Творения. Том 3: Письма. Творения гимнографические. Эпиграммы. Слова

[Col. 989] Перейдем и к самому оправданию, отдавая отчет пред вездесущим Богом и пред твоей святостью. Мы не раскольники, святая глава, в Церкви Божией; да не случится этого с нами никогда! (69) Хотя мы и повинны во многих других грехах, однако мы православные и вскормлены кафолической Церквью, отвергающие всякую ересь и принимающие все признанные Вселенские и Поместные Соборы, равно как и изреченные ими канонические постановления. Ибо не вполне, а наполовину православный тот, кто полагает, что держится правой веры, но не руководствуется Божественными правилами[241]. И твое блаженство, когда ты был возведен, мы приняли, как и исповедали это открыто пред тобою. И с того времени доныне мы, как подобает, поминаем твое блаженство при священнодействии; и – свидетель Бог! – если бы в тот день ты захотел войти в общение с нами, то мы имели бы общение с тобою, нисколько не сомневаясь, потому что ты любезен нам с самого начала.

Кто наполовину православен.

Но это волнение – ради него, ради эконома, которого низложила сама истина, как виновного в нарушении многих правил; ибо еще прежде открытого прелюбодеяния он не только совершал богослужение для этого императора, прелюбодействовавшего с разными лицами, причащал и пиршествовал с ним, но и имел часть вместе с ним (ср. Ин. 13:8), отчего сделался готовым и на открытое бесчинство, презрев Бога и божественные уставы. А чтобы сказанное было яснее, – не для научения, нет, но для напоминания, – если угодно, обрати внимание на священное последование венчания сочетающихся и посмотри, какое здесь надобно полагать оскорбление Святого Духа в таких противоречиях[242]. Ибо что произносит священник, то и Бог верно утверждает, по словам великого Дионисия[243]. Поэтому просим твое совершенство запретить священнослужение тому, который низложен правилами и предшественником твоей святости был отлучен в течение целых девяти лет и вторгся незаконно.

Мы отверзли смиренные уста свои теперь, (70) когда вызваны к этому. Ибо когда происходило то собрание малое, – и не знаю, как назвать его, – тогда я возвращался из темницы и, увидев собравшимися тех, которые и прежде одобряли прелюбодеяние и принимали сочетавшего прелюбодеев, припомнил пророческие слова: премудр умолчит до времене, ибо время лукаво (Сир. 20:7). Но так как пророк говорит: молчах, еда и всегда умолчу (Ис. 42:14), то поэтому и я, подвергшись клевете, в благопотребное время высказал предлагаемое. Сколько зависело от меня, я всячески остерегался в последние два года, чтобы это дело не обнаружилось, рассуждая сам в себе: «Так как я, не имея епископского достоинства, не могу обличать, то для меня достаточно оберегать себя самого и не входить в общение с ним и с теми, которые заведомо служат вместе с ним, пока не прекратится [Col. 992] соблазн».

Итак, просим и умоляем, чтобы святая душа твоя склонилась обуздать этого человека, дабы не подвергалась порицанию безукоризненная святость твоя, и не осквернялся Божественный жертвенник служением низложенного, и не было основательных причин к расколам. Блаженство твое да знает истинно и ясно, что если это не будет сделано по мановению и [твоей] боголюбивой души, и благочестивейших и победоносных императоров наших (ибо они – ревнители), то одному Богу известно, что будет с ними, выступающими на защиту заповеди; а в Церкви нашей – свидетель Бог и избранные Ангелы Его – произойдет великий раскол. Сжалься же, пастырь добрый, помоги, врач сведущий, пастве твоей, овцам твоим, церквам твоим мерами твоей мудрости, словами твоего благоразумия, средствами твоего врачевания; отлучи одну овцу от одного только священнослужения, и ты достигнешь всего; и паршивостью одного да не заразится Церковь, которую приобрел Господь и Бог наш кровию Своею (Деян. 20:28)!

26. К игумену Симеону (I, 26)[244]

(71) Достойное священной и богоносной души твоей, почтенный отец, начертал ты нам письмо, которое и выражает дружелюбное расположение твое к нам, грешным, и показывает равное и единодушное согласие с нами относительно Божественных заповедей, а также научает лучшему и вместе обнаруживает готовность неуклонно переносить предстоящие подвиги и отнюдь не колебаться от пустословия иноверцев и лжецов. Поистине, почтенное письмо твое воодушевило наше мужество и укрепило наши силы, так что мы прославили благого нашего Господа, не оставившего совершенно смиренный род наш, но даровавшего животворные искры желающим пламенеть добрыми делами благочестия.

Это так. Мы же, грешные, усердно молимся, чтобы жизнь твоей святости оставалась примером спасения как для нас, так и для других желающих. Ибо искажающие правила и преступающие постановления совершенно не видят правоты в тех, которые точно соблюдают слово истины, но даже поднимают на смех и присоединяют порицания. Но что иное отсюда происходит, как не то, что мы еще более утверждаемся, познавая их нетвердость и непостоянство? Что твой высокий ум не уловляется ими, это достойно удивления и вожделенно для нас. Впрочем, ты желаешь знать, что нового произошло в настоящем деле; но мы не можем ничего сказать, потому что императоры теперь в [военном] лагере. Что сказать и об архиерее[245], который и не ответил нам ни слова, и не хочет ничего слушать, предоставляя все кесарю? Господин Симеон[246] двуязычен, изменяясь то так, то иначе; впрочем, (72) мы опять вели с ним речь и не скрывали истины. Он несколько смягчается, [Col. 993] но остается тем же, помышляя и заботясь о том, что совершенно угодно императорам. Когда благочестивый владыка наш отправлялся, то мы опять писали к нему по его собственному желанию, и однако он не хотел, чтобы мы явились пред лице его. Мы, грешные, остаемся, пока поддерживает молитва ваша, в том же состоянии, не желая изменить истине и входить в общение с ними, хотя бы угрожала ссылка, хотя бы сверкал меч, хотя бы воспламенился огонь. Но мы, недостойные и называться только монахами, не имели бы силы для этого, если бы Господь, внемлющий священным молитвам вашим, не укреплял нашей немощи и нетвердости.

Поэтому бодрствуйте в этом самом, святые отцы, считая своим делом, – что и действительно так, – защищать общеполезное. Отправляющийся по повелению Божию достопочтеннейший брат наш и эконом вашей святой обители доставит твоей святости копии с писем, посланных обоим лицам, чтобы ты, яснее узнав из них дела наши, частью содействовал письмами, частью помогал просьбами. И еще некоторую весть мы доверили этому брату, которую он, конечно, отнесет и передаст, когда прибудет и увидит честной лик твой.

Приветствуют тебя с нами и архиепископ[247], Калогир, и авва Леонтий, и остальное наше братство. Твою святую общину [также] потрудись приветствовать от нас.

27. К патрицию Никите (I, 27)[248]

Других, может быть, иногда благосклонность человеческая возводит на высоту достоинств; а тебя, благочестивейшего и превозлюбленного (73) господина нашего, не благосклонность какая-нибудь, а поистине добродетель возвела в великое достоинство, притом не на некоторое время и не в одной области, но навсегда и во многих, взяв тебя, как бы некое золото, и сделав во всех отношениях украшением благочестивого нашего царства. И это положение дела очевидно, хотя бы мы и не говорили. Поэтому и ныне христоподражательные императоры наши похвально сделали, что поставили тебя в настоящие дни образом своей благости в этом царствующем городе. Таков ответ наш на присланное ныне от твоего благочестия приветствие чрез подателя письма. И Господь Бог наш да сохранит тебя на будущее время невредимым душою и телом, в начальствовании и власти, чтобы самые дела засвидетельствовали, что власть дана тебе от Бога.

Но так как по снисхождению к нашему смирению, – ибо мы так думаем, а не иначе, – благочестие твое беседовало с братом о волосах, с которыми мы делаем следующее, и о том, что следует и наблюдать время, и поступать по правилам, и не выходить из своих пределов, когда и патриарх председательствует здесь, то мы предлагаем истинное оправдание, принося тебе наперед благодарность, что ты хлопочешь и печешься о делах наших. И справедливо, ибо это самое служит знаком [Col. 996] и свидетельством твоей доброты сердечной, которую мы провозглашаем; а может быть, и по родству[249] и должна быть некоторая особенная пред всеми остальными расположенность.

Божественные правила неизменяемы.

Так, господин, есть Божественные законы и правила, которые руководят каждым благочестивым, в которых нельзя ни прибавить, ни убавить что-нибудь. Они направляют нас, смиренных, хотя мы и ошибаемся многократно как в других предметах, так и в отношении к отращивающим волосы. И как твоя власть старается соблюдать установленное нашими благочестивыми владыками, то донося о случающемся, то исполняя приказанное, заключая и изгоняя и прочее, что случится, делая, не боясь (74) никаких лиц – ни малых, ни великих, и то, что услышит и что приказано, спешит исполнить тотчас, ибо не малая опасность и от малого промедления, – так точно и еще гораздо более гибельно и опасно нам, достигшим священства, не исполнять всего, предписанного Царем всех Богом чрез Божественные правила и досточтимых отцов. А что о [волосах] есть Божественное повеление, это, во-первых, показывает апостол (см. 1 Кор. 11:14), потом постановления[250], затем Златоуст, доказывающий, что мужчинам растить волосы – несомненный грех[251]; наконец, правило святого Собора шестого, в котором предписывается и отлучение неповинующимся[252], которое я и прилагаю[253], чтобы ты, сам прочитавши, знал, что мы, грешные, ничего не делаем без правил.

И не теперь мы стали держаться этого правила, но давно; и это было известно и предшествовавшему патриарху[254], ибо и он надлежащим образом беседовал с нами, не осуждая, но одобряя, – ибо как мог бы он [осуждать], когда есть правило? Причем мною и было упомянуто об этом, хотя мы не были выслушаны. Относительно икономии мы не рассуждали с ним; и доныне мы так проводили время, не высказываясь публично (потому что мы не епископствуем), а в собственной церкви соблюдая осторожность, потому что мы священствуем, и не следует давать Тело и Кровь Господа нашего Иисуса Христа тем, которые явно преданы греху, кто бы это ни был, я не знаю, если он не обещает исправления[255]. Впрочем, многим мы и прощали, и прощаем до первого и второго напоминания и даже до третьего; а свыше того – уже небрежность и презрение правил или, лучше, Бога, Который дал их.

Таково наше оправдание пред твоим, господин, высоким превосходительством; и какая бы ни донеслась молва, просим тебя, как имеющего быть судимым и получить воздаяние от Бога, не забывать должного. Ибо тому, будто мы здесь разделывались с кем-нибудь собственною рукою, смешно и поверить (75) для всякого благоразумного. Ни в каком случае. Но сделанное нами было исполнено со всяким увещанием и со всяким снисхождением к принимающим, равно как и обрезывание волос у обросших ими почти [Col. 997] до пояса и преданных беспечности, чтобы казалось, что и мы не отступаем от правила и в малом чем-нибудь, а равно и для того, чтобы чрез это произошло какое-нибудь преуспеяние к лучшему.

Итак, молись, господин, чтобы нам жить праведно и мирно, содействуя и со своей стороны делам нашим по возможности, дабы, если будет что-нибудь доброе, и честная душа твоя участвовала в добре.

28. К монаху Василию (I, 28)[256]

Мы получили письмо твоей братской любви и удивились ее внезапной перемене. Первое [письмо] – не стану говорить о прочем, не относящемся к предмету, – содержало в себе осуждение эконома Иосифа, как неправо вторгшегося в Церковь; а второе, напротив, объявляет его совершенно невинным. Ты одного и того же в одном и том же деле то хвалишь, то порицаешь; а твое благочестие должно знать, что говорит об этом некто из святых. Впрочем, поставим это ни во что, хотя [здесь] противоречие. Но почему ты решился так необдуманно, прежде исследования и тщательного испытания, провозгласить нашему смирению отлучение от нашей Церкви и, следовательно, анафему? Вникай в себя, говорит Писание (1 Тим. 4:16); и еще: первее, неже испытаеши, не порицай, уразумей прежде, и тогда запрещай (Сир. 11:7). А ты, не исполнив ничего из этого и не подумав, что и мы, конечно, можем говорить и делать разумно, упрекнул нас, как бы неопытных, неразумных, новичков в монашеской жизни и начинающих учиться; и не только это, но и подверг порицанию – и, о, если бы только это! – но еще и (76) предал анафеме. Увы, дела человеческие! Почему ты более не сохраняешь неприкосновенными пределов дружбы? Ибо если бы это оставалось нетронутым для твоей честности, то так неожиданно не укорил бы ты нашего смирения. Впрочем, мы достойны этого, и неудивительно, если порицаемся и твоею дружбою.

Кто мы такие есть – это известно Богу; а твоему благоразумию, когда оно претыкается и соблазняется, следует объяснить. Мы, почтенный, не раскольники Церкви Божией, да не случится этого с нами никогда! Хотя мы и повинны во многих других грехах, однако составляем одно Тело с нею, и вскормлены Божественными догматами, и правила ее и постановления стараемся соблюдать. Производить смятения и отделяться от той, которая поистине не имеет никакого пятна или порока (Еф. 5:27) как в предметах веры, так и в отношении к постановленным правилам от начала века и доселе, свойственно тем, вера которых извращена и жизнь неправильна[257] и беззаконна; из них один и есть этот Иосиф, повенчавший прелюбодея, равно и те, которые дозволяют себе служить вместе с ним, как бы с невинным, также и те, которые одобряют его как бы священнодействующего безукоризненно. Как твое благочестие, хотя пишет к нам на основании правил, не знает Божественных правил и того, что этот человек низложен на основании их? Ибо, если они [Col. 1000] не дозволяют пресвитеру пиршествовать на браке второбрачного[258], то что [сказать] о том, который повенчал двоеженца? Что – о пиршестве на прелюбодейном браке в течение целых тридцати дней? Что – о деле еще пагубнейшем, о венчании прелюбодея, по слову Господа, о том, когда сочетавающий прелюбодеев произносит при венчании священную молитву и нечестиво призывает Божественную благодать на нечестивых? Такой отвержен от Бога и чужд святыни, по словам божественного Дионисия[259]. Тратой времени было бы писать здесь о других правилах, лежащих на нем. Но что он, быв отлучен прежним патриархом, находился [в таком состоянии] девять лет, а правило не позволяет уже разрешать того, кто не разрешен в течение года[260], – как поступим [с этим]? (77) Конечно, возразят, что он был разрешен. Но если он был разрешен, почему не священнодействовал? И если был разрешен, почему недавно испрашивал разрешения от собора? Известно, что связанный ищет разрешения, а не несвязанный, так что и здесь он противоречит самому себе, желая противиться истине.

Итак, брат, оскорбление святыни – священствовать ему и совершенное извращение правил – не уклоняться от этого. Что говорит и Златоуст? «Не безопасно не делать исследования относительно священника»[261]. Не о вере, как ты думаешь, он говорит это, а об исправности в жизни. Исследовать и испытывать каждого, в каком он состоянии, не должно, ибо благодать и при недостойных нисходит ради приступающих. Но не действовать прямо против явно осужденных, из которых один и этот Иосиф, совершивший открыто перед глазами всех весьма великое беззаконие, запрещенное Господом, и таким образом оказавшийся преступнее того прелюбодея, которого он сочетал браком, – это, по словам [Григория] Богослова, явная измена истине и нарушение правил[262].

Или не знает дружба твоя, что Сам Бог был мстителем, когда не восстал управлявший тогда Церковью, как случилось некогда с Самуилом при безумном Сауле (1 Цар. 15), и пресек царствование нового Ирода[263] по роду прелюбодеяния? То же потерпел и тот Ирод, собственным народом изгнанный и умерщвленный, так как он, оставив законную жену свою, дочь царя Арефы, вступил в беззаконную связь с женою брата Филиппа Иродиадой. Если же такого не должно осуждать, то пред твоей любовью окажется согрешившим, хотя и дерзновенно сказать, Иоанн Предтеча, обличавший Ирода и умерший за обличение, равно как и Златоуст, ведший настойчивую борьбу за поле вдовы[264]. (78) Разве, говорится [в Писании], за благодетеля, может быть, кто и решится умереть (Рим. 5:7). Не говорю о таких же выступлениях других святых в защиту подобных. Или опять [разве] не знает честность твоя, что христианство состоит из двух, то есть из веры и дел, и если недостает одного чего-нибудь, то и другое не приносит пользы имеющему его?

Христианство состоит из веры и дел.

Итак, просим тебя, поревнуй о Божественном; и, во-первых, как сын общего нашего отца, стремись вместе с нами к должному; во-вторых, как ученик блаженного [Col. 1001] Саввы, стремись к точности не только относительно веры, но и относительно правил; в-третьих, как собрат, относись к нам по-братски[265] и, напоминаем, наблюдай за своим собственным местом, чтобы вследствие этого нам не преткнуться в главнейшем. Прости по-братски напоминающим, как и мы тебе: мы не должны негодовать, когда нам напоминают. Пусть же и твоя честность не сердится, но еще более воспламеняется любовью и пишет нам подобное столько раз, сколько захочет. Ибо мы от этого не потерпим вреда, а разве что будем жить осторожнее.

Что же касается папы, то какое нам дело, так ли он поступает или иначе? Он, прости, «поражен своими перьями», по пословице[266]. Ибо когда он сказал, что нисколько не заботится о явных грехах священника, то не священника какого-нибудь, но Главу Церкви он осмеял чрез это и презрел, так что нам стыдно и слышать. Если это справедливо, то увы священноначалию! Впрочем, просим, осторожно будем говорить о главах и не станем высказываться так резко. А что люди, как ты написал, могут начать говорить, что мы, оставив здешнюю патриархию, перенесли дело к другой, об этом пусть не беспокоится твоя честность. Бог знает и первое начинание, и второе, даже и третье Сам рассудит, Сам обличит, Сам представит (79) пред страшным престолом и Сам воздаст сообразно тому, как мы поступали и действовали. Ибо слова: если бы я… угождал людям, то не был бы рабом Христовым – не нами, грешными, сказаны (Гал. 1:10).

Мы поминаем при священнослужении, как подобает, и святейшего патриарха, как и благочестивых наших императоров, не отказываемся иметь общение и со всяким неосужденным. Мы писали и к самому архиерею[267], как известно и благочестивым императорам нашим, что мы ни в чем с ним не разногласим, кроме только дела об Иосифе, и когда этот будет отлучен от священнослужения, то мы тотчас войдем в общение с ним[268]. Притом он – возлюбленный нам муж, не только потому, что он – глава нашей Церкви, но и потому, что издавна уважаем нами, и, что есть в его жизни прекрасного, мы не перестаем превозносить.

Не отделение от Церкви, но защищение истины.

Если же случится, что и он сам примет ревность, – не стану говорить о святых епископах, игуменах, монахах и множестве мирян, – тогда что скажет любовь твоя? Поэтому знай, что у нас не отделение от Церкви, но защищение истины и оправдание Божественных законов; а иное, как сказала честность твоя, было бы нарушением истины и извращением правил, и справедливо можно сказать тебе следующее: жерцы отвергошася закона Моего и оскверниша святая Моя, между святым и сквернавым неразлучаху, но всё для них было одинаково (Иез. 22:26). Ибо [выражение] «не иметь пятна или порока» (Еф. 5:27), опять скажу, нужно разуметь так: [Церковь] не принимает нечестивых догматов и противных правилам деяний, равно как и запрещенных соглашений с делающими, как говорит в одном месте божественный Василий[269], с которыми великий Павел не позволяет и есть (1 Кор. 5:11). Ибо со времени [Col. 1004] апостолов и впоследствии часто вторгались в нее многие ереси и возникали нечистые дела, незаконные и запрещаемые правилами, как и ныне, однако она вышесказанным образом осталась нераздельной и непорочной (80) и останется вовек, между тем как дурно мыслящие и делающие отлучаются и отражаются от нее, как яростные волны от непоколебимой приморской скалы.

Итак, брат, останемся при себе и будем взирать на свет истины, твердо держась и священных правил, равно как и догматов, особенно мы, монахи, особенно мы, считающиеся значащими что-нибудь. Итак, если свет, который в нас, тьма, то какова же тьма? (Мф. 6:23); и: если же соль потеряет силу, чем сделаешь мирян солеными? (Мф. 5:13). Мы желаем и молимся, чтобы ты был для тамошних спасителем и просветителем и светильником строгости и благочестия, не делаясь всем для всех (ср. 1 Кор. 9:22), но высотою добродетели, согласной с правилами жизнью и благочестивым обращением. Напоминание же брата твоего перенеси как происходящее из любви, уважения к истине и божественного рассуждения. Желал бы я сказать и больше этого, но обширность письма заставляет нас остановиться здесь. Мы приняли твое богатое благословение. И то, что ты заботишься о смиренном монастыре своем, это доказывает, что ты сберегаешь и трудишься для него; труд же твой велик.

А Господь воздаст тебе, чего желаешь, – преуспеяние в добродетелях и наслаждение вечными Его благами.

29. К Льву, орфанотрофу (I, 29)[270]

Хотели мы сами прибыть и разделить [с вами] постигшее вас несчастье с блаженным сыном вашим, возлюбленнейший господин мой, а не только в письме оплакать беду и принять участие в вашей скорби. Подлинно, как не жалко, как не поразительно испытывать потерю одного сына за другим, лишаться как бы одушевленного сокровища, богатства родового преемства, многовожделенного плода материнской утробы, сокровища дома[271], радости бабки, [предмета] гордости[272] всей родни? (81) Появился новый плод – и преждевременно исторгнут из родительских рук; родился второй – и этого сразила жестокая смерть; произросла третья отрасль, в утешение за первые, цветущая, прекрасная, продолжавшая жить до третьего года, к которой были крепко привязаны души родителей, и – увы, несчастье! Страдание не позволяет продолжать речь! – ушла и она от глаз ваших, и, что еще прискорбнее, не на глазах отсутствующего родителя. Но для чего увеличивать несчастье?! Поражено сердце ваше, отца, матери, госпожи патрицианки, и меч прошел посреди обоих, и эту скорбь может уврачевать не [Col. 1005] слово, не утешение, не человек, не Ангел, но один Бог, так устроивший пределы нашей жизни. Ибо Сам Он взял превожделенного сына вашего, господин мой, как Он же взял и прежних.

Умершие дети.

Прискорбно и весьма прискорбно ваше положение, но отнюдь – не их, взятых: потому что они, чистые и не оскверненные грехами по причине недавнего рождения, отошедши отсюда к блаженной и бесстрастной жизни, ликуют в недрах Авраама, обитают со святыми младенцами, воспевают с окружающими Христа отроками. Итак, не погибли прекрасные дети, но спасены для вас и остались невредимыми, и вы увидите их спустя немного [времени], когда окончится эта временная жизнь, радующимися и веселящимися не в кратковременном возрасте, но в совершенстве полного [возраста] Христова (Еф. 4:13). Поэтому увещеваем и просим вас – действительно утешать себя этими мыслями и таким образом исторгать из души неумеренную скорбь. Господь назначил нам меру, дабы мы и выражали естественно сострадание, и не преступали в этом надлежащих пределов. Первое преклоняет Бога на милость, а последнее располагает противиться распоряжениям Промысла; первое радует отшедших, а (82) последнее обыкновенно огорчает их, достигших покоя. Ибо всякий желает, чтобы при его радости радовались, а не скорбели те, которые признаются, что любят его.

Пределы скорби и неумеренность в ней.

Мы же веруем, что госпожа хартулария опять зачнет и родит сына, уже не кратковременного, но имеющего жить долго для преемства рода; только умерим скорбь и вознесем словами и делами благодарственные жертвы о младенце Владыке Христу.

30. К патриарху Никифору (I, 30)[273]

Нет необходимости излагать в письме ангелу твоего блаженства то, что высказано было устами, хотя не от обоих нас, смиренных. Но чтобы собравшийся вчера по твоему повелению собор епископов, изрекший нечто несогласное с тем, что на нем сказано было нами, не смутил священного твоего слуха, мы почли пристойным представить кратко всю сущность нашего оправдания. Мы, блаженнейший, православны во всем, отвергаем всякую ересь и принимаем всякий признанный Собор Вселенский и Поместный, а также и изреченные ими священные и канонические постановления твердо содержим. Ибо не совсем точно соблюдает слово истины тот, кто считается содержащим правую веру, а не руководствуется Божественными правилами. Кроме того, мы принимаем и законную, по временам употребляемую святыми икономию, ибо и настоящее сношение нас, смиренных, с твоей святостью относительно извержения эконома есть дело поступающих не (83) точно по правилам, но весьма приспособляющихся к [Col. 1008] обстоятельствам и уступающих[274]; и с предшественником твоей святости, святейшим патриархом, мы сносились таким же образом по настоящему делу, когда мы возвратились из ссылки и прелюбодейный брак был расторгнут, а эконом отлучен от священнослужения. «Да не будет нам части с тобою [говорили мы] ни в сем веке, ни в будущем, потому что ты допускаешь прелюбодея безразлично иметь общение с твоей святостью». Когда же он сказал: «Я действовал применительно к обстоятельствам, уступая ему до времени» и потом выразился так: «Да будут отсечены руки мои, если бы они совершили прелюбодейное венчание; разве я венчал?» – тогда мы стали иметь общение с ним до кончины его. И твою святость мы также приняли в достоинстве архиепископа, равно как и поминаем тебя каждый день при священнослужении и ни в чем не разногласим, как только касательно эконома, низложенного священными правилами по многим причинам, особенно же потому, что после девятилетнего отлучения он опять стал священнодействовать, и притом не в потаенном каком-нибудь месте (это было бы еще сносно, так как мы не принимали бы участия в этом деле), но в самом источнике нашей святыни, то есть в явном общении с тобою вместе находится и вместе совершает богослужения постоянно.