Карибский капкан

Карибский капкан

Давид Павельев

© Давид Павельев, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Часть первая

Глава 1

Антонио Гарсия пристально всматривался в лица людей, спускающихся по трапу самолёта. Казалось, они так похожи друг на друга: измождённые долгим перелётом, с бронзовыми от пота лицами. Пассажиры медленно и неохотно покидали салон, где был кондиционер, пусть и не спасающий от зноя. Кто-то дёргал воротники и галстуки, кто-то тщательно вытирался платком – такая привычная для Антонио картина, ежедневно наблюдаемая им на улицах родного города и ставшая частью его жизни. Он и сам очень хотел достать платок и смахнуть крупные капли пота, скатывающиеся с его покатого лба прямо в глаза, но всё же он продолжал внимательно вглядываться в незнакомые, чуждые ему лица поглощённых своими заботами пассажиров. Профессиональный долг призывал его найти в этой толпе лишь одно, а для чего – он не знал и не должен был знать.

Несколько часов назад молодого полковника полиции Гарсию, со свойственной ему улыбкой вошедшего в здание министерства, окликнул дежурный:

– Вас вызывает Сам!

Улыбка полковника стала чуть менее жизнерадостной, но он всё тем же бодрым шагом поднялся на нужный этаж и смело постучал в высокую дверь. Его встретила испуганная секретарша. Даже прибытие такого известного весельчака и любимца дам не смогло её успокоить, и Антонио понял, что дело серьёзно.

Министр расхаживал по кабинету, заложив руки за спину. Он был мрачен, как туча, и долго молчал, как бы не обращая внимание на появление полковника. Тот стоял, вытянувшись по струнке, понимая, что министр по привычке выдерживает многозначительную паузу, дабы подчинённый, так сказать, проникся всей серьёзностью положения. Наконец, он резко развернулся к нему и протянул фотоснимок, изображающий лицо пожилого морщинистого мужчины с крупными чертами лица.

– Вы знаете этого человека?

– Нет, – признался Гарсия.

– Сегодня он прилетает в нашу столицу из Москвы двенадцатичасовым рейсом. Я хочу, чтобы вы его встретили.

Министр сел за стол и забарабанил пальцами по столу.

– Естественно, он не должен этого заметить.

Гарсия понимающе кивнул, пряча снимок во внутренний карман пиджака. Он сразу же почувствовал подвох: он знал, что министр недолюбливает его по ряду причин, одна из которых высокий по сравнению с министром рост. И конечно же высокий чиновник чувствовал, что подчинённый его не боится, не трепещет, переступая порог его кабинета. Но именно за смелость, с которой Гарсия шёл под пули бандитов и на ковёр к начальству, молодой полицейский достиг таких высоких чинов и статуса своего рода героя всего ведомства. И всё же, задание было не таким простым, каким казалось. Виду Гарсия не подал, а лишь отдал честь, развернулся на каблуках, и, взглянув на часы, отправился в аэропорт.

«Почему министр так переживает из-за прибытия этого человека? – думалось ему. Он хорошо знал начальника. Тот был не робкого десятка, и не боялся даже президента республики, с которым открыто выражал несогласия, критикуя его политику за излишнюю мягкость.

Именно поэтому Антонио не сводил с трапа глаз: ему поскорее хотелось увидеть этого «страшного» человека. Но в череде лиц пассажиров лицо с фотоснимка никак не желало появляться, видимо, он шёл в самом хвосте. Антонио не отвлекался и почти не моргал: он был очень терпелив и вынослив, а также обладал умением концентрироваться, как хирург, на стоящей сейчас перед ним проблеме. Однако же, страшного человека он не пропустил лишь по чистой случайности.

А всё потому, что тот спрятался за широкой спиной сонного от жары пассажира, образующего солидную тень. Но человек, как ни странно, не стремился быть в тени, и вскоре из неё вышел, но всё-таки был замечен Гарсией уже на солидном расстоянии от самолёта.

Как же удивился Гарсия, когда увидел «страшного человека» не на фотоснимке, а в живую. Конечно, он был готов к тому, что сходство будет весьма формальным, ведь он привык к тому, что в жизни люди совершенно не похожи на якобы свои фотографии в документах или на фотороботы. Но такого резкого контраста он не ожидал. На фотоснимке красовался пожилой мужчина с безразличным лицом, квадратным подбородком и широким носом. Безразличие это бросалось в глаза в первую очередь. Холодное выражение невыразительных глаз наводило на мысль о скрытой угрозе: ни дать ни взять взгляд убийцы, тщательно скрывающего мысль убить в этот момент фотографа. Невольно Антонио подумал, что человек этот наверняка и есть убийца, скорее всего хладнокровный ликвидатор из КГБ, хоть полковник и знал, что такой структуры больше нет.

Но что же он видел на деле? А на деле, он увидел сморщенного сутулого старичка, щурящегося от солнца. Он остановился, прикрыл ладонью глаза, и… улыбнулся. Морщины на его лице образовали причудливый узор, ветер растрепал его седую, но довольно густую шевелюру. Старичок стоял, и, казалось, наслаждался моментом. Постояв так некоторое непродолжительное время, он поковылял к зданию аэропорта. К моменту, когда он поравнялся с Антонио, выражение его лица слегка изменилось: оно выражало скорее недовольство. Гарсии сразу представилось, как этот старичок ворчит на кого-нибудь из своих близких, и, как оказалось, ошибся он всего на чуть-чуть.

Старичок, прихрамывая, шёл по аэропорту. Видимо, в полёте у него затекли ноги. Для него была характерна обманчивая тяжесть движений. Он с интересом смотрел по сторонам, словно бы желал целиком и полностью изучить остановку, чтобы ничто не ускользнуло от его внимания. Он напоминал туриста, но Гарсия, который несмотря на молодость уже порядком поднабрался опыта, определил, что «страшный человек» уже бывал здесь раньше, а теперь лишь отмечал, что изменилось с момента его последнего визита.

Проклиная министра, Антонио медленно последовал за старичком. Следить за ним было сложно, приходилось постоянно останавливаться, так как идти в темпе гостя было для молодого человека неестественно, и могло вызвать подозрения «объекта», который, судя по опасениям крупного чиновника, мог оказаться и профессионалом. В этом Гарсия вскоре перестал сомневаться: раз министр ничего ему не сказал, значит так оно и есть. Министр не мог облегчить задание одному из самых несимпатичных ему сотрудников.

Но ничто в поведении старичка не выдавало в нём опасного человека. Весь его багаж состоял из небольшого потрёпанного саквояжа и видавшего виды чёрного зонтика, потому ему не потребовалось идти, как все пассажиры, к ленте, на которой как на карусели по кругу катались здоровенные чемоданы, ожидая своих хозяев. Гость страны сразу же направился к выходу. Оказавшись на свежем воздухе, который таковым назвать было трудно, потому как он был раскалённым и обжигал лёгкие, старичок постоял, подышал, так же щурясь и улыбаясь, а затем с той же ворчливой гримасой двинулся к площади.

Здесь ожидали клиентов вездесущие такси, а также скромные торговцы предлагали гостям бананы – своего рода визитную карточку страны. Старичок заметно обрадовался, завидев одного из таких торговцев, радостно подозвал его, к удивлению Гарсии, по-испански.

Торговец со связкой бананов торопливо подскочил к покупателю. Можно было подумать, что это была встреча двух старых друзей. Торговец был пожилым и, очевидно, потрёпанным жизнью. Его руку от локтя до плеча рассекал длинный бледный шрам. Такие же шрамы были и у него на лице, что делало одну его половину малоподвижным, в противоположность другой, очень живой, морщины на которой сложились в дугообразный узор, чем-то напоминающий улыбку «страшного человека». Гарсия догадался, что торговец был партизаном во время последней гражданской войны. Именно таким как он страна был обязана свержением кровожадной и тиранической военной хунты. Именно таким как он демократичный президент Гонзалес был обязан своим приходом к власти.

«Страшный человек» с силой пожал руку торговца и скосил глаза на его шрамы. Тот едва заметно кивнул. Казалось, что они уже поговорили о многом: где и когда партизан получил свои увечья, да и «страшный человек» приоткрыл ему тайну своей личности. Эти двое понимали друг друга без слов. Гарсия подумал, что не ошибся. Объект имел явное отношение к спецслужбам и был профессионалом высокого класса. Тем больший интерес он представлял для полковника. Он не хотел упускать шанс проверить на деле уровень своего мастерства. Одно дело следить за каким-нибудь пусть и отъявленным, но заурядным бандитом, другое за пусть и пожилым, но агентом КГБ. Настоящий экзамен на звание полицейского экстра-класса!

Тем временем старичок купил связку бананов и, сердечно распрощавшись с торговцем-партизаном, направился к стоянке такси. Двигался он неторопливо, не забывая, правда, об осторожности на дороге. Не удержавшись, он оторвал один банан от связки, очистил и разом откусил больше половины. Гарсия не видел его лица, но удовольствие отражалось даже на затылке.

Сейчас вести его было полегче. Гарсия ни на секунду не упускал его из виду, он был его тенью. Казалось бы, ничто не сможет воспрепятствовать выполнению его задания. Оторваться старичок не мог, заметить, судя по всему, теперь тоже, так как уж слишком был теперь занят. Расправившись с одним бананом, он сразу же принялся за следующий, так что создавалось ощущение, что он не ел этого лакомства несколько лет. Гарсия не мог его понять, в его стране бананы были буквально повсюду, и сам он не очень их любил. Но сейчас они помогали ему в его увлекательной игре. Бананы всегда были главными друзьями его страны.

Так они добрели до стоянки такси. «Страшный человек» отмечал каждую попадавшуюся ему на пути мусорную урну очередной банановой шкуркой, Гарсия следовал за ним, изучая его спину и размышляя о национальных символах. Вот старичок остановился в поиске машины. Жёлтая, как банановая шкурка, машина отделилась от группы ей подобных, стоявших в ожидании клиента на специальных парковочных местах, но вдруг замерла по середине дороги и отъехала назад.

Гарсия не сразу понял, почему это произошло, так как всё его внимание было сконцентрировано на сутулой спине старичка. Но бросив взгляд на дорогу, он увидел длинный чёрный лимузин, проезжающий мимо высунувшихся из своих машин удивлённых таксистов. Лимузин сопровождали четыре мотоциклиста, напоминавшие рыб-чистильщиц по бокам акулы. За лимузином следовали два бронированных джипа с тонированными стёклами.

Лимузин сделал круг, какой обычно делали для разворота жёлтые автомобильчики такси, и остановился прямо перед старичком. Он был наверно единственным человеком на площади, который не был удивлён, а продолжал смотреть прямо перед собой, будто бы ничего необычного не происходило.

Дверца машины открылась и из неё выпорхнул очень высокий краснолицый человек с красной же лысой макушкой и вьющимися седыми волосами, зачёсанными назад, что делало его голову похожей на водопад. У него были большие и пышные, как говорят, душистые усы, занимающие всё пространство вокруг носа. При виде ожидавшего такси старичка его и без того добродушное лицо будто бы просияло, и он заключил гостя страны в свои медвежьи объятия, так что казалось, он его сейчас раздавит. Старичок сдавленным хрипом дал ему это понять, и тот ослабил хватку. Но от этого она не стала менее сердечной.

Вся площадь изумлённо следила за этой картиной. И аборигены, и только что прилетевшие туристы были ошеломлены. Многие из них полезли за фотоаппаратами. В таком же состоянии пребывал и Гарсия. Наверно, такое событие не вызвало бы столь пристального общественного внимания, не будь пламенно приветствующий тщедушного старичка из Москвы человек президентом страны Гонзалесом.

Глава 2

Не успел никто и глазом моргнуть, как президент нежно и бережно, словно фарфоровую куклу, усадил своего гостя в лимузин, и нырнул туда следом, сделав лишь приветственный жест ошарашенной толпе. Он не мог не поприветствовать своих граждан, даже при таких обстоятельствах, но всё же он не мог делать этого долго, так как всё его внимание было сосредоточенно исключительно на только что прибывшим старичке из Москвы.

Звали его Кондрат Архипович Харитонов.

Сидя на заднем сиденье лимузина, где было немного тесновато, прижатый к дверце бедром президента, Харитонов пытался сделать вид, что рад встрече чуть меньше, чем он.

– На это я не рассчитывал, – заявил он, окинув взглядом обстановку. – Как понимаешь, путешествую инкогнито.

– Ворчун, – добродушно заметил Гонзалес. – Не только ты умеешь работать. И мы не лаптем щи хлебаем.

Разговор вёлся по-русски.

– Я заметил. В аэропорту за мной уже пристроился хвост. Ты испортил мне удовольствие оторваться от него. Форсу было бы меня куда больше, чем в молодости.

Президент улыбнулся и хлопнул старичка по колену, отчего тот вздрогнул, будто бы от удара врачебного молоточка.

Кортеж двигался по широкому автобану, проходящему над джунглями. Дорога, связывающая аэропорт со столицей, была самой лучшей в стране. Правда, с неё не было ни одного съезда. Спустя минуту кортеж въехал в город. Сначала он проследовал мимо серых бетонных домов-символов прогресса и цивилизации, которую принесла революция Гонзалеса. Несмотря на разгар рабочего дня, из всех окон офисных зданий высовывалось не менее дюжины бронзовых лиц (кондиционеры и вентиляторы были в стране дефицитом, а если же заботливый начальник всё же устанавливал их, они быстро выходили из строя. Так что клерки убивали одновременно двух зайцев: хоть как-то охлаждались и в то же время хоть как-то держались в курсе политической обстановки в стране).

Они едва могли различить на фоне могучего профиля президента маленькое и сморщенное, как у пожилой мартышки, лицо Харитонова. Если они всё же различали его, то уж вряд ли подумали, что именно этому невзрачному человеку они обязаны своей новой жизнью, свободной от жестокой диктатуры. Именно благодаря ему они получили возможность сидеть не в хижинах и землянках, а в бетонных коробках без кондиционеров, символизирующих прогресс. Знал об этом только сам президент Гонзалес.

Знал и не мог не думать о том, что не он, а именно Кондрат Архипович Харитонов являлся организатором революции в его стране, и что именно благодаря ему он занял свой высокий и ответственный пост. Знал, и не мог не быть ему благодарным. Харитонов чувствовал это, потому ощущал себя несколько скованно. Вот уже много лет он не помнил, чтобы кто-то был ему благодарен, а скорее не хотел, чтобы кто-то питал к нему такое чувство. Потому встреча со старым другом, а они были некогда именно друзьями, смутила его. Он почувствовал свою заскорузлость, которую всегда считал чем-то естественным, ставшим частью его личности.

– И как ты на меня вышел? – спросил он, больше для того, чтобы спросить.

– Не забывай, кто я, – ответил Гонзалес, больше для того, чтобы ответить. Опытный разведчик, Харитонов отметил ту неуверенность, с которой президент произнёс эту фразу. Гонзалес и не скрывал её от него.

Тогда Харитонов кивнул на водителя, парня в солнцезащитных очках-каплях, с бесстрастным лицом следившим за дорогой.

– Он не понимает по-русски.

Харитонов пожал плечами. Неожиданно, будто у бы фокусника, в его руке появился маленький блокнот и карандаш. Своим угловатым почерком он нацарапал:

«Уверен?»

Гонзалес было кивнул, но жест друга, вполне для него естественный и привычный, привёл его в некоторое замешательство.

– А я нет, – продолжил Харитонов, как ни в чём не бывало. – Знаешь, раз уж ты встретил меня, то давай завернём к океану. Я так давно не видел его, что хочу сравнить его с Клязьминским водохранилищем. Правду говорят, что там совсем не видать берега?

– Вот сам увидишь. На слово ты всё равно не веришь. А потом мы поедем на мою фазенду. Ради тебя я отменил консультацию с министром труда…

– Зря ты мне это сказал. Теперь меня заест совесть. Я не стою министра труда.

– Ничего. Я проконсультируюсь с ним завтра. И президенты тоже люди. Но все предпочитают не помнить об этом.

– Так спокойней для всех… – загадочно парировал Харитонов.

Президент проницательным взглядом посмотрел в глаза другу, тот отвёл взгляд и остановил его сначала на фуражке водителя, защищающей его глаза от пота, потом на своём зонтике. Оба могли услышать в этой фразе многое. Даже слишком многое. Почти всю историю своей жизни. Некоторое время они молчали, каждый вспоминая те события, которые предшествовали их расставанию, а также все те, которые привели к их встрече…

Теперь, передвигаясь по стране, сидя на обитом натуральной кожей заднем сиденье роскошного лимузина, они оба с трудом поверили бы в историю про торговое судно, вошедшее однажды двадцать пять лет назад в порт столицы. На борту судна была гуманитарная помощь Советского Союза: цинковые вёдра, грампластинки Софии Ротару, щётки для унитазов и прочие вещи первой необходимости. Солдаты из хунты генерала Мерды долго пытались разобраться под звуки «Горной лаванды», что с такой помощью делать, и в результате решили применить её во время предстоящего военного парада (генерал Мерда эффектно смотрелся с ведром на голове и щеткой в руке). Но солдаты даже не подозревали, что главная помощь истерзанному диктаторским режимом братскому народу незаметно покинула судно и уже находилась на встрече с главой революционеров Энрике Гонзалесом.

Буквально через несколько дней революционные силы сняли с поста генерала Мерду прямо во время парада, во всей его новой амуниции. Всё произошло быстро и без лишнего шума: когда армия в полном составе залюбовалась на своего предводителя, войско повстанцев взяло их в кольцо. Солдаты не сразу поняли, что произошло, а когда поняли, то решили решить конфликт мирным путём, а именно примкнуть к революционерам.

Энрике Гонзалес принёс присягу (едва ли не впервые за всю историю страны), на только что написанной специально для этого случая конституции. После этого граждане: горожане, рабочие, крестьяне и даже индейцы, вдруг узнали, что теперь у них есть не только обязанности, но и права. Был сформирован новый кабинет министров. Полковнику Харитонову даже было предложено занять пост министра обороны. Харитонов ограничился лишь несколькими практическими советами по организации армии и государственного аппарата, ибо никто кроме него подобной услуги оказать стране не мог.

Когда всё закончилось, Гонзалес лично провожал его в аэропорт, точно также, как и встретил его много лет спустя. А потом долго махал белым платком уходящему на взлёт самолёту, и вытирал им слезу, скатившуюся на ус по массивному носу. Тогда президент был очень стройным и обаятельным молодым человеком, с заметной наружностью, способным вести за собой тысячи и тысячи человек… Президент принадлежал к числу людей, которые мало меняются со временем. Разве что теперь он потолстел и слегка полысел. Но после расставания в аэропорту у Харитонова сложилось впечатление, что его провожала вся страна. Когда Гонзалес встретил его, такого впечатления не возникло. Всё же тогда он имел больше сторонников и единомышленников, и тогда он ещё не был вдовцом.

А что чувствовал Харитонов, покидая ту землю, на которую он ступил недавно вновь? Наверно лишь только то, что он выполнил свою миссию. Нет, не то, что помог защитить тысячи жизней от прихотей жестокого тирана, и не то, что способствовал установлению демократичной, ценящей жизнь и свободу человека власти. Даже не чувствовал, что совершил подвиг или повлиял на ход истории. Всё это было лишь частью его профессии.

Он был начисто лишён тщеславия и даже присущей специалистам высокого уровня профессиональной гордости. Его мозг, живший исключительно мыслью, вообще не ведал ни худших, ни лучших человеческих чувств.

Лишь недавно, к шестидесяти годам, он начал осознавать, что здесь, в этой банановой республике, и в десятке других таких же, он доказал народам, что диктаторы не всесильны, власть их далеко не незыблема, и с одним диктатурским режиом можно покончить и без установления нового. Он был ассом разведки такого уровня, что вряд ли кто-нибудь мог сделать это кроме него.

Но почему-то даже теперь он не радовался этому. Да, доказал. Но он не мог ответить на главный вопрос – кто такой Кондрат Архипович Харитонов? Это автомат по устранению тиранов и осчастливливанию народов, или всё-таки человек?

Если он задался таким вопросом, он уже не автомат. Автоматы не знают противоречий, они только сбиваются с программы. Значит, он всё-таки может быть человеком, которым он себя не ощущал. Настоящего Человека, прожившего жизнь не зря, делает таковым человечность – любовь к людям, сострадание, отзывчивость, чуткость. Но он никогда не переживал всего этого. Им руководила лишь мысль, осмысленная цель, пусть и благородная, но бездуховная. Любил ли он когда-нибудь и кого-нибудь? Наверно, всё-таки да. Он органически ненавидел, если можно говорить о столь сильной эмоции, любую несправедливость, угнетение, насилие, боль. Где-то в глубине своего сознания он мечтал навсегда покончить с ними. Но он приучил свою мысль не выходить за пределы своей миссии, задания, конкретной операции.

А люди? Любит ли кто-нибудь его самого? Наверно, да. Но как можно сердцем полюбить человека, которого не знаешь? Которого не понимаешь, даже если разумом осознаёшь, что этот человек-освободитель? Значит, его любят заочно, фигуру абстрактную, почти мифическую, как Кетцалькоатль1.

Он мог понять, каково это – быть Кетцалькоатлем. Знал ли древний пророк, что он делает? Какое благо принесёт людям то, чему он их научил? Ждал ли он благодарности, всеобщей любви, уважения, почёта? О чем он вообще думал? Наверно, ни о чём. Иначе… иначе что-нибудь пошло бы не так…

Для него Кетцалькоатль – не имя. Кетцалькоатль – профессия.

«Их имена неизвестны —О них лишь слагают песни…»

Так говорили о людях его профессии в годы его молодости. Так, или как-то в подобном роде. Харитонов иногда приходил к выводу, что если бы он сам о себе так думал, он не смог бы быть разведчиком. Не так то легко постоянно думать о том, что совершаешь подвиг ради чьего-то счастья. Слишком велика ответственность, и слишком велик соблазн встать в позу героя, требовать особого к себе отношения. И Харитонов не думал.

Во многом и благодаря этому события, которые произошли в России в конце ХХ века, не могли Харитонова разочаровать, потому как он никогда и не очаровывался. Но теперь, после осознания того, что он не робот, он начал страдать бессонницей. Те кто жил, пусть и строя иллюзии, боролся за идеи и горько разочаровывался, хотя бы жил полной жизнью, становился с каждым годом мудрей или же страдал. Но и страдания можно считать неотъемлемой частью человеческой жизни. Возможно даже, что поиски и разочарования – главные её двигатели.

Харитонов никогда не испытывал никаких треволнений и беспокойств, связанных с этим. В молодости он считал, что не имеет на это права. Выработанный автоматизм избавлял его от терзаний и разочарований, которые многих сводят в могилу, становясь причиной инфарктов или суицидов. Профессионализм был его жизненной философией, его идеей. «Делать своё дело и не думать о том, что к нему не относится» – эти слова он мог бы начертать на своём гербе как девиз.

И он продолжал делать своё дело. Руководство ведомства, где он служил, часто менялось. Менялись всё, но при этом не менялся принцип: «Их имена засекречены – о них слагают песни». К постаревшему Харитонову относились с непременным уважением, как к тому, о ком в своё время слагали песни. Но всё же, Харитонов любил сравнивать это уважение с тем, как относятся к музейному экспонату. С таким же трепетом отнеслись бы и к его фотографии на доске почёта. К настоящей работе его привлекали всё реже, ибо были молодые прогрессивные специалисты, а он… он, Кондрат Архипыч Харитонов, полковник, блестящий стратег, маэстро партизанской войны и несостоявшийся министр обороны одной банановой республики, постепенно устаревал. Как любого робота, его сменяли усовершенствованные роботы нового поколения. Это окончательно выбило его из седла.

Он сделался угрюмым и ворчливым, хоть и в молодости он был не очень то веселым. Тогда он внешне напоминал гранитную статую, но когда требовалось пойти на контакт, провести вербовку или просто что-нибудь разузнать, он умел быть весьма обаятельным: умел непринуждённо шутить, изображать компанейского парня. Теперь же, если его приглашали на какое-нибудь совещание, чаще как консультанта по историческим вопросам, Харитонов развлекался тем, что когда какой-нибудь оратор с блеском в глазах предлагал свой проект, напирая на его достоинства, выискивал все минусы данного проекта и высказывал их в полном объёме, со всей пугающей откровенностью.

Таким поведением он добился своей цели: к нему перестали относиться как к трогательному артефакту и лицу с доски почёта. Большинство его сотрудников стали проклинать тот день, когда Харитонов отказался от министерского портфеля в банановой республике.