Сквозь три строя

Поскольку папа славился в прошлом своими способностями в области торговли, ему предложили заведовать магазином по продаже мяса, который власти намеревались открыть. Это был, по замыслу, первый «коммерческий» магазин в районе, сложное явление в советской системе торговли: не частный, так как частное предпринимательство запрещено, но и не совсем государственный. В государственных магазинах отпускали товары только по карточкам, по грошовым ценам; беда в том, что в них не было ничего, кроме хлеба. В «коммерческих» магазинах, тоже принадлежавших государству, продавали товары без карточек, но по высоким ценам. Своего рода «государственная спекуляция». Власти хотели облегчить положение начальства и служащих, чтобы им не нужно было покупать все продукты на базаре, где они еще дороже. Заодно предполагалось использовать прибыль для местных нужд. Простые рабочие, по мнению начальников, не смогут позволить себе делать покупки в «коммерческом» магазине.

Папа согласился взять на себя заведование магазином, хотя в прошлом никогда не занимался торговлей продуктами. Он думал, что советская система торговли подобна той, к которой он привык, и понятия не имел, какие препятствия помешают ему стать советским торговым работником.

Он был назначен заведующим и единственным работником магазина. Товар ему привозили в виде целых туш скота из бойни. Туши взвешивались целиком – это называлось «живым весом», хотя трудно представить себе что-то менее живое. Папа должен был расписываться за получение определенного количества килограммов в «живом весе». Затем нужно было подготовить товар к продаже.

Любой торговец мясом знает, что не все части мясной туши равноценны, есть дорогие и дешевые, есть кости, ноги и т. п. Но начальники из отдела снабжения не хотели утруждать себя такими «мелочами» и установили единую цену, хотя и допускали определенную степень «гибкости» в процессе продажи.

Папа тяжело трудился несколько дней, рубил целые туши на куски, пригодные для продажи. Когда рубишь, то, как известно, щепки летят. Начальники игнорировали эти неизбежные производственные потери: они были уверены, что продавец, обвешивая покупателей, сумеет не только покрыть потери, но и унести домой приличный кусок мяса. Папа же, верный своим принципам честной торговли, старался собрать все обрезки и крошки в мешочки, чтобы показать начальству в конце месяца, если окажется, что продано меньше мяса, чем было получено.

Настоящие беды начались сразу после открытия магазина. Каждый «кто есть кто» в райцентре пришел посмотреть на диво – первый коммерческий магазин. Большие начальники из райкома и райисполкома приходили с женами, выбирали самые лучшие куски мяса и после того, как товар уже был взвешен и завернут, заявляли: «Сегодня у меня нет денег, принесу после получки, запиши, сколько я должен». Папа был в растерянности, не знал, что делать, ведь продажа в кредит не входила в его полномочия. Он обратился к своему начальству из отдела снабжения, и там ему сказали: «Невозможно отказать такому лицу, как Иван Петрович, первый секретарь райкома!» Таких Иванов Петровичей оказалось довольно-таки много…

Проходили дни, и ни один из высокопоставленных должников не спешил погасить свой долг. Вместо этого они требовали дать им еще мяса. Когда папа робко напоминал им о долге, они говорили: «Ой, совсем забыл! Принесу тебе деньги за обе покупки вместе!»

Прошел месяц, и в конце его оказалось, что папе не только не причитается зарплата, но за ним еще числится долг за недостачу – около пятисот рублей. Это была значительная сумма для людей, не получающих никаких доходов. Было ясно, что папа совершенно лишен качеств, нужных для работы в советской торговле – умения обвешивать покупателей и подкупать начальников. Слово «торговля» в его понимании имело другой смысл – честное посредничество между поставщиком и потребителем, без обмана и «комбинаций». Он отказался от чести называться «директором магазина» и уволился. Так закончилась карьера папы в советской торговой системе.

За весь месяц работы в магазине папа не принес домой ни грамма мяса, ни единой косточки.

Долг в размере пятисот рублей был тяжелым ударом по нашим скудным ресурсам, но не было иного выхода, нужно было уплатить его. Чтобы было понятнее, как семья справилась с этим, расскажу историю об американской помощи.

В первую зиму нашей ссылки мама написала письмо своему брату Якову в США – тому, который гостил у нас летом 1939 года и чуть ли не застрял в Латвии из-за начала второй мировой войны. Единственному ее брату, который был еще в живых.

Кто не жил под советской властью, тот не поймет, какой опасностью была чревата «переписка с заграницей»: она подводила пишущего под подозрение в шпионаже. Многие советские граждане потеряли связь с зарубежными родственниками, потому что боялись писать им. Мама пошла на этот риск, полагая, что дальше этого места нас уже не вышлют. Получив ответ, она попросила брата о помощи. Нужно было делать это очень осторожно, не жалуясь на трудности жизни и не описывая наше подлинное положение.

Дядя Яков понял, что сестра нуждается, и стал переводить ей двести долларов ежемесячно через центральный банк. Власти не прибегли к санкциям против этой переписки, потому что рады были получать доллары. Беда заключалась в том, что курс обмена долларов на рубли был просто смехотворным: власти установили его произвольно, без всякого учета реальной ценности валюты. По этому курсу, который держался много лет, доллар стоил шестьдесят копеек; сумма, которую мы получали после обмена, сто двадцать рублей, почти не влияла на наше материальное положение.

Позднее помощь дяди Якова превратилась в важный элемент нашего существования – но об этом речь впереди. Пока же, после короткой торговой карьеры папы, сумма ежемесячной помощи, с добавлением суммы, полученной от продажи папиных часов, пошла на погашение долга.

Глава 15. «Ты очень похож на Рабиновича»

Зима 1943-44 годов была крайне тяжелой – для нас и для всей страны. Было ясно, что война вступила в решающую стадию. За лето немцы укрепили свои позиции; в их руках было более половины европейской части СССР, включая Украину, Белоруссию, прибалтийские республики и северную часть Кавказа. Предполагалось, что летом они возобновят попытку захватить Москву.

Электричества у нас в поселке не было, но были радиопередачи, которые переводились из Парабели по проводам. По мнению властей, без электричества сельские жители могут обойтись, но без пропаганды – никоим образом. Во всех избах были установлены черные «тарелки»; их называли репродукторами. Репродукторы воспроизводили передачи, которые транслировались из Москвы в областной центр Томск, оттуда – по районным центрам, а из них – по мелким населенным пунктам. Новости из Москвы были бодрыми по тону. Каждая сводка заканчивалась лозунгом: «Враг будет разбит, победа будет за нами!»

Новые песни о войне, появившиеся в то время, волнуют меня по сей день. Несмотря на строжайший контроль над каждым написанным словом, поэты и композиторы военного времени умели создавать песни, зажигавшие сердца. Под звуки этих песен я росла и взрослела, с ними смеялась и плакала, они врезались в память навсегда.

У нас в доме царила жестокая нужда. Продолжительное недоедание подтачивало не только тело, но и душу; я не думала ни о чем другом, кроме еды. В голове рождались всякие фантазии. Так, например, я придумала такой сюжет: с саней колхозного обоза, везущего мешки с мукой с мельницы, прямо возле нашей избы сваливается один мешок, а колхозники, сидящие на передних санях, не замечают этого. Я нахожу этот мешок, втаскиваю его в избу, мама варит кашу для всех, и мы наедаемся досыта!

Разумеется, это была лишь фантазия. Зимой невозможно что-то стащить с полей, все покрыто снегом. В конце зимы пришел неминуемый конец всем нашим запасам. Не было продуктов, и нечего было продать. Единственной вещью, которую можно было бы продать, была кожаная куртка Иосифа, но никто из колхозников не хотел ее купить.

Это утро я никогда не забуду. Все мы, за исключением Иосифа, который был на работе в Парабели, лежали в кроватях. Мама, которая всегда вставала первой и затопляла плиту, на этот раз не встала. Незачем было вставать, нечего было варить. Не было сил.

Вдруг послышался стук в дверь. Это было странно, так как в поселке никто не запирал дверей, никто не стучал. Просто входили.

– Войдите! – сказал папа слабым голосом.

Дверь отворилась, и вошли трое не знакомых нам людей. Мужчина, женщина и молодой паренек. Первым заговорил мужчина.

– Мы из села Шонгино. Нам рассказали, что у вас есть кожаная куртка для продажи. Мы хотим купить ее для нашего сына.

Я знала, где находится село Шонгино. Это было село коренных сибиряков, вольных, не ссыльных. Село считалось зажиточным, никто из его жителей не пострадал от репрессий.

Куртка была продана по сказочной цене: за пятнадцать ведер картошки и пятнадцать килограммов пшеничной муки, чистой, без отрубей! Кто мог мечтать о таком богатстве!

Вероятно, странно слышать от меня, материалистки, не признающей никакой мистики, слова о чудесах – но я должна признать, что они случаются. Таким чудом было вмешательство в мою жизнь учительницы Елены Андреевны, спасшей меня от безграмотности. А приход семьи из Шонгино, который спас нас всех – разве это не чудо? С таким запасом продуктов, при экономном расходовании, мы могли дотянуть до лета. Летом же, как известно, можно прожить на подножном корму…

В середине той зимы наступил поворот в положении на фронтах. После долгих месяцев противостояния, начавшегося еще в конце лета, Красная армия перешла в наступление под Сталинградом и сомкнула клещи окружения вокруг немецкой 6-й армии во главе с фельдмаршалом Паулюсом. Окруженные (те, что остались в живых), вместе с их командиром, не выдержали голода и холода и сдались в плен. После этого сражения, унесшего миллионы жертв с обеих сторон, немецкая армия не смогла оправиться. Немцы, правда, предприняли отчаянную попытку перейти в наступление в районе Курска, но были отброшены назад и потерпели поражение. После битвы под Курском, считающейся самым большим танковым сражением в истории, стало ясно, что речь идет не о поражении в одном бою, а о повороте в ходе войны. Как долго мы ждали этого поворота! Он был результатом сверхчеловеческих усилий народа, сжавшегося в железный кулак, чтобы нанести врагу смертельный удар.

Не могу завершить разговор об этих событиях без слов преклонения перед советским солдатом. Верховное командование фактически предало его (накануне войны по приказу Сталина были расстреляны почти все военачальники Красной армии). Он страдал от репрессий и «чисток», от голодомора в 30-х годах, от отсутствия малейшего проявления свободы. Немцы рассчитывали на то, что измученный советский солдат восстанет против своих командиров, будет встречать оккупантов с цветами и в массовом порядке перейдет на их сторону. Были, правда, и такие явления, особенно в Украине и прибалтийских республиках, но в масштабах «большой России» они были мизерны. При всем моем критическом отношении к некоторым чертам русского национального характера (пьянство, сквернословие, шовинизм), одно было и остается для этого народа святыней – родина. Это народ, который способен выжить в тяжелейших условиях и всегда будет биться за свою родину, стоящую для него выше обид, разногласий и сведения счетов. Если кончились боеприпасы, солдат будет биться врукопашную, палками и кольями, бросится под вражеский танк с последней гранатой в руках.

Вернемся, однако, к нашим не столь героическим будням. Пришла весна с ее специфическими трудностями, связанными с таянием толстого слоя скопившегося за зиму снега. Период бездорожья может длиться три недели и даже больше. Невозможно ходить на речку за водой: тропинка, ведущая туда, становится непроходимой. Трудности начинаются с образования наста. Днем под лучами весеннего солнца верхний слой снега подтаивает и насыщается водой. Ночные заморозки превращают этот слой в ледяную корку – наст. Идешь по насту – и вдруг он проламывается, и ты погружаешься по пояс в мокрый снег. Если ты к тому же «вооружен» коромыслом с двумя ведрами, полными воды, то это вовсе не забавно.

По мере продвижения процесса таяния снега, даже такой рискованный поход к речке становится невозможным: вся полоса леса, включая тропинку к речке, затопляется водой. Идти к колодцу? Это далеко, к тому же единственная улица поселка тоже мало проходима, многоводные ручьи талой воды пересекают ее во всех направлениях. Местные колхозники подсказали нам выход из положения: пользоваться тающим снегом. Мы сворачивали с дороги на огороды, где лежал нетронутый снег, на вид более или менее чистый. Набирали в ведра снег, смешанный с водой. Вода, полученная таким образом, не прошла бы проверки санинспекции; любой врач сказал бы, что при пользовании ею можно заболеть тифом или дизентерией. Но мы не были столь щепетильны. Все пользовались такой водой.

Когда установилась весенняя погода, папа нашел новую работу – чистку печных труб. После интенсивной топки печей зимой в трубах накапливалась сажа. Женщины боялись взбираться на покатую крышу. Так папа стал трубочистом поселка. Он тоже немного боялся, но желание что-то заработать брало верх над страхом. В течение какого-то времени у него было много работы. Платили ему продуктами, единственной доступной колхозникам «валютой».

Колхозницы отчаянно нуждались в деньгах на покупку самых элементарных вещей. Эта нужда в деньгах неожиданно обернулась для папы новым источником заработка. У всех были коровы, все хотели продавать молочные продукты, но с началом полевых работ у них не было времени для этого. В Парабели, кроме большого базара по воскресеньям, был также маленький ежедневный базар. Женщины обращались к дяде Боре с просьбой брать у них творог, сметану и масло для продажи на малом базаре. Папа с радостью выполнял эти просьбы. Много заработать на этом он не мог, но хотя бы молоко не нужно было покупать.

Человек активный и общительный, папа за короткое время сдружился с постоянными торговцами малого базара и завоевал их симпатии. Даже если нечего было продавать, он приходил туда, лишь бы не сидеть дома без дела.

Что только не продавали на малом базаре – ношеную одежду, стоптанную обувь, пирожки домашней выпечки, мелкую рыбешку, рукавицы из грубой шерстяной пряжи… Население обнищало до такой степени, что на всякий товар находились покупатели.

Однажды на базар пришел новый человек, торговавший махоркой. Завсегдатаи базара быстро признали его своим – и папа тоже, разумеется. Все обращались друг к другу по именам; фамилий никто не знал.

Новичок смотрел на папу с особым вниманием и о чем-то задумывался. Папе это казалось странным, но он не стал задавать вопросы. Однажды новенький сам обратился к нему и сказал:

– Боря, знаешь ли, ты очень похож на человека, который был моим хорошим другом в селе, где я жил раньше.

– Бывает, что между людьми есть сходство, – сказал папа, не придавший его словам особой важности. Но тот продолжал:

– Даже твое произношение, твоя манера говорить… Все в тебе напоминает мне Рабиновича…

Папа посмотрел на него с удивлением.

– О чем ты говоришь? Рабинович – это я!

– Ты Рабинович? – воскликнул его собеседник. – Нет, не может быть. Есть у тебя брат? Как его зовут?

– У меня два брата – вернее сказать, были, теперь я о них ничего не знаю. До войны они жили в Ленинграде, – сказал папа, и его охватило внезапное волнение. – Одного звали Ильей, второго – Абрамом.

После этих слов рыночный знакомый буквально набросился на папу с объятиями и поцелуями.

– Я близкий друг твоего брата, Ильи Романовича Рабиновича! – радостно воскликнул он.

Имя моего деда с отцовской стороны было Реувен. Известен обычай российских евреев – придавать типично еврейским именам «более русскую» форму. В Прибалтике это практиковалось реже. Папа был записан в официальных документах как «Бер Реувенович Рабинович». Его братья, эмигрировавшие из Латвии в Россию в молодом возрасте, избрали, видимо, более удобный для русского уха вариант отчества – Романович.

– Откуда ты знаешь его? Где он живет?

– Не очень далеко отсюда, в селе Сузун Новосибирской области. Он успел эвакуироваться из Ленинграда буквально в последний момент перед началом блокады. Очаровательный человек, умница, у меня с ним были не только дружеские, но и деловые связи. Я не сомневаюсь, что это твой брат. Такое сходство и общая фамилия – это не может быть случайным!

Папа присел на скамейку. Ноги его дрожали.

– Запиши мне его адрес, – сказал он.

– Да нечего тут записывать, – сказал его собеседник, – пиши просто «Новосибирская область, село Сузун, И. Р. Рабиновичу». Там все его знают.

– Просто так, без улицы и номера дома?

– Да, просто так.

Папа вернулся домой в сильном волнении. Теперь и он верил, что речь идет о его брате. Связь между ним и братьями в Советском Союзе прервалась много лет назад, ввиду известного страха советских граждан перед перепиской с родными из капиталистических стран. Захочет ли его брат возобновить прерванную связь? Как отнесется он, свободный советский гражданин, к тому, что его брат – ссыльный, лишенный гражданских прав?

Мама тоже была взволнована этой новостью. В письме, отправленном на следующий день, папа описал состав семьи, не обмолвился и словом о своем тяжелом положении и просил Илью Романовича рассказать о себе. Все мы с нетерпением ждали ответа.

Ответ от дяди Ильи пришел через две недели. Его теплота и сердечность превосходила все наши ожидания. Он подтвердил, что родился в Риге, и рассказ о его жизни не оставлял никаких сомнений в том, что он действительно младший брат папы и мой дядя.

Мы узнали его как человека широкой души. Он любил хорошую жизнь, но любил также помогать другим людям, особенно родственникам; это было для него делом гордости. Ему не нужны были подробные объяснения, чтобы понять наше положение. Дядя обещал помочь нам всеми возможными путями и посетить нас перед возвращением в Ленинград, к тому времени уже освобожденный от блокады.

Дядя Илья был женат на русской женщине, Марии Федоровне. У них обоих это был второй брак. В Ленинграде они вели обеспеченную жизнь (в сравнении с уровнем жизни большинства населения); дядя мастерски умел обходить запреты властей и сочетать официальную работу с частным бизнесом. Он был в избытке одарен именно теми качествами, которых так не хватало папе во время его кратковременной работы директором магазина. Он работал на предприятии по пошиву меховых шапок – товара, на который был большой спрос. Часть товара сбывалась по официальным каналам, а другая часть оставалась в руках дяди и его компаньонов и сбывалась на частном рынке.

Чтобы у читателя не сложилось мнение, что дядя был просто преступником, расскажу вкратце, как действовала советская экономика. В течение всех лет «диктатуры пролетариата», начиная с 20-х годов и кончая развалом СССР, власти заботились главным образом о быстрой индустриализации, согласно лозунгу: «Догнать и перегнать Америку!» Все ресурсы направлялись либо в тяжелую промышленность, либо на грандиозные проекты – строительство плотин и электростанций, рытье каналов и т. п. Производство товаров потребления считалось лишней тратой ресурсов. Но поскольку миллионы людей не могут жить долгие годы без одежды, обуви и других предметов быта, в стране развилась параллельная экономика. Несмотря на суровые наказания за «экономические преступления», всегда находились люди, готовые идти на риск. Обычно они работали на государственных предприятиях, но параллельно делали еще что-нибудь – иногда в подпольных мастерских, но чаще всего на тех предприятиях, где они работали официально. Никто не считал занятых в параллельной экономике мошенниками или обманщиками, общее мнение гласило: «Если власти не заботятся о наших нуждах, позаботимся о них сами. Молодцы те, кто умеет это делать!» Каждый, кто мог, где-нибудь подрабатывал, чтобы жить чуть-чуть лучше. Широко известно было шутливое ругательство: «Чтоб ты жил только на зарплату!»

По понятным причинам данные об объеме параллельной экономики никогда не публиковались, но специалисты оценивали его в тридцать процентов, а в определенные периоды даже в сорок процентов от валового национального продукта. Резонно задать вопрос: как могла экономическая деятельность в таких масштабах оставаться скрытой от всевидящих глаз «большого брата»? Ответ можно разделить на две части: во-первых, было немало случаев, когда люди попадались и их судили. Во-вторых, по мере развития параллельной экономики она втягивала в себя и тех, кто «наверху», кто обязан контролировать и бороться с ней. Это была живая цепь, ее звенья начинались с рабочего, производящего товар, включали шофера – перевозчика товара, кладовщика и так далее вплоть до начальников, и каждое звено цепи получало свою долю прибыли. Поэтому «никто ничего не видел и не слышал». С точки зрения руководителей государства параллельная экономика даже была полезна: она освобождала их от забот о нуждах населения и нейтрализовала брожение и недовольство.

Дядя Илья жил в Советском Союзе с молодых лет. Он хорошо знал эту систему со всеми ее писаными и неписаными правилами и плавал в ней как рыба в воде. Миллионером он не стал, но жил намного лучше тех, кто вынужден был довольствоваться только зарплатой.

После письма мы получили от дяди Ильи денежный перевод и посылку с одеждой. Предстояла еще одна тяжелая и устрашающая зима. Конец войны был далек, и хотя уже не было опасений, что немцы победят, тыл переживал невыносимые трудности. Годы мобилизации всех ресурсов на нужды фронта довели широкие массы людей, и прежде живших в бедности, до полной нищеты. Что касается нашей семьи, то у нас не было никаких продуктов к зиме, кроме скудного пайка хлеба, отвратительного по качеству, так как в муку подмешивали овес и отруби. Было еще немного картошки, которую мы вырастили на предоставленной нам части огорода Физы.

Несмотря на то, что наша одежда была сплошь покрыта заплатами, мы не могли позволить себе носить вещи, которые прислал дядя Илья. Все было продано, и за счет выручки мы сумели увеличить запас картошки на зиму.

В противоположность дяде Илье, который хорошо знали реалии советской жизни, контакты с дядей Яковом в Америке были сложны. Он не понимал наши намеки, задавал прямые вопросы и хотел получить такие же прямые ответы. Так, например, он просил описать нашу квартиру. Ясно, что мама не могла ответить ему прямо. Она написала так: «Наша квартира похожа на родительскую квартиру, где мы выросли, только на одну комнату меньше». В своем ответе он раскрыл то, что она пыталась скрыть от цензуры: «Но там ведь было всего две комнаты! Ты хочешь сказать, что вы все живете в одной комнате?»

Даже если он это понял, все же картина получилась приукрашенной. В той бедной родительской квартире все же были кухня и ванная с туалетом; в избе, где мы жили, ничего этого не было, изба нам не принадлежала и в ней жила, кроме нас, хозяйская дочка. Попробуй-ка, опиши все это американцу!

Мама пыталась намеками отговорить его от перевода денег, которые ничего не стоили при смехотворном обменном курсе, и просила заменить переводы посылками – например, тканями на мужские костюмы. Это увеличило бы пользу от его помощи во много раз.

В ответ на эти намеки он спросил прямиком: «Что вы можете купить на деньги, которые я посылаю? У нас это приличная сумма, достаточная для содержания семьи!» Как ответить ему, что этих денег (ста двадцати рублей после обмена) не хватает даже на покупку ведра картошки, стоящего двести рублей? Это было абсолютно исключено. Вместо прямого ответа мама придумала историю о знакомом, который привез из Риги много долларов и думал, что он обеспечен, но вскоре увидел, что от этих денег пользы очень мало. У этого мифического человека было несколько костюмов и отрезов на костюмы, и как раз эти вещи очень помогли ему.

Это тоже была опасная версия: цензоры не были глупы и умели расшифровывать намеки лучше, чем наивные американцы. Даже дядя Яков, в конце концов, понял эту прозрачную аллегорию.

Другая сложность была связана с личностью дяди Якова. Он был из тех, кого называют «людьми не от мира сего». В его поступках было много странного. Он не женился, мало общался с людьми, вел образ жизни отшельника.

Мама знала о его странностях. Поэтому она не ожидала, что он будет ходить по магазинам и искать модные вещи, которые свели бы с ума женщин в Парабели. Чтобы упростить ему задачу, она просила ткани – товар простой, не требующий хлопот с выбором цвета или фасона. Но даже эта задача была трудна для него. Он писал позже, что договорился с большим магазином тканей: он будет переводить магазину постоянную сумму денег, а все прочее сделают владельцы магазина: выберут ткань и поручат своим служащим упаковать и отправить посылку. Так дядя избавил себя от всяких хлопот.

В середине зимы прибыла первая посылка. Продажа ткани не создавала никаких трудностей: не было такого начальника в Парабели, который не горел бы желанием приобрести высококачественную американскую ткань. Ничего подобного ей они никогда не видели!