Большие снега

Геннадий Прашкевич

Большие снега

(книга избранного)

Лиде

Вместо вступления

Писать о Геннадии Прашкевиче – дело непростое.

Каждая ипостась его таланта заслуживает отдельного разговора.

Судите сами: неутомимый путешественник, исколесивший добрую часть земного шара, знаковая фигура отечественной фантастики, автор интереснейшей реалистической, исторической, детективной прозы. А еще блистательный эссеист, историк литературы, литературный критик, диапазон профессиональных интересов которого поражает: от одного из лучших исследований ранней советской научной фантастики («Малый бедекер по НФ»), до таких известных книг, как «Адское пламя» и «Красный сфинкс». А еще он тонкий переводчик болгарской и корейской поэзии. Ему принадлежат замечательные переводы стихов таких известных поэтов, как Владимир Башев, Михаил Берберов, Любомир Левчев, Иван Цанев, Стефан Цанев, Мила Доротеева и других, – в 1982 году в Западно-Сибирском книжном издательстве вышел целый том современных болгарских поэтов («Поэзия меридиана роз») в переводах Геннадия Прашкевича. Наконец, он один из ярчайших и самобытнейших поэтов современной России.

Думаю, что Геннадий Прашкевич и сам не сможет ответить, какая из его ипостасей главнее, слишком тесно они переплетаются; одно вытекает (или истекает) из другого. Но поэтическое мышление наложило отпечаток на всю прозу писателя, на всю его эссеистику. Это важный момент. Многие прозаики в России пишут (или пописывают) стихи, а многие поэты пишут прозу. Иногда (как, например, с Вадимом Шефнером) бывают точные попадания. Что касается Геннадия Прашкевича – он поэт от рождения.

Денежки кончились в наших смешных кошелечках.Палой листвой обнесло все питейные точки.Осень приблизилась, альфа нисходит в омегу.Если и быть, то всего лишь печальному снегу…

Непересказываемостью, неподатливостью другому (не родному) языку поэзия, собственно, и отличается от прозы. Иной уровень сознания, иное, сдвинутое восприятие реальности. Есть огромное число вполне профессиональных стихописцев, выучившихся грамотно подбирать рифмы, многие из них даже попали в учебники, но вся беда в том, что стихи их к Поэзии не имеют никакого отношения – это всего лишь та самая пресловутая проза, лишь по недоразумению записанная в рифму.

Повторюсь: настоящие стихи невозможно переложить на прозу.

При этом неважно, каким размером они написаны – ямбом или расшатанным дольником, или вовсе лишены какого-то очерченного размера, даже рифмы. Стихи – всегда сами по себе.

Илистые прыгуны возятся в водах отлива,Малаккский пролив придавлен тысячетонной жарой,в небе беззвучном оранжево-огненный рой —атомный взрыв, прожигающий чрево мира…Боже, как странно, как долго стоят года,сердце сосет злая рыжая дымка,если тут что-то и движется,то, конечно, только вода – тысячетонная невидимка…

Или этот верлибр:

Я – как ветка.Имею собственные колебания,а раскачиваюсь вместе с деревом.Боюсь однажды увидетьотрубленную веткуили голое дерево.

Стихи Геннадия Прашкевича версификационно совершенны. Они виртуозны, отточены. Не знаю, как относится Геннадий Прашкевич к творчеству Леонида Мартынова, но мне всегда казалось, что мартыновский стих близок ему – не только виртуозной техникой, но самим духом.

Дым из труб,а тропа снежная.Нежный и грубый,но больше нежный,я прихожу в незнакомый дом,в дом, где мне каждый угол знаком…

Для меня, давно пытающегося в душе примирить поэтические традиции классики и авангарда, особую привлекательность лирике Геннадия Прашкевича придает ее открытость. В этой книге легко обнаружить и вполне классические, даже постакмеистические стихи, и формальные, в лучшем смысле слова, эксперименты, идущие от русских футуристов, и утонченный верлибр, и восточную минималистичность, и медитативные погружения в историческое и мифологическое пространства, характерные для поэзии балканских стран. Но главным все равно остается то, что стихи Геннадия Прашкевича – это подлинная Поэзия, чистая, искренняя, снежная, мудрая.

Женщины,которых мы покидаем внезапно,совсем внезапно, даже не по своей вине,остаются не в прошлом, а в некоем странном завтра,как портрет, что выставлен за стеклом в окне.Города,которые мы оставляем сразу,именно сразу, мучаясь и себя кляня,остаются всегда тоской и вечной заразой,в бездне грохота и огня.И чего удивляться, что осень краситза окнами небо, бесцельно и зло маня.Остается лишь память,и позолота слазитс женщин и с городов,но, прежде всего,с меня.

Ну, вот, не удержался – процитировал полностью.

Просто очень люблю это стихотворение.

Евгений Харитонов,

Москва, 2007

Азия

Зарницы. Ущелья. Тени в ущельях. Зарницы.Вновь Азией зачарован, смотрю на немые вспышки.Я люблю тебя, Азия, как любят пропасть, обрывающую все страдания,И ненавижу, как ненавидят любовь, обрекающую на беды.Но чувства эти несложны.Восхищенья хочу!Аритмичность. Зло. Истина. Яд.Что стоит за вспышкой, развернутой на полнеба?Боль затерянных троп, убиенных культур, уничтоженных поселений?Радость диких коней, грохот тяжких копыт на гранитных развалах?Азия!Губы твои не стираются от поцелуев.Моря твои не становятся тише.Горы твои не становятся ниже.Годы проходят, но – азиат! —иду к твоим мутным клокочущим рекам,припасть к их воде, чтоб восстать человеком,который азийскому равенству рад.Конь, что спасает.Женщина, что утешает.Звезда, что ведёт.

Дева-обида

I

* * *Промолчит лес,промолчит снег,промолчит грусть.Не дойдет весть,пропадет след,будет лес пуст.Будут снег, наст,звездопад глаз,белый дым из труб.У тебя гостят,у тебя грустят,и хотят губ.По лесам снег,по глазам снег,снегопад рад.Потеряв след,берега рексберегут клад.Тебе всё простят,тебя все простят,и – меня прости.У тебя гостят,у тебя грустят,мир в твоей горсти.* * *Тишина не ушла.Тяжелее ста гирь,навалилась, дыша на подушку, Сибирь.Возвращалась с охотыи застала меня.Я не думал, что кто-то мог бояться огня.Оказалось, возможно.Нет правдивых начал,если начал со лжи, а потом промолчал.Окружила Сибирь,а седая метельночь истерла до дыр и продула сирень.Но сирень, как боец,свою жизнь отстояла.Я не верю в конец, если было начало.* * *Мои самые стихи – это снег, снег.А потом, когда он стих, только след, след,по которому ищу – это ты шла.Не заметила лису.И ушла.Жаль.Это рано поутру белых звезд блеск,это дрожь на холоду, и пустой лес.Это снег в моей горсти, и следы лыж,деревянные мостыи коньки крыш.Мои самые стихи – это твой смех,а потом, когда он стих, голубой снег.И ресницы на ветру, блеск глаз,и седая поутруна ветвях вязь.Все отбеливает снег, даже стих бел.Бел и ясен каждый след, как сухой мел.И нельзя тебя не ждать, бел и прост век.А над ним твоя звезда —снег…снег…* * *Допросились, ветер студитземлю, прыгая с берез,и березы, будто люди,унижаются до слез.Ах, как дует по ущелью,ах, как дует и метет! —голубые лапы елейпревращая в хвойный лед.А на небе, небе стылом,первобытном, как снега, —облака, как балерины,как танцовщицы Дега.* * *А снег летит туманно и беспомощно,листву и ветви слабо теребя,а я зову, прошу тебя о помощи,мне страшно:я опять люблю тебя.Мне страшно, что опять летит в смятениилохматый снег, а я его ловлюи повторяю в белом наваждении:мне страшно:я опять тебя люблю.* * *Запястья хрустнули,в сухих глазахнемного грусти,немного зла.На теле руки свести?Не гнутся.Щитом разлукизвеня, вернуться?Но скажешь: «Былотакое дело.Потом забыла.Потом запела.Металась ласточкойза словом каждым».«И очень часто так?»«Теперь неважно».Теперь не встретимся.Прощай. Не жди.Иду по лестнице.Дожди…Дожди…* * *Дым из труб,а тропа снежная.Нежный и грубый,но больше нежный,я прихожу в незнакомый дом,в дом, где мне каждый угол знаком,где мне говорят: «Ну, как? Поостыл?»Я не остыл. Я просто простыл.Я изучил от доски до доскикомнату, где шелестят сквозняки,комнату, где прокурен насквозькаждый проржавленный рыжий гвоздь…Мне говорят: «Успокойся, поэт.Обидами полон белый свет».Но кто же увидит, что в сердце моемДева-Обида играет копьем?* * *Холод трогает суставыи кружится голова,а на стеклах прорастаетнепонятная трава.Но реальнее растенийи сумятицы в кровимоментальные, как тени,руки тонкие твои.Пусть в глухой неразберихенужный жест не оценён,за окном бело и тихо,там пушной аукцион.Там следят паркет истертыйбашмаки смещенных лиц,а в канавах тонут гордоотраженья нищих птиц.Там стареют почтальоны,телеграммы разнося,восседает ночь на троне,фонарей лучи гася.Там почти неуловимаразница: минута… век…Но оттуда твое имянашептал мне белый снег.* * *Обещают: сломишь шею!Я верчусь, как юный бес.Но предчувствие крушенийнеуклонно гонит в лес.Сосны давят рыжей грудьюи стеной встают кусты.Известковое безлюдье,ледниковые мосты.Я герой холста немого,я почти неуловим.Ухожу, но снова, сноварвусь сквозь ясный белый дым.Только стелется морозныйслед мой – вечное кольцо,да стеклянные занозыраздирают мне лицо.* * *Лунный круг. Дорожки света.Сосны. Снег. Тропа. Следы.Я не знаю, чем согрета,чем обрадована ты.Затаился белый северв тишине холодных гряд.И снежинки равномерновьются, мечутся, летят.И, мерцая, без ответана меня звезда глядит.Лунный круг. Дорожки света.Сосны. Снег. Тропа. Следы.* * *Отплясываетвынужденный твисткрутящийся под ветром желтый лист.Каратамирасчислены молитвы,как карты, передергиваю ритмы.Гроза запаздывает,как нелепый фокус,в глаза заглядываю, слушаю твой голос.Роса по пальцамшариками бродит,глаза печалятся и в сторону уходят.Но небо слышит, верует и видит:вчера не вышло —сегодня выйдет!* * *Душный день, а потом – телеграмма, но раноговорить о неведомо близком и странном.Пусть в зеленых потемках дымит сигарета,все равно я, наверное, завтра уеду.И в кустах,по мостам,в перелесках,в лесузааукает эхоне в такт колесу:«Так не делают! Зря! Позабудь!» Но зарявдруг осветит мой путь и согреет меня.А на влажном песке,как на белом панно,будет след, будто пролито было вино.И такой же неясный обманчивый следэхо жизнипроухаетглухов ответ.АстерискПреломляются лучи света,в острых гранях, как огонь, блещут.Замечательная вещь – лето,замечательно любить вещи.Над водою рыжий лист кружит,нет в душе ни тоски, боли.От восторга и любви ужаспроступает, как налет соли.Солнце пляшет на углах камня,разбиваются лучи света.Это долгая, как век, память,это краткое, как час, лето.И сгорает в яростном сонме,падает, как в каменоломню,эхо дальнее:помни… помни…отзвук, бьющийся:помню… помню…Море. УтроТемно.Трава.Фигуры пней.Вопит сова,а вслед за нейвопят опята:«Опять полпятого!»Ночь стынет в листьях, а я иду,и тонким свистомзову сову.Шныряют тени, как кошки ночи.Я верил этим слепым пророчествами вышелк морю.Шуршащим следомпесок тревожу,а море бредито лунных грошах,и на причалеживет печаль.Волна качает плечами тали,раскинув всюдусвою вуаль.Скользя по галькесмоленым днищембольшие лодкискрипуче дышат,а куст рябиныне опалим.Во тьме маячат,как свечи, мачты,туман, как дым.Я возвращаюсь.В лесу опятавопят:«Полпятого!Опять полпятого!»В проливах ночия шел без лота.Ну что ж,Допустим…Я заработалнемного грусти.Море. НочьВызвездило.Снега хруст.Пригвоздилотеньюкуст.Берег моря. Лед и снег.Верю, чуден человек.И от мысли этой светлойзнаю – скуки в мире нет.На снегучерный след.Берегутвой ответ.Он неясен,но я знаю —мир прекрасен!И как в мае,я зароюсь,как в листву,в твою жизнь,в твою судьбу.Вызвездило.Снега хруст.Пригвоздилотеньюкуст.Я мечту нашу большуюберегу на берегу.* * *На склоне стольких летпращой в ответ: «Прощай!»Единственный совет:«Забудь! Не приезжай».По рощам стелет следпороша,ворошазаезженный портретзамерзшего дождя.А ветер злобно бьетв стеклянные зрачки,где намерзает ледобидных слов и притч.И под твоей рукой,от боли завизжав,калитка мнет покой,тоскою сумрак сжав.И спазмы горло жгутрезиновым жгутом.И все-таки я жду:вдруг снег пройдет дождем,вдруг ветер вкось влетитв оцепеневший сади сразу прекратитметельныйснегопад.* * *На дворе дворникиговорят: «Снега…»Этот древний спор никакопять о двойниках.А снега прозрачны,а снега призрачны.Шелестят о счастьезвезды светом призм ночных.Кто я? Вестник чьихслов? Как отвечать?На площадках лестничныхстрашно встречатьтень твою и спрашивать:по какой причинесумерки донашиваютчерные личины?О весенних лужахдумать не хочется.Только снег нуженветром всклокоченный.Средь снежинок звездныхнахожу звезду мою,о которой в грозныетолько ночи думаю.* * *А она говорила: «Плохо…»и хотела плохой казаться.Даже снег почернел, как порох,от подобного святотатства.Говорила: «Не жди последствий,ах, пора тебе измениться!»А проверили – это детствабьют серебряные копытца.На поверку все мы иные,удивляемся больше сами:почему вдруг пути кривые?почему вдруг чужие сани?Но ошибки, конечно, наши,потому что под небесамив сани судеб мы не посажены,а садимся всегда в них сами.

II

Возвращение

Наследник Гумилева и Ахматовой,в лесу, где тропы выбиты сохатыми,под крышей деревянного сараялежал я, ничего не понимая.Махорочные струи, извиваясь,в небритую щеку меня лизали,и плавали, густые и бесшумные,как плавают меж сосен тени лунные.«Тяни, братишка!» – требовали плотники,друзья мои, герои и колодники,все видевшие, знавшие, умевшиеи за год мне до смерти надоевшие.Я пил малину с водкой, и, отчаясь,все это запивал грузинским чаем,и хлеб жевал с привычным отвращеньем, —о, только бы приблизить возвращенье!Как долго от тебя ни слов, ни писем!Как подло мне сквозняк тебя расписывал!Как нудно шелестели снегопады,свершая свои мутные обряды!Я засыпал с дымящей сигаретой,и в сны мои врывался темный ветер,злорадствовал: теперь не отыграться,не дотянуться, не коснуться пальцев,губами на ночь перечтя ресницы,когда тебе задумчиво не спится.Но хуже, было хуже, когда жалостьв ночные сны непрошено являлась,юродствовала, плакала, просила:«Осина умирает некрасиво,раскинув растопыренные лапы,дрожа и задыхаясь на лету;ты хочешь повторить ее паденье? —мне жаль тебя. Решайся. Из деревник друзьям, к стихам, и к ждущей иль не ждущей,решайся,и тебя я уведу!»…а за окном дробились и кололисьрозеточки мерцающих снежинок,и стыли на заборах злые пятназамерзшей человеческой мочи.Над речкой, окруженной, будто глетчер,моренами берез и стылых кедров,бесшумными каскадами струился,синел и испарялся лунный свет.В его глубоких ласковых разводахмелькали тени – призрачно, прозрачно —и так же непонятно исчезали,чтоб снова появиться над рекой.Над лесом поднималась крыша школы,в которой ничему нас не научат,но в окнах школы билось злое пламя —впервые посмотреть на этот мир.Под вечер дымкой покрывало снежнойдома, дороги; уходя на берег,я видел камни, между ними биласьи клокотала черная вода.Криноидей сияющие сколыпесчаник светло-серый испещряли,как буквы, – те, что ты не нашептала, —они остались в камне навсегда.Я вырвался. Но что теперь мне надо?Улыбку? Шепот? Ласковые руки?Иль вечное терзание работы?Не знаю…

III

* * *Воет ветер,снег струится,в синем свете вьюга злится,расползлась над миром мгла,чистит ветер, как метла, —мир.Снег струится,белый снегрвется птицей много летна стеклянные просторы,где поют, лучатся хоры —звезд.И прозрачнымбелым снегомвсе невзрачное отпето,и звенит, гудит часамипод глухими небесами —вьюга.* * *Я много лет скиталсяв краю сухих белил,обламывая пальцы,тропу свою торил,и там, где низкий берег,под шапкою лесов,стрелял пушистых белок,и грелся у костров.Единственный хозяин,закон тайги я знал:ловушек зря не ставили зверя уважал,но снег ложился густо,стелил тропу мою,и было пусто-пусто,и грустно, как в раю.* * *Согрели плоские бока никелированные лужии день течет, как облака, неимоверно сжат и сужен.А в дымном хаосе берез, меж вздорных высохших сережекеще живет смятенье рос и заблудившихся дорожек.И я когда-то их топтал, искал, надеялся и верил,что встречу среди рыжих скал седого сказочного зверя.Возьму руками, без свинца, не зря ведь чтил я Гагенбека.Но у дорожек нет конца, а зверь бежит от человека.* * *Наваждения исчезли,как далекое окно,за которым были песни,а сейчас совсем темно.Я вернулся, я вернулсяв город, темный от дождей,в город очень узких улици высоких этажей.По аллеям мокрым шляюсь,это снова детства дни,ничему не удивляюсь,чем меня ни удиви.Но, приглядываясь к лицам,все тяну, тяну, тянутот момент, когда ресницынарушаюттишину.Перед дождемО, за мгновение, покав мои глаза летела капля,я прожил жизнь – любил и плакал,и видел дождь и облака.Но капля пала на глазаи вновь я тронут тайной жуткой:как уместилась жизнь мояв таком коротком промежутке?* * *Мой тополевый Томск —томительная пристань,текущая, как воск,бегущая, как выстрел.На площадях твоихя плыл, как на триреме,среди дождей густых,остановивших время.И за твою печаль,за тайные вечери,спасибо, мой причал,скрипучие качели.Спасибо за метель,за то, что гнал по свету,за руки тополей,салютовавших свету.АвгустВ удаляющемся свисте,как ударил карабин,воздух в шорохах и листьяхоблетающих рябин.Влажной лапой гонит тучиветер прямо над рекой.Я держу в руках, как случай,свой нечаянный покой.Я давно уже не чаялтак смеяться, так любить,жечь костры, бродить ночами,не вино, а воздух пить.И пускаться без оглядкипо течению реки,по которой щеткой гладкойволновались тростники.А надежды и запискиоставлять в сухом дупле.Август.Звездчатые искры.И томлениеполей.МасштабОт древнего курганадо гиблого болота;от чайного стаканадо чаши с позолотой;от томского заборадо стен горячей Кушки;от Домского соборадо крошечной церквушки;от розы искушениядо прозы из трактира;от мироощущениядо ощущенья мира.* * *То ль мираж, то ли впрямь олень,и опять до небес пустынно.Я иду. Рядом только тень.На увалах базальты стынут.Кочки,Камни,глухие мхи,да озера чернее сажи.Так и входят в мои стихиэти северные пейзажи.Дом на пескахIРазносит ветер легкие песчинкии нарушает мировой покой.Два взрослых человека строят дом.Сухой плавник, окатанная галька,скоба из меди – все им пригодится.Два взрослых человекастроятдом.Потом их остановит поцелуй.Их дом оставлен, он забыт, заброшен.Никто из них не мудр, не осторожен,никто не озаботится судьбой,никто не вздрогнет —кто там дразнит чаек?зачем весь мир, весь этот разнобой?И счастье, с тех иллюзий начинаясь,становится, увы, самим собой.IIНо дом еще не дом, пусть даже кровлюи стены ты поднять над миром смог.Ты должен жить удачей и любовьюи женщину внести через порог.Чтоб все, что было временно и ложно,ушло, как исчезают боль и страх…IIIВедь это же неправда, что возможнонам счастье только в доме на песках.* * *Египетский суфлерне подсказал ни строчки.Прозрачные, как флер,зеленые сорочкине скроют тех, кто гол,как рощи после пала.С плеча на голый полупало покрывало,и толпы враз орут,увидев, меж цветамитанцовщицы идут,играя животами.Перегорит звездой,сияющей без дела,сведенное тоской,как судорогой, тело,но взмахами ресницоправданы обидыотчаявшихся жрицпод тенью пирамиды.* * *Женщины,которых мы покидаем внезапно,совсем внезапно, даже не по своей вине,остаются не в прошлом, а в некоем странном завтра,как портрет, что выставлен за стеклом в окне.Города,которые мы оставляем сразу,именно сразу, мучаясь и себя кляня,остаются всегда тоской и вечной заразой,в бездне грохота и огня.И чего удивляться, что осень краситза окнами небо, бесцельно и зло маня.Остается лишь память,и позолота слазитс женщин и с городов,но, прежде всего,с меня.* * *Я научился просыпаться рано,когда еще не ноют в сердце раны,когда еще сороки не проснулись,и тянет тишиной с пустынных улиц.Я научился радоваться дому,твоей ладони, шороху на крыше.Я научился радоваться грому,особенно, когда он плохо слышен.Я научился говорить как птица,скрывать печаль, невидимое видеть.Немногому осталось научиться:с такой же силой знать и ненавидеть.* * *Я оплатил бы все разлуки,все слезы, всю печаль ночей,все звезды, шорохи и рукии шепот – тайный и ничей,но дождь разводит всюду слякотьи продолжает голосить,что я могу это оплакать,оплакать,но не оплатить.СловоИ опять надо мною, исторгая тепло,удивленное Слово, как Солнце, взошло.То же самое, коим мы веками живем,обещаем и поим, изумляем и жжем.И которому слишком доверяться спешим,забывая про искры и клубящийся дым.А оно – не подкова, не туман идиом.Это древнее Слово дал Охотник с Копьем,на века его сделав для Войны и Добравместе с первою Евой – из мужского ребра.ИнейВчера было лето. Вчера было солнце в долине.Сегодня прогретые камни ложатся под иней.И пахнет так странно, как будто открыл я впервыецветение плавных ветвей наклонившейся ивы.Все небо в заплатах, все небо заштопано серым —от низких закатов до белых сияющих перьев.Как будто Земля обрела вдруг былые надеждыи сбросила к черту браслеты, сережки, одежды.И всюду сияет тревожно, зовуще и белоее обнаженное, ждущее, плотное тело.Полдень

Ю.П.

Дым костра разметало ветроми печальный таежный дроздмне вещает о километрах,отделивших меня от звезд,и плывут среди рыжих сосен,над упругой щетиной мхов,ароматы таежных весен,можжевельников и стихов…Тишина. Только где-то эхона вершинах гудит сухих,да заходятся дальним смехомнепутевые петухи,да клубится в пыли дорожнойнад славянской вязью полейудивительный и тревожныйсеребристый пух тополей…Сказка о тишинеКогда вечерами плещетпростуженная волна,нужны ненужные вещи,придуманные слова.И мы говорим о всякихтаинственных пустяках —о белоснежных макахи голубых слонах.Гадаем неосторожнои чувствуем – это к нампо лунным спешит дорожкамБегущая по волнам.Но зная, что только самимы можем себе помочь,уходит, кивнув на память,спасать уходящих в ночь.Раздвинув цветные звезды,с неба смотрит Луна.Все чрезвычайно просто,как воздух и тишина.Туманные тают полосыи берега молчат.Я лучше скажу вполголоса,о чем другие кричат.* * *Придумали – расставания.Как стрелы слова нацелены:О, бедра твои поставлены,как амфоры драгоценные!Кожа вина нежнее,нет взгляда чище и строже…А все во сто раз сложнееи в столько же, верно, проще.Кощунствуй, люби, пророчествуй,никто не наделит санкциейвернуть ее, если хочетсяназад, с полпути, со станции.Пора листопадов канула,всю ночь за стеклом оконнымшуршат по садам стекляннымпушные аукционы.* * *Когда мы увиделись, все отошлокуда-то на самые дальние планы.Кружились деревья, плескалось весло,ромашки летали вокруг, как воланы.А праздник вовсю прорастал из земли,он рвал голубые клокастые почки,листву выгонял и пускал пузыри,и скатывал громы, как гулкие бочки.Цветной и огромный, он все разбудилмедведем, добившимся лета и нерпы.И мы понимали: он брал, не дарил!Он праздник!А мы —его первые жертвы.* * *Почти случайные слова,почти случайное движенье,звезда, осенняя трава,листва, как головокруженье.Почти случайный разговор,случайный дождь, на лужах пена,разор души, и слов разор,и начинаешь постепенноразгадывать и понимать —капель, горящую иконно,тот блик, что в руки не поймать,и женщину в стекле оконном.* * *О, как ты боролась с большим моим ростом,вставала на цыпочки, приподнималась,и радугой нежных огней загоралась,моля опуститься и сжалиться звезды.Но что-то мешало, но что-то толкало,какие-то грузы ложились на плечи,слова не решались стать явною речью,все путалось, плыло, томило, алкало.О, как ты пыталась бороться со снами,как плакала, пела, текла с облаками,а лунные блики, стеклянно позвякивая,в листве многоликой сияли над нами.И что было проще? В тебе себя спрятать?Остаться собою? Приблизить мороз?Иль все же расти, чтобы падать и плакать?Я падал и плакал.И все-такирос.* * *О, эта деревня стоила всех чудес! —лампа в окне, сугроб, в ночь – коромысло дыма.Прямо в дворы вбегал мшелый и вечный лес.Летом – печаль дождя,осенью – запах тмина.О, эта деревня стоила детских лет! —тайны замшелых троп, гомон глухих речушек.сколько имен, о которых не ведал свет,сколько снегов,вылетающих, как из пушек!Годы идут, но тамлампа горит, маня,ищет меня, зовет, теплится из потемок.Может быть, до сих пор женщина ждет меня,но броду нет на реке,а лед над теченьемтонок.ГулёнаСело обиженно ворчит:«Гулёна!»А воздух к вечеру горчит,как листья клена.А воздух к вечеру, что тишьтишайшей ночи.Ты улыбаешься, не спишь,не хочешь.Твой голос тих,твой голос чист,твой волос светел.И за окном твоим горнистрасправил плечи.Он задыхается, поет,а листья кленадыханьем осени несет,ведь ты —гулёна.Я знаю, чем я оплачунаш август долгий,когда дожди по сентябрювонзят иголкив шары оранжевых рябин,и в листья клена,и в шёпоты твоих рабынь:«Гулёна!»* * *

В. Щеглову

О, затаи дыхание,не опускай век.Пламенем полыхая,листья летят в снег.Мерзлая ветвь не хрустнет,нежная тишина.Замерла в снежной грустинайденная страна.Замерли даже тени,резкие, как ножи.Зимнее вдохновение.Белые миражи.Ирбитская осеньУ пассажа луживыглажены ветром.Воробьиный ужасна вершине кедра.Желтыми полянаминад Ирбиткой плоскойползают туманыдымом папироски.Тучи долгой стаейтают над Ирбитом.Отливают стальюстекла, ливнем мытые.И, сердясь, рывками,ветер, прямо с неба,трогает рукамижелтую планету.* * *В долине семи осин —осень. Осины в гневе.Багровым огнем рябинв небе седом немеют.Желтый огонь ползетпросеками лесными.Осень срывает, жжетлистья, и огневыеползают облака.Солнечными ланцетамивзрезаны их бокав память о жарком лете.Чищено все, как есть,рыжей кирпичной пылью.Даже церковный крествыштампован и вылит —в шелест,в сиянье,в хруст.Осень.В багровом сонмелистьевсгорает куст.Пусто.Прощай.Помни.* * *Ко всему и ко всемя тебя ревновал,обмораживал сердце,в аду побывал.Шел по снежному следу,задыхаясь и злясь,все изведал – неверие,счастье и грязь.Но чужого не трогал,своего не хранил,и, теряя дорогу,вновь ее находил.Никуда мне не скрыться,и себя не забыть.Мне пришлось покориться,чтоб тебя покорить.РитмНе птицы, так поэзия. Везденаходишь гнезда и седые перья.Под крышами. На старой городьбе.На вербах, что белеют сквозь деревья.Стихи и птицы. Ритмом полоненвесь мир. Вещает вывеска в испуге:«Приобретая разовый талон,учитывайте платные услуги».* * *Непрозрачные витражи,над фронтонами свет и тени.Окна, улицы, этажи,темный сонм голубых растений,и идущий опять, опять,полосующий стены зданий —дождь, который нельзя понять,не имея воспоминаний.* * *Снег над крышами летит,притворяясь невесомым.Над огромным,мирным,сонныммиромснег с небес летит.Он ложится на коньки,на балконы, на крылечки.В ночь дымят сто тысяч печек,не видать во мгле ни зги.Но по шороху, по тьме,сквозь которую, как лоси,ветер рвется, снег проносит,слышно —этот снег извне.Ничего светлее нет,чем снега, что в ночь упали.Полночь, как на сеновале,и небесный брезжит свет.А потом – рассвет, лучи,разгоняющие время.Спят деревья, но не дремлетснег, летящий из ночи.Он летит густой-густой,ослепительный и длинный,очень древний, очень мирный,и, как время, молодой.Над угором, над ручьем,над глубоким санным следом,над безбрежным белым светом,впереди и за плечом —снег, огромный белый снег! —нежно, медленно, упорно,как мелодия из горна,прямо в двадцатый первый век!Он летит, летит, летит,он взвивается, он вьется,и, как песня, с неба льется,и, как глас, с небес звучит:«Будь прекрасен, Человек!Будь, как утро, безупречен.Мы проходим.Время вечно».Дым…Снег…1960–1971