Полная версия
Лаэрен. Сны затонувших
Лаэрен
сны затонувших
Ульяна Берикелашвили
© Ульяна Берикелашвили, 2015
© Дмитрий Лир, фотографии, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Соби
Был обыкновенный рождественский вечер. Серый, невзрачный, пропитанный запахами корицы, яблочных пирогов и городской канализации. Прохожие, словно запутавшиеся в своих коконах яркие бабочки, спешили навстречу празднику.
А она бежала сквозь слёзы через парк. Сквозь серые угрюмые деревья, не разбирая дороги. Падала, снова поднималась. Бежала, сбивая прохожих.
Она уже и не понимала, а может быть, и не помнила, почему, куда, отчего пытается убежать. Просто мчалась вперед.
«Лишь бы подальше…»
Странная боль переполняла её. Колкая, грязная – она словно стала ЕЁ сутью. Не выдержав этого, настоящая суть ушла на дно сознания…
В глазах потемнело. Запнувшись о гнилой ствол дерева, она плашмя упала на грязный снег. Лицо её погрузилось в ледяную воду, проломив тонкий лёд, сковавший лужу.
Пара неосознанных вдохов в поисках живительного воздуха и она уснула.
Навсегда.
Навсегда?
Что-то мне говорило, что это не так. Жмурюсь от боли и приподнимаюсь. Руки уперты не в холодный снег, а в ровную гладкую плиту.
Где я?
Дома?
Нет… в моей комнате – ковролин, да и вряд ли я не добралась до постели…
Открываю в легком испуге глаза и…
Сознание замирает в непонимании.
Чёрное обсидиановое пространство окружает меня. Ровная безразмерная монолитность камня под ногами и тёплый бархат воздуха.
И сквозь пелену темноты я слышу шорох.
Чьи-то шаги.
– Напиласяяяяя я пьяна, не дойдууууу я до домуууу! – странно знакомые слова в темноте.
Прыжок, лёгкий смех и я беспомощно осознаю, как велико, как безразмерно это пространство.
– Довелааааа меня тропка дальняя до вишнёвого садааааа!
…старая… это… это какая-то безумно старая и знакомая песня!
«Песня…» – думаю я – «Какое то странное, но слово»
И уже во второй раз задумываюсь. В голове такая же тьма, как и вокруг. Мысли приходят не спеша, сбивчиво. И обидно оттого, что я тут же забываю, что значит то или иное…
Я что-то забыла, потеряла…
Но что?
Отбросив все, настраиваюсь на восприятие голоса. Это мужчина.…Это явно мужской голос. Хриплый, немного надломленный… сексуальный.
– Ты скажи-кааааа мне, расскажи-каааааа мне, где мой милый ночууууует.
– Эй, кто ты? – кричу я в темноту, обрывая незнакомца.
– Ну-у… вот, всю песню испортииилаа! – капризно протягивает он и тут же удивлённо вопрошает – Девчонка?!
Он умолкает и вокруг снова восстанавливается тьма. Но почему-то не покидает ощущение, что он… рассматривает меня!
– Ууууу, ещё одна! Нам что, с Велиаром тут вдвоем всю жисть…
– Велиар?! Ещё одна?! – недоуменно шепчу я. Делаю шаг навстречу голосу и… слепну под натиском яркого света…
Когда резь прошла, и глаза привыкли к яркому свету, я обнаруживаю следующую картину – на меня был направлен мощный театральный прожектор. И не один. Кольцом они окружают меня, забивая пространство вокруг ядовито-желтым светом и чёрными змеями проводов.
И на одном из них сидит ОН. Неровно очерченный силуэт. Гордый… но слегка надломленный…
– Ну-уу, что ууставииилась? – протягивает он, помахивая рукой… Нет, не рукой. Это что-то иное, мягкое… словно бескостное. В недоумении смотрю на это и пытаюсь понять, что же…
– Это хвост, глупая! – восторженно кричит он и спрыгивает с прожектора, изящно и мягко.
Свет уже не такой яркий, как раньше, серебристым облаком окутывал его, а я, завороженная и удивленная, разглядываю странного обладателя хриплого голоса.
…Не знаю, почему я называю его странным…
Первое, что бросается в глаза, это кошачьи уши и хвост. Мягкие, пушистые, серые с чёрными полосками.
– Красивые, правда? – восклицает самодовольно он и, не дожидаясь ответа, подходит ко мне.
– Котовски. Великолепный и очаровательный Я! – Представляется он. – А ты?
Даже не знаю, что ответить. Я? Кто я?! Кто…
Пытаюсь вспомнить и падаю на плиты от боли.
Мне больно, жутко больно. Голова трещит и разламывается. Я всхлипываю и сильнее вжимаюсь в холодный камень. Затем что-то с силой приподнимает меня вверх. Это Котовски, грубо схватил меня за волосы, так что слёзы брызжут из глаз, и тянет вверх, к своему лицу.
– Отпусти, – от обиды уже всхлипываю я и глупо барахтаюсь, бессильная. – Почему бы… тебе не опуститься самому?
– Не хочу. – Мурлычет этот гад, и хватает меня за шею.
Я почти задыхаюсь, мне больно, обидно и я уж забыла про то, что пару мгновений назад я пыталась найти ответ на вопрос, кто же я, как меня зовут…
Котовски хвостом обвивает меня за талию рукой, уже свободной, раздвигает пряди, оголяя мою шею. Я чувствую его тёплое дыхание и замираю.
– УУУ, щас посмотрим, кто ты… все тут такие… А – га, так и знал – восклицает он.
– Соби! Твое имя – Соби!
Котовски
– Вообще – то, первый из нас – Велиар. Жуткий тип, тот ещё персонаж, ты его скоро увидишь… У-у-у, жаль, что не красавчик, но что поделать – сюда чаще всего попадают девчонки… – Котовски сонно потягивается, поудобнее устраиваясь на прожекторе. Его мягкий полосатый хвост помахивает в такт его речи.
– А где мы? – спрашиваю я, расхаживая взад – вперед по темным плитам, перепрыгивая через провода. – И сколько… нас?
Уже мысленно я становлюсь частью этого мира.
Кто знает, может он мне не чужой… может я всегда жила здесь?
Котовски забавно морщится. Его зеленые глазки хитро наблюдают за каждым моим движением. Неестественно грациозно он поправляет русую чёлку.
– Думаешь, я тебе так всё и расскажу?! Наивная! – хохочет он и спрыгивает ко мне. От неожиданности я вздрагиваю и делаю шаг назад.
– Лаэрен. Этот мир зовётся Лаэрен! – чей-то чужой, не Котовски, голосок звучит из темноты и ему вторит какой-то другой… Звонкие удары чего-то знакомого о плиты…
– А-а-а, это ты, малявка! – мурлычет ушастый и щёлкает пальцами. На его жест-команду откликается один из прожекторов и направляет свой искристый желтый свет туда, откуда раздаётся голос.
– Я не малявка! Сам такой, Скотовски! Не забывай, я появилась раньше тебя! Так что малолетка у нас ты.
Теперь я вижу её. Это девочка лети семи, довольно милая, но её лицо словно застыло в странной ухмылке. Уже позже я поняла, почему. Левый глаз её был белесовато-серебристый в отличие от правого зеленого. Волосы её, огненно-красные, кудрявым облаком опускались до плеч. Множество вплетенных разноцветных кос и бусин придавали некоторую дикость её причёске.
Ничего похожего на ушки Котовски я не нашла. Единственное, что объединяло их, так это перчатки. Длинные, до локтей – они были надеты и на руки ушастого, и у Малявки.
Но это не означало, что малышка лишена собственной «изюминки» – огромная накладная грудь, немного неровная и бугристая. Видимо, девочка выкладывала её прямо в лиф платья и из всего того, что попадалось под руку.
А стук… стук издавал небольшой розовый мяч, непринужденно отбиваемый детской ладошкой.
– У тебя салфетка выпала, грудастая! – Котовски ехидно указал на белое пятно у её ног. Девочка и бровью не повела, нагнулась и отправила салфетку обратно в лиф. Попутно, почти незаметно, она бросила мяч в ушастого, и теперь он морщился от удара в левое плечо.
– Дурак! Сколько раз можно попадаться! – улыбнулась девочка.
– Зачем пришла? Звали что ли? Сидела бы в своем мирике! – бушевал Котовски, но почему-то эта его ярость показалась мне заученной.
– Мне скучно… и притом, я почувствовала новенькую! – девочка вприпрыжку подбежала ко мне и протянула ладошку. Я хотела было пожать её, но зря доверилась – девочка ударила меня мячом в солнечное сплетение. От резкой боли тело согнуло пополам, и я словно поклонилась жестокой малышке.
А та отвела мои волосы в сторону и провела пальцем по голой шее.
– Соби. – прошептала она. – Забавное имя, но лучше, чем у Скотовски!
– Я Котовски, сопля! – взревел он и хотел было пнуть мою обидчицу, но – увы – растянулся на плитах. Девочка, явно ожидая подобное, отскочила в сторону.
Упал он лицом вниз, прямо у ног стоящей буквой «г» меня. Русые волосы его разметались и я отчётливо увидела на его шее чёрные, словно обугленные, буквы его имени.
«КОТОВСКИ»
Имя не украшало его. Оно уродовало.
Словно выжженное, что-то чужое, инородное.
…Клеймо.
Я в ужасе выпрямилась, оторвав взгляд от его шеи, и переступив через Котовски, схватила девочку. Грубо развернула её, обнажила шею, откинув красные волосы.
– Неет, не надо! Не люблю! – пищала она в испуге и кусала острыми зубками мою руку. Мяч её одиноко бился в истерике в стороне.
Да. И здесь, на её маленькой тонкой шее чернел жуткий шрам – имя.
«АРИС»
– Значит, и у меня такой же… – Я свободной рукой, ещё не веря, провожу по собственной шее свободной рукой и сквозь тонкую ткань перчаток чувствую грубую корочку спёкшихся букв.
Арис, всхлипывая, вырывается и теперь стоит неподалеку в темноте, спиной ко мне, зло отпинывая мячик.
– Во, блин, познакомились, – заключает Котовски. Он уже сидит на любимом прожекторе и покачивает ножками в ярко – зеленых сапогах.
– Что, получила, малявка?! Так и надо тебе, тля депрессивная! – забавляется он, уже уворачиваясь от розового мяча.
Арис злобно косится на меня. Серебристый левый глаз пугающе начинает светиться в неясной темноте, отчего я невольно внутренне сжимаюсь в комок.
– Он мёртвый. Я слепа на это глаз, – пищит Арис, заметив мои эмоции.
– Почему?
Котовски и девочка лишь весело рассмеялись в ответ.
– Аааа поооочемуу, а почееееемуу был кто-то там зииилёёныый? – корчит рожицы ушастый и спрыгивает наземь. Прожекторы гаснут, и на минуту становится темно и… страшно.
Я стою на месте, пытаясь понять происходящее. Но снова меня слепят лампы, и я жмурюсь от неприятной слабой боли. Арис заливается хохотом, показывая пальцем за мою спину, а я, развернувшись, тупо замираю.
Самый лучший способ избавиться от ответа – задать встречный вопрос.
Или подкинуть его…
Что и сделал Котовски. Я забыла про мертвый глаз Арис. Потому что за спиной – зеркало.
В зеркале – я.
Худая, нескладная, бледная. Рыжие волосы рваными прядями, огромные голубые глаза, оба живые. Ушки не кошачьи, хвоста тоже не наблюдается.
Испуганно улыбаюсь, и отражение тоже улыбается мне. Машет рукой в черной перчатке до локтя, поправляет серую майку, немного широкую. На шее – чёрный длинный шарф, на ногах – узкие чёрные брюки, из-под которых выглядывают чёрные ботинки…
…Ботинки…
…на минуту вспоминаю, как бегу по чему-то белому и падаю…
Кто же я?
…Соби…
…Соби?
…Соби!
Зеркало тем времен исчезает и в раме остается Котовски. Он забавно машет хвостом и подмигивает мне. Становится в величественную позу и замирает в раме. Словно картина.
Арис тычет меня и шепчет:
– Мы должны аплодировать ему, Соби!
Ни обиды, ни шипения в её голосе. Растерянно аплодирую и Котовски «отмирает»
– Это у нас ИГРА такая! – показывает он куда-то вдаль. Я оборачиваюсь и замечаю среди прожекторов огромное количество картинных рам.
– Это мой МИРИК, – шепчет ушастый в восхищении.
Арис
– Мирик? Что это? – спрашиваю я, почему-то не надеясь на ответ. Котовски бегает от рамы к раме и замирает.
Каждый раз мы с Арис аплодируем ему, а Котовски заливисто хохочет.
– Ты говорила, это у вас ИГРА такая? – обращаюсь я к девочке, а та деловито поправляет свою «грудь».
– Красивая? – в ответ Арис спрашивает у меня про свою бутафорию, словно не слыша моего вопроса. – Я всегда любила большую грудь… Всегда…
Она печально улыбается, будто вспомнила про что-то. Я начинаю злиться, каждый раз оставаясь без каких-либо ответов. Автоматически аплодирую Котовски, замершему в новой позе.
– Ну, всё, устал… – заявляет ушастый и подбегает к нам. – А сегодня веселее играть! Посмотрите, как заискрился мой мирик! Со времен Руминистэ подобного не было!
Арис кивает, а я, окончательно запутавшаяся в происходящем, уставилась на Котовски.
– Да объясни ты ей уже, а то я устала! Ты мне тогда ещё все нервы вымотал. – Пищит Арис, привычно кидая в него мяч. Ушастый увернулся от удара и запрыгнул с нарочитой легкостью на прожектор.
– Это – мое пространство в мире Лаэрен, – театрально начинает он.
…смотрю на него с блаженной улыбкой, будто меня месяц водили по пустыне без капли воды и теперь вывели к реке…
– Лаэрен поделен на пространства, в каждом из которых есть «жилец». Жильцы появляются неожиданно. На данный момент, ты – седьмая, кто появился ОТТУДА-НЕИЗВЕСТНО-ОТКУДА.
– А что это – ОТТУДА? – спрашиваю я, но Арис шикает, дает понять, что неуместно задавать вопросы, когда Котовски в образе.
– Мой мирик зовётся Картинным мириком Котовски и, как и любой из пространств Лаэрена, нуждается в подкормке. Это эмоции, мои эмоции, – здесь Котовски кланяется нам и продолжает. – Каждый мирики его хозяин холит и лелеет. И иногда мы собираемся все вместе и устраиваем массовую «кормёжку», как сейчас, к примеру, вы аплодировали мне. У каждого своя ИГРА.
– Играют все, кроме Велиара. – уточняет Арис. – Он не любит отчего-то играть с нами. Наверное, потому, что он первый появился из ОТТУДА-НЕИЗВЕСТНО-ОТКУДА…
– Мы думаем, что его игра – АДИНОЧИСТВА. Он так называет её сам. Мы, право слово, не знаем, как в неё играть… – шепчет Котовски.
– АДИНОЧИСТВА… – странно, но это слово… это название словно знакомо мне, хоть и исковеркано Арис.
Одиночество.
Котовски слегка касается меня и продолжает только тогда, когда убеждается в том, что слушаю.
– Моя ИГРА называется НАРЦЫСЫЗМ. Это Велиар так непонятно назвал её. Это вообще он дает всем названия…
– А мою он назвал ещё страннее, – ухмыляется Арис. – ИНФАНТИЛЬНАСТЬ… И не понять. Я вот сколько раз спрашивала Велиара, что это означает, а он всё молчит.
– Угу. И про мой тоже.
Только теперь я замечаю, что мирик Котовски стал как-то ярче, чище, чем был. Это потому, что мы играли, давая новые эмоции ушастому.
– А твой мирик, где он? – оборачиваюсь я к Арис. Девочка улыбнулась и подмигнула Котовски.
Тот достает из кармана старых серых джинс небольшой предмет и раскрывает его. Это зеркало, немного потрёпанное и поцарапанное. Котовски целует свое отражение и убирает зеркало обратно:
– Что ж, пошлите по гостям. Всё равно Соби надо со всеми поиграть.
Ушастый догоняет Арис – в это время она отошла в сторону и теперь стояла неподалеку у серой матовой плиты, хотя в мире Котовски все плиты были чёрные и глянцевые.
– Это вход в мой мирик. – Арис ударяет мячом по серой плите и та загорается серебристым светом. – Мяч – это ключ. Я всегда с ним.
Девочка шагает в свет и протягивает руку. Я следую за ней.
На мгновение закрываю глаза в страхе перед неизвестным, и некоторое время меня не покидает ощущение, что я падаю. Более ничего.
Я открываю глаза.
И вижу лишь свет. Делаю шаг и выхожу из него в мирик Арис. Следом за мной Котовски.
В отличие от мирика ушастика, куда я попала из ОТТУДА, мирик её был меньше и уютнее. Всё его пространство было заполнено розовыми светильниками всевозможной формы, плюшевыми игрушками, куклами и шарами. В воздухе витал запах карамели и ванильного мороженного.
Запахи… такие знакомые запахи…
бег… истерия… боль… головокружение… удар…
Морщусь от непонимания и тут же всё забываю. Даже запахи становятся незнакомыми.
Арис уже сидит на полу и обнимает большого зеленого слоника. Протягивает мне его плюшевую лапку:
– Соби, познакомьтесь. Его зовут Чайник! – малышка хихикает довольно и затем кричит так, словно не видела нас с Котовски долгое время. – Ну что же вы так долго?! Давайте играть!
Котовски полез куда-то в кучу игрушек и через некоторое время раскопок извлек старенький поломанный паровоз.
– Ту – ту! – весело пропел он и начал возиться с железной дорогой.
Так понимаю, что и мне нужно выбрать игрушку. Тянусь к огромной кукле с изрезанным личиком, но Арис останавливает меня:
– Это кукла Лукреции… Она не любит, когда её трогают чужие. За это она бьёт куклу. Или учит.
– Чему учит? – заинтересованно спрашиваю я, но как всегда, мой вопрос остается без ответа.
Арис дает мне розового медвежонка Пухастика, и я усаживаюсь рядом с ней.
Я играю в ИНФАНТИЛЬНАСТЬ. В игру мирика Арис. И мирик вокруг нас становится ярче, каждая вещь словно светится изнутри. Даже у куклы Лукреции исчезают порезы, и изодранное платье становится целым.
Я смеюсь, играя с мишкой. Арис нянчит слоника. А Котовски, отбросив паровоз, нервно чешет за кошачьим ухом:
– Хватит играть… Соби пора к Велиару за собственным мириком. А то вдруг она исчезнет, как…
– Как Златовласка?! – восклицает Арис и плачет – Нет, не хочу… Я уже подружилась с Соби!
Котовски успокаивает прижавшуюся к нему девочку, подавая салфетки из её же набивной груди, и грустно смотрит на меня.
– Златовласка была еще до Руминистэ. После меня, – как будто ставит он временные рамки для моего понимания. – Она была очень красивая. Я даже простил её за то, что она была девушка.
На какое то мгновенье он замолкает, и я вижу в его зеленых глазах боль. Странно видеть его таким.
– Это моя вина, что Златовласка исчезла. Хотя Велиар говорит другое… Он говорит, что она вернулась в ОТТУДА-НЕИЗВЕСТНО-ОТКУДА. Чтобы БЫТЬ… Но я не верю ему…
– Котовски помог ей создать свой мирик, очень красивый мирик, – всхлипывает Арис. – Мы часто играли в игру Златовласки – ПАЦЫЛУИ, смешно так было! Лукреция правда не играла с нами в неё, она боялась. А потом…
Котовски зажал рот Арис рукой в болезненной судороге, достал молча свое зеркальце и, раскрыв его, показал содержимое. На одной из половинок лежало маленькое сердце в виде замка:
– Ключ Златовласки… Я коснулся его, нечаянно, и она исчезла. Растворилась. А мирик стал серым и каждая вещь…
– Превращалась в пепел. – Закончила Арис за него.
Стою и молчу, наполненная непонятной тоской и непониманием. Лаэрен с его загадками не находит отклика в пустоте моей памяти.
Абсолютно новые знания. Значит ли это, что я – не часть Лаэрена…
– Велиар говорит, что исчезают все. Что так же исчезли все те, кто был до нас. – Арис недовольно пинает мяч. – Но он врёт. Он самый первый здесь и поэтому врёт…
– Я ведь не исчезну! Правда, Котовски? – прижимается ещё крепче она к нему и замирает.
В мирике Арис тишина.
И мне страшно от всего, что происходит. Мне страшно от того, что всё может исчезнуть.
И мне страшно оттого, что так мало знаю.
Котовски берет меня за руку и шепчет:
– Пора к Велиару.
Велиар Миттеру
Загорелась уже знакомо серая плита, и Котовски стукнул по ней ногой.
– Нам туда нельзя. Ты одна должна идти. А потом он вернет тебя, – он хватает мне за руку и резко разворачивает, толкая в свет.
– До свидания! – кричат они мне.
Я уже не видела розового мирика Арис. Один лишь свет, серебристый свет, как слепой левый глаз малышки.
И вот.
Я уже в нём. В мирике первого, кто появился здесь…
В мирике того, чья игра зовётся Одиночество.
Но он совсем не такой, каким представила себе его я.
Огромное, прозрачно – голубое небо надо мной, белые пушистые облака. И огромный цветущий сад.
«Яко вертоград во цветении…»
Я даже не попыталась понять собственное воспоминание. Лишь продолжала любоваться…
Розы, везде розы. Только они царят в этом саду, в этом мирике. Белые, красные, розовые, серебристые… даже угольно-чёрные…
«Таких не бывает»
Безумно красивые, дурманящие изгороди роз… И одинокая фигурка вдалеке среди них. Это он, Первый… Я иду к нему через лабиринт кустов и попутно замечаю, что некоторые цветы запачканы кровью…
Свежей кровью. Её пятна то здесь, то там алеют на лепестках.
Но мне всё равно.
Может, так и надо.
А Велиар всё ближе. Я любопытно разглядываю его. Худощавый, чуть выше меня, в старой залатанной ученической форме… Смуглый… Длинные чёрные волосы, забранные в косичку, и серебристые слепые глаза Арис…
Он слеп?! Но он же смотрит прямо на меня…
В смятении подхожу к нему и разворачиваюсь, оголив шею.
– Соби. – Произносит он, даже не касаясь. Так он…
– Я не слеп. Зря ты так думаешь, – голос его бархатист и спокоен, как его розовый сад. Он щёлкает пальцами и рядом с нами появляется беседка. Белая, просторная. Обвитые зеленью колонны, столик со странными приборами и пара кресел.
– Давно у нас никто не появлялся… – Велиар задумчиво разливает по чашечкам ароматную жидкость. – Это чай. Я думаю, он тебе знаком…
Делаю глоток и понимаю, что… когда-то я любила его.
Когда-то?!!
– А ты странная.
Обжигаясь, я в спешке делаю глоток:
– Страннее Арис и Котовски? Не смеши!
– Явно не по своей воле здесь… Тогда бы ты… – он ухмыляется и медленно отпивает. – Соби… Почему ты взяла себе это имя?
– Я? Знаешь, я смотрела один мультсериал, и там был такой персонаж. Непонятный, одинокий, странный… Вот я и… – В ужасе от собственных слов я зажимаю рот руками. Велиар не обращает на меня внимания. Смакует свежезаваренный чай и молчит.
Через мгновение я забываю всё…
– Мне нужно создать свой мирик? – шепчу я, а Велиар только кивает головой. Серебристые глаза его наполнены непонятной грустью. Словно он жалеет о чём – то…
– Но как? Я же не знаю!
– Это просто. Найди ключ. Как у Арис, как у Котовски. Как у меня. – Велиар взглядом указывает на маленькую женскую брошь в виде розы. А я смотрю на его руки. Только сейчас я замечаю, ни разу не видела его ладоней. Они постоянно спрятаны – либо в карманах, либо в рукавах…
– Так надо. Потом поймёшь. Ищи. – В ответ на мои мысли улыбается Велиар Миттеру.
Словно во сне я провожу рукой по собственной одежде, начинаю исследовать карманы и уже скоро нахожу то, что будет моим ключом.
Это брелок, довольно крупный. Серый медвежонок в полосатом шарфе. Улыбка на его мордочке, чёрные глаза – бусины – всё его существо было пропитано наглостью и сумасшествием, в чём я убедилась несколько позже.
– И это безобразие – мой ключ?! – недовольно рассматриваю медвежонка, и на мгновение мне кажется, что он показал (!) мне (!) язык (!). В ужасе смотрю на Велиара, заметил ли он…
Серебряные глаза пусты.
Велиар кивает и подходит ко мне. Обнимает, а руки его всё также спрятаны в рукава.…Прикасается губами, ледяными губами своими к моим губам, а я плачу…
– Это поцелуй…
Я помню… вернее, это помнят мои губы…
Велиар касается моего имени – шрама на шее и замирает:
– Твоя игра – ИСТИНА. И не переврать ЕЁ тебе.
Он печально смотрит, и его серебряные глаза начинают темнеть, изнутри наполняться теплом орехового дерева…
– Неужели дождался? – ухмыляется Велиар Миттеру, поднимая меня на руки.
– Чего? – спрашиваю я, и в испуге прижимаюсь к груди. Первого в мире Лаэрен, боясь ответа. Он же, не замечая слёз, подносит меня к серой плите и ставит в центр.
Глаза медвежонка безумно загораются и…
Легкий хлопок и я в нетерпении открываю глаза.
Я посреди комнаты, большой и просторной. Ни одной двери, лишь единственное огромное окно, а за ним странный город. Серый, грязноватый… неуютный.
Что-то во мне болезненно стонет и я, всхлипывая, закрываю шторы. И словно во сне продолжаю изучение моего мирика.
Дерево везде… У окна стоит кровать цвета вишни, заправленная чёрным покрывалом. Рядом темно-ореховая этажерка, заваленная плюшевыми игрушками. В тон ей письменный стол, на нем зеленая лампа и ворох белой чистой бумаги. Напротив изящный низкий столик в окружении чёрных бархатных подушек.
…и мягкое удобное кресло, обитое красной шелковистой тканью с драконами. Яркое пятно, не вписывающее в общее настроение комнаты…
И везде картины. Разных размеров и на разные темы. Гуашью, акварелью, маслом. Я насчитала их около двенадцати…
И лишь одна стена, та, что напротив окна, пуста. Огромное белое пятно. Ровная монолитная поверхность. И ничего более. Я хотела было разместить на ней пару картин, но, как оказалось, сделать это было невозможно. Рамы сидели, словно влитые, отсутствовало даже пространство между полотном и стеною.
Оставив всё как есть, я сажусь за письменный стол. Ладонью провожу по приятной и тёплой столешнице, чувствую смолянистый аромат… Складываю бумаги в стопку, аккуратно разглаживаю и начинаю писать.
