Невский проспект, или Путешествия Нестора Залетаева

Добрых три часа употребил Залетаев на исполнение своего проекта, перепачкал десть бумаги – измучился и пал в бессилии под бременем собственной мысли. Так иногда художник, пораженный величием своей идеи, – не может управиться с материальным, механическим трудом, в котором хочет проявить ее, и, сбившись, спутавшись в бесконечность ее нитей, – производит нелепость, называемую в просторечии очень хорошенькою вещью.

Сочинил он – увы! Имея необъятный сюжет для визитной карточки, предположив создать совершенную карточку, начав с отрицания карточки, – он сочинил такое:

«Нестор Филиппович Залетаев.

У Каменного моста в доме Штрика, в № 1, 756, 539-м, спросить кухмистершу Феону Мартыновну».

И все свои надежды возложил на литографщика – авось он как-нибудь сочинит, а если не сочинит, так, значит, идея слишком велика.

Кончив свою работу, Залетаев принялся торопливо сообщать своей наружности свойственное ей благообразие и выразительность. Видно было, что он спешил на арену высшей общественной жизни. В это время он услышал звонок и вслед за тем разговор в передней, у дверей своей комнаты.

– Господин Залетаев здесь живет? – спросил незнакомый голос.

– Здесь, – отвечала кухарка.

Залетаев поспешил оправить свой скудный домашний наряд, не вполне соответствовавший его высоким нравственным достоинствам, придал по возможности торжественное выражение своему лицу и в таком усовершенствованном виде приготовился встретить неизвестную особу, которая о нем осведомлялась.

Дверь отворилась, и Залетаев увидел молодого человека благообразной наружности, одетого как будто «по последнему журналу», в палевых перчатках и с тросточкою в руках. Войдя в комнату, он поклонился Залетаеву с таким достоинством, что Залетаев смутился и даже струсил от удовольствия видеть у себя человека бесспорно великосветского.

– Господин Залетаев? – спросил молодой человек.

– Так точно-с, покорнейше прошу… вот здесь, здесь… Хозяйка у меня такая, никогда не уберет комнаты во-время, – объяснял Залетаев, подавая изящному незнакомцу один из своих двух стульев, тот, который казался понадежнее.

«Вот что значит карета! – мелькнуло в голове Залетаева. – Сейчас въехал в круг, да еще в какой круг! Не вам, может быть, чета, Павел Александрович!»

– Я слышал, что вам нужен человек, – сказал изящный незнакомец, располагаясь на поданной ему мебели и вертя тросточкою под носом Залетаева.

– Да-с, человек, – отвечал Залетаев в замешательстве и, дойдя, посредством быстрого и беспристрастного размышления, до сознания некоторого неряшества во всей своей фигуре и безобразия в комнате, которая могла показаться весьма неприличною светскому человеку, присовокупил, что его просили отыскать человека, и предложил незнакомцу сигару, которую тот принял и закурил с совершенно светскою непринужденностию…

– Так я слышал, – продолжал незнакомец, куря сигару и покачиваясь на стуле: – я слышал, что вам человека требуется?

– Точно так-с: просили знакомые… один знакомый господин – приезжий из Орловской губернии.

– А! Сколько вы платите за эту комнату? Хорошая комнатка.

– Двадцать восемь с полтиною – летом, и тридцать один с четвертью – зимою: теперь плачу тридцать один с четвертью.

– Со всем?

– Нет-с, безо всего.

– И без сапогов?

– Да-с… Нет-с, с сапогами.

– А насчет того, если человека требуется, для вас или для кого, можно и покончить… Что? Вы служите где-нибудь?

– Нет-с, я ведь – тово…

Залетаев точно горел на угольях, так допекал его изящный незнакомец своею великосветскою непринужденностью.

– Вы не женаты? – продолжал незнакомец.

– Нет-с!

– А! Хозяйка есть, на всякий случай, без хозяйки нельзя!

И незнакомец лукаво подмигнул Залетаеву, пустил ему в глаза струю дыма и выкинул тросточкою какую-то ловкую штучку, чуть не задев его по носу.

Залетаев в совершенном смущении от великосветской любезности своего гостя отважился приступить к делу.

– А что же, позвольте спросить, насчет человека. Где и какой это человек?

– Я сам и есть желающий-с, – объяснил изящный незнакомец.

– Вы и че-ла-а-ве-эк! – произнес Залетаев тихим, шипучим голосом, выходившим с болью и яростью из глубины души его.

– Да-с, – отвечал человек, бросая на пол остаток выкуренной сигары: – если угодно, можно и покончить.

– Хорошо, хорошо… только не теперь: я дам знать, а теперь я занят.

– Прикажете понаведаться?

– После, после… я дам знать; а теперь я занят.

«Настоящий человек», так неожиданно выродившийся пред изумленными глазами Залетаева из светского человека, поклонившись ему с прежнею непринужденностью, вышел, а Залетаев предался позднему отчаянию и бешенству, что допустил себя до унизительной фамильярности с человеком, с таким человеком, которому и имени другого, порядочного нет…

«Ведь, боже мой, какие люди стали нынче! – рассуждал он, раздуваясь чувством собственного достоинства, в просторечии называемым гусиною спесью. – Вот народец-то удался: поди ты с ним, узнай его, поговори с ним, шапки не ломает, спины не согнет, и в лице у него такое, – козявка он глупая, подумаешь, что он то же, а он – человек!»

Помучив себя вволю этим злополучным происшествием, Залетаев решился, наконец, всю беду свернуть на человека. Он даже дошел до полного самооправдания, предположив, что предупредительность и подобострастие, с которыми он принял упомянутое существо, относились совершенно к другому, отвлеченному лицу, к представителю большого света, в который он, стало быть, заехал в известной четырехместной карете на лежачих рессорах; следовательно, оно, существо, поступило глупо, нелепо и низко, позволив себе воспользоваться изъявлениями нелицемерной преданности, глубочайшего почтения и всеми прочими изъявлениями, которые не относятся к людям настоящего лакейского звания.

Успокаивая по крайнему разумению своему взволнованное самолюбие, Залетаев услышал новый звонок и вслед за тем звучный голос, выходивший с лестницы:

– Здравия желаю-с! Человек требуется?

«Ну, теперь уж на эту удочку не пойду! – решил Залетаев. – Благо дело приобрел опытность, теперь уж нет, голубчики человеки. Ведь я вашего брата знаю!»

Он обернулся к дверям в ожидании нового человека.

Медленно вошла в комнату фигура с фиолетовым лицом и с щетинистою бородою, неизвестно, настоящею ли или временно допущенною по экономическим причинам. Она была одета в достаточно подержанную чуйку, того рода туземного наряда, который местное коммерческое юношество, по духу преуспеяния и самоусовершенствования, заказывает портным и в дело употребляет под нечестивым именем франкского пальто, а пред благонравными тятеньками, которые наиболее придерживаются постоянства в сущности и форме вещей, выдают за нашу древнюю, от татар наследованную одежду, только укороченную несколько из хозяйственных видов. Костюм, прикрывавший новопоявившуюся человеческую фигуру, принадлежал к этому самому роду одежды: он не был, в сущности, ни пальто, ни чуйка, но мог играть, по надобности, роль пальто или чуйки. Кроме этой одежды, пришелец имел в руках лакированную коробку, не походившую ни на шляпу или шляпенку, ни на фуражку, но, несомненно, состоявшую в близком родстве со всеми существующими в степных губерниях так называемыми картузами. Из-под длинной чуйки, совершенно закутывавшей человеческую фигуру, выглядывали сапоги, которые Залетаев, по своему совершенному знакомству со всеми видами сапогов, различил с первого взгляда: один сапог скромный, без всякого внешнего блеска, был, однакож, сапог существенный, из прочного, первообразного типа сапогов выростковых; он стоял с твердостью и достоинством на своем каблуке и только резким скрипом проявлял свой жесткий, так сказать, спартанский характер; другой сапог, по-видимому случайно, по прихоти рока, стал товарищем первого. Он был щегольской, лакированный сапог, блистал как зеркало, но имел значительные трещины и шлепал подозрительно, из чего и следовало, что он – просто бесхарактерный промотавшийся франтик, покамест блещущий остатком «лоска светскости», но уже уничтоженный, доведенный до товарищества с простым выростковым сапогом.

– Здесь человека нужно-с? – произнесла человеческая фигура сипучим голосом, не шевеля губами и покосив глаза в темный угол комнаты Залетаева.

«Вот это человек!» – подумал Залетаев, любуясь совершенно человеческою наружностию стоявшей перед ним фигуры.

– Да, любезный, – отвечал он: – мне нужен человек; ты, что ли, желаешь итти в услужение?

Человек промычал: «мм-у-у!» и уставил глаза на Залетаева.

– Что же, ты, братец, знаешь всякую службу?

Человек начал медленно, не открывая рта:

– Сапоги почистить… самовар подать…

– Только?

– И состряпать! – присовокупил человек; потом, помолчав и углубясь по-прежнему глазами в темный уголок комнаты, как бы для отыскания там исчисления своих служебных способностей, присовокупил:

– Утром разбудить пораньше!

– А за каретой? Мне нужно человека, знающего за каретой ездить…

– Ну, и за каретой! – проговорил человек после долгого размышления.

– А ты служил прежде по хорошим господам?

– Теперь пришлось впервой.

– А, ты только начинаешь? Хорошо! Ну, так ты и за каретой можешь ездить?

– И за каретой… И московскую селянку приготовить!

– Э! Ну, мне селянку не нужно… а если уж так, ты, я думаю, сумеешь состряпать и яичницу?

– Я-я-ич-ницу? – спросил человек сипучим голосом и, покосив глаза на Залетаева, стал медленно изменяться в лице, которое из фиолетового цвета обратилось в синий, а потом перешло в бурый с пятнами. В этом виде он отвечал утвердительно:

– И яичницу!

– А главное – не пить! – продолжал Залетаев с одушевлением.

Бурый цвет человека снова изменился в нормальный, фиолетовый.

– А есть ли у тебя паспорт? Ты из какого звания?

– Я из разночинного, – прошипел будущий человек.

– Однакож ты имеешь какое-нибудь звание?

– Как же-с, там оно все обозначено, в паспорте.

– А где ж твой паспорт?

– На старой квартире, в прописке.

– А, в прописке, это хорошо: у честного человека паспорт должен быть всегда как следует по порядку. Так ты и за каретой ездить?

– Ездить! – подтвердил человек.

– Скоро ли можешь быть готов?

– Хоть сию минуту.

– Хорошо, а насчет цены – я тебя, братец, не обижу, я тебя возьму на испытанье, на недельку – а там и решим.

– Слушаю-с.

– Ступай же ты теперь, если ты готов на службу, ступай ты, братец, к Миронову, каретнику, вот здесь, в Мещанской: ты его увидишь, он там сидит на скамье: скажи ему, что барин, господин Залетаев, велел сейчас прислать к нему карету, да чтоб лошади были не вчерашние клячи, нужно к хорошим людям ехать, так чтоб были лошади хорошие и кучер благоразумный, да и поторопи его, и подожди, а потом приезжай и доложи мне, братец… Ступай же себе с богом.

Фиолетовый человек, выслушав этот наказ, не спешил ступать; он постоял еще с минуту, подумал, потом, по своему обычаю, покосил глазами и медленно вышел из комнаты Залетаева, не потрудившись даже затворить за собою дверь.

«Эк я какого зверя – ну! – подумал Залетаев, весьма довольный приобретением человека. – Ведь разбойник он, я его знаю, он – птица, а у меня вот – человек». Тут Залетаев предался размышлениям о непостоянстве судьбы человеческой: какое она, лихая и своенравная, делает употребление из людей и до чего иной раз доводит человека.

Прошло в этих размышлениях около часа, когда стук экипажа, вдруг остановившегося у квартиры Залетаева, отвлек его от общих умозрений о судьбе рода человеческого к собственным своим интересам и планам. Набросив на себя шинель, он торопливо вышел из комнаты, сбежал по лестнице, с минуту постоял внизу, любуясь на свой ненаглядный экипаж и на своего фиолетового человека, стоявшего у дверец, потом юркнул в карету и крикнул кучеру: «На Невский!». В ту же минуту фиолетовый человек вскочил на запятки, и карета помчалась, потрясая, мостовую и слух пешеходов, к предназначенной ей цели.

IV. Приключения фиолетового человека

Вскочив на запятки кареты, усевшись на своем месте и закричав кучеру «пошел», фиолетовый человек бросил мутный взгляд вдоль улицы, по которой катилась карета, оглянулся и по сторонам, проник в булочную, где мелькала в «васисдасе» крупичатая курляндская ручка, взглянул искоса на длинный похоронный поезд, двигавшийся навстречу ему и его барину; при этом случае вспомнил о душе и изменился в лице, а поровнявшись с трактиром, в котором некогда с пользой препровождал время, шибко захлопал глазами и, вероятно от избытка ощущений, возбужденных в нем знакомою вывескою, ругнул на чем свет стоит всех маркеров[2], происходящих из Ярославской губернии.

Потом настоящая действительность перестала иметь над ним влияние, он сосредоточился, посинел и всею тяжестью своего разумения погрузился в темную глубь истории – одного знакомого ему человека.

История началась тем, что на белом свете, именно в Москве и в Замоскворечье, был когда-то живой и бойкий парнишка, в полном величанье – Вокул Сергеич Рукавицын.

Этот Вокул Сергеич происходил отчасти из мещанского звания. Покойный тятенька его, человек торговый, зажиточный и до крайности рассудительный, дал ему приличное воспитание, такое, значит, воспитание, которое сообщает человеку отрицательные добродетели фонарного столба; выучил его русской грамоте настолько, что он мог разбирать старинную, достопочтенную печать, и посоветовал ему беречь копейку, а чтоб все это не вышло у него как-нибудь из головы, колачивал его исправно и регулярно, приговаривая, что не сына бьет, а дурака, и что дураку добра желает. Мальчишка, между тем, вырастал в длинного и до крайности благонравного парня, не пил ничего такого и не подал повода к предположению, чтоб терся где-нибудь по закоулкам. Тятенька втайне радовался, что из сынишки его выйдет человек получше других, выученных на басурманский манер.

Наконец и умер тятенька Вокула Сергеича, оставив ему родительское благословение и денег тысчонок двадцать на торговлю или на другой честный промысел. Вокул Сергеич спровадил тятеньку на кладбище и душу его помянул как следует, по обычаю предков, а спустя шесть недель по смерти тятеньки опять помянул его душу и таким образом покончил все расчеты с виновником бытия своего. Потом задумал он такую думу: «Плохое было мне житье при чудаке покойнике, не тем будь помянут. Чуть не заел он меня совсем, покойник, да господь прибрал его, так мне теперь отдохнуть можно, самому на свет поглядеть и себя показать и пожить по-людски. Деньжонок с меня хватит: повеселюсь я на приволье, погляжу да высмотрю, что это за чудо такое светом божиим называется?» Вот и стал Вокул Сергеич вести, так сказать, светскую, рассеянную жизнь. Поселился он в какой-то совершенно особой комнате у немецкой антрепренерки, урезал свои русые кудри и полы синего кафтана, а чуйку с зеленым отливом переименовал в плащ, купил галоши и зонтик да нанял лихача-извозчика, чтоб возил его по городу и за город, наказал накрепко величать его пристойно – барином и сударем, и таким образом стал весьма франтовитым человеком. Заглянул он в трактиры и бильярдные, стал поигрывать немножко для препровождения времени, угощать кое-кого из знакомых и незнакомых и щедро награждать служителей трактирных серебряными рублями за то, что ему подавали трубку. В одном трактире заметил он, что ему оказывают особенную внимательность и почтение как служители, народ обязанный, так и посторонние, ничем не обязанные, особливо один из посторонних, Осип Францевич, который занимал темное местечко в углу комнаты, ни к кому не обращался, а только смотрел исподлобья на всех и иногда разговаривал сам с собою. Такая черта внимательности тронула Вокула Сергеича, и он, с своей стороны, предложил Осипу Францевичу приличное угощение, от которого тот и не отказался. При этом угощении Осип Францевич признался Вокулу Сергеичу в своей искренней к нему привязанности, присовокупив, что происходит из такого-то звания и пострадал за правду, а если б не пострадал, то в эту пору сидел бы не здесь, а где-нибудь подальше. Вокулу Сергеичу полюбилась приязнь человека, пострадавшего за правду, и он попробовал в обращении с ним съехать на «ты». Осип Францевич не только не обиделся этою фамильярностью, но еще кинулся к Вокулу Сергеичу на шею, зарыдал горькими слезами, поцеловал его и назвал душенькою и мошенником. Эта сцена привела в сердечное умиление самого Вокула Сергеича и присутствовавших при ней трактирных служителей. Все были тронуты тем обстоятельством, что люди достопочтенные, в летах, чувствуют некоторое отеческое влечение к неопытному и неразумному юношеству мещанского звания. Вокул Сергеич, с своей стороны, возрадовавшись, что может запанибрата обращаться с таким человеком, объяснил ему, что он, слава богу, хоть и молод, однако смыслит кое-что и не дурак; эту фразу он запечатлел ударом по столу, так что приборы к обоюдному угощению с звоном и треском полетели на пол.

Вокул Сергеич доставил немедленно щедрое возмездие трактирщику за разбитую посуду и потребовал нового угощения для себя и своего приятеля. Потом отправился с ним на Пресненские пруды и там кутнул порядком. Таким образом завязалась между опытным старцем и неопытным юношею прочная, искреннейшая дружба. Осип Францевич, по своему философскому взгляду на жизнь, не имел постоянного жилища и препровождал досужное время в различных заведениях; Вокул Сергеич предложил ему жить у него в особой комнате, однако Осип Францевич откровенно объяснил, что не хочет стеснять доброго человека, а взамен особой комнаты попросил у него взаймы не на долгое время наличных денег, – тут уже Вокул Сергеич отказал в свою очередь, потому что он любил угощать люд божий на разных прудах и в трактирах, а помогать им в их житейских нуждах не любил. Осип Францевич замолчал и решился пользоваться одним угощением.

Раз как-то случилось, что Вокулу Сергеичу, после долгого употребления разных услаждающих душу напитков и яств, все надоело так, что уж он приходил в отчаяние от пресыщения и объявил своему почтенному приятелю, что с завтрашнего же дня думает заняться делом. Осип Францевич заметил, что есть на свете такие наслаждения, которых он не испытывал на своем веку.

– Что ж бы это было такое? – спросил Вокул Сергеич в изумлении.

– Да так, ничего, – отвечал Осип Францевич: – яичница, обыкновенная яичница.

– Только-то?

– Да, только-то! Обыкновенная яичница, которой вам не доведется и во сто лет покушать; а я так в свое время кушал. Помню, лет пятнадцать тому, когда я жил в провинции, купечество тамошнее провожало любимого начальника, который сменился с должности. Всякое там на прощанье было, но самое лучшее случилось на последней станции: приказали подать сковороду и яиц и состряпали яичницу на славу, состряпали, сударь, на ассигнациях… Вот оно что! Куда же нам с вами: и капиталу нехватит!

Осип Францевич бросил презрительный взгляд на Вокула Сергеича, отвернулся и стал барабанить по столу.

– Гей! Народ! Сковороду и яиц! – воскликнул Вокул Сергеич, обращаясь к служителям.

– Что вы, батюшка Вокул Сергеич! Неужто вы и в самом деле?

– Не рассуждать! Подавай, что велят! Сам буду стряпать.

– И, полно, Вокул Сергеич! – заметил Осип Францевич с насмешливою улыбкою. – Куда нам тягаться за людьми.

– Потягаемся! Вы думаете, что мы хуже других… Нет, мы, сударь, не хуже других, и смеяться над нами нечего. У нас про все достанет!

В минуту весть о великолепной яичнице облетела все заведение, и любопытствующий народ обступил Вокула Сергеича. Принесли снаряд для приготовления яичницы. Развели огонь… Вокул Сергеич начал свою стряпню: вынув из бумажника пачку мелких ассигнаций, он стал подкладывать их поодиночке под сковороду. Бумажки вспыхивали и исчезали…

Зрители этой стряпни, безмолвные, с вытянутыми лицами, восчувствовали глубочайшее благоговение к Вокулу Сергеичу.

Осип Францевич пил свой пунш, бросая косые, насмешливые взгляды на яичницу и на Вокула Сергеича.

Вокул Сергеич все подкладывал ассигнации: они все вспыхивали и исчезали. В третий раз достал он толстую пачку бумажек, и та в минуту исчезла. Яичница все еще не была готова.

– Что, скоро ли? – спросил Осип Францевич. – Никак яичница-то упрямится. Ну, брось ее, Вокул Сергеич. Лучше дай мне взаймы бумажку, другую; авось, добро будет.

– Не дам! – произнес Вокул Сергеич. – А ты меня яичницей не кори. Вот она, яичница, кушай!

– Погоди маленько, приятель, – достань-ко еще пачку, другую, авось и состряпается яичница…

Снова Вокул Сергеич запустил руку в карман, чтобы достать пачку ассигнаций, однако пачки не оказалось. Обшарив себя кругом, он отыскал еще несколько тощих, оборванных бумажек и дрожащей рукою положил их под сковороду. Яичница вздулась и как будто решительно хотела состряпаться…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

граф Монте-Кристо… – Граф Монте-Кристо – герой одноименного романа Александра Дюма (1803–1870), наполненного множеством невероятных приключений.

2

Маркер – служитель при бильярде, на обязанности которого лежало ведение счета очкам во время игры.