О войне и победе

8 мая в пригороде Берлина подписан акт о безоговорочной капитуляции всех германских вооруженных сил.

Этому событию предшествовало обращение германского правительства, адмирала флота Демица к германскому народу. В нем, между прочим, указывается, что германский народ в течение 5 лет вел героическую борьбу против наших врагов и вынужден капитулировать под давлением непреодолимых сил.

Сукины дети! Героическую борьбу! Сейчас на свете творятся сногсшибательные вещи. Поистине каждый час нашего времени равен 10-летиям.

В Чехословакии гитлеровские банды под руководством генерал-полковника Шерера еще сопротивляются. Ничего, русские пушки успокоят их.

В Сан-Франциско с 25 апреля идет конференция представителей объединенных наций по созданию международной организации безопасности.

Советская делегация возглавляется Молотовым. Молотов – один из четырехх председателей конференции. Руководство (организованное) ее возглавляет Стемминиус. Судя по нашей прессе, Молотов пользуется колоссальным успехом. Однако его заявление о приглашении на конференцию демократической Польши не удовлетворено.

Франко «натянул» «нейтральную» рубаху и просится в лоно объединенных наций. Пока никто не обнаруживает желания лобызаться с франкистской Испанией.

Вокруг польского вопроса по-прежнему много шума. Союзники боятся советизации Польши и по-прежнему подкармливают лондонских эмигрантов. Они ратуют за более широкую демократизацию польского правительства, безусловно, имея в виду включение в него лондонских реакционеров.

В польском вопросе борются две силы: капиталистический Запад и социалистический Восток.

В американской прессе снова вытащена теория санитарного кордона, и Польша должна явиться именно такой страной, которая станет на пути проникновения коммунизма в Европу.

Все славянские государства обязаны своим избавлением от германских оккупантов Советскому Союзу. Советский Союз – воистину старший брат среди слав. народов, славянские страны более других страдали от германской агрессии.

Ныне, в век демократизации славянских государств, создаются все условия для подлинного объединения славянских народов вокруг Сов. Союза. Судя по газетам, они сами понимают необходимость этого (в широком смысле – тесного сотрудничества с Советским Союзом в военной, экономической и торговой областях) и готовы признать гегемонию Советского Союза.

Если бы Славяне объединились вокруг русского народа, тогда не было бы на свете силы, способной разрушить их мир и благополучие.

В единении Славян – их сила! И она уже есть: Болгария демократична, Югославия живет по образу Сов. Союза, Чехословакия любит и уважает нас (назначение Свободы главнокомандующим), но Польша – дурацкая страна!

Интересный анекдот (он отражает наше влияние на Польшу):

– Пан, сколько у вас республик? – 16.

– А 17-ю не думаете строить? (намек на возможность советизации Польши).

Второй анекдот, также говорящий о роли советского элемента в жизни Польши:

Советский подданный поляк-коммунист прибыл на службу в польское Войско. По обычаю поляков, он, вопреки своим атеистическим взглядам, вынужден был идти в костел. Во время молитвы он один стоял, не молясь. Подходит ксендз, спрашивает: «Пан офицер почему не молится?», офицер отвечает неловко:

«Не могу».

Далее по церемониалу службы все опускаются на колени и касаются лбом пола. Один офицер не делает этого. Снова подходит ксендз и снова спрашивает: «Пан офицер почему не встает на колени?» Офицер, набравшись смелости, наклоняется к уху ксендза и говорит: «Понимаете, я член партии и молиться не могу». Тогда ксендз отвечает ему: «Вот и хорошо, что член партии. Я председатель партийной комиссии. Завтра заходите ко мне».

Илья Эренбург сошел со сцены. Странно не слышать этого глашатая гнева и мести гитлеровским каннибалам в дни торжества1. Кто, кто, а Эренбург в дни войны верно служил народу, он воспитывал в нем гнев, месть и сознание своей силы, дьявольски издевался над немецкой военщиной и воспевал величие советского человека. Недаром Гитлер, говорят, сказал, что за голову этого еврея он отдаст свою лучшую армию.

В конце апреля в «Правде» появилась статья Александрова «Тов. Эренбург упрощает». В ней говорилось, что в своих статьях Эр. отождествляет герм. народ с гитлеровской кликой, называя германский народ колоссальнейшей толпой убийц и бандитов. Разумеется, со строго политической точки зрения это неверно. Неверно в том смысле, что отождествление герм, народа с правительством ставит его под топор гильотины, ибо объединенные нации решили беспощадно наказать военных преступников. В этом смысле статьи Эр. могли и, безусловно, явились лишним козырем в руках гитлеровской пропаганды для пропагандирования идеи сопротивления немецкого народа до последнего, так как участь его окончательно предрешена.

Но Эр. говорил голосом народа, а голос народа, принявшего от немцев столько мук и страданий, не всегда сообразуется с принципами международной политики. Это аксиома, что всякий русский не прольет ни слезинки, если Германия хоть сегодня провалится в царство Сатаны со всем ее проклятым населением. «Мне мщение и аз воздам». Только во все испепеляющей мести народ может утопить свое горе и беды.

Мир возвращается к миру. Как ни велика будет наша армия, но все пожилые возраста не в этом, так в следующем году вернутся к плугу, к станку. Деревни сейчас пусты. Мужское население только в городах. 4 года наши деревни страждут по мужскому духу. Невыразима радость встречи будет, но не менее страшны и потрясающи будут плач и вой осиротевших. Жившие все эти 4 года одной надеждой встречи, они только тогда поймут постигшее их горе, только тогда дойдут до глубин России непоправимые бедствия этой войны. В чем же найти удовлетворение осиротевшим семьям, бедным бабам, как не в сознании того, что их горе сторицей отплачивается?

Но наше правительство не упирается в корыто будней. Чтобы сцементировать миролюбивые нации, в союз которых хотят внести раздор реакционные элементы, мы иногда жертвуем индивидами, так сильно наше желание создать благополучие для коллектива, общества.

Несомненно, И. Э. именно такая «жертва». Впрочем, жертвование индивидом ради блага коллектива, народа – вот подлинный гуманизм.

Всякая настоящая политика исключительно гибка. Как правило, лозунги ее на разных этапах (реализуют) популяризируют отдельные личности и, как правило, одной личностью, которая вкладывает всю свою душу в популяризацию одного лозунга, хватает только на один лозунг.

В разгар борьбы с немцами был выдвинут лозунг «Убей немца!»

Эренбург с редкостной силой, страстью и жаром проводил этот лозунг в своих статьях. Тогда не разбирали, кто немец – рабочий или фашист. Раз немец, значит, подлежит смерти. Тогда, хотя Сталин и тогда предупреждал и заявлял, что мы различаем герм. народ и гитлеров. клику, Германия представлялась нам огромной бандой убийц, грабителей, варваров. Такова Германия, слышим мы, и сегодня, но формально различаем в герм. народе рабочих, крестьян и фашистов. Как ни жаль, но Эренбург должен был перестать на время писать статьи. Но он может не беспокоиться: наши основательно поработали в Германии, чтобы навсегда отбить у ней охоту к войнам.

Место Э. в «Правде» занял Л. Леонов. Я читал его две статьи «Утро победы» и «Русские в Берлине». В них нет зубов Эренбурга. Правда, они написаны русским человеком, вернее, русофилом. В них постоянные экскурсы в русск. фольклор, народную историю.

Введения очень романтичны, но зерна в них нет, вернее оно есть, но в разбухшем состоянии. Перемещение фольклорных выражений с газетными не всегда удачно, искусственно.

Но Леонов русский. Наш век такой, что о русском должен писать русский.

Стиль Э. крайне своеобразен. Он – отражение лихорадочного темпа жизни нашей эпохи. В нем перемешано все. Сочетание бытовых деталей с высокими вещами и идеями. Очень остро действует на интеллект и чувства. Ст. Эренбурга – сплошные зубы. Они написаны человеком, снедаемым ненавистью к врагу и безграничной любовью к своему народу.

Хочется, чтобы Илья воскрес!

13 мая, воскресенье

Военная эпоха в основном закончилась. Конечно, войны с Японией не миновать. Хватит! Довольно! Более двадцати лет она грозила нам войной и не раз вторгалась в наши земли.

Япония заслуживает строгой кары, и, безусловно, наше правительство воспользуется моментом и покарает ее. Народ с удовольствием встретит весть о выступлении против самураев.

На Восток идут эшелоны. По слухам, там Василевский. Армии на Востоке кадровые. Техники уйма.

Своим отказом продолжить договор Советское правительство дало понять, что мы не гарантируем Японии дальнейший мир.

Война с Японией будет стоить для нас малых жертв. Их уменьшает, во-первых наш военный опыт и техника, во-вторых, в войне с Японией мы будем придерживаться тактики наших союзников на Западе – захват каштанов чужими руками. Спешить на Востоке нам некуда и ни к чему.

Думается, что Советский Союз вернет Порт Артур, КВЖД, Корею (?), полную часть Сахалина.

Итак, возвращаюсь к 1-му положению: война закончилась.

Начинается мирная созидательная работа. Перед каждым встает вопрос о выборе профессии.

Я уже давно мучаюсь этим. Остаться в контрразведке или уйти на гражданку – вот дилемма.

Что я выигрываю от того, если останусь в органах:

а) хорошая материальная обеспеченность;

б) возможность получения генеральского чина;

в) возможность в отдаленном будущем поездки за границу (перехода в НКВД) и больше, пожалуй, ничего.

В чем проигрываю:

а) полнейшее отсутствие свободного времени;

б) прощание навсегда с грезами жизни о Schriftsteller и т. д.;

в) нелюбимая работа, вечные сомнения об упущенных возможностях и т. д.;

г) прикованность к одному месту, невозможность странствования, скованность в действиях и т. д.

Мой характер требует постоянного обновления, изменчивой, подвижной работы. Пожалуй, надо уйти.

Стойкость

Замужняя женщина встречается с другом своей молодости. Она до сих пор любит его, любит и он ее.

Однажды, после пожара, когда они остались вдвоем в лесу, на лугу – или на сенокосе – женщина так расчувствовалась, что готова была отдаться. Но она вспомнила, что сейчас война, что ее муж, пусть она его и не любит, проливает кровь на фронте и что изменить ему сейчас – величайший грех. Она напряжением всей своей воли, всех своих душевных и телесных сил «удерживается» от падения.

Мужчина, который так долго ее любил, который готов жениться и сейчас, горько упрекает ее.

Она объясняет ему, почему нельзя – «Я сама со стыда бы сгорела… не было бы войны, разве бы я отталкивала тебя».

Он: Да ведь я тоже с войны. Почему же ты меня-то не пожалеешь? Или я кровь не проливал? Или не инвалид я?

Она: Ах, Ваня, Ваня, все знаю, а не могу. Ты и инвалид, а вроде дома, не на войне.

Подчеркнуть драматизм положения женщины: она не любит своего мужа. Вышла за него, потому что он изнасиловал ее еще в девках, и она вышла за него, чтобы покрыть свой грех – по настоянию матери.

(Варвара Пашкина).

1948

О героизме женщин в тылу

Фронтовик во время отпуска по ранению видит, как самоотверженно, по-геройски трудятся женщины. Он спрашивает себя: кто же внес больший вклад в дело разгрома Гитлера, чьи плечи вынесли главную тяжесть войны. Плечи женщин!

На войне или ранение или смерть. Об еде, хлебе нет забот.

В тылу у женщины семья ребятишек. Нет хлеба. Постоянная нужда. Война, борьба за победу каждый день.

Пропеть страстный дифирамб женщине.

Целую твои шершавые руки. Творец жизни.

О материнской любви

У вдовы – единственный сын. Был единственной радостью ее жизни. Овдовела рано. Родила на болоте (Болотнике). Бывало, вечером, к ней стучатся мужики. Одного из них любит. Но не хочет срамиться. Сын был спасением. Взяв его в охапку, она выплакивала свое вдовье горе.

Вырастила сына. Председатель колхоза, хотя и молод.

Война. Взят во флот. Убит.

Это известие сразило ее. Заботы соседей. Встала. Снова самоотверженная работа. Простуда. Болезнь. Видения сына; краткая история жизни (Федя Яковлев).

Больше всего старуху пугало то, что от ее сына ничего не останется на земле. Он был последний в роду. Она горько упрекает его, покойника, в том, что он не женился перед войной. А уж как она просила его. А девки-то как засматривались на него.

Старуха умерла. Но она была неправа, что о сыне не останется никакой памяти. Новую школу колхозники назвали именем Героя Советского Союза – ее сына.

О героизме

Спор между двумя людьми:

1. Героизм – результат случайного стечения обстоятельств. Героизм от смерти.

2. Героизм – высшая форма патриотизма, результат всего общественного и личного воспитания человека.

Подтвердить иллюстрациями – рассказами.

Романтика жизни и романтика книги

Юноша, курсант военного училища, знакомится с романтической, восторженной девушкой. Объясняется в любви.

Девушка, чтобы испытать силу любви, предлагает ему дезертировать из училища на два дня. Юноша совершает побег.

Возвращается, его судят, приговаривают к расстрелу. Девушка ходатайствует за него. Расстрел заменяют отправкой на фронт, в штрафной батальон.

Далее – оба освобождаются от книжной романтики, оба убеждаются, что романтика действительности выше и ярче рыцарской романтики прошлого.

Бои на окраине Петергофа. «Синие розы» накануне.

Вторые сутки без еды. Неудобная позиция – в ложбине, деревня на горе занята.

Старый командир бежал.

Новый – студент. Фланги дрогнули.

Расстрел своих.

Героическая борьба.

Маскировка пулемета – немцы засекают.

Стрельба из горящего чердака.

Отступление.

Смерть Рогинского.

Палец.

Володю Пренцова – оставили в доме.

Бессмертный

Молодого партизана немцы топят в проруби. Руками он хватается за края проруби – кромка льда. Немец тесаком отрубает пальцы на одной руке.

Партизан погружается в воду. Было темно, вьюжно, и немцы не заметили, что за прорубью большая полынья. Партизан, проплыв под льдом сажени 2–3, быстрым течением выбрасывается на поверхность воды. Мелко. Он встает, выходит на берег. Потом громит немцев, наводя на них ужас.

(Дважды рожденный).

О мысли, психологии солдата на войне, в окопе

О доме, о прошлом, и главное – о женщине, о девушке. Тоска неизбывная… У нас в литературе об этом умалчивают.

Солдат мысленно оглядывает всю свою жизнь, строго судит свои поступки и дает слово исправиться. Так думает, вдруг снаряд, пуля – и нет человека.

* * *

На войне человек добреет по отношению к своим, родным и звереет по отношению к врагу.

Человек на войне – поистине игрушка. Идет, сидит, поет, думает – вдруг хлоп снаряд, и нет ничего от человека.

Картинка

Двое-трое стоят в глубоком окопе – бруствере. Курят. Пуля пробивает одному голову. Он не меняет позы. Папироса дымится во рту, потом гаснет. Товарищ зовет его, не отвечает. Подносит к папиросе спичку. В темноте освещается лицо, на нем мертвые стеклянные глаза.

Самолеты, обстреливающие окопы трассирующими пулями, похожи на гигантских мух, на какие-то ужасные машины, прыгающие на серебряных ногах.

Лошадь на минном поле.

Спасение Рогинским.

Встреча

Раненного студента солдата кладут на операционный стол. Он приходит в себя, открывает глаза, но бред еще не прошел: он видит только глаза, серые, большие – на простыне – так воспринимается им она в халате.

Потом узнает ее. Ему стыдно своей наготы. И т. д.

К рассказу «На поле боя»

Раненый солдат (я), лежа в воронке от снаряда, полузасыпанный землей и снегом, вспоминает, о чем думал раненый Андрей Болконский. И ему страстно хочется высокого, чистого, синего неба. Он с усилием устремляет глаза кверху, но там – серая, грязная муть.

…Ему вспоминается дом, сенокос или что-нибудь в этом роде – картина мирной красивой жизни – например, сенокос коллективный на домашнем.

* * *

Лектор так все рассказал о войне, как сам там побывал…

* * *

Ефрейтор рассказывает солдатам об устройстве винтовки.

– Винтовка як людыня мае свои частины: ствол, затвор, приклад. А людыня мае руки, ноги, голову, черево… Як ты винтовку сбираешь, то требу усе проченити до свого мистя, бо она буде деяты не так як слид.

Наприклад тобе сробили поутру разборку. Прочистили, змазали, а патим збирать поченили тибе руки, ноги, черево. А тут тривога, тебе и поченили замисто головы сраку.

Ось ты стоишь в строю ни якого воинского вида не мае: воротничек не сходится, пилотка не налазить, уси кричат: «Здравия желаю, товарищ генерал!», а ты бздишь.

Тоби-то ничего, а мини и командиру роты неприемность.

* * *

Пятеро солдат и ефрейтор просятся ночевать к украинской бабусе.

Бабуся:

– Кто там?

Солдаты:

– Пустите переночевать.

Бабуся:

– Много ли вас?

Солдаты:

– Пять человек и ефрейтор. Бабуся:

Бабуся:

– Ну вы пятеро заходите, а ефрейтора привяжите во дворе.

(Бабуся приняла ефрейтора за лошадь.)

19. 1. 1956

– Ближе познакомился с Германом. Два раза ходил в баню. Ах, какой он парень! Что за чудесная душа! Какое бескорыстие. Я просто влюблен в него. Да, Герман не очень-то умен, но уж зато человек что надо. В нем с поразительной яркостью выражена доброта, незлобивость, душевная чистота и честность русского человека.

Первый выход в баню был импровизированным. Сидим на партбюро. Уже десятый час. Пишу Герману: надо идти в баню, не составишь ли компанию? Да, составлю. И вот уже четверть десятого, двадцать минут десятого, наконец полчаса. А у нас все заседание. Ну, думаю, прощай баня. Но вот кончилось бюро.

– Пошли, быстро! – говорит Герман.

– Но мне надо домой. У меня нет ни мочалки, ни белья.

– Ерунда! Мы всегда так ходим. Вот увидишь, как хорошо.

Я отказывался, но наконец согласился.

Едем на 1-ю линию. По пути забегаем в шалман. Взяли поллитра. Выпили по 100 гр. – остальное с собой.

Быстро добираемся до бани, берем веник, простыни. Почти за все платит Герман. И это платит человек, у которого такая семья и который получает меньше нас.

В бане с ним здороваются как с знакомым. Проходим к шкафам, раздеваемся. Скорей, скорей!

– Пошли?

Я оборачиваюсь к Петру и Герману. Смотрю: а Герман сидит на скамейке, без ног, живой обрубок. Пока он был на протезах, я как-то не думал, что у него нет ног. А тут – беспомощный калека. Был на ногах и вдруг без ног. Но что особенно потрясло меня – виноватая, беспомощная улыбка на лице Германа. Улыбается так, как будто он в чем виноват, как будто хочет извиниться передо мной. Здоровенный дядя с виноватой, заискивающей улыбкой. (Улыбка ребенка!) на толстом, грубовато-толстом, грубоватомужицком лице!

Кое-как я освоился, хлопнул Петра. А тот привык.

– Погоди, погоди. Посмотрим, кто сильнее.

– Да ты не смотри, что Петро такой худой, – говорит Герман. – Он таскает меня один, а другие не могут.

Это сказано было с гордостью.

– Давай, понесу я, – говорю я. Я хотел взять его за кукорки.

– Нет, нет, на руки.

И вот я беру Германа на руки как ребенка. И он как ребенок обхватывает меня за шею. И как ребенок боится, что его могут уронить.

Я с трудом дотащил до двери парилки.

– Ладно, давай уж! – презрительно махнул рукой Петро. Он взял Германа – худенький, тощий – спокойно и привычно впер в парилку, потом на полок.

Герман стал париться. Парился он самозабвенно, как парится русский.

– Федор, давай попарю тебя.

И он хлестал, растирал меня веником с любовью, с добрым сознанием того, что и он приносит мне пользу.

В парилке было жарко, и мы с Петькой вышли в предбанник. Сели, стали говорить. Потом я спохватился: Германа-то мы забыли.

– Ничего, – равнодушно сказал Петр. – Здоровый черт, сам выйдет.

Меня это равнодушие поразило. Но оказывается, за этим равнодушием скрывалась настоящая, требовательная любовь; пусть сам привыкает.

Все же, когда я встал и пошел в мыльную, Петька тоже встал. Вдруг я вижу: в тумане к нам навстречу бредет Герман. На тазиках. Широкое лицо его сияет. Он доволен и тем, что попарился, и тем, что передвигается сам. Я бросился ему на помощь. Петька не пошевелился.

– Брось, – сказал он. – Пусть сам.

Когда разместились на лавках, я с восхищением сказал:

– Ты, Герман, просто герой. Настоящий герой! Тебя надо на руках носить.

– Брось! – монотонно сказал Петька. – Его бить надо. Черт поганый, ничего не делает. Где диссертация? Вот погоди, на партбюро будешь отчитываться, мы намнем тебе бока.

Мне показались слова Петра обидными, черствыми. Я вступился за Германа.

– Нечего, нечего его расхваливать. Не заслуживает.

А как реагировал на замечания Петьки Герман? Он не возражал. Он давно уже привык относиться к этому худенькому пареньку – моложе его на 8 лет – с уважением и любовью. Да и как можно было иначе. С Петькой они дружат больше 10 лет. Вот уже 10 лет Петька таскает его в баню. Петька получил кандидатскую степень. А что же? Сейчас он отдает Герману все излишки денег, вернее, не излишки, а делится всем, что у него есть.

На днях захожу в партбюро. Петька уезжает в Москву в командировку. И надо было видеть, с какой трогательностью Герман заботится о нем.

– Вот тебе билет, – подал он железнодорожный билет Петьке. (Это Мариша купила по его просьбе.) – Вот тебе сумка и харчи. Деньги ты получил?

– Триста рублей.

– А ведь тебе не хватит.

– Хватит, – сказал Петька. – А ты мою зарплату получи, да рассчитайся со своими долгами. Сколько тебе говорить об этом?

– Ладно, рассчитаюсь, – виновато сказал Герман.

– Не ладно, а чтобы у меня было в точности! – строго сказал Петька. Да, Петька чудесный парень! Без рисовки, без позы!

Выйдя из бани, мы сидели перед шкафами, вытирались, пили пиво, блаженствовали. Я давно не испытывал такого удовольствия.

Отдыхало тело, отдыхала душа. Было приятно сидеть с добрыми, хорошими товарищами, которые любят тебя и которых ты сам любишь.

Герман улыбался блаженной улыбкой ребенка. Хорошо! Хорошо!

– А знаешь, Федор, ведь здесь нас застало наводнение. До колена воды. Выбрались мы на улицу. Я бреду по колено. Мне что – у меня деревянные ноги. А Петьке-то каково до колена. Бабы кричат: стенки, стенки держитесь – в люки сорветесь. А я и не знал, что есть люки. А помнишь, Петро, у меня протез лопнул – и ты тащил меня целый квартал.

Петька – человек рационалистического склада (по крайней мере, хочет быть таким), предаваться воспоминаниям не любит.

– Пей! – кивнул он.

Потом стали одеваться. Вижу, Петька привычно стал осматривать культяпки Германа. Натерло, нарывы. Нагноения.

– Сиди! – сказал он.

Раз – и гнойник в его ногтях. Герман подергивается, морщится.

– Не придуривай. Как пойдешь?

Он подносит к глазам гнойник, катает на пальцах, рассматривает.

– Видишь, сегодня суше.

И все это без малейшей брезгливости, без проявления какихлибо эмоций.

Проделав эту операцию (а он совершает ее каждый раз), Петька даже не пошел обмыть руки.

Что это? Нечистоплотность или привычное отношение к телу Германа, как к своему?

Какая человечность! Какая душа у этого парня.

– Герман, тебе больно ходить? – спросил я.

– А как ты думаешь? Конечно, больно. Видел, что у меня на культяпках. Каждый шаг с бою, Федор. Но ничего! Вот только протезы не дают… Скрипят как немазаная телега.

– Как не дают? Почему?

– Экономят средства. Раньше на год выдавали, а теперь на два. А понимаешь, Федор, на два они никак не выдерживают. Да и неудобно: скрипят. Идешь, все только и смотрят: телега или человек. А на заседанье опоздаешь – хоть не заходи. Такой шум да скрип – докладчика не слышно.

Боже мой! Германа волнуют прежде всего удобства людей. Видите ли, людям он доставляет неудовольствие. А то, что ему плохо, – наплевать.

Слушая его, я вспомнил один случай. Вышли мы с Германом вечером с факультета, к остановке подходит автобус.

– Нажимай, Федор! Побежали. Вдруг что-то треснуло.

– Стоп!

В чем дело? Выпал болт из протеза. Стали искать. Я кое-как нашел.

Герман достал ключ, засучил штанину и тут же стал ввинчивать болт. Мы провозились минуты две, пока удалось приладить болт.

– Ну, спасибо, Федор, – обрадовался Герман. – Спас ты меня. А то сидеть бы мне неделю дома.

Было полпервого ночи. Мы долго ждали автобуса и не дождались.

– Пойду-ка я, Федор, вперед. Может, что попадется.

– Я провожу тебя.

– Нет, нет. Люся будет ругаться. Привет ей большой.