Человек Чубайса

Геннадий Прашкевич, Александр Богдан

Человек «Ч»

(Человек Чубайса)

(Любовь и тайны бывшего рекетира)

Часть I

Смерть неизвестного джазиста

1

Пока я отсутствовал, в городе произошли перемены.

На улицах стало грязней, ветер катал под ногами полопавшиеся пластмассовые стаканчики, шелестел затрепанными афишами. Поднялись цены на бензин (АИ-76 – 95 руб. за литр, АИ-92 – 100). Вообще поднялись цены. И прохожие меньше улыбались (почти не улыбались), сумрачно отворачивали лица в стороны. После Америки, где самый последний черный бомж (есть там и такие) встречает тебя непременной улыбкой, всеобщая озабоченность казалось диковатой. Только неуничтожимый сладкий дым отечества (от лоточного шашлыка) остался прежним, хорошо щекотал ноздри.

Машины у меня не было – продал перед отъездом.

Вадик Голощекий обещал новенькую иномарку – по возвращении, но, вернувшись, я не нашел ни иномарки, ни фирмы, ни самого Вадика, ни даже бывшей своей жены. Старая, как мир, и такая же пошлая история. Можно сказать, ничего у меня не осталось от прежнего мира, кроме квартиры. А хорошей новостью было только то, что я – дома. Вот летнее утро, вот чистое небо; вот жаркий июль, десятое; вот одна тысяча девятьсот девяносто третий год. Я дома и в кармане пять баксов.

А могло быть ни одного, усмехнулся я. А могло быть не пять баксов, а, скажем, пять рублей. А могло и пяти рублей не быть.

Спустившись в метро, в переходе, ведущем на ГУМ, я увидел автомат, похожий на металлическую тумбу, украшенную гипсовой головой седовласого восточного старца. Рядом стояла загорелая девица в светлой майке, украшенной словом НЕТ, и в светлых джинсах. У ее ног хрипел карманный приемник. В этом мире того, что хотелось бы нам – нет… Девица в такт притоптывала длинной ногой. Мы в силах его изменить? – Да… Конечно, девицу несколько портили домашние тапочки на ногах. Не туфли, и не сандалии, а именно тапочки. В таких тапочках, как ни притоптывай, не сильно изменишь мир. Но, Революция, ты научила нас верить в несправедливость добра…

Интересно, понимала она рвущиеся из приемника слова?

Вряд ли.

Я присмотрелся.

Неизвестное божество.

Гипсовый старец с тумбы смотрел сощурясь. Он, наверное, всякий раз так прикидывал, с кем имеет дело. И девица смотрела перед собой чуть сощурясь, потому что в переходе было пусто. А имя девице было – Оля. По крайней мере, так указывалось на синеньком бейдже, пристегнутом почему-то справа и высоко – почти на ключице.

Наверное, чтобы грудь не уколоть, подумал я.

И поинтересовался:

– Что предсказываете?

– Судьбу.

Голос у Оли оказался тоже хрипловатый, она часто откашливалась, наверное, много курила.

– Прямо вот так судьбу?

– А то! – ответила Оля с хрипловатым вызовом. – Это же настоящий электронный хиромант!

Только теперь я увидел выбитое на передней стенке металлической тумбы изображение человеческой ладони, испещренной прихотливыми линиями, а сверху неброскую надпись: «La Bocca della Verita». Перевести итальянские слова я не смог, но электронный хиромант меня заинтересовал:

– Он по руке гадает?

– Смеешься! – сказала Оля.

Она, наверное, еще только разогревалась. Она еще не работала в полную силу. Первая волна пассажиров схлынула, в переходе метро было пустовато, даже совсем пусто (В этом мире того, что хотелось бы нам – нет…), вот Оля и расслабилась, не желая тратить силы на одинокого клиента. «Уста правды говорят вам?…» – с большим значением намекнула она. Возможно, это был перевод итальянской фразы, выбитой на передней стенке автомата. «Это мощный компьютер. Уста правды говорят вам! Сам знаешь, – она предпочитала простые формы обращения, – компьютер никогда не ошибается. А если однажды ошибется, то сгорит, – Оля с ненавистью взглянула на автомат (Но, Революция, ты научила нас верить в несправедливость добра…). – У него этих самых чипсов… Нет, чипов… Знаешь сколько?… Да больше, чем нейронов у тебя в мозгу! – Насчет нейронов она, наверное, загнула, но, в общем, объяснялась понятно. – Там внутри очень мощный компьютер, – попинала она металлическую тумбу длинной ногой в домашнем тапочке (наверное, нелегко часами стоять в переходе метров). – У него память – как у сумасшедшего. Он все помнит и все знает. У него такие сложные программы, – нехотя похвасталась она (видимо, все еще разогревалась), – что обрабатывать их может только он сам. Вот гони денежки и говори дату рождения».

– Моего?

– А то!

– Да я ее и без денежки знаю.

– Зато автомат не знает, – снисходительно постучала себя по лбу Оля. Она все-таки была не такая хорошенькая, какой показалась поначалу: например, под носом темнели заметные усики.

– А если будет знать?

– Уста правды говорят вам!.. За разумные денежки он скажет голую правду. Большую настоящую голую правду… Ты как бы заглянешь в будущее… Только дурак пройдет мимо…

Оля не сильно давила.

Похоже, она понимала, что я не тот клиент, который, задрав хвост, незамедлительно рванет в будущее. У меня денег не было (такое сразу угадывается), а сам я лучше многих других знал, что даже в счастливом будущем без денежек делать нечего. Ну, в самом деле… Прорвешься, а там цены круче, чем в нынешнем фирменном салоне… Нет, с пятью баксами в кармане даже счастливое будущее не в кайф…

– Уста правды говорят вам.

Звучало красиво, даже заманчиво.

Но правду я слышал много раз и из разных уст.

Например, от бывшей жены, которая ушла к Вадику Голощекому: люблю навсегда, люблю вечно… Известное дело… Все мы так говорим… И от Вадика Голощекого слышал правду… Снаружи Вадик был как из анекдота: голда на шее, малиновый пиджак, накрученный мобильник… Когда Вадик будет лежать в хрустальном гробу, прохожие все равно будут ему завидовать – вот, дескать, живут люди!.. Когда я уезжал, Вадик, понятно, говорил чистую правду: вот вернешься, Андрюха, получишь новенькую иномарку. Только пройди эту бизнес-школу, деловые люди нужны! В самом деле, загорался, как пламя, Вадик, чем мы хуже американцев? Поучимся делу и насядем, как медведь, на Азию и Европу. Вся Евразия – наш материк. Я, Андрюха, хочу собрать интеллектуалов. Работая в одной команде, мы добьемся легализации доходов, капиталы начнут работать только на Россию… Ну, и так далее.

– Почему у него пустые глаза?

– У автомата?

– Ну да.

Оля посмотрела на меня с сомнением: «А ты не понимаешь?»

Чуть прищуренные гипсовые глаза седовласого восточного старца были лишены зрачков. Это были пустые глаза, лишенные какого-либо намека на зрачки, совсем как в учебниках истории. Типа – нарисована фигура, а глаза у нее пустые, зрачков нет. Не знаю, может, такие рисунки есть и в нынешних новых учебниках, в наших были.

Я засмеялся:

– Как он берет денежки?

– Моими руками, – ответила Оля строго.

В тридцать лет она начнет по-гусарски завивать усы, подумал я. Если, конечно, мужа это не будет раздражать. Только замужество заставит ее уничтожить растительность.

– Гони денежку, – все-таки предложила Оля. Не верила в мою состоятельность, а все-таки предложила. От скуки, наверное. – Я запущу программу и ты все узнаешь о своих перспективах. Уста правды говорят вам, – значительно напомнила она.

– А если правда окажется ужасной?

– Смирись, гордый человек.

– А баксы примешь?

Девица недоверчиво прищурилась:

– Что? Совсем деревянных нет?… – и я физически почувствовал, что видят в этот момент ее вспыхнувшие глаза.

Во-первых, видят заграничную джинсовую рубашку на выпуск. Не бог весть что, но и не на каждом увидишь. Во-вторых, джинсовые штаны, чуть линялые, но по-настоящему линялые. И, наконец, фирменные сандалии.

Обнадеживающее, в общем-то, зрелище, но было видно, что Оля никак не могла встроить меня в привычный пейзаж. Как это так? Рожа самая простая, даже наглая, а деревянных нет.

А у меня действительно были только баксы.

Пять штук, бумажками.

Совсем недавно я выкладывал стопку таких бумажек на стойку «Шоу-Плаза» и, когда девочки трясли передо мной голыми грудями и бедрами, с удовольствием выдавал каждой премию. Там были симпатичные девочки, некоторым я дал бы больше, но в «Шоу-Плаза» не принято давать за раз больше доллара. Почему-то я решил, что Оля (в отличие от указанных девочек) сейчас отошьет меня (что ей доллар?), но, подумав, она кивнула:

– Ладно, выкладывай!

И я выложил долларовую бумажку.

И сразу понял, почему гипсовый старец лишен зрачков.

Девица Оля поспешно спрятала купюру куда-то на пояс, на секунду приподняв кофточку и показав полоску незагорелого живота, но не в кожаную сумку, что демонстративно висела на ее ремне; возможно, это она сама выцарапала старцу зрачки, чтобы он не нашептывал хозяину то, что Оле хотелось скрыть.

– Сдачи не будет? – поинтересовался я.

– Не будет.

– Почему?

– А у нас цены договорные.

– А мы договорились?

– Ну, конечно, клиент, – приветливо произнесла Оля. – Говорите дату.

Я сказал.

– Поздравляю!..

Не спуская с меня внимательных глаз (так проститутки взглядом спрашивают: ничего больше не дашь?), Оля ткнула пальцем в какую-то кнопку.

Пустые глазницы гипсового старца осветились.

Мне показалось, что он презрительно прищурился.

Но, конечно, это только показалось, просто на нижнее веко неизвестного божества упала тень. Что-то в чреве металлической тумбы загадочно заурчало, зашипело. Если там работал мощный компьютер, то, наверное, один из самых первых отечественных – паровой, с ножным приводом, с керосиновым освещением экрана, с негнущейся прямой строкой, теряющейся где-то за пределами темного монитора, наконец, с памятью минуты на полторы, после чего он, конечно, все забывал. Тем не менее (к большому моему удивлению) из специальной прорези медленно выполз факсовый лист.

Самый обыкновенный факсовый лист.

«Вы имеете хорошую жизненную способность и наклонность к физическим удовольствиям,– прочел я и решил: сказано не очень грамотно, но верно. – Иногда вы бываете скучны и с большими претензиями, – (я невольно вспомнил слова бывшей жены). – Иногда вы слишком настойчивы и не совсем честны в борьбе – (на что-то такое намекал мне чистый в сердце и в помыслах Вадик Голощекий, оставивший меня нагишом). – Вы склонны иметь холодный темперамент без малейшего увлечения в чувствах. – (Ну, не скажите! – подмигнул я девице Оле, но она отвернулась. Видимо, судьба клиентов, поработавших с неизвестным божеством, переставала ее интересовать, а может, долго работая с этим всезнающим автоматом, Оля сама научилась провидеть будущее и теперь в упор не видела меня в открывающемся перед нею будущем). – Вы очень честны и преданны в любви и дружбе, – (плохих не держим, согласился я). – Порой даже слишком, – (и это само собой, решил я). – Вас ожидает скорая перемена. Вы долго думали и решили, что это подходящий момент для действия».

Ну вот.

Я посмотрел на Олю.

Девицы из «Шоу-Плаза» за доллар танцевали нагишом, еще с ними можно было разумно потолковать о жизни, но и все. А тут – вся судьба за доллар! Нет, точно, наша страна богаче, наша страна щедрее, наша страна интереснее. Уста правды говорят вам.

Одобрительно кивнув Оле, я неторопливо поднялся наверх, на площадь, над которой нависала тень долгостроя (недостроенная гостиница), такого ужасного, что там не жили даже совы. Может, одинокие бомжи приползают умирать в эти руины, подумал я. Настроение у меня было нормальное. Мало ли что случается в жизни. Главное, продолжать дело. Пересидим, пробьемся. Я считал, что день начался нормально. Конечно, у меня осталось всего четыре доллара, но день, считал я, начался нормально. У стен барахолки, подступившей к метро, густо текла, колыхалась, гудела оглушающая толпа, отовсюду сладко тянуло дымом отечества. Я совсем было решил еще пару долларов потратить на шашлык, но рядом со мной тормознул джип «чероки».

2

Мощная накрученная машина с затемненными стеклами.

Но я сразу понял, кто сидит за рулем, укрыв наглые глаза под наглыми солнцезащитными очками.

Конечно, Шурка.

Шурка Сакс, который в нашем классе, а потом в Водном институте учился хуже всех. Который не хотел учиться. Которого в детстве прозвали Саксом за неистовую страсть к музыке. Правда, саму музыку Шурка не понимал. Ему было все равно – наигрывают «Чижика» или Вебера, главное, чтобы звучал саксофон. Он каменел, услышав голос саксофона. Это было что-то вроде болезни. Когда мы создали школьный джаз, Шурку в очередной раз выгнали из школы, но он регулярно приходил вечером к школе и торчал под окном музыкального класса. В такие минуты даже первоклашки его не боялись. Можно было махать перед его глазами рукой, он ничего не замечал. Но если, не дай Бог, очнувшись, обнаруживал обидчика, расплата оказывалась страшной.

Конечно, Шурка.

Нос у него был как у орла – двуглавого.

На широких плечах голубела джинсовая жилетка на многих заклепках, вместо нормальных штанов он носил потертые джины. Не знаю, были ли на Шурке трусы, но ни майки, ни футболки под джинсовой жилеткой не замечалось. Только темная шерсть торчала, густая темная шерсть, как у медведя.

– Я, блин, гоблин, а ты, блин, кто, блин? – радостно заорал он. – И приказал: – Прыгай в телегу!

Шуркины манеры (если это можно назвать манерами) не изменились. И словарь не стал богаче. «Стрёмно не показываться на глаза! – орал он, круто выворачивая руль джипа. – Я думал, ты в своей сраной Америке. Когда явился? Зачем молчок? – И заржал, заглушая шум города: – Шарахнем шампусика? Шампусик липуч, а, Андрюха?»

Устроились мы в кафушке за барахолкой.

Нескончаемая толпа Шурку не смущала. Наоборот, толпа его радовала. Он любовно смотрел на озабоченных пиплов, безостановочно и как бы даже бессмысленно кружащихся в душном пространстве, строго размеренном торговыми рядами – водовороты, облака, чудовищные скопления серых озабоченных мотыльков, а может, саранчи, кто знает? Он с удовольствием закурил и подсунул мне под нос оба принесенных шашлыка и кружку пива. «А вам?» – ухмыльнулся рябой толстый шашлычник, похожий на пивную кегу. Видно, он хорошо знал Шурку. – «А мне что-нибудь легкое перекусить». – «Ну, кусок медной проволоки устроит?» – «Я тебе пошучу, балабан!»

Все у Шурки здорово получилось.

Без всякого напряга.

Кстати, дом, в котором он вырос, народ заселял крутой: профессора Западно-Сибирского филиала Академии наук, доктора наук, члены-корреспонденты. Некоторые в конце пятидесятых приехали в Энск из Томска, другие из Москвы, но Шуркин отец родился и всю жизнь прожил в Энске, он был дворником. Впрочем, однокомнатная служебная квартира дворника в профессорском доме тоже не выглядела тесной. Правда, главным заводилой (что Шурку, понятно, раздражало) всегда считался во дворе Юха (Ефим) Толстой – сын палеоботаника, есть такая профессия. Толстой-старший в экспедициях собирал и описывал отпечатки вымерших растений, а Юха верховодил дворовыми компаниями. С писателями Толстыми Юха будто бы не находился в родственных отношениях, а вот известные российские адмиралы почему-то ходили в его предках. Нахимов, Ушаков, Лазарев… Мыс Калиакра, Синоп, Малахов курган… Еще Юха обожал Высоцкого. Потеряли истинную веру, больно мне за наш СССР; отберите орден у Насера, не подходит к ордену Насер… Многое мы услышали благодаря Юхе. Кстати, он никогда не появлялся во дворе пустой. То тащил домашнее печенье, то показывал настоящий «пестик», выполненный из металла, прямо настоящий пистолет. «Вот приз!» – объявлял он, освещая наши восхищенные лица примусом рыжих волос на голове. И не врал. Приз действительно кому-нибудь доставался. Когда однажды, не выдержав, дворницкий сын решил побороться за лидерство, профессорский сынок проломил ему голову пустой бутылкой. Шурка не умер, но месяц провалялся в больнице, а отец Юхи оплатил лечение. Зато после этого Шурка и Юха (как иногда бывает) заключили вечный мир, да так и вошли в большую жизнь. Горбачев и его команда уже вовсю раскачивали корабль, масса трусливых крыс с писком бежала с борта, мутная вода кипела от дельцов всех видов и марок. Мы с Шуркой успели попасть в Водный (Шурка что-то там схимичил на вступительных экзаменах), а Юха гордо отправился в Томский университет. К моменту нашего выпуска империя шумно затонула. Меня подобрал Вадик Голощекий, Шурка куда-то пропал из виду, Юха откровенно спивался. Ничего необычного, через это все прошли.

– Что за зверь? – спросил я Шурку, поедая шашлык.

– Собака, наверное.

– Я о машине.

– Ну, скажешь! – любовно протянул Шурка. – Хороша Маша, к тому же, наша! Америкашки – совсем придурки, – весело пояснил он, – но техника у них будь здоров. Вот вроде и не народ, да? – всего-то какие-то переселенцы, а вещи делают крепко, сам знаешь. Как вставили Саддаму, так тысячи таких вот джипов побросали в Азии и в Европе. Им все по барабану. Машина всего тысячу верст пробежала, а им уже западло. Сразу на распродажу. Я свою, например, взял без сидений. Не знаю, почему оказалась без сидений. Может, какой америкашка испачкался, когда Саддам на него сапогом топал. Они ведь смелые только когда с накрученной техникой. Может, увидел какой америкашка в открытую саддамовского ворошиловского стрелка, ну и испачкался да? – обрадовался Шурка своей догадке. – У нас еще Ленька Шведов взял такой джип, потом, правда, помер. Крепкий был мужик, типа литр водки выпивал в сутки, а помер.

– От чего?

– Понятия не имею, – Шурка нагло помахал рукой проходившей мимо красавице: – Девушка, где берут такие кривые колготки? – И услышав в ответ: «Хам!», счастливо заржал.

Жизнь распирала Шурку.

Был он рослый, красивый, орлиный нос нисколько не портил его, только выдавал орлиную породу. Настоящей уверенностью несло от Шурки и я сразу понял что мне повезло. Отсидимся, перебьемся, это точно. Теперь я знал, что день действительно начался правильно. «Чего тебя занесло в парашу? – Шурка явно имел в виду Америку. – Чего не сиделось дома? Ты только посмотри, сколько здесь лохов, – любовно указал он на толпу. – А ты слинял куда-то за океан. Зачем?» – «Вадик определил в бизнес-школу». – «Ты сумасшедший! – заорал Шурка. – Бизнес следует изучать на местах и в процессе. – И заорал еще веселее: – Водочки хочешь?»

– Не хочу.

– А с негритянкой спал?

– Один раз.

– Да ну? – не поверил Шурка.

– Зачем врать? У них пятки розовые.

– Как у мышей? – еще сильней не поверил Шурка.

– Точно.

– У всех розовые?

– Наверное, у всех, – кивнул я, добираясь до второго шашлыка. – Но я со всеми не спал. А та, с которой спал, на мышь не походила. Черная, как ночь, а чистенькая. Американцы моются по пять раз в день. От них так и прёт запахом чистого тела. Сечешь разницу? Вот от тебя, например, прёт потом и псиной, а от них – чистым телом. И, заметь, они практически не курят. Особенно «Приму». Правда, пива там, хоть залейся.

– Вот я и говорю – типа параша, – ошеломленно согласился Сакс. – Ты лучше про баб расскажи, про политику я сам знаю. В настоящий бордель заглядывал? Шампусик липуч? Ну? Липуч шампусик?

– Был в «Шоу-Плаза».

– А это что?

– Заведение типа ночного клуба. Там бабы день и ночь прыгают. Большая стойка квадратом, внутри подиум с двумя шестами. Ты садишься на табурет перед стойкой и стопочку баксов перед собой кладешь – однодолларовыми купюрами.

– Однодолларовыми? – удивился Шурка. – Зачем?

– А бабы извиваются вокруг шестов.

– Типа голые?

– Не типа, а просто голые, – засмеялся я. – А ты сидишь и потягиваешь пивко. Какая-то отвалит от шеста и к тебе. И так выгнется, и еще вот так, и еще вот этак. И все только для тебя. Сечешь? И все неторопливо, чтобы ты каждый сантиметр рассмотрел. К этому ведь не привыкаешь, – ухмыльнулся я.

– Вот сучки! – чуть не застонал Шурик от зависти. – А потом?

– Насмотрелся, доллар в зубы.

– И все?

– Для других дел есть другие места.

– А почему только доллар?

– Так принято.

– Я бы стольник сунул, – презрительно сплюнул Шурка. Непонятно было, поверил он мне или нет. – Я бы от души сунул! Сучки-то хоть классные? Небось, все американки? Негритянки? У них, наверное, все наружу?

– А вот ты сейчас упадешь, – предупредил я. – Сучки там, в основном, наши.

– Как это наши?

– А так, – подтвердил я. – Крутят бедрами, груди так вверх-вниз и летают. Классные девки. Но одна из Питера, другая из Минска, другая из-под Рязани. У некоторых дома мужья, дети. Летают в Америку вроде как к подругам, а сами нелегально подрабатывают в ночных клубах. Своим мужикам, понятно, лепят дома про богатых подруг, а сами задами крутят. Наглые они там, наши бабы. Билет берут в одну сторону, обратно их полиция высылает.

Шурка покачал головой.

Было видно, что наши бабы его расстроили.

– Да ладно, – успокоил я Шурку. – Успеем еще про баб. Лучше расскажи, что у тебя нынче?

– Да так… Мелкий гешефт… – ухмыльнулся Шурка.

– Сколько заколачиваешь?

Он назвал сумму и я понимающе покачал головой:

– Ты сразу начинал круто.

– Это ты про валютные операции? Брось… Мелочи… Я в институте на военных орденах больше имел. – Шурка знал, что я не завидую. – Тебя в парашу козел закинул?

– Он, – сразу понял я. – Вадик. Я на него работал. Не знаешь, где Вадик сейчас?

– Знал бы, сыграл поминки, – хохотнул Шурка. – Голощекого многие ищут. Он многих кинул. Я для него нежную надгробную надпись придумал: «Спи спокойно, понял, падла!» Никогда не писал стихов, а вот придумал. А у входа на кладбище поставил бы указатель: «К нашему Вадику!» Чтобы, значит, все знали, где надо плюнуть. Вадик чисто всех кинул. Когда повязали главбуха, на счетах Вадика оказалось совсем пусто. Как на Северном полюсе. Оказывается, главбуха он вообще держал только для вида, просто никто не догадывался глубоко копнуть. А теперь Вадика не достать. Ох, чувствую, не достать, не достать! – выругался Шурка. – Прячется где-нибудь на Кипре.

– Почему на Кипре?

– Ну, не в Болотном же ему прятаться с такими деньгами, правда? – Шурка ухмыльнулся: – Тебя, говорят, Вадик как-то особенно кинул, да? Если не секрет, что осталось?

– Квартира.

– Уже хорошо! – развеселился Шурка. – Раз квартира есть, все будет. Я тебе полную квартиру баб нагоню.

– У меня там пусто.

– Обижаешь, братан, это Америка тебя испортила, – обиделся Шурка. – Это в Америке человек человеку – волк. Там развитой капитализм, а у нас все только начинается. У тебя, значит, в квартире пусто, а я к тебе баб просто так пришлю? – совсем обиделся он. – Ну, ты скажешь! – Он даже сплюнул. – Да каждая притащит большую корзину, а в каждой корзине будет лежать скатерть-самобранка! Сечешь? Они тебе даже кровать привезут с подогревом! Отдельный сексодром типа «Людовик XVII». А лично от меня бультерьера. Вот такой, – показал он. – Запросто перекусывает руку. Недавно показывал бультерьера одному придурку. Говорю: смело дразни пса, всю руку суй ему в пасть, он любит такие фокусы! Дескать, не испугаешься, сунешь руку, получишь сто баксов.

– И как?

– Ну, как? – Шурка спрятал наглые смеющиеся глаза под солнцезащитными очками. – Ну, получил однорукий придурок свои сто баксов… Жалко, что ли?… Пусть теперь ни в чем себе не отказывает…

– Ладно, а Вадик-то? – вернулся я к своим мыслям. – Неужели Вадика Голощекого никто не искал?

– Еще как искали!

– Но ведь не нашли?

– Не нашли, – подтвердил Шурка.

– А я ему парашют привез.

– Что-то я не всосал. Какой такой парашют?

Я рассказал.

Перед самым моим отъездом в Америку Вадик конфиденциально попросил: ты привези мне стилет, Андрюха. Я еще подумал: куражится. Хорошие ножи запросто можно купить в Энске, стилет тоже. На барахолке такие теперь ряды, что бери что хочешь: хоть стилет, хоть Макара. А Вадик дружески приобнял меня за плечо (в то время он, конечно, уже обнимал мою жену, один я, как полагается, об этом не знал) и пачку баксов опустил в карман. «Стилет», любовно объяснил он, это название парашюта. Есть такой специальный парашют системы «стилет». Вадик со студенческих лет любил с парашютом прыгать. Мы в бар, а он – в Бердск на аэродром или в поле под Мочище. В те дни Вадик уже, наверное, собрался всех кинуть, давно про себя все решил, так вот какого черта он мне заказал этот парашют? Ведь знал, что, вернувшись, его не застану. Ни его не застану, ни фирму, даже свою жену. «Ты сечешь? – спросил я Шурку. – Я ведь, правда, купил ему парашют».

– Это он баки тебе забивал, – авторитетно пояснил Шурка. – Вадик каждому так забивал баки, чтобы, значит, общая молва шла о нем добрая. Поэтому у Вадика все так гладко и получилось. Ну, типа, какие у кого возникнут подозрения, если Вадик редкий парашют заказывает, отстегивает на парашют валюту, да? Как в анекдоте. «У вас раки свежие?» – «Сами видите, только что уснули». – «А почему от них так несет?» – «А вы когда спите, себя контролируете?» – Шурка нагло ухмыльнулся. Это у него здорово получалось. – Говоришь, оставил парашют на таможне? Продай квитанцию.