалый,

в бормотанье, как в смерть, погружен.

Всей корысти – заварка да чайник.

В небо глянул, взлетел – и пошёл!

И откуда Вийона замашки

при бородке и чуть не пенсне —

вы спросите в степи у ромашки

и на Кировском. На КПП.

Еще раз о брунько

Где ты, Саша-Александр?Жив ещё немножечко?!Сколько раз ты воскресаллезвием из ножичка!С хороводами светилпесни пел и бражничал:лихо Бог тебя слепил,не мудрил, не важничал.За версту видна фирмагордеца российского,нет, не вышибла тюрьмазвёздного и чистого.Был ты грозный диссидент,бубен Солженицына,а теперь ты отсидент —отвали, милиция!Перестроим всю странусправа по два – ротами!Перекрасим старинус бабохороводами.Обнимайся, коммунист,с дьяконом и батюшкой —ты теперь морально чист,приумолкла варежка.Разбегайся, кто куда,член с корреспондентами!Пятый год идёт орда,в лозунги одетая.Нам же, милый Александр,хлебушка да небушка,древний башенный фасад…И как пела девушка…Беззаботен был наш чайпред бедой грядущею.Кто продаст – поди узнай,все под Божьей руцею.По воде пошли круги —счастье камнем кануло.Где-то подпись есть руки,плоской, словно камбала.Где же свидимся, мой друг,в матушке-Рассеюшке?Боль былого, дым разлукразведёшь, рассеешь ли?До свиданья, как всегда!Может быть, до скорого…Вся История – водав протоколе участкового!

20 декабря 1989 года, Тюмень, улица Пароходская, 34, кв. 1 (конспиративная квартира Тюменской организации РСДРП (б) в 1904–1909 гг.)

Семейная жизнь

Пьеса-диалог

Кате

Она:

Ах ты, клистирная трубка!Ах ты, заморыш чердачный!Веялка ты, молотилка,уши торчат, как у зайца,зенки ну точно коровьи,норовом ты в бригадира,а по зарплате ты сторож!Выпить и то не умеешь —сразу бежишь к унитазу…Куришь, как два паровоза,трубку сосёшь, как младенец.Что ты опять там задумал?!Что ты уткнулся в роман свой?!Тоже мне, Бродский Эмильич,старший отец Пастернака!Восемь рублей до получки,Пашка порвал на заборешкольную форму, поганец!Каша опять подгорела…Что ты молчишь?Отвечай мне!!! Любишь меня или нет?!

Он:

Солнце моё золотое!Мой одуванчик весёлый,деточка, ласточка, дочка,скоро настанет погода,та, что ты любишь, я знаю —будет сиять на закатежёлтое мягкое солнце…Ты ведь такая же, правда?Помнишь восьмое апрелясемьдесят пятого года?Дай поцелую тебя!

Оба: (тихо поют, обнявшись)

Все в этом мире проходит,только не мимо, а вместе,мы погружаемся в водытихих вечерних созвездий.Там, на краю Океана,лунная в небо дорога.На одеялах тумана мы уплываем далёко…Здравствуй, планета Любовь!

Южноуральск, ДК ГРЭС, июль 1989 года.

Мечтания о львовском погребке «Мюнхен» на тюменском Севере

Стихотворение в прозе

Сергею Дмитровскому

попьём пива, друг!!

попьём холодного, а, друг?!

попьём так, чтобы туфли к полу прилипали?!!

попьём пеноструйного, многобъёмного, густоваренного, рыбопросящего, осуждаемостойкого, болеутоляющего, хриплоголосящего, мирнобеседного, водкопротивного, сессионностуденческого, бедноутешающего, ценодоступного, северяномечтаемого, непонимаемогоникем?!

попьём пива, мой друг, скушаем с ним в обнимку лещика счастливодобытого,

и вразвалку придём домой, а там задремлем, и завалимся спать, и уснём, и приснится нам Большая Кружка, и Большой Лев, и Золотая Струйка, от чего проснёмся в испуге, и совершим то, что положено мужчинам, и заснём ещё крепче, ибо день предстоящий к вечеру, а может, и с обеда, принесёт нам ещё его же, ненадоедающего, поископотного, трудовенчающего, народолюбивого, похмелоутешительного, дочетырехпятидесятибутылканаСеверестоящего – сам видел!!!

Нижневартовск Тюменской области, август 1989 года

Трактирная песня

Поговорим же о вещах нейтральных,поговорим бессмысленно и томно,пусть Гераклит побудет с нами Тёмный,а звёзды сядут светлячками в травах.Но знаю – мы говорить не будемни о любви, ни о священном даре,и брошу я пассажи на гитаре,и все людские игры брошу людям.Так прочь, любовь!Займёмся низким блудом!И оттого отчаянно и пьяно,шарахнув крышкой по фортепиано, —бокалы оземь и в трактир Тальони!Ночь на запятках – ветер не догонит.И там, среди мерцающего пара,где неприлично плачется гитара,и там, где шлюхи с мокрыми губамисощурясь, ищут тех, кто гулеванит, —в дыму табачном, вымазаны краской,интересуют лишь одной развязкой, —там, посреди кладбищенского звонабутылок, рюмок, подвигов кабацких,где пятый литр потребует догона,где хлопец хищной рыночной закваскистаканы полнит, восхищаясь словом,сверкая жидких глаз холодным оловом, —там, посреди родных алкоголичек,среди пернатых деток Бабарынки,я захлебнусь «трёхбочкой» и «столичной»и прокляну наветы Бабарихи,что дует в уши вечной серенадой:– оставь её, найдём тебе что надо!Я выйду в ночь и захлебнусь морозом,осатанев от пира привидений,и зашатаюсь баковым матросом,заслышав зов сирены в дивной пене…Прощай же, остров сновидений тайных!Поговорим же о вещах нейтральных…

Тюмень, ноябрь 1989 года

Прощай, музыка!

Сергею Вахотину

В мире блестящих падений и взлётов,в мире даров нищеты панибратствумы проживаем ни шатко ни валко,мы говорим новым бедствиям «здравствуй!»В мире дорог, не ведущих ни к Риму,ни в Уругвай, ни тем более в Ниццу —пареной репы забыв простотуи витамины – вгрызаемся в пиццу,псевдошашлык и почти колбасу.Господи, уши мои ослабели!Мне да простится – привык с колыбелик ангелу Моцарту, рыцарю Баху…Радио шваркнет – шарахнусь и ахну!Эти назальные мне вокализы,эти назойливые катаклизмы!Эти клубы квазидыма Отечества…Тоннами давит звук человечество.О, киловатт, килобайт, килофон!Палочки – звук, голова – ксилофон!Мы опускаемся тихо на дномутных морей первобытного звука.Весело, братья, и воешь, как сукав лунный мороз перед смертью в окно.Что навевают тебе, милый мой,нежного возраста сын-преуспешник, —вайкулефорумысамковыйлай?!Кончена свадьба. Убит пересмешник.Рай в небеси. Можжевеловый рай.Музы кабацкия. Канты блатные.Нынче и струны почти золотые.Лабух парнос[2] заменит Парнас,в кепке таксиста гарцует Пегас.Слышишь, братан, я играю бесплатно,слушай меня, я остаток таланта.Слышишь меня? Но залеплены ушипластырем-плейером – рёвом насущным.Голос поэзии вял и лукав,хитротуманен и полон забав,и не дай Бог ей ввязаться в борьбу —вкусы вправлять – вылетает в трубу.Массовый Васька, глодая голяшку,слушает повара, дрыгает ляжкой,плотно икает, прилежно сопит,кушая Музыку, вежливо спит!Ангел мой Моцарт, библейский мой Бах,бедный мой Шнитке, герой заграничный.Я на поляне лежу земляничной.Небо ржавеет, как гвозди в гробах!Древо культуры дотла облысело.Реки Земли умирают, скорбя.Выжат Коровьев, сидит Азазелло.Осень России пошла с Октября.

Автоэпитафия,

Написанная по дороге в редакцию журнала «Уральский следопыт», где я играл на американском органе прошлого века

Лязгнет вечер затвором,ночь навалится с бритвой.Я умру под забором,нелюбовью убитый.Я умру под забором,в лоне жизни бродячей,с окровавленным горлом,рядом с маршальской дачей.От сарматского Дона,до болот Сахалинашёл я вечно влюблённый,глаз востря соколиный.Если все мои детисоберутся у морга,вы поймёте: в поэтеплодотворного много!Мои девушки вскрикнут,в липком горе забьются —страдиварьеву скрипкураскололи, как блюдце.Кто их в озеро сманитречью пылкой и вздорной,красоту их восславитпокаянно и гордо?Мои бедные песни!Кем меня заменить им?!Я умру неизвестным,а проснусь – знаменитым!

Рок-монолог

Рельсы плюс миллиард – равняется БАМ!Крик умножить на шум – равняется гам!Вот кончается век – а что нас ждёт там?!У последней реки я поставлю вигвам.Радиоволны взбивают пену из слов,а в сетях сатаны обильный улов.По участкам и улицам – звон кандалов,в нас стреляют, но мы упрямей ослов —и ни с места!!!Но я знаю – все это лишь пыль на дорогах веков!И я знаю – весь этот металл лишь для новых оков!И я знаю – все это растает быстрей облаков!Не гневите богов! Не гневите богов! Не гневите богов!Дети смотрят назад и видят там ад!Деды смотрят вперёд, разинувши рот.Я по глупой привычке смотрю на восход.Дятлы справа и слева – кто их разберёт?!Я гитару беру, не холоп и не смерд!Песня – письмо во Вселенную, я же – конверт.Пой, пока не сгорела небесная твердь!Но я знаю – и это лишь пыль на дорогах веков!И я знаю – весь этот металл лишь для новых оков!И все это растает быстрей дождевых облаков!Не гневите богов! Не гневите богов! Не гневите богов!

Южноуральск, июль 1989 года