Принц и нищий

Толпа загоготала. Принц, в грязи, вскочил на ноги и прерывающимся от гнева голосом закричал:

– Как ты смеешь бить принца Валлийского? Да знаешь ли ты, что моя особа священна и что тебя завтра же повесят за то, что ты осмелился поднять на меня руку?

В ответ на эти слова солдат пресерьезно сделал на караул и сказал насмешливым тоном:

– Приветствую Ваше Высочество! – И потом сердито добавил: – Прочь с дороги!.. И чтобы духу твоего здесь не было, шальной постреленок!

Толпа, хохоча, окружила бедного маленького принца и долго гналась за ним по дороге с гиком и криком:

– Дорогу Его Высочеству! Дорогу, дорогу принцу Валлийскому!

Глава IV

Начало бедствий принца

После нескольких часов упорного преследования толпа мало-помалу стала редеть и наконец оставила маленького принца в покое. Пока мальчик был еще в силах яростно отбиваться от своих мучителей, грозить им своим королевским гневом и с царским величием отдавать приказания, до тех пор он служил забавной потехой; но как только силы ему изменили и усталость заставила его замолчать, он потерял для них всякий интерес, и наконец все, один за другим, отстали от него в надежде найти где-нибудь в другом месте более интересную забаву. Как только маленький принц остался один, он осмотрелся кругом, но не узнал местности. Очевидно, он был где-то на окраине Лондона – вот все, что он знал. Он побрел наобум, сам не зная куда; скоро дома́ стали редеть, и прохожих попадалось все меньше и меньше. Мальчик обмыл свои окровавленные ноги в ручье (протекавшем в той местности, которая теперь называется Фаррингтон-стрит), немного отдохнул и снова тронулся в путь. Наконец он очутился на огромном пустыре; здесь было разбросано несколько домов и высилась большая церковь. Принц сейчас же узнал эту церковь. Вся она была заставлена лесами; кругом копошились рабочие – очевидно, шли большие перестройки. Принц вздохнул свободнее: наконец-то кончатся его мучения!

«Это старая церковь «Серого Братства», которую король, мой отец, отобрал у монахов и отдал под приют для бедных, покинутых сирот; теперь она называется «Церковь Христова», – подумал принц. – Конечно, здесь охотно окажут услугу сыну того, кто облагодетельствовал их на всю жизнь, – тем более что этот сын – такой же несчастный и покинутый, как и те, кто нашел или когда-нибудь найдет здесь приют».

Через минуту принц очутился в шумной толпе мальчуганов; они бегали, прыгали, кувыркались, играли в мяч и в чехарду – словом, забавлялись, кто во что горазд. Мальчики были одеты все одинаково, по моде того времени, установленной для мелких чинов духовного звания и для подмастерьев. У всех на голове были черные, плоские, маленькие, величиною с блюдце, шапочки, в которых не было ни пользы (потому что они были слишком малы и не прикрывали всей головы), ни тем более красоты. Из-под шапочки прямо, без пробора, падали на лоб подстриженные в кружок волосы; шею обхватывал большой воротник в виде брыжей; синий, длинный, до колен, плотно облегающий стан камзол с пышными рукавами, широкий красный кушак, ярко-желтые чулки с подвязками выше колен и открытые башмаки с большими металлическими пряжками довершали этот костюм. Все вместе выходило довольно безобразно.

Мальчики сейчас же бросили играть и обступили принца, который с врожденным достоинством обратился к ним с такой речью:

– Ребята, ступайте-ка, скажите вашему начальнику, что Эдуард, принц Валлийский, хочет его видеть.

Ответом на эти слова был оглушительный взрыв хохота; один мальчик грубо крикнул принцу:

– Уж не ты ли, оборвыш, посланный Его Высочества?

Принц гневно вспыхнул и сделал движение правой рукой, как будто хватаясь за шпагу, которой, впрочем, не оказалось. Этот жест не ускользнул от мальчиков; вся ватага опять захохотала, а один крикнул товарищам:

– Видели, братцы? Схватился за шпагу, точно настоящий принц!

Эта шутка была встречена новым взрывом смеха. Бедный Эдуард гордо выпрямился.

– Я в самом деле принц, и вам, пользующимся благодеяниями короля, моего отца, стыдно так обращаться со мной.

Хохот сделался оглушительным. Мальчик, который первый заговорил с принцем, крикнул товарищам:

– Эй вы, свиньи, рабы, нищие выкормки царственного его родителя! Что ж вы стоите, разинув рты? На колени, скорей на колени! Кланяйтесь и благодарите принца в лохмотьях!

Вся ватага с гиком и визгом бросилась на колени, насмешливо простирая к мальчику руки. Принц гневно оттолкнул ногой ближайшего.

– Вот тебе! – крикнул он, вне себя от гнева. – Будет с тебя на сегодня! Завтра тебя повесят!

Это уже переходило границы всякой шутки. Смех разом смолк и в один миг сменился яростью.

Послышались голоса:

– Держите его! В пруд его! Тащи его к водопою! Где собаки? Сюда, Лев! Сюда, Фангс!

Затем произошло нечто неслыханное: плебеи подняли руку на священную особу наследника английского престола и стали травить его собаками.

Когда настала ночь, принц опять очутился в самой населенной части города. Он был весь избит и окровавлен, а лохмотья его – сплошь забрызганы грязью. Он шел все дальше, вперед и вперед, ошеломленный и измученный, еле передвигая от усталости ноги. Он больше ни к кому не обращался с вопросами, зная, что все равно не получит ответа, а только навлечет на себя новую брань. Он шел, повторяя потихоньку: «Оффаль-Корд, Оффаль-Корд… как бы не забыть. Если мне удастся найти это место, пока я еще в силах двигаться, – я спасен. Эти люди, конечно, не откажутся отвести меня во дворец и удостоверить, что я не их сын. Узнают же меня, наконец, и я опять сделаюсь самим собою!» Минутами ему вспоминались побои, которые он вынес недавно в «Приюте Христа», и он говорил себе: «Когда я сделаюсь королем, я дам им не только приют и кусок хлеба, но непременно велю их учить. Для человека мало быть сытым; надо, чтоб у него были разум и сердце. Постараюсь это хорошенько запомнить, чтобы нынешний урок не пропал даром ни для меня, ни для моего народа. Только ученье облагораживает человека и делает его добрым и милосердным».

Фонари на улицах слабо мерцали; пошел дождик, поднялся ветер, наступила холодная, ненастная ночь. Бедный бездомный принц, бесприютный наследник английского престола, шел все вперед, углубляясь в запутанные лабиринты города, кишащие столичной голью и беднотой.

Вдруг какой-то пьяный верзила схватил его за шиворот с криком:

– Ах, так ты опять шататься по ночам! Опять возвращаешься домой без гроша, – готов побожиться! Если так, смотри – берегись! – я тебе все кости переломаю, не будь я Джон Канти!

Принц вырвался из рук пьяницы и невольно с отвращением отряхнулся.

– Как, неужели ты его отец? Слава Богу, теперь я спасен! Мы вместе сходим за ним, и я вернусь домой.

– Что-о? Так вот ты как? От родного отца отрекаться? Постой же, я тебе сейчас покажу, чей я отец…

– Ах, не шути ты так, не смейся надо мной! Скорей, скорей!.. Разве ты не видишь, как я избит, как измучен? Я больше не в силах терпеть. Скорей отведи меня к королю, моему отцу; он наградит тебя так, как тебе и во сне не снилось. Поверь же мне! Я говорю правду, чистую правду! Не трогай меня… спаси меня! Спаси принца Валлийского!

Подгулявший верзила уставился на мальчика оторопелыми глазами и пробурчал себе под нос:

– Вишь ты, совсем рехнулся парень! – И еще крепче ухватив его за шиворот, он выругался и с хриплым смехом добавил: – Ну, да уж там рехнулся ли, нет ли, а порки тебе, братец, не избежать, – это верно!

С этими словами он потащил за собой перепуганного, отчаянно отбивавшегося принца и скрылся с ним в каком-то грязном дворе под громкий хохот сопровождавшей их довольной толпы зевак.

Глава V

Том в роли принца

Оставшись один в кабинете принца, Том Канти воспользовался удобным случаем, чтобы полюбоваться своим роскошным костюмом. Он поворачивался во все стороны перед огромным зеркалом и даже прошелся несколько раз, стараясь подражать величественной осанке принца. Вдоволь налюбовавшись собою, он обнажил свою красивую шпагу, раскланялся, поцеловал и прижал шпагу к груди, как сделал недавно какой-то знатный рыцарь (Том сам это видел), отдавая честь начальнику Тауэра, которому он передавал великих лордов Норфолька и Серрея для заключения их в тюрьму. Вложив шпагу в ножны, Том занялся кинжалом в оправе из драгоценных каменьев, потом принялся разглядывать роскошное убранство комнаты, каждое кресло, каждый стул и невольно подумал, как удивились бы его оффаль-кордские приятели, если бы могли видеть его среди всего этого великолепия. Интересно, поверят ли они ему, когда он расскажет им свое диковинное приключение, или просто решат, что он рехнулся?

Так прошло с полчаса. То́му начало казаться, что принц давно должен был бы вернуться. Он почувствовал себя одиноким; диковинные новинки перестали его занимать; ему стало грустно, наконец сделалось страшно. Не дай Бог, еще кто-нибудь придет да увидит в платье принца… Что тогда делать? А принца, как на грех, все нет как нет! Чего доброго, его, Тома, повесят, – что ж тут мудреного? Великие мира, говорят ведь, скоры на расправу. Страх мальчика усиливался с каждой минутой. Дрожа, подкрался он к двери в прихожую и с бьющимся сердцем стал прислушиваться, решив бежать отыскивать принца и просить выпустить его на свободу. Но не успел он отворить дверь, как шестеро великолепных лакеев и два молоденьких, нарядных, как бабочки, пажа вскочили со своих мест, как на пружинах, и отвесили ему низкий поклон. Том отшатнулся и проворно захлопнул дверь.

– Вот теперь и эти надо мной издеваются! Боже мой, что мне делать? Я погиб, погиб безвозвратно. И зачем только я сюда сунулся на свою погибель?

Обезумев от страха, он начал метаться по комнате, беспрестанно останавливаясь и с затаенным дыханием прислушиваясь к малейшему шороху. Вдруг дверь из прихожей распахнулась, и нарядный паж доложил:

– Леди Дженни Грей.

Дверь сейчас же опять затворилась, пропустив хорошенькую, нарядную молодую девушку, которая с улыбкой пошла было навстречу Тому, но на полдороге остановилась, как вкопанная, и с тревогой спросила:

– Что с вами, милорд, здоровы ли вы?

Том едва держался на ногах от страха, но, собрав все свои силы, сказал прерывающимся голосом:

– О, сжальтесь надо мной! Спасите меня! Я не лорд, я – Том Канти из Оффаль-Корда. Дайте мне только повидаться с принцем, умоляю вас! Он так добр, я знаю, он не сделает мне никакого вреда и велит меня выпустить на свободу. Сжальтесь надо мной! Спасите меня.

С этими словами мальчик упал на колени, с мольбою простирая руки, поднял на молодую девушку полные слез глаза. Девушка казалась страшно испуганной.

– Бога ради, милорд! Что с вами? Вы на коленях передо мной?

И она повернулась и выбежала из комнаты, а Том в отчаянии упал ничком прямо на пол, бормоча:

«Все пропало! Я погиб! Ниоткуда нет помощи! Сейчас они придут и возьмут меня!»

Пока Том, обезумевший от страха, лежал почти без чувств на полу, ужасная весть облетела дворец!

Тревожным шепотом – так как никто еще не смел говорить об этом громко – зловещий слух переходил из уст в уста, передавался от лорда к лорду, пробегал коридоры, перелетал с этажа на этаж: «Принц помешался, принц помешался!»

Скоро во всех дворцовых покоях, во всех мраморных залах собрались группы великолепных лордов, придворных дам и знатных вельмож; все они взволнованно перешептывались с печальными лицами. Но вот вошел блестящий царедворец и торжественно возвестил:

– Именем короля! Под страхом смерти никто не должен доверять распространившемуся во дворце бессмысленному, ложному слуху. Никто не вправе обсуждать его, а тем паче распространять вне пределов дворца. Такова воля короля!

Шепот мигом смолк, точно все онемели. Но вот опять поднялся говор, и толпа зажужжала: «Принц идет! Вот он – принц!»

Бедный Том, едва передвигая ноги, действительно проходил перед склонявшейся при его приближении толпой придворных, отвечая на поклоны и робко озираясь на невиданную им обстановку жалкими, испуганными глазами. По бокам, поддерживая его под руки, шло двое знатных вельмож, а за ними выступали придворные доктора и несколько лакеев.

И вот Том очутился в огромном, роскошном покое; дверь за ним затворилась; свита выстроилась у него за спиной. Том поднял голову, взглянул и увидел на некотором расстоянии перед собой тучного человека в полулежачей позе, с широким, расплывшимся, суровым лицом. На нем было богатое, но поношенное и местами даже потертое платье. Одна его нога, вся забинтованная и распухшая, как колода, покоилась на подушке. Воцарилось молчание; все головы, как одна, склонились перед этим человеком. Этот суровый на вид, неподвижный калека был грозный Генрих VIII. Он заговорил, и лицо его смягчилось улыбкой:

– Ну что, мой милый принц, милорд Эдуард, говорят, ты вздумал подшутить надо мной, своим стариком отцом, добрым королем, который тебя так нежно любит?

Бедняжка Том напрягал все свои силы, чтобы выслушать и понять то, что ему говорили; но когда его слуха коснулось слово «король», лицо его помертвело и он, как подстреленный, упал на колени.

– Король! Сам король! Боже мой, я погиб! – воскликнул Том, с мольбой простирая свои дрожащие руки.

Король был, видимо, страшно потрясен этими словами. Он обвел растерянным взглядом присутствующих и со страхом уставился на коленопреклоненного мальчика.

– Увы, напрасно я думал, что это только нелепые слухи, – сказал он наконец с грустью. – Неужели это правда? – Он тяжело вздохнул и, обращаясь к Тому, сказал мягко: – Подойди ко мне, мой мальчик. Что с тобой, дитя мое? Тебе нездоровится?

Тому помогли подняться, и он, весь дрожа, робко подошел к Его Величеству королю Англии. Король ласково обхватил обеими руками его бледное, испуганное личико и долго, не отрываясь, вглядывался в него грустным взором, точно отыскивая в его глазах признаки возвратившегося рассудка; потом с любовью прижал к груди кудрявую головку и нежно погладил ее.

– Неужели ты не узнаешь отца, мой мальчик? Не мучь меня, старика, – скажи, что ты́ меня знаешь. Ведь ты меня знаешь, не так ли?

– Знаю; вы – мой августейший повелитель, король Англии, да хранит вас Господь!

– Так-так… славно сказано!.. Но успокойся… отчего ты дрожишь? Тебя никто не обидит; здесь все тебя нежно любят. Теперь тебе лучше, не правда ли? Дурной сон миновал; теперь ты знаешь, кто ты, и не станешь выдавать себя за другого, как ты давеча это сделал, – не так ли?

– Ваше Величество! Поверьте мне, умоляю вас! Я говорил и говорю сущую правду. Я – ничтожнейший из ваших подданных, бедняк-нищий, и попал сюда совершенно случайно. Но я не виноват. Я не сделал ничего худого. Я слишком молод и не хочу умирать. Одного вашего слова довольно, чтобы меня спасти. Ваше Величество, умоляю вас, – скажите это слово!

– Как! Ты говоришь о смерти, милый принц? Полно, полно, тебе просто нужен покой – вот и все. Ты не умрешь.

Том с радостным криком упал на колени.

– Да благословит тебя Бог, всемилостивейший король, и да ниспошлет он тебе долгую жизнь на благо твоего народа!

После этого он вскочил на ноги и, обернувшись с просиявшим лицом к поддерживавшим его вельможам, воскликнул:

– Слышите? Я не умру! Сам король сказал, что я не умру!

В ответ на это все присутствующие отвесили почтительный поклон, но никто не вымолвил ни слова. Том смутился, оживление его мигом пропало, и, робко повернувшись к королю, он спросил:

– Теперь мне можно уйти?

– Уйти? Разумеется, если хочешь. Но почему бы тебе не побыть немного со мной? Куда ты торопишься?

Том потупился и отвечал с грустью:

– Я, верно, ошибся, не так вас понял. Я было думал, что я свободен и могу вернуться домой, в лачугу, где родился и вырос нищим и где меня ждут мать и сестры. Я так привык к своей нищете, что вся эта роскошь… Ах, умоляю вас, Ваше Величество, отпустите меня!

Король молчал, видимо, что-то соображая; лицо его было сурово и грустно.

– Может быть, у него только один этот пункт помешательства, – прошептал он наконец в раздумье, – может быть, во всем остальном разум его остался здравым. Дай-то Господи! Надо его испытать.

И король обратился к Тому с каким-то вопросом по-латыни, на который Том ответил с грехом пополам на том же языке. Король был в восторге. Лорды и придворные доктора поспешили выразить королю свою радость.

– Конечно, ответ не совсем соответствует его познаниям и способностям, но, на мой взгляд, все-таки доказывает, что рассудок его поражен не вполне, хотя, конечно, немного расстроен. Это дает мне надежду… Что вы на это скажете, сэр?

Доктор, к которому были обращены эти слова, отвесил почтительный поклон и сказал:

– Ваше Величество высказали именно то, что я думаю. Надежда далеко не потеряна.

Королю, видимо, пришелся по сердцу ответ столь авторитетного в этом деле лица, и он добродушно сказал, обращаясь к присутствующим:

– Ну, теперь слушайте все: мы произведем еще одно маленькое испытание.

И он заговорил с Томом по-французски. Несколько минут мальчик простоял молча, смущенный обращенными на него взглядами, но наконец робко промолвил:

– Не сердитесь, Ваше Величество, но… я не понимаю этого языка.

Король тяжело упал на подушки. Присутствующие бросились было к нему, но он отстранил их рукой и сказал:

– Оставьте… это пустое, небольшая слабость, и только. Подымите меня. Вот так, довольно. Пойди ко мне, дитя мое, положи свою бедную, больную головку к отцу на грудь и успокойся, – это скоро пройдет. Не бойся, это пустяки… сейчас пройдет.

Затем он обернулся к придворным, и выражение его лица, за секунду перед этим нежное и мягкое, опять стало суровым, а глаза грозно сверкнули, когда он сказал:

– Слушайте, все вы! Мой сын – безумный, но это пройдет. Всему причиной усиленные занятия и сидячая жизнь. Сейчас же бросить все уроки и книги! Исполнить мое повеление с точностью! Занимайте его играми на чистом воздухе, полезными для здоровья, и он скоро совершенно поправится. – Король приподнялся на своих подушках и добавил с энергией: – Сомнения нет, он безумный, но он мой сын и наследник английского престола, и в здравом ли рассудке, или безумный, – он будет царствовать! Слушайте же и передайте всем: всякий, кто хоть словом обмолвится о его недуге, будет обвинен в измене и как государственный преступник повешен… Дайте мне пить – я весь горю: это горе доконало меня… Подержите кубок… Подымите меня… Вот так. Он безумный, но, будь он хоть в тысячу раз безумнее, он останется принцем Валлийским – такова моя воля, воля короля. И нынче же вечером, по древнему обычаю, он будет утвержден в этом сане. Милорд Гертфорд, распорядитесь церемонией.

Один из царедворцев преклонил колено перед ложем короля и сказал:

– Вашему Величеству известно, что наследный гофмаршал Англии заключен в Тауэре. Не подобает заключенному…

– Молчать! Не оскорбляй моего слуха этим ненавистным именем. Неужели этот человек будет жить вечно? Кто смеет идти наперекор моей воле? Неужели же придется отменить церемонию коронации принца только потому, что у меня не найдется гофмаршала, не запятнанного изменой? Клянусь Всемогущим, это нестерпимо! Ступай и передай моему парламенту, что завтра до восхода солнца я жду приговора Норфольку, – иначе горе им всем! Они поплатятся мне за свое ослушание.

– Воля короля – закон! – сказал лорд Гертфорд, поднимаясь с колен и отходя на прежнее место.

Мало-помалу краска гнева сбежала с лица короля, и он опять с нежностью обратился к сыну:

– Поцелуй меня, дитя мое. Вот так… Но отчего ты дрожишь? Чего ты боишься? Разве я не твой любящий отец?

– Вы слишком добры ко мне, недостойному, всемилостивейший и могущественный монарх. Мне ли этого не понимать и не чувствовать! Но… но мне больно, что из-за меня, быть может, ускорится смерть человека и…

– Ах, как это на тебя похоже, как похоже! Правда, рассудок твой пострадал, зато сердце осталось таким же сострадательным и благородным. Но я не потерплю, чтобы этот герцог стоял у тебя на дороге. Я хочу посадить на его место другого, который не запятнает своего высокого сана изменой. Забудь же о нем, дитя мое, и не беспокой больше попусту своей бедной головки.

– Но ведь я не буду причиной его смерти, Ваше Величество? Долго ли еще ему оставалось бы жить, если б не этот случай?

– Не думай о нем больше, дитя мое; он этого не стоит. Поцелуй меня еще раз и ступай порезвись и позабавься: мне что-то нехорошо. Я устал и хочу отдохнуть. Ступай со своим дядей Гертфордом и приходи опять, когда я отдохну.

Том с тяжелым сердцем вышел из комнаты. Последние слова короля нанесли смертельный удар его надежде – надежде когда-нибудь вырваться на свободу. Едва он вышел, как опять услыхал сдержанный шепот: «Принц идет! Вот он – принц!»

Все тяжелее и тяжелее становилось у мальчика на душе, пока он проходил вдоль блестящих рядов склонявшихся перед ним царедворцев. Теперь он окончательно убедился, что ему, бедному, беспомощному ребенку, не вырваться из этой раззолоченной клетки, если сам Бог не сжалится над ним и не даст ему свободы.

И куда бы он ни повернулся, повсюду ему чудились отрубленная голова и врезавшееся в его память лицо герцога Норфолька, который, казалось ему, с упреком глядит на него.

Как прекрасны были его прежние грезы, и как ужасна действительность!

Глава VI

Том получает инструкции

В сопровождении блестящей свиты Тома привели в парадный зал и усадили в кресло; но ему было очень неловко сидеть в присутствии всех этих знатных вельмож, и притом людей, которые были гораздо старше его по годам. Он было попросил их присесть, но они только почтительно поклонились и, пробормотав какое-то извинение, продолжали стоять. Когда же Том вздумал было настаивать, его «дядя», граф Гертфорд, шепнул ему на ухо:

– Прошу Вас, не настаивайте, милорд; они не имеют права сидеть в вашем присутствии.

В эту минуту доложили о прибытии лорда Сент-Джона. Милорд, войдя, поклонился Тому и сказал:

– Я прислан Его Величеством по секретному делу. Не угодно ли будет Вашему Высочеству отпустить всех присутствующих, за исключением графа Гертфорда.

Видя, что Том смутился и не знает, как ему быть, Гертфорд опять пояснил ему шепотом, что достаточно одного жеста и что он может не говорить, если не желает. Когда последний из свиты оставил зал, лорд Сент-Джон сказал:

– Его Величество на основании важных государственных причин и соображений изволил повелеть, чтобы Его Высочество принц старался всеми силами скрывать свой недуг, пока болезнь не минует и Его Высочество не будет здоров по-прежнему. Ввиду сего Его Величество повелевает принцу ни перед кем не отрицать, что он настоящий принц, наследник английского престола. Его Величество повелевает принцу блюсти свое княжеское достоинство и без всякого возражения принимать издревле установленные для его сана знаки почтения и покорности. Его Величество повелевает Его Высочеству принцу остерегаться говорить о своем воображаемом низком происхождении и о прошлой жизни, картины коей породила болезнь в его возбужденном мозгу. Его Величество повелевает принцу приложить все свои силы на то, чтобы заставить себя опомниться, для чего умоляет Его Высочество попытаться вспомнить свое прошлое и близких ему лиц; если же это ему не удастся, отнюдь не выказывать при посторонних ни смущения, ни рассеянности, ни забывчивости; в случаях официальных приемов или в государственных делах, при всяком встречающемся Его Высочеству затруднении, не подавая о том никому вида, обращаться за советом к лорду Гертфорду или к Вашего Высочества покорному слуге, на этот случай приставленным к вам Его Величеством, – впредь до высочайшего распоряжения. Такова воля монарха, который вместе с тем шлет Вашему Высочеству свой привет и молит милосердного Господа о скорейшем вашем исцелении и о ниспослании на вас ныне и присно Его благодати.

Проговорив эту речь, лорд Сент-Джон отвесил новый поклон и отошел в сторону.

– Король так повелел, и я не дерзну ослушаться его повелений. Воля короля будет исполнена, – с твердостью отвечал Том.

– Что касается повеления Его Величества короля относительно книг и занятий, – поспешил заметить лорд Гертфорд, – то не будет ли Его Высочеству благоугодно теперь же заняться, согласно сему повелению, какой-нибудь игрой, чтобы не утомиться к началу банкета и не повредить своему здоровью?

Том с недоумением уставился на говорившего, но, поймав соболезнующий взгляд лорда Сент-Джона, заметно смутился.

– Память опять изменяет вам, Ваше Высочество, – поспешил успокоить его милорд. – Но не тревожьтесь: это пустое, и все пройдет, как только Ваше Высочество немного оправитесь. Милорд Гертфорд говорит о банкете в Сити, на котором вы должны присутствовать, согласно обещанию, данному два месяца тому назад Его Величеством королем. Теперь Ваше Высочество, конечно, припоминает?

– Ах да, в самом деле! Я совсем об этом забыл, – сказал Том нерешительно и покраснел.