Чужие камни Ноккельбора

Словно в зимнюю воду, спускался он по скрипучей лестнице. Тьма, вонь и холод встретили его. Лучина еле-еле освещала расстояние в три шага, поскрипывая и пощелкивая. Векша попытался задержать дыхание и шагнул к ближайшей бочке, которую высветила из мрака лучина. Бочонок был наглухо забит, но судя по липкому загустению на крышке, там хранился мед.

Нервно и быстро сбил Векша крышку лежащей рядом шпонкой и погрузил сразу обе руки в затвердевшую массу. Бродилый, приторный запах окутал его. Голова закружилась, а в животе радостно запело. Набив обе щеки сладким и терпким медом, Векша даже глаза закрыл и радостно замычал. Для порядка немного пожевал и проглотил. Пустое брюхо с недоверием восприняло такое необычное подношение, но, покочевряжившись, все-таки усвоило неожиданный подарок. «Век бы так жрать!» – подумалось толстяку. – «Еще бы на краюху намазать».

Некоторое время Векша, чавкая и отдуваясь, поедал приторное месиво. Наконец, почувствовав великое пресыщение, оторвался от бочонка и вытер заляпанную сладким рожу. «Надо бы еще чего поискать – подвал-то немалый» – мальчик задумчиво вытер липкие ладони прямо о бочку. – Ай, да ну – до утра подожду. Поел, теперь и спать пора». Организм радостно поддержал эту идею. Глаза его слипались, а ноги, смертельно уставшие после долгого лесного перехода, сами понесли Векшу к лестнице. Хватая липкими пальцами деревянную перекладину, мальчик вылез из подвала и захлопнул за собой тяжеленную крышку. Прошел пару шагов, потом вернулся и боязливо надвинул тяжеленный кованый сундук сверху на люк. Мало ли что…

Держа в левой руке почти потухшую лучину, Векша нашел глазами вдовью спальную лавку и, зевнув, залег на нее. Укрывшись подвернувшейся пыльной шкурой, чихнул и зажмурил глаза под ласковыми всполохами огня в очаге. Сон сразу же навалился и мягко обволок его. Подросток стремительно проваливался в блаженное забытье.

Где-то за рекой немного поухал и затих филин. И вот уже мгновение спустя в темной и пыльной избе, под еле слышный треск тлеющих в печи поленьев, блаженно вытянув грязные мозолистые пятки, крепко спал юный Векша. Его тело полностью расслабилось и начало набираться силой перед завтрашним днем.

Лес за рекой вздыхал полуночными звуками, в которых не было ничего привычного человеческому уху. Сонно шумели листьями деревья. На край покосившейся крыши, хлопоча мягкими крылами, уселся давешний седой филин. Повертел головой, погукал и полетел по своим делам – полевок да землероек ловить. А Векша спал и во сне почесывал голое пузо, зудящее от пыльной колкой шкуры.

***

Дождливый день пришел в деревню вместе с галдежом лесных птиц. Солнце изредка проглядывало сквозь свинцовые облака. В один из таких моментов сквозь оконце кущихиной избы блеклый солнечный зайчик ворвался в темную горницу и остановил свое движение сначала на лбе, а потом на подбородке Векши. Толстяк беззаботно развалился на скамье и дрых без задних ног под стук капель по крыше. Дрожащий лучик снова переместился и нахально уселся прямо на нос нашего героя. Нос Векши начал медленно, но верно нагреваться.

Некоторое время ничего не происходило. Векша все так же довольно сопел и даже попытался спрятать размякшее лицо от назойливого раздражителя, накрывшись шкурой. Однако лучик добился своего: повозившись, толстяк открыл сначала один, а затем и второй глаз.

Некоторое время Векша лежал, зевал, вздыхал и почесывался, ни о чем особенном не думая. Затем, кряхтя, уселся и уставился мутными от сна глазами на оберег-ладинец, висевший на противоположной стене. «Пить охота. Дойду-ка до колодезя. Потом можно и делами заняться» – лениво подумал Векша. С наслаждением потянувшись, он встал со скамьи и пошел на выход из избы, чуть прихрамывая на затекшую ото сна ногу.

Широко распахнув скрипящую дверь, Векша зажмурился, хотя солнце и не показывалось. Утренний туман у реки уже рассеялся, но воздух оплывал влагой. Крапал дождик. Поежился Векша, завернулся в прихваченную с лавки шкуру и окинул взглядом открывшуюся перед ним картину.

Мертвая деревня предстала перед ним в полной красе. Некоторые избы выглядели нетронутыми, но за ними, ближе к центру Лукичей, начиналась разруха. Одни лишь грязные печи да полуистлевшие от огня бревна. Альвы постарались на славу. Пожгли срединное место – там, где стояли Священный столб и Требница. Но дома, стоявшие поодаль, пламя пощадило. Только стены опалило.

Ближайшая изба закрывала Векше вид на его дом. Чуть поколебавшись, мальчик двинулся к родному месту. Пить ему расхотелось. Вид погибшего села при дневном свете пугал по-своему, хотя и не так, как ночью.

Прошел Векша несколько шагов и растерянно остановился. Не было вокруг мертвецов. Вообще никаких – ни людей, ни животных, ни каменноликих. Но как? Помнил он, что в ночь нападения земля была залита кровью и повсюду корчились умирающие. Даже стены изб были окрававлены, влажно блестя в сполохах факелов. Лежали повсюду отрубленные головы, руки и ноги. Полз, таща за собой длинную ленту собственных кишок, мычащий от ужаса молодой мужик, а над ним стоял замахнувшийся для добивающего удара нелюдь. Чуть поодаль сутулый каменноликий тащил по земле визжащую бабу, а за ними бежал, плача и размахивая ручками, зареванный ребенок. С диким и неистовым от боли воплем бились о стены домов и топтали друг друга и людей горящие животные – коровы да лошади. Кровь была повсюду. Казалось, нет того дождя, что сможет когда-нибудь смыть ее со стен домов и травы. А сейчас и следа от той бойни не осталось.

Лукичи выглядели так, будто годы прошли с ночной резни. Мрачно стояли отполированные солнцем и дождем до блеска и чистоты срубы с просевшей крышей. Зеленая и омытая росой трава доставала до колена – и это посреди села! Ни скелетов животных, ни людских останков.

Призадумался Векша. Неужто забрали альвы мертвых людей и животных? А вот зачем – о том думать ему совсем не хотелось. Он вообще старался не вспоминать о последних днях. «Каких днях, дурень?» – подумал Векша. – Тут уж точно не один день прошел. Да и не месяц. Выходит, я у Могильной Хозяйки не меньше года прогостил? Чудеса…»

В хате Кущихи пыль скопилась, да трава с бурьяном прямо на крыше проросли. Деревня погибла несколько суток назад, а лес уже прибрал ее к себе. Между домами прорастали молодые побеги деревьев; огороды, так же как и селянская тропинка, заросли буйной травой. И, главное – ни трупов, ни крови. «Это что ж выходит? – задавался вопросами Векша, аккуратно переступая через вросшее в землю колесо. – Давно все произошло? Но было ведь недавно. Сколько меня не было? Мора, подскажи мне, неразумному». Однако Мора не явилась и не ответила.

Годы… Сначала испугался этой догадки, однако, поразмыслив, обрадовался. Получается, что каменноликие давно ушли из этих мест. И верно – чего они здесь забыли? У них свои земли есть, где они живут богато и никого к себе не пускают.

Пробираясь сквозь высокую траву и тонкие деревца поплелся толстяк к родной избе, где жил он с сестрой да приютившими их дядей с теткой. Двор здесь был особенно заросшим: даже дикая малина успела прижиться, а прямо у входа в дом пробивалась из земли молодая береза.

Трава шевелилась под прохладным утренним ветерком. Дождик накрапывал, а изба стояла перед ним обожженная, с выломанными дверями. Крыша провалилась, отчего некогда крепкий и большой дом выглядел совсем жалким. У подростка задрожали губы и защекотало в глазах, когда увидел он лежащее на пороге избы разбитое девичье зеркальце. Снова промелькнула перед глазами страшная смерть сестры; вспомнил, как кричала она, билась в кровавой пыли и звала на помощь. Миланица была красивой и веселой девушкой. Теперь ее не было, а скормившие ее собакам альвы – живы.

Векша подошел к родному порогу, уселся на него и заплакал. Рыдал он в голос, долго всхлипывая, размазывая слезы и сопли по испачканным медом, землей и золой щекам. Всем сердцем ощущал он свою слабость и одиночество. Совсем один остался. Не было больше никого. И никогда не будет. Прочувствовав это, Векша зажмурился изо всех сил и злобно-неистово заорал в полную мочь что-то нечленораздельное.

Ненависть поглотила его полностью. Окунувшись в море обиды, юный рядович внезапно почувствовал пугающее удовольствие. Никогда доселе не чувствовал он такой лютой и вольной злобы, от которой обострились чувства и прояснилась голова. И вот тогда зареванный Векша почувствовал себя не слабым толстяком, сидящим голышом, завернувшись в шкуру, на пороге разрушенной избы, а молодым и великим Зверем, впереди которого ждала охота. Векша был очень юн, но в душе его жарко загудело желание отомстить всему Уделу за то, что сотворили каменноликие с ним и его деревней. И тут понял мальчик, что не будет ему покоя, пока сполна не насытится этот Зверь.

Вскоре он успокоился и, вытерев мокрые глаза ладонями, медленно вошел в дом.

Спустя полчаса Векша вышел из избы в обновленном виде. Нацепил на себя дырявую рубаху и ветхие штаны, что нашел в опутанном паутиной сундуке, да повязал все это сверху крепким поясом. Еще и кухонный нож за пояс заткнул. Ржавое, но, какое-никакое, оружие.

И пошел Векша рыскать по селу в поисках полезностей. А дождь все моросил и моросил.

Глава VII

Побродив по заброшенным домам и собрав, все что можно, в два мешка, Векша вновь вернулся в дом Кущихи. Были во вдовьей избе два преимущества – крепкая дверь с засовом да бочки с медом в подполе. А другого Векше и не требовалось.

«Вот ведь чудеса, – думал он. – Сколько времени прошло, а для меня день пролетел. Так и ошалеть можно». В одном из домов прямо посреди горницы нашел он огромный муравейник, а из другого выскочила навстречу рыжей молнией мелкая лисица. Векша уже ни капли не сомневался, что с момента его гибели до возвращения прошло много времени. Год, два… Размышлять об этом было интересно, но мучительно, ибо слабый ум мальчика терялся перед такими загадками.

Часть домов сгорела во время нападения, однако многим избам повезло. Они оказались целыми, разве что плесенью стены покрыло и мхом дощатый пол зарос. Пустые и мертвые стояли дома, подставляя дождику обгорелые стены-бока. На крышах беззаботно прорастали деревца да целые кустарники.

Альвы, вдоволь наохотившись на людей, вернулись в свои далекие земли, и теперь лишь лесное зверье да голод угрожали Векше. Подумав об этом, мальчик повеселел. «Ничего, поесть раздобуду, а от зверья отобьюсь или спрячусь. Главное, что нелюдь про меня не ведает».

А вот что ему дальше делать? Векша не знал. Понимал только, что предстоит впереди долгая дорога через Черный лес. «Авось что-нибудь придумаю» – отмахнулся Векша от сомнений, словно от назойливой навозной мухи. Усевшись на скамью в горнице кущихиного дома, он высыпал на пол все, что смог отыскать. Находок было немного: старая дядькина шапка, крепкие охотничьи сапоги, заплатанная рубаха, суконные штаны, заплечная сумка, посох дорожный, с резными узорами, да фляга для воды. Ничего больше не отыскал Векша: ни в избах, ни на заросших дикой травой дворах. Даже инструменты и кухонная утварь пропала. Начиная от лопат, топоров и вил до ножей и ложек – все бесследно исчезло. Про оружие и говорить-то нечего. Видать, прошлись альвы по домам, забирая все, что под руку попадется. «Ложки им зачем сдались?» – дивился Векша. – «И платья бабские. Ни в жисть не поверю, чтобы бабы их платья за нашими стали донашивать». Пожал плечами мальчик, недоумевая. Диво дивное…

Небогатым народом были рядовичи. Водилось когда-то и у них золотишко. Читали и ценили доставшиеся от предков книги. Но потом все ушло. Отдали свергам на торжищах за железо и ткани. Ничего не осталось, и только старики что-то изредка вспоминали да молодым рассказывали.

Самое ценное Векша извлек из-за пазухи под конец. Это был небольшой кошель с родовой вышивкой, который достал он из подпола в доме дяди Вторака. Тщательно искал мальчик монеты по домам своих соседей и родичей, но улов был совсем малый. Несколько медных сверговых грошиков да одна древняя серебряная гривна уличей, найденная среди развалин избы старейшины Премысла. Именно ее Векша и извлек из кошеля и положил на стол.

Подросток долго рассматривал ее, положив голову на руки. От стола пахло старой ссохшейся древесиной. Векша ни о чем особенном не думал, вглядываясь в изображение конного витязя, выгравированного на лицевой стороне монеты. Воин выглядел грозно: могучая фигура на вздыбленном коне заносила меч. Многие сотни лет назад чеканили рядовичи свои золотые и серебряные монеты. Была могучей человеческая раса, торговавшая и воевавшая со своими соседями – свергами и уруками. Жили в крепких каменных городах, плавали на огромных ладьях, а ремеслом и искусством славились по всему Уделу. Из тех великих времен пришла эта монета. И только она от них и осталась. Сгинуло все и по рукам нелюдей разошлось.

Замечтавшийся Векша представил себя витязем из древности. Вот он на гнедом коне, в броне и шлеме несется во главе верной дружины на разбегающихся в ужасе каменноликих. Ррраз… и сносит голову ближайшему врагу. Катается по земле ненавистный остроухий нелюдь, поливая землю из уродливой раны струями грязной своей крови. Врывается Векша в неприятельский стан, рубя направо и налево, не жалея никого, и особенно – распрекрасных каменноликих дев. «Да, бабы у них – те еще… Как та, что с крыши стрелы в нас пуляла» – мрачно подумал Векша. Кулаки его непроизвольно сжались. Мечты – мечтами, да только где дружину взять? Не из кого: нет ни мужей, ни дев, ни старых, ни малых. Никого. Он один остался.

Предстоящая дорога занимала все мысли Векши. Мальчик знал, что еды в мертвой деревне нет и не сыскать; на кущихином меде и диких ягодах ему не протянуть. На дворе стояло лето («Что за месяц? До осени долго ли?»), и до первых холодов была целая вечность, но было ясно, что одному ему придется туго. Векша умел находить в лесу ягоды, грибы да коренья, но питаться этим долго было нельзя. Рыбу ловить? Силки на зайцев ставить? Нет, на зиму запасов он не соберет. Правильно сказала Могильная Хозяйка – надо ему из леса уходить. Здесь он не выживет.

Почесал в затылке Векша и стал вспоминать, что о дальних землях он знает.

Земли каменноликих. Вот уж куда точно не стоило соваться. Лежащие на юго-западе территории, покрытые непроходимыми лесами да быстрыми речками, а главное – границей, миновать которую не мог ни человек, ни сверг, ни урук. Земли, о которых никто толком и не знал, ибо никого туда, кроме самих альвов, не пускали. Оттуда пришла погибель, а потому те места надо избегать. Векша снова почувствовал, как к животу подступает ставший привычным холодок. Злоба вновь стала пробуждаться, однако усилием воли подросток погасил зарождавшееся чувство. Надо было думать о насущном, пока зубы на полку не сложил. Нахмурившись и снова почесав затылок, Векша задумался, рассеянно катая по столу монету.

Страна Уруков. Легендарные и свирепые нелюди населяли развалины древних городов на Юге от Великой Равнины. Полузвери, меньшие из которых, по слухам, были ростом в сажень. Дед рассказывал, что обделили боги уруков умом, однако силой померяться с ними в Уделе было некому. К урукам вела дорога любого, кто желал захватить новое или отвоевать старое, ибо жили они наемничеством, а сеяли и пахали для них рабы. Говорили, что жадные сверги нередко предпочитали нанимать их для охраны своих богатств или отправлять в походы против соседей. А в древности словенские князья и сами не брезговали пользовать звероподобников в племенных междоусобицах. И тогда приходили к стенам городов тысячи рычащих тварей, закованных в грубые железные латы. Пробивали ворота огромными таранами, и горе приходило к тем осажденным, кто не успевал сбежать. Маленьким Векша любил истории о воинах-уруках. Вместе с другими детьми вечерами слушал он повести о злобе и силе этих существ. Одно то, что жрали трупы врагов, чего стоило… Векша содрогнулся. Нет, в земли этих нелюдей ему хода тоже нет. Еще повезет, если попадет в рабство. А не повезет, так сожрут и косточек не оставят. Даже помыслить о дороге туда было страшно.

Оставались вольные города свергов. Жадные, расчетливые, склонные к предательству, но при этом богатые и знающие толк в ремеслах и рудном деле. Малорослые плечистые бородачи – любители выпивки и золота, ведущие свои родовые колена от древних жителей подгорных поселений Большой Западной гряды. Теперь же процветающие на Великой Равнине, принадлежавшей когда-то человеческому роду. В тех самых городах, которые построили столетия назад предки Векши.

Теснимые каменноликими, человеческие племена отступали все дальше и дальше на восток, в леса, теряя свои города и селения, оставляя за собой развалины и выжженные поля. А в их опустевшие города неспеша вселялись гномы, заново обустраивая и обживая обезлюдевшие места. И вот снова пылали городские жаровни, стучали молоты, шум заполнял вновь ожившие улицы. Но уже не люди, а сверги продолжали в них свой род. Исполняя свое соглашение с альвами и получая от них награду за предательство. Векша сплюнул, подражая своему покойному дяде. Так становились людские города Ключень, Бугрень и Деренов гномьими Ноккельбором, Иренгардом и Тренбором. А в древней и легендарной столице словенских родов Лабуже, что именовался теперь Канверлодом, заседал сверговый совет, что разбирал споры между гномьими племенами. «Горные и равнинные сверги вошли в силу на костях мира, принадлежавшего когда-то нам, людям» – часто говоривал волхв Нешата во время требных дел.

Векша вдруг вспомнил, как прослезился однажды дед Возгарь, рассказывая сказку о городе, который дал жизнь его предкам. Ключень. То был последний форпост перед великим Черным лесом. На необъятных степных полях паслись стада и собирались богатые урожаи. Теперь там жили сверги.

Люди торговали со свергами, даже после того, как с боями отступили всем миром в Чернолесье. Торгаши-сверги скупали у ослабленных соседей остатки былых богатств – серебряную да золотую утварь, легендарное древнее оружие, скот и книги. Словенские племена платили любую цену, ибо без торговли с жадными гномами жить было нельзя. Ткани, железо, уголь, соль и многое иное можно было выменять только на свайных рынках больших рек.

На гномьи торжища родные никогда не брали Векшу с собой, и потому не видывал он свергов вживую. А вот Миланица ездила и по возвращению жаловалась на готовых задушить за копейку коротконогих жадин. «И тут ко мне один такой красномордый подходит и начинает за зад хватать. Ржет и приговаривает «Я тебе конфет дам, а ты мой корешок приголубь!» – возмущенная сестрица даже поперхнулась от негодования. – «Ну, вот я и приголубила… Прям по корешку колотушкой двинула!»

Векша вздохнул. Получалось, что только к свергам, в город Ключень, именуемый теперь по-сверговски Ноккельбор, вела его дорога. Ближе городов не было. Да и Мора туда советовала податься. Что ждет его там и как обустроится он в чужом месте, подросток и представить не мог. Толстяк подумал-подумал да и решил про себя: «Авось как-нибудь протяну. Работать умею – батраком наймусь».

Однако сомнения роились в его голове. И не только потому, что работник из Векши был такой, что родня только руками разводила – такого неумеху неуклюжего свет еще не видывал. А вот что будет, если сверги его возьмут в цепи да каменноликим отдадут? Чего им вдруг Векшу жалеть и привечать? «Вот я губу раскатал – работать устроюсь. Не получится у меня. Каменноликие в города гномьи наведывались. Да и сейчас кто-нибудь там обретается. А вдруг я им на глаза попадусь? Враз прибьют. Или опять безголовому отдадут». Он вздрогнул, вспомнив жуткое создание.

Тревожно было на душе Векши. «Ладно» – решился он. – «Из Леса выйду, а там уже решу, что делать. Вдруг по дороге что-нибудь придумается?». Кивнул он сам себе и пошел к ночи готовиться. Сходил сначала в подвал – меда набрать в плошку. Перекусил и вышел во двор до ветру, после чего поколол поленья для печки. Но мысли о предстоящей дороге не покидали его.

Идти по Лесу к Великой Равнине придется не одну неделю. От жажды он не умрет. Если, конечно, двинется вдоль Узлы-речушки, что впадала в полноводную Плескаву.

Мать-река Плескава тянулась сквозь Черный Лес, то сужаясь ручьем, то раздвигая свои берега. В прежние времена плавали по ней (а когда надо – волоком шли) большие и малые челны – купцов с товарами развозили. Теперь опустела и обезлюдела Плескава. Но Векша знал, что если пойдет по ее берегу, то доберется до самого торжища Флузарм. А там легче станет: от фактории шла торная и оживленная лесная дорога прямо к городу Ключеню. Или, по-сверговски, Ноккельбору.

Векша уселся на пол у печки и принялся складывать щепу в горку. Что он жрать будет в пути? Ловить рыбу? Удочку он сделает, умеет. Собирать грибы-ягоды? Можно. Но на ягодах долго не протянешь. Охотиться? Охотник из Векши был прямо-таки плохой: ни глазомером, ни терпением он не отличался. Даже дядя махнул на него рукой и брал с собой в лес только сына своего Зоряна. Медом запастись? «Яблок диких нарву да меда побольше возьму – неделю продержусь. А там уж в лесу что-нибудь раздобуду» – подумал мальчик, однако в глубине души уверенности он не чувствовал. Другого выхода не было, хотя уже сейчас Векша боялся того, что таких запасов и на два дня не хватит. Но выбирать не приходилось. Да и откладывать свой уход из разоренной деревни тоже не стоило.

Тяжело было на душе и неспокойно. Надо было уходить. «Авось раздобуду, что пожрать» – решил он, почесав затылок. – «Не зима же»

Тем временем, вечерело. Солнце медленно закатывалось за верхушки сосен за рекой.

***

Утром в дорогу. Окончательно и бесповоротно решившись, Векша еще раз оглядел свое скудное добро, разложенное на столе. Пригорюнился даже – мало всего набрал. Отсутствие теплой одежды его не волновало: шкуру с вдовьей лавки прихватит. Векша нервно облизнул губы, запихивая свои запасы в крепкий дорожный мешок. Котомка немного прохудилась от времени, но дорогу выдержит. Толстяк закрыл глаза и глубоко задумался. «Река – это путь. Как пойду в закатную сторону вдоль воды, так и выйду к Плескаве. А там, авось, встречу кого из свергов, дорогу дальше спрошу».

Мальчик тяжело вздохнул. Уж больно не хотелось ему пешком всю дорогу через Лес топать. И ночевать в чаще придется. А там волки, кошаки да медведи. «Эх, лодочку бы да по речке поплыть» – подумал он. Однако грезить об этом было бестолку. Днем обыскал Векша берег Узлы. Ни одной плоскодонки не нашел. Но ведь много их было у рядовичей. Неужто и лодки нелюди забрали?

Собрался, наконец, Векша. Держа в руке тяжелую и холодную от речной воды флягу, смотрел на горящие в очаге поленья и ни о чем особом не думал. И боязно от предстоящей дороги было ему, и весело. Вдруг пришло в голову, что за всю жизнь видел он лишь Лукичи да, когда совсем маленький был, соседнюю деревню – Зольники. В гости к соседям ходили всей деревней. Урожайный праздник отмечали. Народа было… Ничем таким Зольники не отличались от Лукичей, разве что речка другая вдоль частокола вилась. «Видать, остроухие их раньше нас спалили» – подумал Векша. Стало ему грустно, когда вспомнил он веселых и хмельных зольчан-соседей.

Мысли в векшиной голове плыли неспеша и мерно. Потрескивали дрова в печи да ночные сверчки стрекотали. Поэтому не сразу обратил Векша внимание на то, что к ночным звукам примешивалось и кое-что другое.

Тихий-претихий свист родился в черноте за окном. Векша похолодел: «Птица ночная? Что-то не припомню я таких свистунов». Звук пропал. Затем возник вновь – уже громче, из противоположной стороны. Переместился наверх. Что-то, скрежеща когтями, стремительно пронеслось по гнилой крыше. А свист все плыл и плыл, затягивая в себе другие звуки. Долгий, бесконечно долгий, выдюжить который не хватило бы силы легких самых здоровых мужиков.

«Да что же это?» – Толстяк почувствовал, как внутри него все похолодело. – «Что это?» Потная ладонь сжала рукоять ножа; подросток почувствовал, как кровь толчками бьет по вискам. Страх со знакомой уже силой сковал ноги и пополз вверх, к копчику. Поленья в очаге прогорели, и нужно было подбросить еще, но сжавшийся в комок мальчик не двинулся с места. Свист внезапно затих. Наступила кромешная тишина. А за ней пришли наружные шорохи – одновременно, со всех сторон.

«Они вокруг избы кружат» – догадался Векша. И, чуя, как ходуном ходят колени, медленно, стараясь не издать даже скрипа, сполз на пол. Оторопело, дрожа и икая от ужаса, пополз задом в угол. Прижался к стене и выставил вперед нож. «Мора, Мора, ты обещала помогать, Мора!» – зашелестел толстяк тихо-тихо.

А потом из окна пришел запах. Векшу вывернуло на пол; он быстро зажал рот и нос ладонями, чтобы не вдыхать вонь гниения и дерьма. Тягучая волна смрада затопила горницу.

Оно не торопилось. Дождавшись, когда последний язычок пламени в печи вспыхнул и потух, нечто подобралось к окну и вцепилось в него обеими лапами. Недвижимый, застывший, словно камень, Векша, притих в темном углу и растерянно наблюдал, как в свете луны в дом вползало непредставимое. Сначала в проеме показались блестящие когти в полвершка и выдавили слюду. Та со звоном и грохотом упала на пол. Затем возникли длинные, совсем непохожие на человеческие, руки, вывернутые под ненормальным углом – локтями в обратную сторону. А потом, вслед за своими конечностями, в кущихин дом вполз Страх. Он спрыгнул на пол и уставился на Векшу, упершись птичьими ногами (точь-в-точь – куриными) в пол. Один из угольков печных вдруг щелкнул и вспыхнул, на мгновение ярко осветив существо. От вида его Векше поплохело так, что он только и смог, что протяжно заскулить от страха.